И.И. Сагацкий

 

НА ЛЕМНОСЕ

 

В эмиграции у меня, как и у многих соотечественников, пропало по разным причинам немало вещей, и дорогих, и недорогих. К поте­ре одних я совершенно равнодушен. Других мне жаль, и в особен­ности моих старых дневников. К счастью, я вспомнил об архивах моего полка: почти сорок лет тому назад я передал туда записки, вернее, выдержки из моего дневника за Лемносский период. Генерал И.Н. Оприц отыскал ее и доверил мне.

О Лемносе знают сравнительно мало. Лемнос же — короткая, но захватывающая дух, особая глава нашей истории. Ее следует вспоми­нать и пополнять деталями. И я беру сейчас на себя смелость допол­нить ее тем, что я видел и пережил на Лемносе в строю моего дорого­го полка. Несмотря на обстановку усталости, порой отчаяния, на бес­престанные попытки разложения воинских частей, полк стоял твер­до, блестяще справился с Лемносской эпопеей, и этим он обязан, главным образом, своим старшим офицерам и вахмистрам. Честь им!

10 марта 1921 года. Сегодня наша группа молодых офицеров, выпущенных недавно из Атаманского военного училища, прибыла в лейб-гвардии Казачий дивизион. Он вместе с лейб-гвардии Атаман­ским дивизионом сведен в 1-й Донской лейб-гвардии Сводно-казачий полк, которым командует генерал-майор Хрипунов.

Лагерь полка расположен в глубине бухты, вдалеке от берега и в полутора верстах от греческого городка Мудроса. Он занимает часть ската скалистого холма, скудно поросшего невысокой колючей и сухой травой. Внизу у пересохшего ручья разбиты большие палатки Офицер­ского собрания, семейных офицеров и командира полка. Дальше, по склону холма, стоят палатки офицеров, казаков и несколько землянок.

Казаки размещены по 9—12 человек в палатке и по 20—25 в зем­лянках. Эти последние построены самими казаками из крупных кам­ней и гнутых листов французского железа. Офицеры устроены гораздо свободнее: по 3—4 человека в палатке.

Жизнь чрезвычайно тяжела. Из французского интендантства, не­редко с большим опозданием, отпускается паек, ровно столько, сколь­ко надо, чтобы не заболеть слишком быстро или просто не умереть от голода. Занятые весь день мыслью о том, как наполнить пустой желудок, казаки всячески изыскивают всевозможные способы, чтобы раздобыть денег и сейчас же снести их в полковою лавочку за лиш­ний кусок хлеба или пачку табаку.

Все лишние вещи, уцелевшие из России, продаются за бесценок или обмениваются на продукты в Мудросе у сильно разбогатевших на спекуляциях греков. Отношение их к русским далеко не госте­приимное. То же отношение к нам, но еще более заметное и гру­бо высказываемое со стороны французского командования, хотя при штабе генерала Бруссо, коменданта острова, есть офицеры, хорошо знавшие Россию, и среди них даже и, увы, лейтенант Шмидт, быв­ший преподаватель французского языка в Донском Императора Алек­сандра III кадетском корпусе.

Из французского штаба, в целях распыления остатков Русской Ар­мии, все время приходят и расклеиваются в лагерях резкие приказы, призывы к казакам не повиноваться своему начальству или записы­ваться в Иностранный легион, на работы в Бразилию, Канаду и пр. Из беженского лагеря, на чьи-то нехорошие деньги, тоже тянется в строевые части агитация. Истинными друзьями оказываются лишь американцы, вернее, их американский Красный Крест. Он действи­тельно деятельно, заботливо и бескорыстно помогает русским. Толь­ко благодаря американцам казаки, донашивавшие свое ветхое обмун­дирование еще из Крыма, страдавшие по ночам от холода и сырости, смогли немного привести в порядок свою одежду и не дрожать на земле под одной лишь английской шинелью.

