1970 году эмиграция отметит печальную страницу 50-летия гибели - трагедию Кубанской армии на Черноморском побережье в апреле 1920 года. Это очень тяжелый и щепетильный вопрос. На него могут быть разные точки зрения. И я не пожелал омрачать память старших генералов, от кого это зависело. Описать же точно мог лишь тот, кто пережил эту жуткую трагедию. Я ее пережил, оставшись с казаками; и из старших офицеров, разделивших участь армии, только мне одному, через один год времени, удалось бежать за границу, из Сибири в Финляндию, рискуя жизнью.

Что же предшествовало капитуляции Кубанской армии? Военные авторитеты должны были бы признать, что с падением кривой линии боевого фронта Киев—Курск—Орел—Касторная—Воронеж— Камышин до самого Царицына — перелом военного успеха остался за красными. Это был октябрь—ноябрь 1919 года. К этому времени почти полностью были ликвидированы “белые фронты” — Северо-Западной армии генерала Юденича, наступавшего на Петроград, Северной армии генерала Миллера от Архангельска и Мурмана. Отошли далеко на восток в Сибири армии адмирала Колчака. Погиб и сам Колчак. По всем данным можно было осознать, что мы проиграли войну против красных, но этого открыто сказать и признать, конечно, никто не мог.

Для того чтобы читатель мог понять, как и почему Кубанская армия попала в затруднительное положение на Черноморском побережье надо осветить обстановку по официальным и авторитетным источникам того, что я сам видел и пережил. Беру выписки из журнала “Кубанский исторический и литературный сборник” генерала В.Г. Науменко № 14, за январь—февраль 1962 года, выпущенный в Америке. Генерал Науменко был тогда командиром 2-го Кубанского конного корпуса, в который входил 1-й Лабинский полк под моим командованием. Он пишет: “Заблаговременно, директивой Главнокомандующего генерала Деникина, предусматривался отход Добровольческого корпуса, Донской и Кубанской армий на Новороссийск и Туапсе. В этих обоих пунктах должны были быть заготовлены запасы продовольствия и всего необходимого для войск, а также морские перевозочные средства, на случай необходимости эвакуации. 4 марта 1920 года большевики заняли Екатеринодар, переправились на левый берег Кубани и после боя 7 марта у аула Тохтамукай разрезали войска Юга России на две части”.

Здесь я уточняю: от Донской армии был отрезан 4-й Донской конный корпус генерала Старикова и Кубанская группа генерала Шифнер-Маркевича из корпуса генерала Топоркова, которые имели задание держать фронт от Усть-Лабинской станицы на запад, до Екатеринодара. В силу этого эти части повернулись на юго-восток, чтобы кружным путем двигаться на Туапсе. По этому же направлению к Туапсе двигались — войсковой атаман генерал Букретов со штабом, с Кубанским правительством, с членами Рады, военное училище, Атаманский полк, как конвой атамана, учебные части конницы и пластунов и другие войсковые подразделения.

В станице Хадыжинской, узел дорог перед Гойтхским перевалом, соединились все корпуса и “Правительственный отряд” атамана Букретова. Здесь нас ждал жуткий “сюрприз”... Оказывается — вся Черноморская губерния, от грузинской границы и до самого Геленджика, занята “зелеными”. Наши предполагаемые интендантские базы в Туапсе и Сочи, оказывается, давно были в их руках. Наш путь отхода в Грузию был отрезан. В полках ни фуража для лошадей, ни хлеба для казаков. Обнадеженные словами высших начальников, что “мы идем в Грузию” и что во всех портах, естественно, заготовлены запасы для довольствия войск, весь Черноморский флот в распоряжении Ставки — кто бы мог подумать, что три конных корпуса казачьих войск, с пластунами, артиллерией, десятками тысяч беженцев, попадут в такую западню?!

