В советской печати Ярославля каждый год широко отмечалась очередная годовщина подавления «белогвардейского мятежа». К этому приурочивались многочисленные статьи и мемуары как бойцов и командиров Красной армии, так и представителей «ярославского пролетариата». Несмотря на явную политическую ангажированность этих статей они содержат достаточно интересные сведения, как о ходе самого восстания, так и о красном терроре после его подавления.

 

 

ВОСПОМИНАНИЯ Е. ЛОСИНОВА

1920 г.

Заметки об Ярославском белогвардейском мятеже в г. Ярославле в 1918 году

 

День 5-го июля кончался обычным порядком, занятия во всех учрежде­ниях кончились в установленное время, служащие спокойно разошлись по Домам. Спокойно прошла ночь, да и часть утра часов до 9-ти, только с на­евшимся уличным движением стали носиться слухи, что на вокзале проис­ходит какая-то стрельба, но особого внимания на себя пока не обращали, вдруг часов в 10 сразу в нескольких местах в центру уже города затрещали пулеметы, а в 11 часов или около того раздался первый орудийный выстрел в воздух, должно быть сигнал, но с чьей стороны, не известно, только высыпавшие из всех домов жители увидели, что на синеве неба при ярком солнечном свете появилась пороховая тучка, приблизительно над Власьевским сквером. С этого момента во всех концах города началась оживленная пере­стрелка, жители не знали, что делать, и метались из стороны в сторону, а главное, не понимали в чем дело. На другой же день на заборах и стенах домов появились объявления с воззваниями за подписью полковника Перхурова, призывавшие жителей к спокойствию и всемерному содействию, уверяя, что Советская Власть уже по всем городам России выбита, то же са­мое происходит сейчас во всех приволжских городах, откуда уже имеются об этом официальные сведения, что Советская Власть (на которую между про­чим изливались потоки грязи) уже о[т]брошена, вместо которой появилась уже новая власть, но какая, ясно не указывалось. Между прочим упомина­лось вмешательство чехо-словаков, но, какую они играли тут роль, понять тоже не представлялось возможным.

Между тем город ощетинился, принял осадное положение, окрайные улицы были перетянуты колючей проволокой, на углах поставлены пулеме­ты, затрещавшие почти безостановочно. Проход жителям по улицам в цент­ре города разрешался беспрепятственно, но проход за проволочные заграж­дения к красным категорически запрещался. Случаи убитых и раненых на улицах были довольно редки, и раненых и убитых тотчас же забирали в ав­томобили (санитарные с красными крестами) и увозили в центр города на Варваринскую улицу, где был временно организован лазарет.

К ночи на второй день мятежа, т.е. 8-го июля, завязалась артиллерийская перестрелка, которая продолжалась почти всю ночь, потом дня два было сравнительно тихо, только на крайних улицах: Цыганской, Пошехонской, Мологской, прилегавших параллельно одна к другой, к Всполью, завязывал­ся несколько раз бой с ручными гранатами, причем эти улицы несколько раз переходили из рук в руки. Затем началась уже почти беспрерывная кано­нада, которая длилась ежедневно с 9 час. вечера до 12 дня, т.е. всю ночь. Днем же орудийная стрельба носила характер отдельных выстрелов, только трещали пулеметы, винтовочные выстрелы и броневики. Жители прятались по подвалам или же перебирались чуть не ползком, таща кто что может, из крайних улиц к центру города, где почти исключительно каменные большие здания и глубокие подвалы.

Далее стрельба производилась фугасными снарядами (зажигательными), и маленькие деревянные домики и далее улиц[ы], вплоть до Мологской, на­чали сначала одиночно вспыхивать, а потом пожар принял грандиозные раз­меры. С этого момента в передышки боя по улицам стали двигаться сотни погорельцев, торопливо старавшихся спрятаться куда-нибудь, иные в слезах, что потеряли все свое имущество, другие в неизвестности, что делается с их близкими, и почти большинство с отупелыми, испуганными лицами, не со­знающими, что кругом творится и куда они бегут.

Затем, дней через восемь, начался совершеннейший хаос, улицы выгора­ли одна за другой, жители бежали куда могли в соседние леса и деревни, вообще в более безопасные места, оставшиеся в городе забились в винные погреба, большие каменные здания и церкви, куда, между прочим, свози­лись родными и покойники, которые вскоре зарывались за оградой. Некото­рые вырыли в огородах окопы и, зарыв где-нибудь поблизости самое цен­ное, сидели и ждали конца.