День проходит в мелких заботах. Утром от дивизиона высылается наряд казаков в интендантство и доставляет оттуда вручную по узкоко­лейке продукты в лагерь. Другие команды казаков отправляются в глубь острова для сбора травы для топки. Оставшиеся работают по приведе­нию лагеря в порядок: выбивают ступеньки на дорожках, выравнива­ют и укрепляют дерном переднюю линейку, где полк выстраивается для зори, выкладывают из камней разные эмблемы перед палатками.

Все голодны, озлоблены и молчаливы. Злоба направлена только в одну сторону — к штабу французского командования. Так тянутся дни. Дожди сменяются морозами или ураганными ветрами, нередко срывающими среди ночи палатки.

Дисциплина тем не менее поддерживается строгой. Несмотря на общее, казалось бы, безвыходное положение, алый полковой значок с Мальтийским крестом стоит прочно на фоне серых скал, свидетель­ствуя о том, что душа лейб-гвардии Казачьего полка еще жива. Полк переживает очень трудные дни, на стороне поговаривают о возмож­ности возвращения в Совдепию, и эти разговоры пошли и в нашем полку.

16 марта. Из Константинополя на пароходе «Самара» прибыл офи­цер лейб-гвардии Казачьего полка с полковником Оприцем во главе. С офицерами приехали и наши казаки, бывшие до сих пор в конвое ге­нерала Абрамова. Это очень кстати: агитация по распылению армии усиливается, и настроение строевых частей заметно ухудшается.

Полковник Оприц принял дивизион от временно командовавше­го им полковника С.Н. Краснова и сразу же принялся за работу по поднятию духа и дисциплины. Из наличного состава окончательно сформированы 1-я, 2-я, 3-я сотни и пулеметная команда. Начальник хозяйственной части войсковой старшина Ф.Ф. Рыковский старается быстро пополнить цейхгауз предметами обмундирования. Настроение казаков поднялось. Увидев своих старых командиров, казаки, види­мо, поняли и почувствовали, что они приехали делить с ними все ис­пытания и до конца останутся с ними. В обстановке как будто стал замечаться неясный просвет.

18 марта. Началась неделя говения 1-го Донского лейб-гвардии Сводно-казачьего полка. Казаки строем с офицерами отправляются в походную дивизионную церковь. Она до крайности проста и скром­на и, наверно, поэтому особенно располагает к молитве. Причащать­ся будем в старинной греческой церкви города Мудроса.

19 марта. Около 11 часов ночи из штаба Донского корпуса прино­сят телефонограмму. В ней стоит: «Орел, Киев и другие города совер­шенно очищены от большевиков. В Царицыне большое восстание, уби­то сто пятьдесят комиссаров» и пр. Из соседних лагерей доносится несмолкаемое «Ура!» и пение «Спаси, Господи, люди Твоя».

20      марта. В лагерях обсуждаются полученные вчера новости. У казаков на устах — «домой, домой». Изможденные нравственно и физически люди радостно и лихорадочно возбуждены. Они, кажется, поверили, что с получением этого клочка бумаги уже кончены все ис­пытания.

24 марта. В нашем дивизионе начались строевые занятия. Вече­ром у палаток собираются песенники. Поют охотно. Молодые каза­ки разучивают прежние песни лейб-гвардии Казачьего Его Величества полка под руководством старых казаков. Прежде служившие казаки верны воинскому долгу и убеждены в правоте нашего дела. Живя в одной палатке с людьми, старые казаки беседами, личным авторитетом и ревностным поддержанием дисциплины очень много помогают офицерам в деле приведения в полный порядок лейб-гвардии Казачь­его дивизиона.

25 марта. В Мудросскую бухту в сопровождении французского миноносца вошел «Решид-паша». На его борту генерал Ф.Ф. Абрамов, назначенный начальником Лемносской группы. Мы все ждем его с интересом и нетерпением. Большинство убеждено, что с приездом командира корпуса многое в нашей жизни на Лемносе переменится к лучшему, и в частности у нас, лейб-казаков. С генералом Абрамо­вым прибыли также Донские части из Чаталджинского лагеря. Ко­мандир корпуса был встречен казаками на пристани восторженно.

