Главы из книги Элеоноры Иоффе «Линии Маннергейма» Издательство журнала «ЗВЕЗДА» Санкт-Петербург, 2005 год

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

 

НИ БОГ, НИ ЦАРЬ И НИ ГЕРОЙ

 

Никто не даст нам избавленья

 — ни бог, ни царь и ни герой,

 добьемся мы освобожденья

своею собственной рукой!

«Интернационал»

 

Лето 1918 года для Маннергей­ма — время разочарования, даже от­чаяния. Он привел армию молодой Финляндии к победе, более того — создал эту армию!

Но в нем больше не нуждаются, его отшвырнули, как отстрелянную гильзу. Демонстративная отставка и отъезд в Швецию — единственное, что он мог сделать в тот момент. В сердцах белый генерал готов стать, кажется, даже послом в Польше. Но здравый смысл и интуиция подсказы­вают, что его еще призовут обратно. К тому же он уехал не с пустыми ру­ками: финское правительство назна­чило своему отставному главноко­мандующему приличную пенсию — 30 000 марок в год.

В Стокгольм прибыла из Англии морем младшая дочь, 23-летняя Софи («по опасным водам», как и пророчи­ла ясновидящая в Одессе). Правда, большую часть времени Софи живет у родственников. Густав Маннер­гейм, несмотря на все свои старания, после долгих лет холостяцкой жизни не слишком хорош в роли отца.

Его тезка, шведский король, в день их общих именин 6 июня при­глашает Густава во дворец и награж­дает рыцарским орденом Меча, под­черкнув, что победа белой финской армии в освободительной войне избавила и Швецию от угрозы больше­визма. Маннергейм встречается с английскими, французскими и амери­канскими дипломатами — личные знакомства в дипломатических кругах сохранились еще со времен Петербурга. В результате этих встреч для него проясняется картина перемен, происходящих на политической и военной арене Европы. Чувство долга заставляет его предупредить правительство Финляндии об опасности связей с Германией в момент, когда та идет ко дну. Не странно ли, что с Маннергеймом консультируются и к его мне­нию прислушиваются, хотя его только что фактически удалили из воен­ного руководства Финляндии? Задним числом это наводит на размышле­ния: не хотели ли его попридержать на случай возможного поворота во внешнеполитическом курсе страны?

В то лето Маннергейм очень надеялся попасть в Варшаву. Кроме желания повидаться с друзьями, у него были чисто житейские цели: на варшавском складе хранилось его имущество — мебель, картины, коллекции, привезенные из экспедиции. Но, поскольку война продолжалась, для по­ездки требовалось разрешение Министерства иностранных дел Германии. Немцы охотно дают такое разрешение, более того — Маннергейма при­глашают посетить кайзера и побывать на местах боевых действий. По сути это скрытая западня. Такая поездка может скомпрометировать генерала, известного своими симпатиями к странам Антанты, единственного пред­ставителя Финляндии, с которым считаются в Англии и Франции. Он как-то очень вовремя заболевает инфлюэнцей и откладывает поездку до луч­ших времен. А выздоровев, отправляется в конце августа поохотиться в норвежское имение своего давнего приятеля и бывшего зятя, Ялмара Лин­дера. Там его настигает нежданная любовь. Сводная сестра Ялмара Ката­рина (Китти) Линдер, тридцатидвухлетняя красавица, пленяет генерала настолько, что он всерьез думает о женитьбе. В октябре 1918 года он втайне от всех начинает бракоразводный процесс в Ханко, городе на западе Фин­ляндии, где первым делом «прописывается» в приходе лютеранской еван­гелической церкви. Единственно возможным поводом для развода в те времена, кроме супружеской неверности, была формула: «Жена покинула меня и отбыла за границу, не имея намерения вернуться и продолжать совместную жизнь»1 — что и было, собственно, в случае Маннергейма чи­стой правдой. Баронессе Анастасии Маннергейм послали официальное извещение, на слушание дела 10 марта 1919 года она не явилась. Развод, как и полагается в таких случаях, отложили, но уже 7 апреля суд принял решение о расторжении брака.2 Все это время Китти и Густав переписы­вались; увлечение, казалось, было обоюдным, но постепенно тон писем становится все прохладнее. Вскоре их пути разошлись окончательно. В семье Китти считалось, что она отказала Густаву. Причина охлаждения неизвестна — Маннергейм тщательно скрывал от посторонних глаз свою частную жизнь, и письма Китти он, скорее всего, уничтожил. Но его пись­ма к возлюбленной сохранились.

В Финляндии все это время продолжаются дебаты по поводу государ­ственного устройства. После ужасов гражданской войны многие счита­ют, что конституционная монархия — единственная надежная форма прав­ления, тем более что ее никто и не отменял с 1772 года. В парламенте, из которого социал-демократы демонстративно вышли, теперь в большин­стве монархисты. Ведутся переговоры с кайзером Вильгельмом, и фин­ляндскую корону предлагают его шурину — принцу Гессенскому. Но тут события принимают неприятный для германофилов-монархистов оборот: Германия терпит сокрушительное поражение в войне, немецкие войска вынуждены уйти из Финляндии. Принц Гессенский отказывается от при­тязаний на престол, но правительство Свинхувуда уже безнадежно скомп­рометировано в глазах стран-союзников. Франция, еще в январе вслед за большевистской Россией, Германией и Швецией признавшая независи­мость Финляндии, порвала дипломатические отношения с нею, когда в страну призвали немецкие войска. Англия и Соединенные Штаты вообще не собираются признавать новоявленное государство. В Финляндии вот-вот начнется голод, все поставки продовольствия из-за границы прекра­тились.

Вот тут-то и вспоминают о дипломатических талантах и связях Ман­нергейма, о его международной популярности как победителя в войне с красными и, самое главное, — что он не запятнал свое имя связями с Гер­манией. Правительство срочно вызывает генерала в Гельсингфорс; его просят попытаться наладить отношения со странами Антанты и догово­риться с американцами о продовольственной помощи. Речь идет о судьбе страны, и Маннергейм соглашается на эту миссию. Правда, он опять выд­вигает свои условия: он поедет не в качестве дипломатического предста­вителя, а как частное лицо (поскольку финское правительство в это время все еще ведет тайные переговоры с принцем Гессенским). И возьмет с со­бою в качестве секретаря своего зятя, Микаэля Грипенберга. 2 ноября Маннергейм прибыл в Лондон. В один прекрасный день во время обеда у одесской знакомой генерала, леди Мюриел Паджет, та напомнила гене­ралу о предсказаниях медиума год назад. Приходится признать, что они сбываются — 17 ноября Маннергейм получил официальную телеграмму: правительство Финляндии, отказавшись в последний момент от намере­ния посадить на престол немецкого принца, просит Маннергейма занять пост регента. В стране, где не было монарха, это значило взять на себя обязанности главы государства до тех пор, пока не будет выработана и установлена новая форма правления. Вновь настал его звездный час: «...из всех «реваншей», полученных мною в жизни, ни один не был столь явным — меня избрали главой государства по предложению того самого правитель­ства, которое своим нелояльным отношением вынудило меня к эмиграции, после того, как дело освобождения было доведено до конца под моим руко­водством».3

Конечно, Маннергейм соглашается: получив власть, он выведет стра­ну из кризиса, вызванного прогерманской политикой правительства Свинхувуда. Из Лондона он едет в Париж, налаживать отношения с Францией. В роли главы государства у него появилось больше шансов на успех, но в Финляндии не торопятся с официальным утверждением его в должности регента. А страны Антанты, в свою очередь не торопятся с признанием Финляндии как суверенного государства, собираясь отложить решение до мирной конференции. При этом финляндское руководство должно выпол­нить ряд условий:

1) Сформировать новое правительство, состав которого будет дока­зательством новых политических устремлений и где в большинстве будут противники прогерманской ориентации.

2)  Новое правительство должно опубликовать заявление, где ясно выразит намерение отказаться от прежнего направления в политике.

3)  Все немецкие воинские части уйдут из Финляндии, и все немецкие военные советники покинут страну.

4)  Франции разрешат направить в Хельсинки делегацию для ознаком­ления с военными нуждами Финляндии, в особенности по вопросу заме­щения освободившихся должностей военных советников офицерами дру­гих стран.

5)  Отказаться от каких-либо предложений принцу Гессенскому.

6)  Провести новые парламентские выборы при первой же возможнос­ти, в соответствии с предложением правительства — в начале марта 1919 года.4

В Париже для Манергейма становится окончательно ясно, что влия­тельные круги русской белой эмиграции не намерены признавать незави­симость Финляндии. В случае возрождения монархии Россия ни за что не откажется от своего права на Финляндию. Позднее Маннергейм сопоста­вил имперские устремления царской и социалистической России:

«...Это «право» основывалось на тех же стратегических соображени­ях, которые появились вновь в требованиях Советской России осенью 1939 года необходимым условием для безопасности Петербурга являлись рус­ские укрепленные военные базы на северном берегу Финского залива и в Хан­ко. Вдобавок подчеркивалось особое значение Аландских островов, как воен­ной базы для России. Аргументом для этих требований представители рус­ских белых предъявляли осуществленную немцами в 1918 году «оккупацию» Финляндии — на что ссылался и Сталин 20 лет спустя. .. .Все же были и исключения. К таким относился бывший министр иностранных дел России посол в Париже Извольский, который пришел переговорить со мною и зая­вил о своих симпатиях к Финляндии и готовности действовать в нашу пользу».5

В беседах как с британскими, так и с французскими политиками Ман-нергейму пришлось пускать в ход все свое красноречие и обаяние, разъяс­няя болезненные для Финляндии вопросы о самоопределении и о претен­зиях Швеции на Аландские острова. Ему удалось «растопить лед», но кон­кретных результатов он так и не достиг — признание независимости Финляндии зависело от конкретных изменений в ее политическом курсе. В США тоже относились к финляндскому правительству с подозрением да и монархист Маннергейм не вызывал у американских политиков дове­рия. Но все же ему удалось добиться поставок «гуверовского» зерна. Гер­берт Гувер,6 впоследствии президент США, в это время вел широкую ра­боту по организации и распределению продовольственной помощи в стра­нах Европы, разоренных мировой войной. Когда Маннергейм 22 декабря 1918 года вступил с корабля на родную землю, в порт Турку одновремен­но прибыл и первый грузовой пароход с зерном. Это символическое со­впадение не осталось без внимания: доморощенные остряки тут же окрес­тили пшеничный хлеб «булкой Маннергейма».

Встречали регента торжественно: на причале выстроился почетный караул армии и шюцкора. В строю стоял в форме унтер-офицера... Свинхувуд. Маннергейм умел ценить красивые жесты: «Я поблагодарил его за этот знак уважения, пораженный прекрасным и скромным приветствием, которое я тем более оценил, что мы часто расходились во мнениях». 7

Первой заботой нового главы государства было признание суверени­тета Финляндии иностранными державами. Поэтому уже на следующий день после приезда Маннергейм назначил срок выборов в парламент: 1 марта 1919. Но страны-союзники решили подождать с официальным при­знанием до формирования нового правительства.