Между тем жара становилась невыносимая, дождя не было, водокачка была разбита, и в городе стал ощущаться недостаток воды, запрещено было мыть белье и вообще употреблять воду, кроме питья. Впрочем, жители набе­режных рисковали бегать за водой под обстрелом, [и], конечно, некоторые из них не возвращались.

Интересную картину представлял Семеновский спуск к Волге. Под аркой лежало несколько человек офицеров в полной форме, с георгиевскими крес­тами, убитых, а рядом старуха с пустыми ведрами, уткнувшись лицом вниз, немножко поодаль в одиночку — убитые лошади и собаки, только этим пу­тем можно было получить воду. На другое утро офицеры были раздеты мародерами. Этих хищников развелось тоже порядочно, бывали случаи специального поджога брошенных жителями домов с целью воспользоваться иму­ществом, или же впоследствии малоценные вещи в земле оказывались нетронутыми, а лучшие оказывались вырытыми.

Между тем жители подвалов понемногу стали организовываться, по­явились выборные от подвала — старосты, которые, чтобы не рисковать жизнью всем жителям, ходили в очереди и получали под обстрелом про­дукты за день для всего подвала, по установленной денной норме, состоя­щей из хлеба, пшена, рыбы и масла. Настроение у жителей во все время мятежа было выжидающее, никто не знал, кто идет против советской власти (Далее в машинописи запечатано одно или два слова), но руководила восстанием интеллигенция, офицерство, студенты и даже гимназисты, причем возобновилось отдание чести по чинам и у всех были погоны и знаки отличия. Слухи носились все время один дру­гого больше, фантастичнее, например, что уже к городу подходит пехота из 10.000 англичан, для которых уже в одном из отделений Штаба, в Госуд. Банке на Варваринской улице, варится обед. Старались всеми силами привлечь к участию и местное население. Добровольцам и их семьям обе­щались пособия, в особенности, денежные, жизнь добровольца была за­страхована, а также и за ранение семья получала известное денежное воз­награждение, опубликованное в расклеенных воззваниях. Наконец, по­следние дни стрельба стала почти невыносима, днем и ночью раздавался непрерывный шум и грохот от выстрелов орудий и от разрывавшейся шрапнели. Жители несколько раз собирались выбрать своих представите­лей и послать для переговоров, но попытки не увенчались успехом, гово­рили, что все равно расстреляют, что красные дали слово не оставить камня на камне от города, наконец, в последнюю ночь пронесся слух, что город будет взят штурмом красными и жители будут поголовно вырезаны, вообще красноармейцев жителям постарались так расписать, что они представляли их чем угодно, только не людьми. Последняя ночь превзош­ла все предыдущие, снаряды рвались в беспорядке со всех сторон, и нако­нец, часов в 8 утра стало все постепенно затихать (21 июля), только на окраинах, где кое-где трещали пулеметы, вдруг по бульвару пронеслась конница с красными бантами на рукавах рубах и гривах лошадей. Не­сколько времени спустя на пожарном депо 1-й части был выкинут крас­ный флаг. Всем стало ясно, что бой уже кончился, победили красные. Все были черные, закоптелые, измученные, но радостные, красноармейцев зазывали во дворы, расспрашивали подробности, те отвечали, поили ло­шадей, закусывали, а через несколько времени спустя с песнями пошла по городу и пехота красноармейцев. По некоторым улицам совершенно нельзя было пройти, потому что перерезанная телеграфная проволока вилась целыми клубами. На бульваре деревья стояли часть[ю] опаленные,  встречались поломанные снарядами. Редкий каменный дом остался без отверстия от разорвавшегося снаряда и начиная с Мологской улицы и к Всполью начиналось сплошное поле выгоревших улиц с торчащими трубами, среди которых бродили погорельцы. Число убитых точно выяснить не удалось, но должно быть велико, т.к. через две недели после мятежа еще находились колодцы с трупами.

Затем жизнь опять начала входить в свою колею. На другой же день были расклеены объявления для сбора служащих в учреждения на занятия и понемногу жизнь наладилась и пошла прежним порядком.

Очевидец Е. ЛОСИНОВ 11/ХП 1920 года

ГА РФ. Ф. 9431. Оп. 1. Д. 100. Л. 1.

 

ВОСПОМИНАНИЯ И. КОСТЫЛЕВА

1924 г.

