Вскоре после похорон Володи Корбутовского я почувствовал себя настолько окрепшим и вполне владеющим ногами, что решил вернуться в свою коренную часть в Марковскую артиллерийскую бригаду. Подав соответствующий рапорт, получил направление в штаб бригады.

Курск уже в это время был занят нашими войсками, и дивизион, в котором я раньше служил, находился на востоке от Курска, около или даже в самом городе Карачеве. Туда я и явился к полковнику Михайлову, который командовал 2-м дивизионом Марковской артиллерийской бригады. Получил назначение начальником связи и начальником команды конных разведчиков. И тут продолжалась моя боевая служба на привычном месте. Снова оказался я в седле и мог совершенно свободно покрывать большие расстояния, не чувствуя никакой боли и слабости в ногах. Служба моя, главным образом, заключалась в том, что я с разведчиками выезжал перед нашими частями, которые следовали по большой дороге, и должен был оповещать о местоположении красных, если натыкался на них.

Я помню, один раз был очень густой туман и мы издали услышали цоканье копыт по земле. Свернули в поле и оказались настолько отрезанными от дороги густым туманом, что мимо нас проехал большой конный отряд красных, которые нас не увидели, иначе бы они сразу уничтожили нас.

В одном из боев я повел в конную атаку своих разведчиков, и мы отбили обоз с большим количеством красной пехоты, которая охраняла этот обоз. Было взято много повозок с продовольствием и с боевыми припасами. И также попал к нам в плен один врач, который так и остался при нашем дивизионе до самой эвакуации из Крыма. Из Крыма он не захотел уезжать и остался там.

5 сентября 1919 года, в день именин моей матери, мы подходили к деревне Субботино. Я, как всегда, был в разведке и с двумя разведчиками шел по главной дороге, выслав дозоры направо и налево, чтобы обнаружить противника. Ехали мы рысью, довольно размашистой, и уже подъезжали к деревне, как вдруг один из моих разведчиков, который был со мной, сказал: “Господин капитан, перед нами красная цепь!” Я остановил лошадь, вгляделся и увидел, что за снопами уже скошенного хлеба действительно лежали красноармейцы. Я, увидев красных, скомандовал “назад”, повернул лошадь, и мы карьером помчались в направлении наших частей. Затрещали выстрелы, и я вдруг очутился на земле... Оказывается, мою лошадь Мурочку, которую мы недавно отбили от красных и которая мне очень нравилась (она была названа Мурочкой в честь одной барышни, за которой ухаживали все наши офицеры), убило или ранило... Я был на очень близком расстоянии, может быть каких-то полтораста—двести шагов от красных, и, конечно, меня бы прикончили. Тем более, что я в офицерской форме и у меня на груди был орден Святого Владимира, который не полагалось, так же как и орден Святого Георгия, снимать ни при каких случаях. Другие ордена надевались только при полной парадной форме.

Ко мне, вернувшись, подъехал мой разведчик, молодой человек, интеллигентный Григорий Ледковский и, увидев мое состояние (все лицо мое было в крови от раны, полученной в бровь), взял меня на свое седло. Мы поскакали обратно и благополучно достигли своей части. Мне сделали перевязку, но так как рана оказалась очень легкая, то я остался в строю и участвовал во взятии этой деревни. Всю эту сцену очень хорошо видели две женщины, в доме которых мы после взятия Субботина остановились на ночлег. Видели, как мы спокойно ехали по главной дороге, цепи красных и с ужасом наблюдали, как мы все ближе и ближе подъезжали к ним. Все это они хорошо запомнили и меня очень приветствовали.

После взятия Субботина мы стали все дальше и дальше продвигаться на север, ближе к Москве. Орел был уже взят. Но Орел находился на левом фланге нашей Марковской части. А мы наступали на уездный город Щигры. И вот в этом городе и произошла, может быть, самая яркая моя боевая история.

Мы с моим командиром полковником Михайловым решили, что войдем в Щигры первыми. И на рассвете, не помню уже какого дня, но в сентябре месяце, так как я еще сохранял на голове повязку от полученной раны, мы двинулись по направлению города Щигры.