Маннергейму пришлось выяснять и вопрос об Аландских островах, пытаясь сохранить при этом дружеские отношения со Швецией. В середи­не февраля регент в сопровождении министра иностранных дел Энкеля прибыл в Стокгольм с официальным визитом по приглашению короля Густава V — специально для переговоров о судьбе архипелага. Король поднял вопрос об Аландах в первый же день. Шведы требовали самооп­ределения Аландов, но Маннергейм твердо стоял на своем: Аландские острова — неотторжимая часть Финляндии. Он предложил Швеции ком­промиссное решение: принимая во внимание интересы безопасности обе­их стран, совместно построить укрепления на архипелаге. Тогда эта идея не нашла отклика в шведских политических кругах. Позже, вернее — слиш­ком поздно, в 1938-39 году, когда шведы готовы были к совместным обо­ронным мероприятиям, возник так называемый Стокгольмский проект: предполагалось общими усилиями создать на архипелаге сеть укрепле­ний, закрыв тем самым для возможного агрессора вход в Финский залив. Но СССР выдвинул в Лиге Наций протест, и судьба проекта была реше­на. Шведы сразу отступились, показав при этом всему миру, что сканди­навским странам далеко до солидарности.

Маннергейм преподнес шведскому монарху только что учрежденный орден, Крест Белой Розы, где восемь звеньев цепи в виде роз символизи­ровали восемь исторических областей Финляндии. К королевскому орде­ну Маннергейм специально распорядился добавить еще одну розу, как символ Аландов. Ни дружбы, ни, тем более, оборонного сотрудничества с бывшей метрополией не получилось, и это впоследствии сказалось на политике обеих стран. Швеция подняла вопрос об Аландах на парижской мирной конференции, но безрезультатно; в 1921 году решением Лиги На­ций Аландские острова были признаны нейтральной территорией в со­ставе Финляндии.

Из Стокгольма регент намеревался ехать с визитами в Копенгаген и Осло, но левые подняли в Норвегии такую кампанию протеста, что он, не желая открытого скандала, предпочел сказаться больным и из Копенгаге­на вернуться домой.

Там ждал непочатый край работы. Вот как описывал Маннергейм свой рабочий день в то время: «Встаю часов в 7-8, в зависимости от того, когда заснул. В 9 мне приносят на просмотр документы. В 10 принимаю представи­телей военных. В 12 принимаю лиц, которые не соглашаются представлять свои дела... через начальника моей военной канцелярии... В 1-2 ленч, и в 2 на­ступает очередь штатских. Часов в 7-8 обед и с 8 продолжается работа, приемы, заседания и т.д., до бесконечности. Между 11-ю и 12-ю иду спать... Хотел бы избавиться от каких-то дел и принимать поменьше людей, но пока что я —раб своих слишком широко трактуемых обязанностей».8

Выборы в парламент состоялись, как и обещал Маннергейм, 1 марта 1919 года. В новое правительство, сформированное в апреле, вошли пред­ставители только буржуазных партий, но в парламенте социал-демокра­ты неожиданно получили 80 мест из 200 (несмотря на то, что левые соци­ал-демократы, близкие к большевикам, бежали в Россию). Буржуазные партии все же составляли большинство: Аграрный союз — 42, Нацио­нальная Коалиция — 28, прогрессисты — 26, поддерживавшая Маннергейма Шведская народная партия — 22 и Христианский рабочий союз — 2 места. Главная задача нового парламента — разработка и утверждение новой формы правления. Хотя среди депутатов были сторонники монар­хии (центристы и Шведская партия), уже не оставалось сомнений, что по­бедят сторонники республики. Конституционный комитет под руковод­ством юриста К. Ю. Столберга уже в мае подал на рассмотрение проект новой формы правления. Финляндия станет республикой, возглавляемой президентом. В парламенте сразу же возникли разногласия по поводу пре­зидентских выборов и полномочий президента. Социал-демократы тре­бовали ограничения власти президента. Сторонники монархии, напротив, стояли за сильную власть, сосредоточенную в одних руках. В конце кон­цов, нашли компромисс: первого президента выберет парламент, но в даль­нейшем его будут избирать специальные представители, выбранные, в свою очередь, всенародным голосованием.9 В течение всего времени своего прав­ления (шесть лет) президент является главнокомандующим вооруженными силами страны, но во время войны он вправе передать военное руковод­ство кому-либо другому. За президентом закрепляется право на роспуск парламента, но он не может единолично решать важные государственные вопросы: например, объявлять войну или заключать мир. Право президен­та накладывать вето на решения парламента тоже ограничено.

Несмотря на многочисленные обязанности главы государства, Ман­нергейм находит время и для друзей. Возобновляется переписка с Мари­ей Любомирской, продолжаясь, хотя и с большими перерывами, до смер­ти княгини в 1934-м.

 

Г. Маннергейм — М. Любомирской

1/15.4.1919

«.. .После войны, которую мы вели в прошлом году, мы установили пол­ный порядок, и только от нас зависит, сможем ли мы его поддержать. К сожалению, события, которые происходят во всем мире, и нерешительность политики Антанты подрывают убежденность и веру в себя тех людей, ко­торые не очень сильны духом. Я все же верю в здравый разум наших кресть­ян и думаю, что даже если мы кончим, как осажденная крепость или остров в бушующем океане, мы выдержим до тех пор, пока не подуют другие вет­ры — и этот момент придет, я уверен в том.

Но хватит этой ужасной политики, которая в этот опасный момент, когда все то, что было достигнуто в течение столетий, поставлено на кар­ту...

.. .Я уже так давно далек от центра событий, что очень мало осведом­лен о происходящем у вас. Как и многие друзья вашей страны, я надеюсь, что вы идете навстречу великому будущему — Великой, объединенной и сча­стливой Польши, вместе с большей частью Прибалтики, что поставит нас в почти соседские отношения...» 10

 

Страны-союзники отнюдь не спешили с признанием независимой Финляндии. Все же 3 мая 1919 года на Парижской мирной конференции представитель Франции заявил, что его страна, собственно, уже давно признала суверенитет Финляндии. Наконец, 6 мая Великобритания, а 7-го и США признали независимость страны de jure. За ними последовали Япония, Бельгия, Чили, Перу, Италия и Китай.

Во второй половине июня окончательный проект новой формы прав­ления был готов, но мог вступить в силу лишь после того, как регент ут­вердит его своей подписью. Затем депутаты парламента выберут прези­дента, на чем правление регента и закончится. Маннергейм колебался и всячески оттягивал утверждение проекта. И при этом все активнее пытал­ся воздействовать на правительственные и общественные круги, призы­вая помочь русскому белому движению и доказывая необходимость и важ­ность этой помощи для будущего Финляндии. Сторонников в правитель­стве и парламенте у него оказалось очень немного. Финляндские политики не желали стабилизации положения в России. А некоторые (из правых активистов, в принципе поддерживавших идею захвата Петрограда) даже всерьез утверждали, что следует разрушить и затопить бывшую столицу ненавистной империи.

Особенно яростным противником участия финляндских войск в по­ходе на Петроград был министр иностранных дел Рудольф Холсти. В на­чале июля Холсти доложил правительству, что Маннергейм за спиной министров и парламента подписал договор с Юденичем. Известие вызва­ло раздражение и некоторую панику. Проект такого договора действи­тельно существовал:

 

Весьма секретно

ТЕЛЕГРАММА

ГЕНЕРАЛУ МАННЕРГЕЙМУ

 

По возвращении Марушевского11 я телеграфировал Колчаку: Первое: Маннергейм предлагает в 10-дневный срок мобилизовать семь дивизий численностью до ста тысяч и с этими силами занять Петроград. Второе: Дабы избежать грабежей и резни, финская армия в Петроград не войдет, а выдвинется сразу вперед до линии Волхова. В Петроград будет введен для обеспечения порядка особый отряд белых финнов, сформированный из особо надежных людей. Третье: Под прикрытием финской армии в Петроград входит Юденич со своим штабом и офицерскими кадрами и приступает к формирова­нию армии. Четвертое: по сформировании русских частей они посте­пенно сменяют финнов, которые уходят к себе. Пятое: Финская армия действует, имея на западе Русский корпус, уже сформированный в Эстляндии и на северо-востоке русской части Мурманского района. Как компенсация за оказанную помощь Маннергейм предъявляет следующие требования: Первое: Признание полной независимости Финляндии. Второе: Уступка порта в Печенгской губе с необходимой полосой для постройки железной дороги. Третье: Рассмотрение в особой конференции впоследствии вопроса самоопределения неко­торых Карельских волостей, населенных элементом, тяготеющим к Финляндии, причем Финляндия никаких завоевательных целей ни сейчас, ни впоследствии не преследует. С другой стороны, обещано разрешение всех вопросов по уплате за русское казенное имущество, захваченное в 1918 году, по которым уже работает особая Финская и Русская комиссии, по-видимому, без недоразумений. Вопрос о нейтрализации Балтийского моря снят, и рассмотрение его отставлено. Со своей стороны поддерживал принятие Вашей помощи.

 

ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ ВСЕМИ РУССКИМИ ВООРУЖЕННЫМИ СИЛАМИ НА СЕВЕРНОМ ФРОНТЕ ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТ        Миллер

20 июля 1919 года.12

 

Для реализации проекта, изложенного в телеграмме, Маннергейму необходимо было заручиться согласием правительства и парламента. И, кроме того — поддержкой Великобритании и Франции. Мнения стран-союзников, осуществлявших в то время свою интервенцию в России, раз­делились. Франция выступала за активное участие Финляндии в операциях на Карельском перешейке и в Петрограде. Великобритания, напротив, всеми способами старалась предотвратить вступление финнов в войну, не желая ни расширения интервенции, ни усиления позиций Финляндии в балтийском регионе. Маннергейм к тому же собирался поставить союз­никам условия: гарантировать безопасность Финляндии со стороны Бал­тийского моря, предоставить стране крупный денежный заем и обеспе­чить ее военной техникой.

Но союзники не давали никаких гарантий и, тем более, не собирались вмешиваться в конфликт Маннергейма с правительством. Чтобы принять единоличное решение о войне с Советской Россией, ему пришлось бы узур­пировать власть. Вот об этом-то он и размышлял почти целый месяц. Активисты из крайне правых соблазняли его не утверждать новую форму правления, а вместо того, распустив парламент, объявить войну и дви­нуть войска на Петроград. У него был авторитет, за ним стояла армия и, главное — шюцкор.13 Но к 17 июля окончательно выяснилось, что ни одна из влиятельных буржуазных партий не поддержит государственного пе­реворота, а без политической поддержки стать диктатором невозможно — это Маннергейм прекрасно понимал. В тот же день он подписал доку­мент о новой форме правления, сознавая, что тем самым лишает себя вла­сти и политического влияния.