Мои воспоминания о белогвардейском мятеже г. Ярославля 6 июля 1918 г. (Сохранены особенности орфографии и пунктуации подлинника)

 

Жил я тогда в г. Ярославле на Которое [ль] ной наб. дом № 28, работал на мельнице быв. Вахрамеева.

6 июля 1918 года, т.е. в субботу утром я пошел, как по обыкновению на работу, только вышел на улицу и вижу картину: разтянулас по берегу Которости, направленую в сторону Москов. вокзала цепь солдат с георгиев­скими ленточками. Один из солдат так грубо спросил: «Куда идеш? Не ходи, сейчас будет стрельба». Я думал, что они на тактических занятиях. Но очень что-то рано. Это меня удивило. Но я все-таки пошел дальше, мне опять сказали, чтобы я ни ходил. Я, конечно, воротился. Не успел придти домой, как слышу удар из орудия, потом второй и третий, и пошла канонада, так что стекла дрожат. Жена спрашивает, что сто значит, я и сам не знаю, что ответить. Потом как ударило во второй этаж (я жил внизу), тогда мы поняли, что что-то неладно и давай перебиратся в подвал. Вещ, что было, закопал в землю. Хотели посмотреть на улицу, но было уже не­возможно.

В один день, когда перестрелка была пореже (последнее время были пе­рерывы), я в один из таких перерывов пошол навестить на мельницу к сво­им рабочим в общежитие, выхожу на панель, вижу идет старуха, трах и она упала мертвая, потом подходит ко мне один из белогвардейцев и предлагает вступить в ряды белой гвардии со словами: «Что вы такой молодой не идете защищать Ярославь от неприятеля». Я ничего ему ни сказал, воротился об­ратно в подвал и больше не выходил.

В эти дни в Ярославле было жить очень опасно и не думали, что завтра будем жить, так и все 16 ден настроение было самое ужасное.

21 июля утром часов 7—8 слышу из подвала крик: «Выходи все мужчи­ны на улицу». Ну, думаю, не отвертелся. Когда вышел на двор, то увидел уже другую картину, нет тех солдат, что с георгиевскими тряпками, а на дворе солдаты стоят в числе 8—9 человек с красным флагом. Тогда я по­нял, что победа за нами. Солдаты нас посылают идти на Всполье, но кро­ме женщин. Мы, конечно, пошли. Идем по Рождественке, а там стоит цепь солдат по обе стороны, лица у них измученные, но веселые. Везде дымятся обгорелые бревна и валяется трупы солдат и вольных, картина еще ужаснее.

Придя на вокзал, нас разместили по баракам.

На другой день повели нас в сад к столу для регистрации. Когда подходи­ли к столу, то спрашивали, где я находился в это время, т.е. с 6 до 22 июля 1918 и не знает ли кого из присутствующих учасников мятежа. Я, конечно, сказал, где был, и мне выдали удостоверение, которое хранится у меня по сие время. Но удостоверения выдавали не всем. Кто был подозрительней, того отправляли на ж.д. насыпь для разплаты. После этого нас распустили по домам, иду обратно домой, а там нас и не ждали живым, думали, что нас погнали на разстрел.

Вот эту картину, которую я описал, не забуду до самой смерти, и где сой­демся на работе, сейчас и вспоминаем эти кровавые дни.

Смерть палачам

Да здраствует всемирная революция!!!

И. КОСТЫЛЕВ

17/VII-1924

ФГА ЯО — ЦХДНИ. Ф. 394. Оп. 1. Д. 63. Л. 43-44. Рукопись. Подлинник.

 

 

ВОСПОМИНАНИЯ Н. БАБИНА

1924 г.

 

Воспоминания о Ярославском белогвардейском мятеже 1918 года «Что такое? Не стрельба ли? — был первый вопрос у каждого, просыпав­шегося утром 6-го июля 1918 года. Я, то же самое, сначала думал, что у нас на дворе дрова сваливают. Все собираются и друг друга спрашивают, но до­стоверно еще никто ничего не знает. «Это англичане с севера наступают, -большевиков сшибают и нам жизнь хорошую обещают», — сказал мимо проходивший с разноцветной белогвардейской ленточкой на пиджаке муж­чина. Но вот стали разъезжать белогвардейцы верхами и распугивать с ули­цы собиравшийся кучками народ; появились на улицах воззвания, что, дес­кать, мы, власть насильников и обманщиков сшиблена, идите на защиту своих интересов. Полное непонимание. Но вот прошел первый день, вто­рой и т.д., англичан все нет, а стрельба все усиливалась. Когда город запы­лал, жители в страхе побежали с узелками и ребятами в более надежные места — в подвалы. Писк ребятишек, плач женщин, стрельба, пожары, -все это вместе взятое создавало картину полного разрушения и разорения. С вечера, обыкновенно, стрельба усиливалась и ночью превращалась в об­щий гул со свистом пролетавших снарядов. Небо от огня становилось баг­рово-кровавым.