В передовом отряде, которым командовал я, находилось человек восемь разведчиков. А сзади двигалось еще пятнадцать конных во главе с полковником Михайловым. Наш передовой отряд, приближаясь к Щиграм, снимал дозоры красных. Мы их не убивали, а просто переламывали их винтовки, а самих отпускали на все четыре стороны, так как никаких пленных мы взять не могли. И так вот мы ехали, проезжая деревню за деревней, и потом (мне никак не думалось, что это уже Щигры!) попали в какое-то предместье, окруженное домами. Мы перешли в полевой галоп, вынули шашки и помчались дальше. Улица, по которой мы скакали, оказалась тупиком. И вдруг влево от этого тупика я увидел много повозок и красноармейцев. Ни о чем не думая, мы крикнули “Ура!” и помчались на обоз. Никак я не мог подумать, что это уже Щигры, иначе не решился бы на такую безумную атаку.

Мы атаковали обоз, закричали красным солдатам, чтобы они бросили оружие на землю, и врезались в самую гущу. В этом обозе оказалось семь пулеметов системы “максим”, которые я немедленно приказал погнать в направлении наших наступающих частей. Тут подъехали наши главные силы, то есть полковник Михайлов со своими всадниками.

Это событие, довольно красочное, потому что у меня была на голове белая повязка от недавно полученной раны, а на груди висел крест Святого Владимира, оставило большое впечатление у жителей Щигров, так как оказалось, что мы въехали в предместье города Щигры. Когда подошли наши главные части и мы после довольно короткого боя заняли Щигры, все жители этого города меня возвели в звание героя. Но должен сказать, что никакого геройства в этом не было. Просто я никак не мог вообразить, что место, в которое мы въехали, — это действительно город Щигры, который защищался большим количеством красных войск. Иначе бы я никогда не решился на такую атаку.

Вообще я должен сказать, что “геройство” — это вещь очень относительная. Тот, кто совершает какой-то подвиг (который кажется подвигом со стороны), просто часто не сознает, что он делает. Так же и я этого не сознавал. Но во время стоянки в Щиграх, которая продолжалась около недели, я пользовался большим вниманием всех жителей, а в особенности женской части, как непревзойденный герой, каким я на самом деле не был.

Во время этой атаки у Щигров мне первый раз пришлось применить холодное оружие. Когда мы поскакали к обозу, который охранял по крайней мере батальон красных, а нас было восемь человек, я приказал им бросить оружие. Все последовали приказу, кроме одного, который угрожающе держал винтовку, направленную прямо на меня. Я тогда поскакал к нему и рубанул его, но не по голове, а по правому плечу так, чтобы выбить у него винтовку. Вот это первый и последний раз, когда я применил холодное оружие. А из винтовки, конечно, мне пришлось довольно часто стрелять, так как, будучи разведчиком, мне приходилось наступать в конном или пешем строю с нашей пехотой.

Истинными героями я признаю только двух людей: это Петр Алексеевич Корбутовский, который последним снарядом выстрелил почти в упор наступающим красным, и поручик Бахмач 11-го гренадерского генералиссимуса Суворова полка, который во время Великой войны обходил с тыла и брал в плен немцев. Это действительно были героические личности. А так вообще все атаки, в которых мне пришлось участвовать, проходили в каком-то полусознании: не отдаешь себе отчета в том, что ты делаешь. Потому что, я повторяю и нахожу это вполне правильным, только выполнение своего долга заставляло человека идти почти на верную смерть. Но мы так были воспитаны.

После Щигров мы двинулись дальше на север по так называемой Большой Московской дороге. Мы ждали, что к наступлению зимы падет Москва и кончится большевизм. Был предпринят очень удачно начатый, но почему-то отмененный главным командованием рейд генерала Мамонтова, который собрал несколько кавалерийских дивизий и, пройдя через фронт красных, двигался по направлению к Москве. Почему не могу понять, но думаю, что в окружении генерала Деникина тоже были красные ставленники, которые отозвали назад части генерала Мамонтова, и он, опять перейдя через красный фронт, вернулся обратно. Не то было бы, если бы вместо Деникина в это время командовал нашей армией генерал Врангель.

Хочу подчеркнуть разницу между Императорской армией и Добровольческой. Императорская армия снабжалась интендантством, получала продукты и все необходимое. А Добровольческая армия, как мы сами над собой горько смеялись, кормилась от “благодарного населения”, так как никакого налаженного снабжения со стороны интендантства не было. Ведь в Первую (Великую) войну за офицерскую квартиру платили деньгами, даже если ночевали на сеновале. А в Гражданскую войну об этом никакой речи не могло быть. Да и, кроме того, все эти деньги, которые циркулировали в Добровольческой армии, не стоили гроша ломаного.

Из Ливен мы были вызваны на близлежащую станцию Касторная. Там мы расположились в привокзальных строениях. Как сейчас помню, выпал первый снег. В том году, в 1919-м, очень рано во второй половине октября уже все было покрыто снегом.