Уже через неделю, 25 июля, состоялись выборы первого президента. Баллотировались два кандидата, Карл Густав Маннергейм и Каарло Юхо Столберг, профессор права, представитель умеренного направления в политике. Столберг победил с большим преимуществом голосов, 143: 50. Этого следовало ожидать — республиканцы, составлявшие большинство в парламенте, естественно, не пожелали избрать президентом генерала, известного своими монархическими взглядами, да к тому же шведоязычного аристократа. Он всегда оставался для них «русским», «шведом» -чужаком.

Маннергейм, желая оказаться подальше от предвыборной лихорад­ки, заранее уехал в санаторий на северо-востоке Финляндии, за 400 км от Хельсинки — якобы для лечения застарелого ревматизма. По своему обык­новению, и в дни томительного ожидания нашел себе полезное занятие — учился по-новому держать ручку во время письма... В санатории он и по­лучил официальную телеграмму о результатах выборов, а 30 июля — от­крытое письмо президента:

«Генерал, Барон Карл Густав Эмиль Маннергейм.

После того, как Вы создали армию Финляндии, и руководя ею, освободи­ли нашу страну от притеснявшего ее врага, финляндский парламент при­звал Вас на пост регента. В этой должности Вы своей международной по­литикой сделали возможным спасение нашего народа от голода и утверж­дение суверенитета Финляндии. Помимо этой громадной работы Вы успешно руководили обороной страны, организацией ее вооруженных сил и правитель­ством, а также приняли участие в законодательной деятельности, скрепив своей подписью новую форму правления Финляндии. Поскольку в силу этой формы правления Ваша деятельность регента завершилась, я хочу от име­ни Финляндской республики выразить искреннюю благодарность за выдаю­щуюся и ценную работу на благо Финляндии и ее народа, проделанную Вами на этом посту.

Президент республики Столберг

Премьер-министр Кастрен». 14

За семь месяцев своего регентского правления Маннергейм успел дей­ствительно немало: он укрепил армию, освободив ее от немецкого влия­ния, обеспечил стране продовольственную помощь, при нем состоялись выборы в новый парламент. За это время страны Западной Европы, Аме­рики и Азии признали независимость Финляндии. В этот же период нача­лась амнистия политзаключенных. Мало кто знал, что в марте 1919-го регент посетил лагерь военнопленных в Таммисаари. Без охраны, один на один, разговаривал с заключенными, выслушал их жалобы, попробовал еду — и после того направил письмо в Министерство юстиции с пожела­ниями:

 

«... 1 )Чтобы еду готовили из более калорийных продуктов и увеличили порции и частоту питания.

2) Чтобы предоставили возможность ежедневного умывания и чтобы еженедельное мытье происходило регулярно.

3)   Чтобы заключенным выдавали по меньшей мере две смены нижнего белья, чтобы у них была возможность после мытья переодеться в чистое.

4)   Чтобы выдали достаточное количество тазов для мытья лица и рук, и также

5) изношенную и рваную одежду меняли на целую и годную к употребле­нию.

Не считая вышеупомянутых пожеланий, необходимо отметить, что не все спальные пары были обеспечены матрацами и одеялами, и что в тюрь­ме не было полотенец, и кроме того, находящиеся в жилых помещениях смер­дящие деревянные бочки необходимо вычистить.

Исходя из вышеизложенного, хотя регент осведомлен о царящем в стра­не недостатке продовольствия и других товаров, он все же надеется, что Министерство юстиции уточнит скромно и смиренно выраженные поже­лания заключенных и по возможности устранит недостатки, замеченные в лагере».IS

 

Правда, это письмо диктовалось отнюдь не «милостью к павшим», а присущим генералу чувством ответственности; даже через 30 лет он сето­вал на излишнюю мягкость суда и на то, что слишком многим удалось избежать наказания: «Пассивность государственной власти на деле обер­нулась прощением красного мятежа, эта же тенденция проявлялась в ак­тивных действиях, прежде всего — все дальше заходящей амнистией, ко­торая вдобавок возвращала все гражданские права».15

Все же, как это ни парадоксально, предпосылки для демократического развития молодого государства были созданы именно под руководством Маннергейма.

Но при этом в период его правления финляндские войска дважды уча­ствовали в военных действиях на соседних территориях. Подобная поли­тика вряд ли вызывала симпатии всех сограждан. Финляндии нужен был мир...

В конце декабря 1918 года, с благословения регента, два доброволь­ческих полка направляются на помощь эстонским белым войскам, руко­водимым генералом Лайдонером — тоже, кстати, бывшим офицером рус­ской армии. Регент поручает командование финляндскими частями одно­му из своих ближайших сподвижников, Ветцеру, к тому времени уже генерал-майору. Этот поход важен в основном по причинам внешнеполи­тическим: «...Отношение к освободительной борьбе Эстонии не могло не быть положительным, поскольку, кроме гуманистического аспекта, было в интересах Финляндии, чтобы южный берег Финского залива находился в руках дружественной власти. Кроме того, оказание помощи показало бы, что Финляндия — уравновешивающий фактор в Северном регионе и достой­на признания суверенитета».16

Здесь мемуаристу изменяет память — всего за два месяца до этого рейда отношение его к освободительной борьбе стран Прибалтики было несколько иным:

«...все же следует опасаться, чтобы наши интересы не слишком со­впадали с интересами Прибалтийский областей. Их присоединение к буду­щей России может быть скорее полезным для наших дел. Вообще, у нас есть причина быть несколько сдержанными, когда речь идет о совместных дей­ствиях с этими окраинными государствами».17

Помощь эстонцам и осталась, в конце концов, достаточно сдержан­ной, поскольку Генеральный штаб запретил продажу Эстонии оружия. Кроме того, Маннергейм дал Ветцеру четкие директивы: ни в коем случае не участвовать в операциях, выгодных для русской белой армии, посколь­ку отношения с «белой» Россией еще не определились, и незачем риско­вать жизнью финляндских волонтеров ради ее интересов. В эстонском походе все же погибло около 100 человек. 25 февраля 1919 года Эстония провозгласила себя независимым государством.

В это же время десятки русских офицеров, оказавшихся в Финляндии, отправляли добровольцами воевать в ряды белых Латвии: простой и в то же время достойный способ избавиться от нежелательных иммигрантов.

И еще один поход против большевиков начался во время регентского правления Маннергейма. Добровольцы, в основном из рядов шюцкора, называвшие себя «солдатами-соплеменниками», в апреле 1919 года совер­шили рейд в Восточную Карелию, чтобы поддержать борьбу братского племени — карел — против большевиков. В парламенте большинство было за присоединение этих областей к Финляндии (вспомним еще раз воззвание Маннергейма — «меч и ножны»). Добровольческие войска продвину­лись до Олонца, Беломорская Карелия была объявлена автономной. Око­ло 400 «солдат-соплеменников» сложило головы в Олонецкой военной экспедиции. При заключения Тартуского мира в октябре 1920 года фин­ны вынуждены были отказаться от притязаний на эти территории, полу­чив взамен роковую для Финляндии границу на Карельском перешейке.

Столберг не только поблагодарил Маннергейма за служение отчиз­не, но и предложил ему пост главнокомандующего. Генерал ответил согласием, но потребовал от президента определенных гарантий: незави­симости в принятии решений внутри армии, возможности получать пол­ную информацию от правительства и парламента, а также значительной широты полномочий — вплоть до права организовать поход на Петро­град.

Он даже не получил ответа на выдвинутые условия: Столберг и его окружение сочли за лучшее трактовать их, как отказ, и избавиться от не­угомонного генерала. Итак, ситуация повторяется: «мавр сделал свое дело, мавр может уйти». Маннергейм снова вытеснен из большой политики. Все это широко обсуждалось в прессе. 12 августа 1919 года в газете «Uusi Suomi» (Новая Финляндия) можно было прочитать: «Президент попро­сил согласия генерала Маннергейма быть дипломатическим представите­лем Финляндии в Париже». Через месяц в той же газете обсуждались при­чины и следствия отказа Маннергейма занять пост главнокомандующего:

 

ГЕНЕРАЛ   МАННЕРГЕЙМ И РУКОВОДСТВО АРМИЕЙ

...Действительное положение дел таково, что генерал Маннергейм хотел знать, какую позицию занимает правительство по отношению к некоторым вопросам, от решения которых, по его мнению, зависит, сможет ли он успешно осуществлять руководство армией Финляндии. Это касалось множества вопросов, часть которых в конечном счете не препятствовала положительному решению Маннергейма, тогда как другая часть таким препятствием являлась. Обстоятельств, в связи с которыми генерал Маннергейм в конце концов посчитал себя вынуж­денным дать отрицательный ответ, три:

1. Правительство, по мнению генерала Маннергейма, не пожелало предоставить военному руководству те средства, которые он считал совершенно необходимыми для борьбы с большевистской агитацией внутри армии.

2. Генерал Маннергейм находит, что правительство иного с ним мнения по поводу необходимости устранения, при подходящей воз­можности, активными действиями тех опасностей, которые, как ныне, так и в будущем, могут угрожать нам с востока.

3. Отказ доверить главнокомандующему выбор командного состава, по мнению генерала Маннергейма, открывает путь для вредных посто­ронних влияний и, таким образом, ставит под угрозу непреложный принцип развития и стабильности армии: опираться в решениях исключительно на профессиональные качества и военные способно­сти. 18

 

Хотя ответ Маннергейма сформулирован туманно-дипломатично, ясно, что генерал далек от либерализма, и только дай ему волю — при­мется наводить порядок железной рукой. Если бы он в 1919 году стал президентом, то непременно предпринял бы поход на Петроград. Чем это могло кончиться — остается только гадать. Вряд ли это могло радикаль­но повлиять на конечный исход гражданской войны в России. Слишком большие сдвиги успели произойти в сознании народа, и слишком слож­ной была ситуация внутри белого русского движения.

В то время в Финляндии оказались тысячи русских эмигрантов; они, естественно, возлагали большие надежды на Маннергейма — единствен­ного генерала русской армии, победившего красных. Генерал Юденич провел в Финляндии около полугода, пытаясь организовать участие фин­ских войск во главе с Маннергеймом в наступлении на большевистский Петроград. 24 мая 1919 года в Гельсингфорсе при Юдениче основано так называемое Политическое совещание, выпускавшее свою официальную ежедневную газету «Русская жизнь» — монархическую, даже с заметным шовинистическим душком, что вряд ли могло нравиться финнам. Затем Юденич перебрался в Эстонию, где 10 августа в Ревеле (нынешний Тал­линн) было образовано Правительство Северо-Запада, включавшего Пет­роградскую, Псковскую и Новгородскую области. Для работы этого правительства англичане предоставили помещение в ревельской Англий­ской миссии. В составе правительства Северо-Запада были и военные, и гражданские лица. Юденич официально признал независимость Эстонс­кого государства, прося поддержки эстонцев. В сентябре 1919 года его министр иностранных дел Лианозов сообщил министру иностранных дел Финляндии Холсти, что его правительство безусловно признает самосто­ятельность Финляндии. 19

В октябре 1919-го Юденич отдал приказ о призыве на военную служ­бу всех русских подданных, проживающих в Финляндии. Призывной пункт организовали на станции Перкъярви близ Выборга .20

Маннергейм приложил немало усилий к осуществлению совместных с русскими белыми планов. Десять лет спустя эстонский журналист Эдвин Лааман подробно изложил ход событий:

«...Генерал Юденич прибыл в Хельсинки в начале января 1919 года. 21.01.1919 он телеграфировал Колчаку в Омск, рекомендуя организо­вать базу в Финляндии, откуда легко поддерживать связь с Москвой и Петербургом. У Юденича было 3000 человек, офицеры из Финляндии и других скандинавских стран. Из Германии надеялись получить 30 000 военнопленных. Юденич объявил, что финские промышленники обе­щали финансовую помощь.