26 марта. Около 2 часов дня генерал Абрамов прибыл в располо­жение нашего лагеря. Для встречи его 1-й Донской лейб-гвардии Сводно-казачий полк выстроился на передней линейке. Поздоровавшись с полком, генерал Абрамов объявил, что вскоре на острове Лемнос бу­дет опубликован приказ французского командования, оповещающий о том, что Франция больше не в силах кормить такую многочисленную армию, как наша. Поэтому французское командование, в целях сокра­щения государственных расходов, приказывает всем немедленно вы­сказаться по трем пунктам: 1) согласиться уезжать в Бразилию, или 2) возвращаться в Совдепию, или же 3) оставаться на Лемносе, но на иждивении своего собственного Главнокомандующего.

Генерал Абрамов советовал казакам остановиться на третьем пред­ложении французов и продолжать лагерную жизнь на средства гене­рала Врангеля. Последний уже ведет энергичные переговоры о пере­броске всех частей армии в Балканские государства.

Приказ французского командования чрезвычайно взволновал всех. Возвращаться на расстрел или каторгу в Советскую Россию, конечно, было полной нелепостью, бросать армию и ехать на неизвестность на какие-то работы в Бразилию тоже казалось крайней глупостью. Оста­валось влачить полуголодное существование на Лемносе. Но каковы возможности у генерала Врангеля? В силах ли он справиться с такой ответственной задачей, как прокормить огромное количество людей в течение неизвестного еще времени? Об этом думал каждый офи­цер и казак. Сердце говорило — «оставаться на Лемносе и, если нуж­но, помирать вместе», а пустой желудок подсказывал другое. И мало­душные, конечно, нашлись.

Настроение тяжелое и тревожное. Ясно было, что ввиду создав­шегося нового политического положения наши бывшие союзники ре­шили добить и без того уже обескровленную Русскую Армию. На рейде стоят под парами готовые к отплытию «Дон» с записавшимися в Южную Америку и «Решид-паша», который повезет желающих в Советскую Россию. У самого же берега, с наведенными на лагерь орудиями, покачивается французский миноносец. Почему его пушки наведены именно на лагерь, никто не спрашивает, так как это по­нятно: «Если вздумают, град свинца и стали сметет их палатки».

Сообщения с пароходами нет. Подъезжавших французы грубо от­гоняли прочь, угрожая оружием. Не позволили даже попрощаться с родными и друзьями, уезжавшими, наверно, навсегда в полную не­известность.

28 марта. Жаркий солнечный день. На противоположном склоне холма, где расположен 1-й Пластунский полк, заметно оживление. Сегодня французы производят запись в Южную Америку и в Совде-пию. Мы напряженно смотрим туда, где среди выстроившихся плас­тунов французский офицер, сидящий на лошади, читает приказ. Офи­церы-пластуны стоят в стороне.

Француз кончил, и к нему выходит один казак, другой, еще и еще. В это время к фронту нашего полка приближается бравый вахмистр 5-го Донского Платовского полка и, с разрешения генерала Хрипунова, обращается к казакам от имени своего полка. Молодец вахмистр просит наших казаков «поддержаться» и не слушать предложений французского офицера.

Полк быстро выстраивается. Группа французов идет к нам. Худень­кий офицер с небольшого возвышения, отчаянно коверкая слова, чи­тает приказ: «В то время как генерал Врангель благородно старает­ся «пристроить свою армию...» — и далее следуют обидные слова, а за ними предложение уезжать в Бразилию или возвращаться в Совдепию.

Долгая пауза и молчание. Внимание сосредоточивается на том мес­те, где стоит этот щеголевато одетый офицер, только что предложив­ший желающим выйти из строя. «Спасибо, бра...» — начинает гене­рал Хрипунов и отворачивается в сторону. Из передних рядов лейб-гвардии Атаманского дивизиона быстро и пугливо выбегает казак, за ним еще несколько других... И вот мелькнул и алый погон. Не обо­рачиваясь, все они спешат под защиту французского офицера. Гробо­вая тишина. У многих в глазах слезы.