У полотна железной дороги, перед самым Гойтхским перевалом, лежит боком бронепоезд, весь изрекошетированный пулями. “Что это?” — спрашиваю я генерала Науменко. “А это работа Шкуро и Шифнер-Маркевича. Вся Черноморская губерния занята “зелеными”, и они, со своими полками, очищают от них Туапсинский район для подошедших корпусов”, — ответил он. Здесь только я впервые узнал о “зеленых”, отрезавших нам путь отхода в Грузию. Не буду писать о своем личном удивлении и возмущении. “Перейдя реку — оставь мосты за собою”, — поучал генерал Суворов, а здесь... три конных корпуса отходят “на заблаговременно предусмотренные базы самою Ставкою”, как пишет генерал Науменко в № 14, но базы захвачены противником.

“А Вам, Елисеев, для обеспечения правого фланга Шкуро—Маркевича — с полком немедленно выступить вперед, пройти Гойтхский перевал, повернуть на север, выбить “зеленых” с перевала у Лысой горы, спуститься вниз и занять село Кубанской области Садовое, где и ждать новое распоряжение”, — закончил он.

С полком прошел Гойтхский перевал. К ночи достиг вершины перевала у Лысой горы. Он совершенно безлесый, потому и назван “лысый”. Полк заночевал в снегу. Наутро спустились вниз. Дремучий лес, охвативший дорогу своими широкими ветвями. Полк идет словно в туннеле. Впереди затрещали выстрелы. Две спешенные сотни казаков рассыпались по густым кустарникам между вековых дубов. Идет бой, но противника не видно из-за густоты леса. “Вперед без выстрелов!” — кричу-командую, и с обоими своими помощниками и полковым адъютантом бросились к цепям.

Садовое село занято. В нем никого из жителей. У околицы лежит убитый лицом вниз. Пуля догнала его в спину. Село, как горное, малое. В нем, в скирдочках, душистое полевое зеленое сено. В маленьких амбарчиках на сваях полно кукурузы в кочанах. Казаки быстро нашли белую кубанскую муку, немного печеного хлеба и другое съестное. Захвачен гурт рогатого скота, свыше двадцати голов. Полк обогатился фуражом и продуктами. Сыты казаки и лошади после голодовки, но это стоило дорого полку: убиты 4-й сотни сотник Веприцкий и один казак; убиты наповал, в головы.

Полк сильный — до 700 шашек и 26 пулеметов “максим” на линейках. Мы готовы были с радостью оставаться здесь много дней, как наутро прибыл ординарец с приказанием генерала Науменко: “Шкуро занял Туапсе и расширяет свой плацдарм на север и на юг. Полку немедленно же вернуться назад по тому же пути и расположиться биваком у восточной стороны Гойтхского перевала, при штабе корпуса”.

Генерал Науменко приказал мне, с 1-м Лабинским полком, расположиться у восточного начала Гойтхского перевала через Кавказский хребет, разделяющий Кубанскую область с Черноморской губернией. Здесь узкое ущелье, громоздкие горы и сплошной лес. За отсутствием построек полк расположился в лесу. Моросит мелкий нудный дождь. С неба падают мокрые снежинки. В природе стало холодно.

С утра 14 марта по шоссе, мимо нас, потянулся вверх, на Гойтхский перевал, 4-й Донской конный корпус. Мы вначале с любопытством рассматривали его колонну, идущую “по-три”, еще на неизъезженных крупных донских конях. Крупного роста были и сами казаки, давно не бритые, уставшие и молчаливые. Они идут и идут, совершенно не обращая внимания на нас, видимо погруженные в свои невеселые думы. Уже настало и обеденное время, а колонна безостановочно двигается вперед, и, казалось, ей не будет конца. Это проходил знаменитый Мамантовский корпус, который, в своем прорыве красного фронта, так прославился в 1919 году, имеющий теперь в своих рядах 18 тысяч казаков. И только к вечеру того же дня мимо 1-го Лабинского полка — прошел “хвост” корпуса, растянувшись по шоссе длинною кишкою колонны верст на двадцать пять. И словно для сценария, скоро показалась голова новой конной колонны. То шел уже иной поток всадников — горячих, нервных, в другом одеянии, на иных лошадях. Это шла Черкесская конная дивизия генерала Султан-Келеч-Гирея.