В середине февраля посол России в Лондоне Набоков телеграфиро­вал в Омск, советуя признать независимость Финляндии для успеха предприятия. Набоков подчеркивал, что независимость Финляндии — свершившийся факт и что страны-союзники ее признают в любом случае. Но этот совет Набокова остался «гласом вопиющего в пусты­не». Сазонов, министр иностранных дел правительства Колчака, теле­графировал в Омск: ...«никто не может осмелиться признать незави­симость Финляндии, это право принадлежит единственно русской Думе». 7 марта правительство Колчака было полностью единодушно с Сазоновым. Юденич полгода оставался в Финляндии. 23 июня Колчак телеграфировал Маннергейму, прося принять участие в общем деле и начать активные действия, но одновременно телегра­фировал Юденичу, что в ответ на помощь нельзя обещать финнам никаких политических выгод.

Однако Маннергейм ответил, что он финн, и только интересы Финлян­дии определяют его действия, и если к нему обратятся, то взамен помощи он потребует каких-то территориальных результатов. 14 июля Маннергейм отправил Колчаку телеграмму: «...Народу и правительству Финляндии отнюдь не чужда мысль, что финские регу­лярные войска примут участие в освобождении Петербурга. Но не буду скрывать от Вас, Господин Адмирал, что, по мнению моего прави­тельства, парламент не одобрит попытки, которая, хотя бы и принесла нам пользу, но потребовала бы больших жертв, если мы не получим гарантии того, что новая Россия, на благо которой мы действовали бы, согласится на известные условия, выполнение которых мы считаем не просто непременным условием нашего участия, но отчасти и гаранти­ей нашего существования, как национального государства». Единственные русские, поддерживавшие Маннергейма, были Набоков и генерал Миллер в Архангельске.

Колчак приказал не соглашаться ни на какие условия Финляндии. 20 августа пришла телеграмма от Деникина, где он писал, что русский народ не может допустить вмешательства Финляндии во внутренние дела России и что освобождение России должно свершиться соб­ственными силами русских.

На этом, собственно, закончились переговоры об участии Финляндии в захвате Петербурга, и Юденич уехал в Эстонию. Поздней осенью 1919 года Юденич еще раз попытался из Царского Села просить помощи у Финляндии, одновременно убеждая Сазонова не препятствовать договору с Финляндией. Но Сазонов не ответил, и Юденича разбили».21

 

М. Любомирская — Г. Маннергейму

Лозанна

20 июля 1919

Дорогой Барон,

Ваше апрельское письмо нашло меня здесь в июне в знакомом Вам пейза­же, который остался нетронутым событиями. Не сумею выразить, дорогой Барон, того удовольствия, которое я испытала, вновь увидав Ваш по­черк после ряда долгих месяцев, тяжелыми кольцами опоясавших более че­тырех лет. Если я не ответила сразу уже, так это потому, что я безуспеш­но искала верный канал — а также из-за всех вещей, которые произошли и которые вызывают необходимость быть слишком многословной.

Война окончилась, но как сер и угрожающ горизонт! Кажется, что Недовольство со злым лицом проходит по миру, посещая и победителей, и побежденных. А Блистательная Победа, оплаченная потоками крови и слез — с ней странным образом дурно обошлись и морально преуменьшили. Госу­дарственные деятели принесли мне глубокое разочарование!

Но Вы, дорогой Барон, Вы не доставляете мне никакого разочарования и мое доверие к Вам давнее! Оно радостно возникло под звуки вальса на балу - в те времена, которых больше нет... Сейчас я нахожу Вас по Вашему письму таким, каким знавала раньше, но взращенным событиями; вера, энер­гия и отвага не изменились — укротитель препятствий, господин и спаси­тель Вашей Родины. Я имела счастье услышать звон Вашего Победного часа, среди вселенского грохота, в котором рушатся миры; я читаю Ваше имя в газете с большим интересом и молю Бога, чтобы он помог Вам и хранил, как и раньше. Увы, я не сумела последовать вашему примеру относительно стремительности энергии. Война меня научила большему, чем я желала знать. Она зажгла в моем сердце огромную Надежду, и принудила меня к очень тяжелым обязанностям. Усилия и надежда совместно поглотили меня. Отдыхая здесь очень лениво у голубого озера, я задаю себе вопрос, будет ли мне дано возвратить силы и здоровье и стать опять самой собой?

Прежде всего, я прихожу в ужас от политики и большевистское наше­ствие — настоящий кошмар для меня! Представьте себе, что даже здесь, в Швейцарии, мы соприкасаемся с опасностью.

Я стараюсь понять, как возможно, что наша старая цивилизация ока­залась очень поверхностным слоем. Четыре года войны — и тормоз лома­ется, человек снова становится чудовищем. Я прихожу к заключению, в со­гласии с моим дорогим поэтом-индусом, что моральное совершенствование личности, а не сила является настоящей целью человечества. Между тем, правительства восстановили принцип Силы, как национальный идеал. Это не удовлетворяет человеческую душу — это повернуло прогресс и принесло крушение. Скажите мне, болтаю ли я или права ли хоть немножко?

После трех месяцев пребывания в Лозанне мы думаем о возвращении в Польшу, но отнюдь не легко выполнить этот с виду простой проект. Не­возможно найти места в каком-либо скором или прямом поезде. В прелест­ном саду «Отеля Савой» опадают лепестки роз, дикий виноград багровеет на солнце. Это меня очень удивляет! Действительно, пора уезжать, так как я превышаю свой отпуск.

 

Варшава, 15 августа

Дорогой Барон, я продолжаю свое письмо, которое не отослала из Ло­занны, так как была нездорова. Потом я внезапно выехала в течение не­скольких часов, благодаря кузену, который предложил мне место в дипло­матическом поезде Париж-Варшава. Я приехала в Базель в день беспоряд­ков. К моему удивлению, вокзал был окружен пулеметами.

Я горда и счастлива иметь свободную родину и восхищена тем, что я в Варшаве. В нашей столице сейчас отсутствуют знакомые, холодно, каж­дый день дождь, — но мы взяли Минск. Наши войска — восхитительные, чудотворные дети — наше правительство отвратительно, несмотря на благородство личности Падеревского.22 Мне кажется, что положение ве­щей сейчас более успокоительное — общая атмосфера гораздо лучше, чем весной. Зимой мы были действительно на краю пропасти — как Вы столь правильно заметили.

Я возвратилась с большого детского праздника, устроенного городом для Гувера, американского благодетеля, будущего президента Соединенных Штатов, как говорят. Выражение лица этого великого человека, иногда застенчивого — сила и доброта: идеальная комбинация даже когда четкие черты отсутствуют. Адам Замойский был среди самых активных органи­заторов...

Я со щемящим сердцем уезжаю на днях в деревню. Вы знаете, наверное, по газетам, что парламент проголосовал за экспроприацию больших имений (до 180 гектаров) и национализацию лесов. Реализация этого проекта была бы экономической катастрофой для страны, а для нас, остальных, весьма болезненным отрывом от корней — концом прошлого и исторической тра­диции.

Я бы хотела знать, будет ли мне дано еще поговорить с Вами под кра­сивой пальмой?? С этой голубой мечтой я Вас покидаю, дорогой Барон, при­нося Вам наилучшие пожелания.

Мари Любомирская.23

Письма в те времена искали адресатов долго, а перемены происходи­ли быстро.

В конце августа полякам с трудом удалось остановить наступление Красной армии, которая чуть было не взяла Варшаву. А Маннергейм окон­чательно удаляется с политической арены. Он уезжает с младшей доче­рью в Париж: все это время Софи жила в Хельсинки. Была она, по всей видимости, особой безалаберной, не слишком трудолюбивой, и в привыч­ках своих полной противоположностью своему знаменитому отцу. Софи приехала к нему в 1918 году, собираясь остаться в Финляндии и вести его хозяйство, но из этого ничего не вышло. Она так и не приспособилась к его требованиям и обязанностям хозяйки дома. Жизнь в провинциальной столице маленькой северной страны вряд ли удовлетворяла ее, Финляндия оставалась для нее чужой. Да и обстоятельства складывались так, что пришлось вернуться во Францию: Маннергейм, кажется и сам не уверен был, уезжая, захочет ли он когда-нибудь жить на родине. Позже Софи бывала у отца в Хельсинки и они регулярно переписывались (языком об­щения был французский).

 

Г. Маннергейм — М. Любомирской

Гельсингфорс, 12.09.1919

Дорогая Княгиня,

Прошла вечность с тех пор, как я получал прямые известия от Вас. Через графиню Роз Тышкевич узнал, что Вы были в конце июня в Швейцарии, и что мое письмо, которое кто-то обещал отправить по назначению, в дороге. Надеюсь, оно наконец-то нашло Вас...

Я пакую свой багаж, поскольку собираюсь с дочерью ехать в Париж и, возможно, в Юз/сную Францию. Путешествовать все еще так сложно, что два раза подумаешь, прежде чем отправиться навстречу всяческим затруд­нениям, которые ждут в разных странах. Если бы это было легче, я наверняка приехал бы на несколько дней в Варшаву. Какие планы у Вас? Вы прово­дите осень дома или за границей? Если у Вас найдется минута времени, на­пишите мне по адресу: Посольство Финляндии, Rue de la Paix, Paris.

Я вновь свободен и счастлив тем, что не занимаю больше ответствен­ной должности. Сожалею только об одном — что я не покончил с больше­виками у наших границ до того, как вернулся к частной жизни. Весь мир спал бы гораздо спокойнее, если бы по крайней мере в Петербурге этот очаг большевизма был уничтожен. Какая мощь все-таки в объединенных действи­ях социалистов, более или менее большевистских, которые навязывают свою волю своим правительствам и заставляют их отказываться от единствен­но необходимого в данный момент —решительной вооруженной интервен­ции, направленной на Россию.

...Ваше письмо было полно интересующих меня вещей и очень красиво.

Я восхищен Вашим анализом событий. Ваши оценки совершенно верны и выводы настолько точны, что Вам надо бы опубликовать Ваши мысли. Ваша способность описывать в нескольких словах так много гарантирует Вам успех.

Если Вы ведете дневник, его нужно непременно опубликовать.

Могу представить себе, какие тяжелые моменты Вам придется пере­нести теперь, когда решено национализировать большие поместья. Не по­нимаю, как при этом удастся сохранить уровень производства зерна. Для польских землевладельцев, которые всем существом составляют одно целое со своим поместьем, эта жертва наверняка просто сверх человеческих сил. У нас тоже проводят земельную реформу, но гораздо осторожнее.