11 с половиною часов дня. По дороге, ведущей к пристани, груп­пами и в одиночку, со скарбом за спиной, идут люди. А вот и целая толпа. Впереди все тот же французский офицер на лошади. Он со­провождает уезжающих. С другой стороны, вдоль берега, тянется еще одна колонна. Люди торопятся и не отдают себе отчета, куда и за­чем. Оставшиеся презирают их, но все же больше жалеют.

29 марта. Пережитые волнения улеглись. Наш дивизион начал выставлять заставы в глубь острова и на дороге, ведущей к Мудросу, для контроля проходящих казаков.

3 апреля. Строевые занятия с казаками ведутся интенсивным тем­пом. Дивизион на глазах принимает отличный воинский вид. Днем в палатке собрания — офицерские занятия.

8 апреля. Все же главные заботы дня, как утолить голод. Из ин­тендантства довольно часто приходит совсем заплесневевший хлеб и гнилой картофель. Люди отощали и ослабели от дурного питания. Офицеры дивизиона развлекаются игрой в шахматы и в футбол. Из­редка в Донском лагере устраиваются спектакли и вечера. Их охот­но посещают и офицеры, и казаки.

8 апреля. Лейб-гвардии Казачий дивизион выделен из состава 1-го Донского лейб-гвардии Сводно-казачьего полка и переехал на «Кубанскую» сторону бухты для несения службы при штабе началь­ника Лемносской группы. Дивизион устраивается на полуострове Калоераки, рядом со штабными постройками. Здесь гораздо лучше и свободнее, чем на Мудросской стороне. Место, на котором разбит лагерь, защищенное от сильных ветров. Продукты и вода, благодаря близости французского интендантства и опреснительных баков, полу­чаются аккуратно, быстро и в первые руки. В собрании появились книги, журналы и газеты. Работы по приведению лагеря в блестящий вид, строевые занятия, организация хозяйственной жизни сразу по­велись с полной энергией.

18 апреля. На футбольной площадке, отделяющей наш лагерь от штаба генерала Абрамова, нередко под вечер происходят состязания. Великолепно сыгранная команда юнкеров Кубанского Алексеевскою военного училища производит большой эффект своей дисциплиной и однообразной белой спортивной одеждой с черными двуглавыми ор­лами на груди. Юнкера играют безупречно, линия их атаки стройна и подвижна. Мяч у них свободно, как завороженный, переходит от одного к другому и если прорывается назад, то там перехватывается вахмистром Полянским, одним из беков, или угрожающего вида гол­кипером, которые одним ударом отсылают мяч обратно, под самые ворота противника.

На матч юнкеров против отборной команды французского бро­неносца, зашедшего на Лемнос, собралась масса казаков, офицеров и высшее наше начальство. Самым опасным противником юнкеров оказался рыжеватый французский офицер с фамилией вроде Камло, игравший центром. Грузный, но проворный и сильный, он сразу по­вел игру довольно грубо. Заметив это, казаки начали криками и ругательствами вступаться за юнкеров и после нескольких их падений буквально пришли в неистовство и заревели: «Бей его, юнкер... Дай ему подножку... Не щади Хамло». Азарт был полный. В результате одна из самых лучших команд французского флота была совершен­но разгромлена. Юнкера забили ей весьма корректно около десят­ка голов.

В собрание изредка заходит генерал Абрамов. В большой палатке наша походная церковь. Поют офицеры дивизиона. Начали работать портняжная и сапожная мастерские, открылся околоток.

Лагерь, правда, в образцовом порядке: строго выровненные палат­ки, прямые дорожки, обложенные камнями одного размера, выбе­ленными известью. Под грибом на передней линейке дневальный. Площадка перед собранием украшена двумя большими эмблемами: двуглавым орлом и андреевской звездой, выложенными из разноцвет­ных голышей С.Ф. Ефремовым, нашим «дядей Степой». Каждая из них ограждена кругом из выбеленных тоже камней.

Недавно прибыла и прикомандирована к дивизиону 6-я лейб-гвар­дии Донская казачья Его Величества батарея.