Кроме страха жителям приходилось терпеть и голод, а в большей сте­пени жажду — не было воды. За водой бегали на далекие расстояния — на колодцы и на Волгу, рискуя жизнью, находясь под пулями. Многие по­гибли только за ведро воды. Население начинало роптать, не видя конца, затеянному белыми делу, но последние успокаивали, что, дескать, мол' все скоро кончится, потому что подмога недалеко, — англичане должны прибыть, но это была уловка. Поднять подобные восстания в других мес­тах Советской Республики, кроме Ярославля, белым не удалось. В резуль­тате — разрушенный наполовину город, разорено население и осиротев­шие дети.

Невольно припоминается кошмарная сцена. Наступала зловеще-страш­ная ночь. Начался усиленный бой, зарево окрашало атмосферу темно-крова­вым светом. Мы сидели в подвале, ожидая с минуты на минуту разрушения нашего убежища и смерти. Вдруг раздался страшный взрыв снаряда, ударив­шего в кирпичную стену сарая, стоящего напротив дверей подвала, и крас­ная кирпичная пыль, освещенная взрывом снаряда, ворвалась в открытые от напора воздуха двери подвала; все стекла здания полопались. «Пожар», — у всех мелькнуло в голове. Смятение, общий гул, — ничего не поймешь. Кто замер, как бы оставаясь неподвижным, кто бросился к окнам, кто к стояще­му ведру воды (утопающий за соломинку хватается), но, к счастью, все про­шло благополучно. Да, столько ужаса пережили в малоразрушенной части города, а про разоренных и говорить нечего.

Можно себе представить, как велика была радость граждан Ярославля по окончании мятежа, хотя много было пролито слез по убитым родным и над своей нищетой, после полного разорения. Вместо приспешников капитала на улицах появились защитники интересов пролетариата — красногвардей­цы — рабочие и крестьяне. Измученное население Ярославля, а с ними и весь пролетариат шлет по адресу капиталистов проклятие за их козни над завоеванием пролетариата.

Ник. БАБИН Рабфаковец II к. Ник. Бабин 15/VII 24 г.

Примечание: на премию не претендую, кто находился в малоразрушен­ной части города — 104 госпиталь на Волжск, набер. (бывш. Женек, духовн. училище). Но как воспоминание, если будет возможность, прошу поместить в газете. Ник. БАБИН

ФГА ЯО — ЦДНИ. Ф. 394. Оп. 1. Д. 63. Л. 45—46. Рукопись. Подлинник.

 

ВОСПОМИНАНИЯ А.К. БОЖЕВИКОВА

1924 г.

В Редакцию Газеты «Северный Рабочий» Гр. А.К. БОЖЕВИКОВА, проживающего в г. Ярославле по Любимской ул. дом № 62, кв. № 2, состоящего подписчиком данной газеты кв. № 3895

При сем представляю материал о моих воспоминаниях о Белогвардей­ском мятеже в июльские дни 1918 года, прошу таковой поместить на страницах «Северного рабочего» в шестилетнюю годовщину ликвидации мятежа, о последующем прошу уведомить через Вашу газету. Приложение на 5 листах.

14/VII - 24 г.

 

А. БОЖЕВИКОВ

На обороте: В то время, когда происходил Белогвардейский мятеж, мне было 12 лет, и та картина которая прошла перед моими глазами в течение 16 дней, никогда не выйдет из моей памяти, как я спасался со своими род­ными в подвале Вознесенского женского училища. А. Б.