В принципе ситуация у нас не была бы волнующей, если бы решительные люди не были такой редкостью. Мы находимся в положении, когда не нуж­но бояться криков и уличных демонстраций и, следовательно, мы должны обойтись тем, что реализуем всевозможные социальные реформы в тех гра­ницах, которые нам позволяют экономические условия в стране. Только нам нужны бы люди, которых не смущали бы угрозы экстремистов.

Через 3 дня я еду во Францию, останавливаясь проездом па несколько дней в Стокгольме и Лондоне. Возможно, поеду также в Швейцарию и Италию. Я очень хотел бы составить поездку таким образом, чтобы уви­деть Вас, если Вы поедете за границу. Ради этого я позволил себе послать Вам телеграмму сразу же после того, как получил Ваше письмо. Я Вас про­шу поклониться от меня господину Вашему мужу.

С глубоким уважением

Г. Маннергейм. 24

 

До последнего момента Маннергейм пытался найти компромисс и уговорить финнов принять участие в походе на Петроград. Даже в конце октября 1919 года он считает, что еще не поздно, и посылает из Парижа открытое письмо президенту Финляндии Столбергу ,25 где говорит о не­обходимости для финнов своевременной помощи антибольшевистской России: «.. .В осведомленных кругах никто не сомневается, что падение со­ветской власти есть только вопрос времени. Общественное мнение в Евро­пе считает, что судьба Петербурга находится в руках Финляндии, и вопрос о взятии Петербурга рассматривается не как финско-русский вопрос, но как мировой вопрос окончательного мира для блага человечества... Если сра­жающиеся сейчас под Петербургом белые войска будут разбиты, ответ­ственность за это будет всеми возложена на нас...»26

Знаменательно, что в тот же самый день в письме к Марии Любомирской он весьма проницательно, почти пророчески высказывается о перс­пективах соседства с большевистской Россией:

Г. Маннергейм — М. Любомирской

 

Париж, отель Регина 28.10.1919

Дорогая Княгиня,

Оба Ваших любезных письма — датированные 26 и 28 сентября — так лее, как и Ваша телеграмма, дойти по назначению. Благодарю Вас за все хлопо­ты. Я не поблагодарил Вас за них с обратной почтой, поскольку все время намеревался выехать в Варшаву. К сожалению, люди могут только предпо­лагать, а распоряжаются другие силы. По разным причинам я должен был откладывать мой отъезд со дня на день, а далее наступление генерала Юде­нича создало такую сложную ситуацию на наших границах, что я не мог решиться оставить Париж. Моя дочь в Швейцарии, куда я отослал ее с намерением соединиться с нею по пути из Варшавы. И я нахожусь здесь, даже не имея возможности решить о дне отъезда. Я был так уверен, что смогу поехать в Варшаву и там с Вами встретиться, но в настоящий мо­мент я вижу, увы, что Вы были правы, сомневаясь в этом. Если вы все еще намереваетесь уехать около 3-4 ноября, я лучше подожду Вас здесь, чем буду рисковать разминуться с Вами по дороге в Варшаву.

Я провел 15 дней в Лондоне и уже 3 недели нахожусь здесь. Меня осве­жило то, что я смог увидеть другой мир, чем в моей стране и взглянуть на вещи с другой точки зрения. В Лондоне я присутствовал при забастовке на железных дорогах, и это меня в каком-то смысле обнадежило в отношении мировых судеб, когда я увидел солидарность решительного общества и силу мнения. И действительно, как Вы говорите, мы находимся сейчас на пово­ротном этапе, но мне кажется, что мы уже прошли самый плохой участок пути. В Соединенных Штатах они выглядят решительными, похоже на то, что американцы не дадут запугать себя. Здесь социалисты теряют един­ство, а в России большевики ежедневно теряют территории. К сожале­нию, сейчас неизвестно, что лучше: Россия большевистская или новая Рос­сия: обе будут равно неудобны соседям, особенно маленьким. Русские ниче­му не научились и ничего не забыли, несмотря на то, что они пережили, и я предвижу, что мы скоро должны будем считаться с Россией еще более им­периалистической и националистической, чем когда-либо, которая захочет соединить массы и заставить забыть внутренние неурядицы ради великой идеи реставрации старой Руси. К сожалению, невозможно избежать стол­кновений с этой Россией — рано или поздно это произойдет. Невозможно заставить ее исчезнуть и заменить на карте большим белым пятном, и е этих обстоятельствах лучше рыцарским жестом, как, например, освобож­дением Петербурга, создать положительную исходную ситуацию для буду­щих отношений. Поэтому я опечален, когда вижу, как моя страна проявля­ет неловкость, и в то время, когда армии генерала Юденича угрожает раз­гром у ворот Петербурга, не пользуется моментом, чтобы помочь ему.

Я видел ваших послов в Лондоне, Париже и Вашингтоне. Мне было бы интересно побывать в Варшаве теперь, когда она стала столицей страны, у которой скоро будет самая большая в Европе армия. Очень приятно ви­деть, как симпатизируют Вашей стране во Франции. Я нашел, что в Лон­доне более холодны в ваш адрес, а русские предпочитают о вас не говорить, а если они это делают, то лучше их не слышать.

Я бы так хотел видеть Вас и поболтать хорошенько. Если Вы отло­жите отъезд, то, может быть, сможете телеграфировать мне.

Засим, дорогая Княгиня, приношу к Вашим ногам мое уважение и пре­данность.

Г. Маннергейм.27

 

Почему Маннергейм так упорно стремился к участию в борьбе рус­ской белой армии, невзирая на великодержавные стремления ее руково­дителей? Кроме объективных причин существовали и субъективные: пол­ный энергии и жизненных сил военачальник, человек, только что руково­дивший государством, вновь оказался не у дел. В походе на Петроград он видел шанс стать в некотором роде мессией, избавителем России и всего мира от большевизма. Возможно, в это время Маннергейм все еще ощу­щал себя не только финским полководцем, освободившим Финляндию от русских войск и финских красных повстанцев, но и в какой-то степени офицером, присягавшим на верность российскому императору. Понятие дворянской, офицерской чести было для него реальной жизненной докт­риной. Парадоксальная ситуация разрешилась сама собой: поскольку Колчак и другие руководители белого движения отказывались гаранти­ровать независимость Финляндии, намереваясь восстановить «единую и неделимую» Российскую империю, правительство Финляндской респуб­лики не согласилось направить войска на помощь Юденичу. Все старания Маннергейма оказались напрасными. Его мечта об освобождении Пет­рограда (читай — всей России) от большевиков так и не осуществилась.

Осенью 1919 года в Париже Маннергейм встречался со многими пред­ставителями русского белого движения, хотя и не мог обещать им ничего конкретного. Вот две его записки Савинкову, личности в белом движении весьма известной. За границу Савинкова командировал Деникин — для переговоров с Антантой о помощи белой армии. В 1919 — 1921 годах Са­винков участвовал в организации русской армии в Польше и председа­тельствовал в «Русском политическом комитете» в Варшаве.

Маннергейм — Савинкову

Hôtel Meurice 13 ноября  1919 Rue de Rivoli, Paris

Милостивый Государь,

Борис Викторович

Крайне сожалею, что разошлись сегодня. Я находился внизу в гостиной в то время, когда Вы заходили ко мне в номер, и поднялся к себе наверх всего не­сколько минут после того, что ушли. Прошу не отказать назначить время и место, где мы бы могли повидаться завтра. Я располагаю своим временем, за исключением от 12.45 до 3 и от 17.15 часов вечера.

Примите уверение в совершенном почтении и преданности

Г. Маннергейм.

* * *

14 ноября 1919

Милостивый Государь,

Борис Викторович,

Буду очень рад видеть Вас у себя завтра 15-го, но просил бы Вас пожаловать не в 6'/г а в 7ч. вечера, т.к. едва ли освобожусь ранее этого времени.

Примите уверение в совершенном почтении и преданности

Барон Маннергейм.28

 

Встреча представляла обоюдный интерес: через десять дней после сви­дания с Савинковым, 24 ноября Маннергейм едет в Варшаву. Он может наконец-то встретиться с дорогими его сердцу друзьями и воспоминания­ми. Может получить оставленные там вещи, мебель и коллекции, приве­зенные из поездки по Азии. И посетить генерала Пилсудского, чтобы об­судить планы совместной интервенции в Россию. Но ни тот, ни другой не обещал своего участия в наступлении на большевиков, пока руководство белой армии не признает независимость их стран. Кроме того, для такого похода необходима помощь Антанты. Из Варшавы Маннергейм вернул­ся в Париж, затем на несколько дней съездил в Лондон, где пытался встре­титься с британским министром иностранных дел лордом Керзоном, но тот не принял его. Не только Финляндия отказывает в помощи белым, страны-союзники тоже охладели к идее интервенции. В ноябре остатки разгромленной армии Юденича отступили в Эстонию. Вскоре были раз­биты войска Колчака в Сибири, а затем и Добровольческая армия на юге России.

 

Маннергейм — сестре Софии

Hôtel Meurice, Paris 11/11920

Дорогая София,

семейство Poirot, в котором я гостил вчера, напомнило мне о моей непрос­тительной рассеянности. Надеюсь все-таки, что ты извинишь, что я по своей всегдашней забывчивости только сейчас шлю тебе мои теплые пожелания счастья и удач в связи с днем твоего рождения 21 декабря. Все это время большие и сулящие недоброе мировые события и отражение их на нас настолько занимали мои мысли, что я не успевал заняться никакими други­ми делами. — Огромное поражение Деникина произошло в основном по чис­то психологическим причинам, но также и из-за его политических ошибок.

Мораль в его войсках рухнула, отчасти от утомления войной, отчасти потому, что неудачи Юденича и Колчака поколебали веру в победу. Можем представить себе влияние поражения Юденича, раз его кратковременные успехи использовались для поднятия духа в зимние морозы, а распространя­емый евреями слух о падении Петрограда дошел до армии и расползся по ней. Мораль во время войны всегда была важным элементом, но никогда еще не была важнее, чем сейчас, во времена недисциплинированности и безответ­ственности. Блестящий пример того, какое значение может иметь психо­логическое состояние войск, я получил только что в Варшаве. В два дня мно­гочисленные немецкие военные соединения были разор жены тотчас же, как в Германии разразилась революция — и этого добились безоружные мужчи­ны, в числе которых были даже школьники. На третий день очарование прошло и к немцам вернулась храбрость, но слишком поздно.

Я опять в Париже после двух недель, проведенных в Лозанне. Погода была довольно дождливой, но было приятно спокойно побыть в таком мес­те, где все-таки много знакомых. Софи, на мой взгляд, чувствует себя хо­рошо.29 Она очень хотела поехать в Париж, но поскольку у меня не было никаких ясных планов, я счел за лучшее оставить ее пока в Швейцарии. Она вначале пробудет с неделю в Лозанне с некой Княгиней Любомирской и ее дочерьми, а затем переедет на другую сторону Женевского озера в Toi юн, во Францию, к кузине своей матери, молодой вдове Taon, урожд. Арнолъди.