30 апреля. Появились слухи о намечающейся переброске в Балкан­ские государства. В первую очередь будто бы уедут туда строевые части. В связи с этой новостью началась обратная тяга казаков из беженского лагеря в полк. Лейб-гвардии Казачий дивизион заметно увеличился в составе. Идут спешные приготовления к приближающе­муся празднику Светлого Христова Воскресения. Мастерские перегру­жены работой. Казакам шьются новые белые рубахи, алые погоны, бескозырки и пр.

А в бухте в это время дымит черными трубами «Рион». Француз­ское командование опять объявило запись желающих ехать в Юж­ную Америку и на Корсику. На лейб-казаков новый приказ не про­извел никакого впечатления: «В Россию не поехали, а тут еще поедем к обезьянам... страдали, терпели, потерпим еще». Однако в неко­торых частях Кубанского корпуса и в беженском лагере все же на­шлись желающие. На наших глазах французские офицеры под охра­ной чернокожих сенегальских стрелков грузят соблазненных казаков на пароход.

5 часов дня. Перед выстроившимся дивизионом, рядом с полков­ником Оприцем, стоит французский офицер, держащий в поводу свою лошадь. Он просит командира дивизиона огласить приказ ка­закам. Мы, офицеры, выходим из строя и становимся позади. «Кто хочет наняться на работу к американцам — на левый фланг! Гаран­тий на возвращение никаких, — громко и сухо отчеканивает слова полковник Оприц. — Буду считать до десяти... Раз... два... три... пять... восемь... десять». Ни один казак не выходит из строя. «Спа­сибо, братцы», — бодро, с улыбкой благодарит командир дивизио­на. В ответ на это раздается громовое «Ура!». Французский офицер очень смущен, торопится сесть в седло, сразу берет в галоп. Вдо­гонку ему несется несмолкающее «Ура!» и резкий свист казаков. Все веселые и довольные шумно расходились по палаткам.

1 мая. Первый день Пасхи. Великий праздник встречаем пол­ковой семьей в нашей церкви. Певчие, за недостатком места, стоят в маленьком алтаре. За палаткой, убранной зеленью, звенит прими­тивный колокол — кусок рельсы, подвязанный к столбу. Короткая заутреня кончается. Батюшка освящает куличи — сдобные гречес­кие хлебы. Серьезные лица казаков озаряются добродушной улыб­кой. Полковник Оприц на дворе поздравляет каждого.

В собрании шумно и весело, слышатся приветствия и поцелуи. Аппетитно выглядят крашеные яйца, паштет, бутерброды. Вкусно пахнет только что разрезанный кулич. Мы радуемся, как дети, что «по-человечески» можем встретить Великий праздник. До самого рассвета в палатках виден свет и слышатся разговоры. Жаль, что быстро проходят такие редкие в нашей жизни минуты.

2 мая. Открытая дивизионная лавка торгует очень бойко. Весь доход идет на улучшение стола казаков.

3 мая. В собрании состоялся большой обед. Мы принимаем генерал-лейтенанта Ф.Ф. Абрамова, его начальника штаба полковни­ка Ясевича и всех офицеров Кубанского Гвардейского дивизиона. Это образцовая воинская часть, и кубанцы вправе гордиться ею. Мы подружились с офицерами, пели чарочки, песни и гуляли всю ночь.

4 мая. Опять заговорили о нашем скором отъезде в Сербию. Эти слухи поддерживают и укрепляют бодрый дух дивизиона. Все убеждены, что худшее уже пережито.

7 мая. Лейб-гвардии Казачий дивизион несет теперь караульную службу в окрестных греческих деревнях. Казаки стоят там постами и контролируют всех приходящих из русских лагерей. Свободные ка­заки вечерами играют до изнеможения в футбол.

8 мая. В связи с предполагаемым отъездом дивизиона, к нам про­сятся в строй все новые и новые казаки. Среди них есть и несколько старослуживых. В то время как некоторые полки, под влиянием аги­тации, идущей из французского штаба и беженского лагеря, продол­жают таять, наш дивизион крепнет и растет.