 

Воспоминания о Происходившем Белогвардейском мятеже

 

в г. Ярославле с 6 июля по 21 июля 1918 года (нов.ст.) 6-го июля я проснулся от пулеметной трескотни, подумал, что идет практическая стрельба, и не стал беспокоиться и опять заснул; проснув­шись часов в 8 утра, стрельбы не было, одевшись, поспешил в очередь к продлавке за хлебом. В то время как мы стояли в очереди, провезли не­сколько орудий по направлению к Загородному саду, уже были слухи, что белыми взят город, но что-то не верилось, потому что все было спокойно, также ходили слухи, что белыми взяты Кострома, Рыбинск и даже Москва и что большевики везде сдаются без сопротивления, т.к. на подмогу белым идут Англо-Французские войска. С 10 ч. утра послышались все более и бо­лее ожесточенные ружейные выстрелы и трескотня из пулемета, пошли слухи, что убито белыми несколько большевиков, и где-то организован Белогвардейский штаб, куда вся буржуазная и несознательная молодежь спешила, чтоб взяться за винтовку и свергнуть еще не вполне окрепшую Советскую власть. К 12 часам пополудни стрельба все больше ожесточает и обывателей на улицах совсем видно мало, все больше сидят дома, в цент­ре города появились белогвардейские патрули с георгиевскими ленточка­ми на груди (знак отличия от красных), бегающие и спрашивающие каж­дого встречного и поперечного, не проходили ли здесь красные. Но мало кто им отвечал на ихные вопросы, потому что не очень доверчиво относи­лись к захватчикам. К вечеру стрельба поутихла и жители немного успоко­ились.

7-го июля, воскресение. Было ясное, теплое утро. Солнышко светило своими теплыми лучами, задался хороший день, и обыватели почти поза­были, что было вчера, но вдруг раздается трескотня пулемета и ружейные выстрелы в районе Никитской и Пошехонской ул., в городе появилось большое количество белогвардейцев, занявших весь центр города. К вече­ру положение изменилось, стали стрелять с Всполья из орудий с зажига­тельными снарядами, начались пожары. Самый первый пожар начался на Цыганской ул., загорелся двухэтажный дом. В этот день водокачка была испорчена и подача воды была прекращена и жителям пришлось брать во­ду из колодцев ближайших домов. К вечеру жители, видя, что положение не улучшается, стали рыть ямы, чтоб что-нибудь спасти из имущества, т.к. напуганные пожарами боялись[, что] загорится ночью, так и самим не выйти, не только имущество спасать. К ночи нависли над городом тучи, засверкала молния, как будто нарочно, чтоб еще более навести страху на жителей, полил дождь. Ночь кое-как хотя и беспокойно, но все-таки про­вели.

Наступило 8 июля, этот день мне более всего достопамятен, т.к. в этот день возник пожар, который, я думаю, никто не забудет, кто спасался в этот день и от огня и стрельбы. Утро 8 июля было тихое, светило приветли­во солнце, как бы говоря, что, мол, я на Ваши жилища свечу и грею по­следние часы, обыватели стали доставать зарытое свое имение, чтоб высу­шить промокшие вещи на солнышке. К полудню стрельба возобновилась с новой силой, а стреляли зажигательными снарядами в тот район, где я про­живал в Козьей Слободке. Вот один за другим влетают снаряды в двухэтаж­ный дер[евянный] дом, моментально вспыхивает в нем пожар. Мы как раз в это время сушили свои промокшие вещи, как услыхали, что пожар за два дома от нас, стали спасать свое имущество, оттаскивая дальше от огня, но огонь беспощадно преследовал. И чем дальше оттаскивались, все больше и больше оставляли свои вещи на пожирание огня. Через несколько минут огонь перекинулся на соседние дома и строения, и пламя моментально пе­рекидывалось с одного дома на другой, и все кварталы Никитской, а затем Пошехонской Козьей Слободки были в огне, а огню гулять было вволю, потому что строения были деревянные и тесно построенные друг от друж­ки. В это время что град сыпались снаряды, пули над головами бегущих жителей, сколько в этот день погибло людей, жилищ, животных от мятежа белогвардейской шайки. В этот день в несколько часов сгорела большая часть города в районе Мышкинской, Пошехонской, Никитской, Сенной, Владимирской, Рождественской, Петровской и др. ул., где проживали рабо­чие слои населения.

К вечеру все голодные, измученные и лишенные своего жилища и имущества жители разместились кто где мог, кто под открытым небом, кто укрылся в каменных домах и подвалах. Я в числе с другими укрылся в 2-этажном каменном доме быв. Вознесенского женск. уч. В этом районе был самый центр борьбы белогвардейцев с красными, т.к. совершенно чис­тое место, оставшееся после пожара, где белые сидели за оставшимися после пожара печами, а потому обстрел училища был более ожесточенный. И кро­ме того, в ограде Никитской церкви сидели белые с пулеметом, которые каждый день ходили наступать на красных.