Послезавтра ожидаю здесь встречи с Юханом, который едет в Амери­ку (последняя страна, где я хотел бы побывать). После этого я думал со­вершить быстрый визит на родину, чтобы уладить свои дела. Раньше я на­меревался поселиться в Финляндии, но в настоящих условиях это кажется мне трудным и вряд ли даже желательным. Мое чувство долга и доводы разума борются между собой, и когда решится исход этой борьбы, решит­ся и этот вопрос.

Спасибо за телеграмму. Передай мои сердечные приветы Эделъфелъдам, Фалътину и другим друзьям. Не забудь Грипенбергов.

Твой преданный брат

Густав.30

 

В начале 1920 года Маннергейм все же возвратился на родину. Он все еще не мог отказаться от надежды вступить в борьбу, хотя все яснее пони­мал, что финляндское правительство не даст ему разрешения на поход в Россию. Все это, разумеется, не было тайной для большевиков. Его не раз пытались устранить, но ни одно покушение не удалось. Резидент Особого отдела ВЧК в Финляндии в донесении 20 апреля 1920 г. пишет:

«...Пребывание генерала Маннергейма в Берлине и Лондоне стано­вится в связь с наступлением польских армий... Генерал имел свида­ние со Скоропадским, генералом Галлером ,31 представителем штаба Доброармии генералом Глазенап32 и реакционными генералами германских кругов. Печать усиленно муссирует сведения германских газет о готовящемся выступлении финнов, но финны, как власти, так и печать, отрицают все. И, по-видимому, пока что не предвидится ника­ких агрессивных действий против Советской России. Генерал Ман­нергейм — душа антибольшевистского блока; это ясно по странному посещению его всеми реакционными элементами России... ...В Таммерфорсе было подготовлено покушение на бывшего главно­командующего Маннергейма, коммунист с ручной бомбой подошел на 10 шагов к генералу, но бомбу не бросил, потеряв самообладание... Генерал вообще пользуется несказанной любовью буржуазии, хотя левая печать ведет кампанию против его политики. Правая рука генерала — генерал Ветцель,33 считается сторонником захвата Пет­рограда, и в этом направлении ведется работа...»34

К середине 1920 года с белым движением в России почти покончено. Генерал Врангель, принявший после отставки Деникина командование Добровольческой армией, осенью делает последние отчаянные попытки спасти ситуацию:

 

Правительство ГЕНЕРАЛУ МАННЕРГЕЙМУ

 

В целях объединения и координирования действий всех борющихся против большевиков армий, я сделал французскому правительству и командованию предложение о совместном плане действий с поляками.

Не сомневаюсь, что благодаря Вашему содействию ФИНЛЯНДИЯ также присоединится к общим действиям с целью нанесения боль­шевизму окончательного удара. Подписано: «Генерал Врангель»

Телеграмма получена в Стокгольме 27 сентября 1920 г.

С подлинной верно. Генер. Штаба Полковник Димитрий Кандауров35

 

Маннергейм — человек склада рационального и умеет соизмерять свои прожекты с реальностью. С горечью осознав, что вооруженная борьба с большевиками проиграна, он начинает приспосабливаться к мирной жиз­ни частного, гражданского человека, что не так просто в его ситуации. Были и приятные моменты: на следующий день после проигранных им президентских выборов в газетах появилось обращение:

К ГРАЖДАНАМ ФИНЛЯНДИИ

Заслуги регента, Генерала Маннергейма, незабываемы в истории Финляндии, народная признательность ему неугасима. И, хотя его огромный труд освобождения Финляндии уже является достаточным памятником его имени, мы все же считаем важным, чтобы эта призна­тельность была выражена и увековечена. Для этого мы предлагаем народу Финляндии высказать ему свою благодарность в адресе и, чтобы сохранить его имя в памяти будущих поколений, основать национальный фонд, который народ вручит ему вместе с адресом как почетный дар. Мы призываем всех граждан Финляндии, как старых, так и молодых, присоединиться к сбору средств для данного фонда большей или меньшей суммой (минимально в размере 1 марки), а также поставить свое имя в адресе, который будет вручен Маннергейму вместе с почетным даром.

Хельсинки, 25 июля 191936

 

Под обращением стояло 24 подписи — известнейших в стране деяте­лей культуры и искусства, политиков, финансистов. Сотни тысяч сограж­дан откликнулись на призыв и внесли свою лепту: список дарителей зани­мает двенадцать толстых томов, хранящихся ныне в доме-музее Маннергейма. Вскоре после возвращения из заграничной поездки, в феврале 1920 года генерал получил этот почетный дар — 7 600 000 марок (в нынешнем исчислении — примерно 2, 33 миллиона евро). В благодарственном адре­се оговаривалось, что он может использовать на личные нужды только проценты с капитала, а сам капитал фонда остается неприкосновенным, но Маннергейм имеет право помещать его по своему усмотрению. Это доказательство признательности народа — вернее, той его части, что была на стороне белых — не могло излечить его от горечи поражения на прези­дентских выборах, но избавило отныне от материальных забот. Теперь генерал Маннергейм мог жить на широкую ногу и путешествовать. Мно­гих это не на шутку раздражало, причем не только «левых»: еще и в 1990-е годы из уст старых, ныне покойных русских эмигрантов можно было услышать в адрес Маннергейма: «Где же его принципы, когда он стал не таксистом в Париже, как большинство русских офицеров, а маршалом в Финляндии!» Но это уже почти анекдот.

 

Г. Маннергейм — М. Любомирской

25. 12. 1920

Дорогая Княгиня!

Я уже вечность, как не имею новостей. Несколько раз я намеревался Вам написать, чтобы спросить, где Вы и что с Вами стало среди больших собы­тий, центром которых была ваша страна. Я хотел осенью выразить Вам мою радость и восхищение, которое заставило мое сердце биться от гордо­сти за вас в труднейший момент, когда вашей армии сверхчеловеческим уси­лием удалось обратить поражение в победу и разгромить банды убийц и разбойников из Москвы.

Вы, наверное, почувствовали и без моего письма мое негодование по по­воду того, что партии моей страны, стоявшие у власти, выбрали именно эту жизненно опасную ситуацию, в которой вы находились, чтобы начать переговоры о мире с Москвой. Если я этого не сделал, то это потому, что стал малообщительным среди волнений, в которых мы живем, и разочаро­ваний, испытываемых из-за пораженческой политики тех, которые не за­ботятся о чести страны и лишь мечтают любой ценой купить мир.

Мне понадобилось доз/сдаться одиночества и покоя праздничных дней, чтобы решиться прервать такое долгое молчание. Я бы хотел знать, что Вы хорошо поживаете и справились с чувствами, вызванными всеми этими событиями, и я бы хотел быть уверенным, что Вы проводите зиму где-ни­будь на солнце, окруженная цветами и в более спокойной обстановке. В на­дежде па удачу посылаю это письмо на Фраскати, говоря себе, что оно най­дет дорогу, по которой Вы направились, если Вас там уже нет. Я узнал, что князь Любомирский сражался в армии и завидовал ему, что он мог это делать. Мне говорят, что мадемуазель ваша Дочь вышла замуж. Надеюсь, что вы этим довольны и прошу принять мои поздравления. — Я провел лето на море, где мне нанес однодневный визит Ястржемский. Начиная с октяб­ря — в Гельсингфорсе, и устраиваюсь. Я только что создал большое обще­ство защиты детей моей страны в возрасте от 0 до 18 лет, которые в этом нуждаются. Мы тысячами принимаем новых членов. Организация бу­дет держать меня здесь еще некоторое время, но к концу января я, надеюсь, смогу уехать — еще не знаю, куда направить свою ладью.

Если Вы где-нибудь за границей, у меня, быть может, будет возмож­ность найти Вас. ...

Моя сестра передала мне журнал, врученный Вами, я возьму его с со­бой, надеясь найти возможность отдать его Вам.

Я боюсь этого мира с Москвой, который вместо того, чтобы дать га­рантии, лишь открывает двери большевистским агентам. Я боюсь его и из-за Вас. Кажется, будто существует сила, которая охраняет этих монст­ров и делает слепыми всех нас, подверженных той oice опасности. Вместо того, чтобы объединиться и совместно бороться с ними, мы боремся по­одиночке, подвергаясь большому риску.

Позвольте мне в завершение этого послания пожелать Вам хорошего года, защищенного от опасностей, огорчений и волнений. — Примите, доро­гая Княгиня, выражение моей почтительной привязанности и преданности.

Г. Маннергейм

 

Общество «Союз защиты детей» имени Маннергейма, упоминаемое в письме, и поныне существует и действует. Главнокомандующий уже во время войны в 1918 году обратил внимание на слабое физическое разви­тие мобилизованных в его армию молодых людей, особенно из бедных крестьянских семей. Многие призывники были низкорослы и анемичны, с явными следами недоедания, рахита и всевозможных заболеваний. Это произвело угнетающее впечатление на Маннергейма. Поэтому в 1919 году, еще во время своего регентства, он задумал большую программу соци­альной помощи, собираясь осуществить ее, если станет президентом. По­мимо соображений физического оздоровления нации, проект этот имел еще одно, не менее важное назначение: оздоровление моральное. Заботой о новом поколении предполагалось уврачевать раны, нанесенные граж­данской войной, и попытаться таким образом примирить белую и крас­ную Финляндию. «Союз защиты детей имени Маннергейма» был частью этого проекта.

Идея создания такой организации наверняка принадлежала Софии Маннергейм. Сестра главнокомандующего стала одним из пионеров детского здравоохранения в Финляндии. Работа в больнице была для нее не службой, а служением. Она привязывалась душой к маленьким пациентам, даже брала некоторых из них к себе домой и выхаживала. Так, одна из больных туберкулезом девочек, Мимми, несколько лет жила у баронес­сы, как воспитанница. Летом 1917 года ради нее была куплена дача - домик в сосновом лесу. Но, несмотря на заботу и уход, вылечить Мимми не удалось, она умерла. София переживала это несчастье, как смерть род­ного человека.

Трагической весной 1918 года, когда множество детей как с «белой», так и с «красной» стороны фронта осталось без родителей, София Ман­нергейм, взяв на свое имя ссуду в банке, организует приют для сирот и их бездомных матерей-одиночек, так называемый «Детский Замок». Это имя до сих пор носит детская больница в Хельсинки. Собирая денежную по­мощь и пожертвования, София постепенно расширяла деятельность «Зам­ка», организовав там ясли и детскую консультацию. Она самым актив­ным образом участвовала в создании «Союза защиты детей»; хотя белый генерал дал союзу свое имя, душой идеи наверняка была его сестра — это тот же «Детский Замок», только в расширенном варианте. Цель «Союза» декларировалась так: «чтобы каждый ребенок в Финляндии с момента зачатия и во все время своего развития и роста получал бы положенную ему по праву долю нежности и заботы».