13 мая. Генерал Абрамов в приказе по Лемносской группе сооб­щает, что французским командованием отмечена образцовая служба лейб-гвардии Казачьего дивизиона. Французский штаб в виде поощ­рения вновь разрешает поездки в города Мудрое и Кастро, что не так давно было запрещено из-за того, что казаки Кубанского лагеря сво­ими песнями и разговорами ночью якобы «мешали спать генералу Бруссо».

17 мая. Ожидаем с нетерпением Главнокомандующего, который собирается навестить войска на Лемносе. Французские власти все вре­мя стараются не допускать его к армии, видя отношение генерала Врангеля после попыток растлить оставшиеся верными долгу воинские части. Вчера наш лагерь посетили представители Белого Креста в со­провождении одного из старейших офицеров Русской Армии генера­ла от кавалерии Каульбарса. Он был восхищен видом дивизиона.

21 мая. Началась подготовка к предстоящему параду. Дивизион в хорошо пригнанных белых рубашках. У казаков новые алые погоны, малиновые патронташи, винтовки, молодцеватые лица. Идут хорошо и уверенно.

27 мая. Ушел первый пароход с казаками в Болгарию. Настрое­ние русских на всем острове приподнятое. Три дня тому назад, то есть 24 мая, в дивизионе произошел печальный случай: был выгнан приказный Кружилин, уличенный в агитации среди казаков. К четы­рем часам дня дивизион выстроился на одной из задних линеек лаге­ря. Полковник Оприц приказал казакам образовать круг, а сам остал­ся в середине его. «Не могу поздороваться с вами, — сказал он, — потому что среди вас есть такие, с кем я не желаю и не могу здо­роваться». Указав на теперешнее жалкое положение беженцев, к коим Кружилин сманивал переходить казаков, как «стадо баранов, которое французы одним взводом сенегальцев могут отправить куда угодно», и на продолжающуюся пропаганду с целью развала Русской Армии, командир дивизиона вызвал Кружилина. «Посмотрите, кто это? — обратился полковник Оприц к казакам. — Это лейб-казак?.. Долой фуражку, погоны, канты... Вон из полка, подлая тварь, кото­рую я спас от приговора военно-полевого суда». Моментально появил­ся вещевой мешок, погоны и канты срезаны вахмистром, и Кружи­лин среди гробового молчания удалился в сторону беженского лагеря. Тогда только полковник Оприц поздоровался с дивизионом. Казаки ответили громко и отчетливо. Чувствовалось и по лицам их было вид­но, что в этот момент они были на стороне правды и чести.

30 мая. Снова появился в бухте «Решид-паша». В этот раз на его борту конвой Главнокомандующего, уходящий с партией кубанцев в Сербию. Моментально из беженского лагеря потянулись в строевые части люди, но им было отвечено: «Поздно».

31 мая. В дивизион прибыли с «Решид-паши» только что приехав­шие полковник Н.В. Номикосов и сотник Л.А. Упорников. Утром занятий не было. По тревоге выстроились и с полковым значком от­правились к морю, где стоит пароход «Решид-паша», саженях в двух­стах от нашего берега. Нас заметили. На носу парохода быстро вы­страивается конвой и трубачи, потом выносятся штандарты. Ярко алеют на голубом фоне залива фуражки лейб-казаков. Полковник Оп­риц провозглашает здравицу конвою. Наше «Ура!» отдается перекат­ным эхом в горах и замирает вдали. Полковник В.В. Упорников, ко­мандир конвоя Главнокомандующего, кричит с парохода в рупор: «Конвой шлет привет и искренние пожелания лейб-гвардии Казачье­му дивизиону». Затем до нас доносится ответное «Ура!» и наш пол­ковой марш. Мы долго потом сидим на скалистом берегу, слушая игру трубачей, обмениваясь издали приветствиями с конвоем. Француз­ское командование запретило ехать к пароходу, чтобы поздоровать­ся с однополчанами, но несколько казаков и офицеров добираются до «Решид-паши» вплавь и встречаются там с лейб-казаками конвоя.

1 июня. Сегодня вечером в одной из греческих деревень подъеса­улом Ротовым было арестовано три казака из беженского лагеря. Они собирались агитировать среди нашего караула.