9 июля, на другой день после происшедшего пожара, стрельба немного попритихла и я пошел посмотреть, что осталось от того, что было вчера. В воздухе пахло гарью, кой-где дымились головешки, обыватели ходили около сгоревших домов и плакали по погибшему имуществу, что ими было нажито своими трудами и чего лишились в один миг. Но недолго пришлось им раздумываться над потерянным, пришлось убегать с пожарища, ввиду опять наступавших белых и поднявшейся стрельбы.

На ночь после происшедшего пожара 8/VII пришлось разместиться кто в первом этаже, кто в подвале, но ночью поднялась такая стрельба, что мно­гие перебрались тоже в подвал, где и просидели до самого конца мятежа. Запасы провизии, какие были, все вышли, и приходилось голодать, [но] впоследствии узнали, что в продлавках выдают по карточкам хлеб. Тогда мне пришлось вылезать из подвала и идти захлебом на Б. Линию, где стояла очередь не в одну тысячу человек. В лавках хлеба не хватало, приходилось стоять по два дня, и притом подвергаясь обстрелу из пролетавших снарядов и пуль, готовых убить каждую самую минуту. Получишь паек в 1/2 ф[унта] на человека, принесешь, через день [уже] весь, опять приходилось идти стоять в очереди. И так продолжалось до самого последнего дня мятежа.

Теперь перехожу к описанию [того,] как прожили мы в подвале все 16 дней мятежа. С самых первых дней наши жилища сгорели и нам пришлось укрыться в подвале Вознесенского училища. Во все время мятежа погода стояла дождливая, вода так ручьем и стекала к нам в подвал, так что вход пришлось загораживать железом или досками. Обстрел здания происходил каждый день, была пробита стена в том месте, где висели стенные часы, и много других пробоин. Такому неожиданному сюрпризу не особенно были рады укрывающиеся, началась паника, из той половины, где пробило стену, перебрались в более безопасное место — в подвал и др. темные места. Все стекла с восточной стороны были выбиты, во втором этаже в кухне вырвало попавшим снарядом целый угол. И как только начиналась сильная орудий­ная канонада, спасающийся вместе с другими священник устраивал молеб­ны. Это бывало всегда к вечеру, в один вечер, когда была сильная орудийная стрельба, собирался дождь, освещала молния. Поп устроил молебствие, вот раздается один за другим удары в стену училища, все молящиеся разбегают­ся в разные стороны.

К концу мятежа загорелись дома напротив церкви Никиты Мученика. Огонь сильно пылал и перебрасывался на другие дома, жители выбегали и вытаскивали с собой что могли. Но это было не то, что происходило в са­мые первые дни. Когда был самый большой пожар рабочих районов, тогда был не пожар, а ад кромешный. Тогда ничего никто не помнил, тащился туда, куда шли все, а это было не то. А уже те пострадавшие, которые пострадали раньше, смотрели и говорили, вот здесь горит так огонь, то так и полыхает, а вот когда мы горели, тот же огонь, а дым, что даже идти нельзя было.

Через несколько дней загорелся Корниловский Валяно-Шубный завод. В полдень, не помню которого числа, поднялась опять стрельба. Загорелось владение Корнилова, во всех складах полно было нагружено валяной обуви и шуб, и в доме было полно всяких домашних вещей, мебели. Когда загора­лись склады с товаром, приказчики Корнилова не отпирали складов, хотя люди хотели что-нибудь спасти, чем без всякой пользы погибать добру. Ког­да раз огонь обнял все склады, тогда только были открыты склады, но по­дойти к ним было очень трудно, потому что уже от загоревшейся шерсти и овчины пошел такой удушливый смрад, дым, что даже на дальнем расстоя­нии дышать трудно было <...>

Через несколько дней мятеж был ликвидирован, победа была на стороне Красной Армии. Белогвардейцы в ночь на 21 июля во главе с Полковником Перхуровым бежали, оставив после себя разрушенный Ярославль.

14/VII - 24 г.

А.Б.

ФГА ЯО - ЦДНИ. Ф. 394. Оп. 1. Д. 63. Л. 117-122.

 

На главную страницу сайта