Что касается Тартуского (Юрьевского) мира, о коем в письме к Любомирской печалится Маннергейм, и который многие тогда в Финляндии считали «позорным», то его условия на тот момент оказались довольно выгодными для Финляндии. К тому же это первый и последний в истории финляндско-русских отношений мирный договор, заключенный на рав­ных. Все последующие — 1940, 1944 и 1947 годов — побежденная Финлян­дия вынуждена была заключать под жестким нажимом СССР. Перегово­ры в Тарту велись с апреля по октябрь 1920 года и несколько раз прерыва­лись по разным обстоятельствам, чаще всего из-за возобновления финскими отрядами (солдат-соплеменников) военных действий в Карелии. Финскую делегацию возглавлял Юхо Кусти Паасикиви, советскую — Ян Берзин. Наконец, 14 октября договор был подписан. Хотя Финляндия не получила в Карелии занятых финляндскими добровольческими войсками районов Реболы и Поросозеро, ей отошла область Печенга (Петсамо), где находились богатые залежи никелевой руды. Были закреплены старые границы Великого Княжества Финляндского. Ладожское озеро делилось пополам. По Финскому заливу граница проходила таким образом, что Россия оказалась отрезанной от выхода в международные воды, а на Ка­рельском перешейке шла по реке Сестре, в непосредственной близости от Петрограда. Именно эта граница, установленная в Тарту и оказавшаяся невыгодной для СССР, послужила поводом советско-финской войны 1939 года.

В двадцатые годы прославленный генерал, отстраненный от актив­ной политической жизни, все же присутствует в ней, создавая некий тревожный фон. К тому времени шюцкорам придан статус постоянной организации, и в стране оказалось как бы две армии: регулярная, прави­тельственная — около 35 тысяч человек, и шюцкор — 100 тысяч органи­зованных и обученных волонтеров разного возраста. Шюцкор и до тех пор пользовался относительной самостоятельностью, но его руководите­ли требовали большего: руководства «защитой граждан» и права прини­мать самостоятельные решения по этому поводу. Маннергейм поддержи­вал эти притязания, подчеркивая, что таким образом можно сэкономить расходы государства на оборону. На самом деле он рассчитывал, что силь­ная позиция шюцкора гарантирует стабильность, не давая обществу «съе­хать влево», несмотря на близость большевистской России. Главной зада­чей шюцкора он считал устранение угрозы с Востока и сохранение тради­ций «белой» Финляндии. В свою очередь, президент и близкие к нему круги не без оснований видели в шюцкоре опасность «съезжания вправо». К чему это ведет, наглядно продемонстрировали через несколько лет штурмовые отряды национал-социалистов в Германии, а затем и движение Лапуа в Финляндии, о котором подробнее — в следующей главе. Когда в 1921 году внутри шюцкора возникли серьезные разногласия, а его командование вступило в конфликт с правительством и Министерством обороны, реше­но было назначить туда нового главнокомандующего. Активисты (быв­шие егеря-шюцкоровцы) прочили на этот пост Маннергейма, часть шюц­кора в провинции была против. Президент наотрез отказался утвердить его кандидатуру. Главой организации был выбран молодой полковник из егерей Лаури Малмберг, руководивший шюцкором 23 года, до самого рас­формирования.

В дневнике Эстер Столберг, супруги президента, откровенно названа причина отказа: «В нашем внутреннем положении великая победа — счас­тливое разрешение шюцкоровских дел. Там интриговало шведское руковод­ство вместе с Маннергеймом, и один Господь знает, что у них было па уме. Во всяком случае, вопрос стоял о независимом шюцкоре с Маннергеймом во главе. У него была бы собственная армия, гораздо больше государственной, и когда угодно они могли бы встать друг против друга.. .».38

 

Возможно, недоверие президента к белому генералу и было необос­нованным, но правая ориентация шюцкоров ни у кого не вызывала со­мнений (не случайно одним из условий перемирия в 1944 году СССР по­ставил их ликвидацию). После всех этих событий отношения между Маннергеймом и шюцкоровской организацией постепенно охладели. Опять-таки, нет худа без добра: если бы генерал стал главой шюцкора, неизвестно, до каких пределов дошел бы его конфликт с Министерством обороны, армией и президентом. После этого Маннергейм уже никогда не смог бы вернуться к активной политической деятельности, и уж тем более — получить руководство армией в 1939 году. За 12 лет, проведен­ных вне политики, он получил возможность посмотреть на события со стороны и оценить положительные стороны демократии. В 39-м главно­командующим стал совсем иной Маннергейм, гораздо более терпимый и лояльный.

Все же активистов-шюцкоровцев оказалось не так-то легко угомонить. Когда в октябре-ноябре 1921 года в русской Карелии вспыхнуло восста­ние местного населения против Советов, отряды финских добровольцев вновь перешли границу, чтобы помочь братьям-карелам. Вместе с повстан­цами шюцкоровцы заняли и пару месяцев удерживали несколько райо­нов. Они мотивировали свои действия нарушением Советами условий Тартуского договора (в отдельном приложении к договору гарантирова­лись национальное самоопределение и автономия русской Карелии). Так еще раз, теперь уже по вине активистов, возник вооруженный конфликт с Советской Россией, которая не замедлила послать на подавление восста­ния части Красной армии под руководством С. Каменева. Красные фин­ны-эмигранты участвовали в этом контрнаступлении. Особенно отличил­ся лыжный отряд под предводительством коммуниста Тойво Антикайнена, совершивший пробег в 1100 км и неожиданно атаковавший шюцкоровцев с тыла.39 С восстанием справились не скоро, только к сере­дине февраля 1922 года белые были отброшены за финляндскую границу. Вместе с ними в Финляндию ушло около пятнадцати тысяч карельских беженцев — снимались с мест целыми деревнями. Всех нужно было на­кормить и обустроить. Жена президента с энтузиазмом занялась органи­зацией их размещения, снабжения одеждой и продуктами.

Министерство внутренних дел Финляндии, боясь ответных военных действий со стороны Советской России, применило довольно жесткие меры по обузданию воинственного пыла своих добровольцев. Активисты отве­тили правительству совершенно неожиданным и нехарактерным для Фин­ляндии политическим убийством: 14 февраля министр внутренних дел Ритавуори был застрелен на пороге своего дома одним из правых активи­стов.

В течение всего этого времени Маннергейм мрачным призраком мая­чит на страницах дневника Эстер Столберг:

4 января 1922. «Дела в Карелии приняли такой оборот, что туда на­правились многочисленные войска большевиков их усмирять, и через границу хлынули сотни беженцев — женщин, детей, раненых. Отту­да пришли и отряды финских добровольцев, которые после поражения при Поросозере восстали против своего командования. Угроза полной катастрофы. ...Опять та же маннергеймовская клика... Маннергейм, слышно, уехал праздновать Рождество в Стокгольм, потому что не хотел присутствовать на празднике Свинхувуда — человека, возра­жавшего против его назначения командующим шюцкоров, но теперь сломя голову вернулся домой, готовиться к войне. Его меч болтается сейчас где-то в воздухе, где застрял, когда тот клялся, что не вло­жит его в ножны прежде, чем Карелия станет свободной».

28 декабря. «Он там сидит и замышляет — замышляет и интригует, и вокруг него его придворные...Они хотят войны, и многие вместе с ними, поскольку тогда мог бы произойти долгожданный переворот, эта ненавистная демократия закончилась, и боготворимый ими Маннергейм пришел бы к власти». 40

Первая дама государства атакует генерала, даже когда пишет о ком-то другом, например, о бывшем премьере и регенте Свинхувуде:

 

23 ноября. «Все-таки он [Свинхувуд] — такой настоящий пример финского мужчины и друга отечества. Он пришел в будничной одежде, был как дома, и даже выругался, утверждая что-то. Он сидит сейчас там, в своей усадьбе — к счастью, как он сам выразился, по­скольку там лучше, чем в этой «колыбели культуры»... Стало быть, он сидит там, марширует в шюцкоре, честно служит своей родине, и не жалуется, что ему никто не собрал миллионов. И не интригует, как иные, чтобы прибрать к рукам власть. Он был однажды Реген­том, имевшим королевскую власть, почти единоличную власть, но не счел ее столь сладкой, чтобы не оставить совершенно спокойно этот пост. Он не искал личной выгоды, как все другие во всех возможных сферах. Он только служил стране, и продолжает служить. Он муж­чина».41

 

Особенно огорчала госпожу Столберг деятельность «Союза защиты детей им. Маннергейма». Она тоже осуществляла программу помощи си­ротам и детям из малоимущих семей, но ей казалось, что все эти функции забрал себе Союз им. Маннергейма, не оставив ей ни одного свободного участка работы. «Союз защиты детей» организовал обучение акушерок и медсестер, открыл детские консультации в разных районах страны. Впос­ледствии, в середине 30-х годов, все организации, занимавшиеся детским здравоохранением, скоординировали свою деятельность. Начало работы «Союза» протекало не гладко: представители рабочих демонстративно отказались войти в правление организации. Ситуация действительно была противоречивой: тот, по чьей вине дети остались сиротами, теперь при­зывал позаботиться об их здоровье и благополучии. Уже в первую годов­щину начала гражданской войны Маннергейм пожертвовал значитель­ные суммы в пользу сирот, вне зависимости от того, на чьей стороне вое­вали их родители, и на пенсионный фонд вдовам. На самом деле противоречия тут не было: классовое и идеологическое противостояние было в ту пору главной проблемой молодой республики. «Союз им. Маннергейма» был попыткой как-то заполнить социальную пропасть и найти путь к национальному примирению. Попытка оказалась удачной. Работа Союза велась так активно и успешно, что процент детской смертности значительно снизился уже к концу десятилетия, а в наши дни в Финлян­дии самая низкая детская смертность в мире. Но несмотря на все усилия, общество еще долго было расколото скрытой враждой, и только Зимняя война42 по-настоящему сплотила финнов: тут уж, не глядя на убеждения, все плечом к плечу стояли насмерть за свою свободу. (И до сих пор к по­литическим взглядам в Финляндии относятся с большой щепетильностью: даже между супругами не принято спрашивать, за какую партию или кан­дидата голосуешь. Считают, что это — наследие гражданской войны.)

Итак, в начале 20-х Маннергейм сознательно и целенаправленно со­здает себе новый имидж патриота и гуманиста, не рвущегося к участию в большой политике, ни, тем более, к захвату власти, а отдающего свое вре­мя и силы общественной и благотворительной деятельности. Поэтому, когда Финляндская организация Красного Креста в начале 1922 года пред­лагает ему должность председателя, он с готовностью соглашается: «Пер­вый раз я соприкоснулся с финляндским Красным Крестом в дни русско-япон­ской войны.. .В Гунджулине меня сердечно принял начальник скорой помощи, профессор Рихард Фалътин, бывший моим старым школьным товарищем».43 Именно хирург Фальтин, по совету Софии Маннергейм, и пригласил те­перь генерала к сотрудничеству. Под руководством брата и сестры фин­ляндский Красный Крест постепенно преобразуется в действенную орга­низацию: основываются медпункты в пограничных областях страны, со­здаются военно-полевые госпитали, обучается резерв хирургических медсестер на случай войны. К началу Зимней войны в Финляндии насчи­тывалось десять таких госпиталей на 1500 мест и около 5 тысяч медсестер. В Хельсинки в 1932 году начала работу большая и современно оснащен­ная больница Красного Креста. «Союз защиты детей» выиграл от двой­ного председательства Маннергейма. Генерал занимался также вопроса­ми координации финского Красного Креста с международной организа­цией и пользовался там авторитетом. Позже, весной 1942 года, когда он попросит у международного комитета Красного Креста помощи для со­держания 70 000 советских военнопленных, которых Финляндия не в со­стоянии была прокормить — он получит эту помощь. Кроме того, Ман­нергейм с 1919 года выбран почетным председателем финских скаутов и нескольких других организаций.