3 июня. Получена радиотелеграмма: сегодня приходит пароход, на котором мы уезжаем в Сербию, кажется на работы. В 5 часов 30 минут пополудни на горизонте показался действительно пароход. Всюду сияющие лица. 1 час ночи. Вернулся из штаба группы пол­ковник Оприц. Илья Николаевич сообщил нам, что мы грузимся с лейб-гвардии Атаманским, Кубанским Гвардейским дивизионами и Донским Техническим полком на пришедший «Кюрасунд» и уезжа­ем в Сербию через Салоники.

4 июня. Всю ночь дивизион готовился к погрузке. В 4 часа утра сборы были закончены. Казаки в приподнятом настроении. Из их палаток всю ночь неслись песни, шутки и смех. Отъезд для нас был неожиданностью, это только усилило общее радостное состояние. Солнце еще не взошло, но на дворе уже светло и тепло. Or лагеря, такого красивого и опрятного несколько часов тому назад, остается груда камней и мусора. И грустно оставлять все это, созданное терпением, охотой и, главное, руками своих казаков.

В походной амуниции дивизион выстраивается последний раз на передней линейке лагеря. Из штаба идет к нам генерал Абрамов. В эту ночь он много думал, именно о нас. Один внутренний голос го­ворил ему, что такие части, как лейб-гвардии Казачий, Атаманский и Кубанский дивизионы, должны оставаться на Лемносе и могут грузиться лишь тогда, как все остальные полки будут вывезены с остро­ва. Ведь этими дивизионами сохранялась и поддерживалась дисцип­лина и бодрый дух среди прочих строевых частей. Но другой голос подсказывал генералу Абрамову, что именно эти еще здоровые оскол­ки Русской Армии надо вывозить в первую очередь, чтобы сохра­нить их и больше не подвергать различным случайностям и соблаз­нам. У генерала Абрамова очень утомленный вид: ночью он решил отправить в Сербию нас.

Тут же служили напутственный молебен. После него генерал об­ратился к казакам. Он благодарил их всех за службу и воинский дух, сохраненный в необыкновенно тяжелых материальных и моральных условиях жизни на Лемносе. Генерал желал казакам счастливого пути и завещал им хранить в далекой Сербии и нести еще выше и выше имя лейб-гвардии Казачьего Его Величества полка. Казаки с большим вниманием слушали своего командира корпуса, а когда генерал Аб­рамов кончил, в ответ ему грянуло «Ура!». В нем вылились вся го­речь наболевшего русского сердца, радость большой моральной побе­ды и признательность Главнокомандующему.

Нам — офицерам, окружившим его, генерал Абрамов не мог ска­зать ничего особенного и только добавил: «Помните, господа, что ис­торию полка творят его офицеры». Командир корпуса, обычно столь сухой и молчаливый, был заметно растроган, и мы все тоже. Нам, правда, тяжело было оставить на Лемносе генерала Абрамова, ему после нашего отъезда становилось почти невозможно опереться с уве­ренностью на кого-либо, кроме Атаманского и Кубанского военных училищ.

К двум часам дня погрузка дивизиона была закончена. Лейб-гвар­дии Казачий и Атаманский дивизионы размещены на корме парохо­да. Оттуда хорошо видна на выступе скалы фигура одиноко сидящего генерала Абрамова. Он наблюдает за пристанью, где бегают, суетят­ся отъезжающие казаки и непринужденно разгуливают французские офицеры перед цепью своих чернокожих стрелков. Генерал Абрамов здесь с раннего утра. Он лично руководит погрузкой наших частей. И вот командир корпуса садится в автомобиль и отъезжает. Он дол­го смотрит назад и машет нам рукой, пока автомобиль не скрывает­ся за скалой в облаке пыли.

В 7 часов вечера генерал Абрамов прибывает на пароход. Он осмат­ривает размещение частей и потом, под звуки хора трубачей Кубан­ского Гвардейского дивизиона и всеобщее несмолкающее «Ура!», отбы­вает к берегу на катере. Смотрю на часы: 7 часов 43 минуты вечера. Начинает работать винт парохода... Прощай, Лемнос!