Хотя общественно-полезная деятельность и занимает его время и по­мыслы, он чувствует себя за бортом. В стране все идет не так, как ему хотелось бы. «Достижения сводятся на нет» — озаглавил он в мемуарах период 20-х годов. Он считает, что правительство и президент слишком мягки и уступчивы по отношению к левым партиям. Разумеется, генерал пристрастен. В августе 1923 года по распоряжению правительства охран­ная полиция арестовала более 200 коммунистов, обвинявшихся в измен­нической деятельности и подготовке государственного переворота. Сре­ди них было несколько членов парламента. Процесс длился полтора года; почти всех подсудимых коммунистов приговорили к различным срокам заключения в лагере Таммисаари, а Социалистическую Рабочую Партию Финляндии запретили (по сути это был филиал действовавшей в СССР эмигрантской Коммунистической Партии Финляндии). Но все же финские коммунисты действовали и в подполье весьма активно, при явной под­держке Советского Союза.

К 1923-му году раздражение Маннергейма и его конфронтация с пре­зидентом дошли до такой степени, что он счел за лучшее весной отпра­виться в длительное заграничное путешествие. На этот раз — в Северную Африку. В Швейцарии его ждет только что купленный «мерседес-бенц», и Маннергейм планирует совершить на нем поездку по дорогам Алжира и Марокко. Путешествие закончилось аварией. На алжирской дороге ма­шина, налетев на каменную стену, перевернулась, Маннергейм в очеред­ной раз переломал кости, и довольно серьезно.

 

Маннергейм — Эрнсту Линдеру

Clinique Laverue. 21 Fvenue Pasteur, Alger 24 апреля 1923

Уважаемый брат,

Только теперь у меня есть возможность выразить мою искреннюю бла­годарность Тебе и Мерте за сочувствие к пережитому мною печальному приключению. Твое письмо очень точно попало ко мне, как и телеграмма, а также прибывшая сейчас замечательная посылка, которой ты пожелал ук­расить больничные недели твоего собрата по оружию здесь, в Алжире. ...

...Ты действительно можешь сказать, что в несчастье мне еще повез­ло. Когда я пролетел метров пять вниз и неподвижно лежал на насыпи с поломанными ребрами и ключицей, глядя на качающийся надо мной автомо­биль размером с дом, я не побился бы об заклад на большую сумму, что выйду из ситуации живым. Только по счастливому стечению обстоятельств меня после 4 1/2 часов лежания в винограднике под дождем перевязали при свете фонарей и унесли. Я уже приготовился валяться там всю ночь, что могло иметь серьезные последствия, поскольку я и так более двух недель болел легким бронхитом с температурой 39. Сейчас все-таки начинаю приобод­ряться, потому что через 5 дней врач собирается освободить меня от вы­тяжки и разрешит сидеть в постели. Он все же не желает и слышать об отъезде раньше, чем на 20-й день.

Со множеством сердечных приветов Мерте и Тебе

Твой преданный

Г. Маннергейм.44

Кроме ребер и ключицы, была сломана нога; перелом зажил, но нога осталась на целых два сантиметра короче другой. С тех пор Маннергейму приходилось, скрывая хромоту, подкладывать в обувь специальную стель­ку, а при верховой езде употреблять стремена разной длины. И он, кажет­ся, больше не рисковал садиться за руль автомобиля.

 

Примечания.

1 Эта же формула в свое время была поводом к разводу Софии Ман­нергейм и Ялмара Линдера.

2 J. Kuusanmaki: Mannerheimin avioero 1919. Kanava 4/2003, Helsinki (пе­ревод с финского).

3 G. Mannerheim: Muistelmat I, s.387 (перевод с финского).

4G. Mannerheim: Muistelmat I, s. 386.

5 G. Mannerheim Muistelmat I, s. 384.

6Герберт Гувер (1874—1964) —президент США 1929-33. В 1919-1923 руководил ARA (American Relief Administration), организацией, занимав­шейся после Первой мировой войны на территории Европы тем, что сей­час называется гуманитарной помощью. ARA действовала и в Совет­ской России во время голода в Поволжье в 1921. В 1938 году благодар­ная Финляндия присвоила Гуверу звание почетного доктора университета Хельсинки. В 1954 в здании университета установлен мраморный бюст Гувера, выполненный финским скульптором.

 7G. Mannerheim Muistelmat I, s. 389.

8 J.E.O.Screen: Mannerheim, s. 204, письмо к Китти Линдер 21.1.1919 (пе­ревод с финского).

9С 1991 президента Финляндии избирают путем прямого всенародного голосования.

 10 НАФ, К 304 (перевод с французского).

   11Марушевский Владимир Владимирович (1874— 1939): Николаевское инженерное училище, Никол. Академия Генштаба. В 1917 генерал-лей-тенант;1918 генерал-губернатор Северной области (Мурманск, Архан­гельск) и командующий Северным фронтом. В 1929 эмигрировал в Скан­динавию.

12 НАФ, К 305. Генерал Миллер Евгений Карлович (1867-1939): началь­ник Николаевского кавалерийского училища 1910-17; генерал-лейте­нант 1915, с августа 1918 — генерал-губернатор Северной области, эмиг­рировал через Скандинавию во Францию. С 1930 председатель РОВС. В 1937 похищен в Париже агентами НКВД (с помощью певицы Надежды Плевицкой и ее мужа, генерала Скоблина). Вывезен из Марселя на со­ветском пароходе в СССР. Казнен в Москве 11 мая 1939.

13. 14 февраля 1919 г. шюцкорам придали постоянный статус.

 14 Uusi Suomi 31.07.1919 (перевод с финского).

 15 НАФ, К. 124 (перевод с финского).

 16 G. Mannerheim Muistelmat I, s.459.

17G. Mannerheim Muistelmat I, s. 401.

18G Mannerheim. Kirjeita, c. 188, В. Седерхольму от 2.11.1918 (переводе финского).

19      Uusi Suomi 12. 09.1919 (перевод с финского).

20      БА; Особый комитет по делам русских в Финляндии BOX 6.

21      Uusi Suomi 21.09. 1929, «Почему финны не захватили Петербург». НАФ, архив Маннергейма, К124 (перевод с финского).

22 Падеревский Я. И. (1860-1941) —пианист-виртуоз, композитор, поли­тический деятель. В 1919-1920 премьер-министр, министр иностранных дел. Представитель Польши в Лиге Наций до 1936. С 1940-41 предсе­датель правительства Польши в Лондоне.

 23Grensholm VAY 5651 (перевод с французского).

24      НАФ, коллекция Маннергейма, К 304 (переводе французского).

25      Каарло Юхани Столберг (1865— 952). Президент Финляндской рес­публики в 1919-1925.

26      НАФ, коллекция Маннергейма, К 124 F.

27 G. Mannerheim. Kirjeita. s. 195-197 (перевод с финского).

28 ГАРФ; Ф. Р-5866, оп. 1. Савинков Борис Викторович (1879-1925): по­литический деятель, публицист, писатель (под псевдонимом В. Ропшин). В 1903-1917 член партии эсеров, 1909-1911 руководитель боевой орга­низации эсеров, сторонник террора, участвовал в убийстве Плеве, приго­ворен к смертной казни, бежал из тюрьмы. В 1911 эмигрировал во Фран­цию, в апреле 1917 вернулся в Россию, управляющий Военным мини­стерством Временного правительства, с 1918 за границей. Активный деятель антибольшевистского движения. Нелегально прибыл в СССР в 1924, арестован, умер в тюрьме ОГПУ 7 мая 1925 (по официальной вер­сии — выбросившись из окна).

29 Софи Маннергейм — младшая дочь К.Г. Маннергейма.

 30 G. Mannerheim. Kirjeita, s. 201-202 (перевод с финского).

31 Возможно, один из следующих: Галлер С. П. (1865), офицер гвардейс­кой пехоты, в 1916 полковник; Галлер Е. П.(1867), инженер, 1916 — пол­ковник, Галлер К. В. (1874), ротмистр гвардейской кавалерии, 1913 — полковник.

32 Глазенап П. В. (1875-1951): участник Первой мировой войны, в 1917 полковник, с декабря 1917 в Добровольческой армии, в 1919 — генерал лейтенант, летом 1919 направлен в Северо-Западную армию Юденича. С 1920 в эмиграции, июль-август 1920 командующий русскими воору­женными силами в Польше, в 1921 организовал Русский легион в Венг­рии.

33 Правильно — Ветцер Мартин (1875-1954): финский пехотный гене­рал, воевал в т.ч. в финляндских добровольческих соединениях в Эсто­нии в 1919 году.

34Русская военная эмиграция 20-х — 40-х годов. М., 1998,1, с. 70

35 НАФ, К 305. Генерал Врангель Петр Николаевич (1878 — 1928): гене­рал-лейтенант, закончил Горный институт, Николаевскую Академию Ген­штаба, с 1920 командующий ВСЮР (Вооруженными Силами Юга Рос­сии). Организовал эмиграцию армии в Турцию. Основал военную организацию эмигрантов РОВС (Русский Общевоинский Союз). По одной из версий умер, отравленный агентом НКВД.

36Uusi Suomi 26. 07.1919 (перевод с финского).

37НАФ, коллекция Маннергейма, К. 304 (переводе французского).

38Stâhlberg E.: Ester Stâhlbergin kauniit, katkerat vuodet. Presidentin rouvan paivâkirja 1920-25, Porvoo 1985, s. 65-66 (переводе финского).

39Тойво Антикайнен позднее не раз нелегально переходил советско-финляндскую границу, вел подпольную работу в Финляндии, где комму­нистическая партия была запрещена. В 1934 году финская охранная по­лиция арестовала его. Начался длительный судебный процесс. А. обви­няли в том, что во время лыжного рейда в 1921-м он заживо сжег пленного шюцкоровца. От смертной казни А. спасла широкая международная ог­ласка и выступления в его защиту. После Зимней войны, весной 1940, по требованию советского правительства А. освободили и вернули в СССР.

40 Stâhlberg E.: Ester Stâhlbergin kauniit, katkerat vuodet, s. 106-107 и 100-101.

41Stâhlberg E.: Ester Stâhlbergin kauniit, katkerat vuodet.

42Так называется в Финляндии советско-финская война 1939-40 гг.

43G. Mannerheim Muistelmat l, s. 484.

44 G Mannerheim. Kirjeita, s. 211.