Пропустив мимо себя все части, 2-й Кубанский конный корпус двинулся вслед за ними, став арьергардом всей Кубанской армии и 4-го Донского корпуса. 2-я Кубанская казачья дивизия заняла позиции западнее Гойтхского перевала, у станции Кривянка, а 4-я дивизия — в районе Туапсе. 25 марта 4-я дивизия была вытеснена красными из Туапсе, наступавшими с севера, отрезав путь отхода к морю 2-й дивизии, к Туапсе, до которого было 25 верст. В узком ущелье, и неожиданно, 2-я дивизия была атакована огнем красной пехоты с трех сторон. Без дорог, она бросилась в лесную чащу на юго-запад. К ночи достигла вершины кряжа и, не зная боевой обстановки, заночевала на оголенном от леса плато.

До самого города Сочи 2-й Кубанский корпус генерала Науменко неизменно находился в арьергарде. По сдаче Сочи, со 2-й Кубанской казачьей дивизией я вошел в подчинение командира Пластунского корпуса, генерала Морозова (Николая Аполлоновича). Он был офицером Генерального штаба, по рождению — не казак.

Председательствующий атаман Букретов поставил вопрос: “Ввиду сложившейся обстановки, необходимо выяснить взаимоотношения и обсудить дальнейший образ действий”. Главные вопросы были: 1. Наладить добрые взаимоотношения со Ставкою в Крыму. 2. Короткими ударами на Кубань достать продовольствие для Армии и 3-е. Куда отходить — в Крым, или Грузию? Первый вопрос был решен положительно. Второй — невозможно пробиться в богатые станицы и 3-тий — одиннадцатью голосами решено — отходить в Грузию. Обстановка же была такова, как пишет генерал Науменко: “По невылазной грязи раскисшей дороги шли повозки, наполненные разным беженским хламом, начиная от корзин и чемоданов и кончая кроватями, пружинными матрацами, мебелью, швейными машинами и пр. Вперемешку с войсковыми обозами, везшие фураж и огнестрельные припасы, двигались экипажи с дамами в изящных костюмах, с собачками и кошками. Особенным изобилием дам выделялась какая-то ремонтная комиссия, имевшая до 15 повозок, наполненных дамами и кавалеристами, с массою баулов и чемоданов.

Наряду с казаками, ехали верхом на лошадях сестры милосердия и просто дамы в мужских и женских костюмах. Здесь же плелись табуны донских лошадей, едва передвигавших ноги, и стада калмыцкого бурого скота. Тянулись обозы калмыков с женщинами и детьми с их убогим скарбом. Все шло вперемешку с войсковыми обозами и орудиями.

Солома, кукурузные стволы, соломенные крыши, сухие листья, молодые побеги деревьев, лоза, кора с деревьев — все было съедено. Казаки обшаривали все укромные уголки, извлекая оттуда зерно, семечки, пшеницу, сухие груши, и все это поедалось лошадьми. Лошади, выпущенные на свободу, уныло ходили по улицам города и окрестным горам, отыскивая пищу. Они, с голоду, падали десятками. Дороги Туапсе—Сочи, представляли собою лошадиное кладбище. Конские трупы валялись тысячами”.

Это пишет командир корпуса, генерал Науменко, по высокой должности все же не так близко соприкасавшийся со своими частями. Мы же, командиры полков, коих главная забота была о продовольствии своих частей, видели, знали и страдали, естественно, острее, чем высшие начальники. И несмотря на это, среди казаков ни ропота, ни непослушания своим офицерам не было. Все ведь ушли в горы добровольно! В любой станице на Кубани каждый казак, даже и офицер, утром мог не выехать в строй, когда отходил его полк на юг, к горам, и вернуться назад, в свою станицу.

Сказал, показал жестом на Дрейлинга и сел на стул. Поднялся со стула Дрейлинг, почтительно сделал короткий поклон атаману, оперся пальцами рук на стол и стал читать “условия красного командования”, на которых может быть заключен “мир”. Слушали мы его и не верили своим ушам, насколько это было неожиданно и недопустимо для нас, фронту. Прочитав, Дрейлинг подчеркнул, что для ответа дано 24 часа времени.

Вот условия капитуляции для Кубанской армии: “1. Гарантируется свобода всем сдавшимся, за исключением уголовных преступников, которые будут подлежать суду революционного военного трибунала.

2. Гарантируется свобода всем сдавшимся, искренне раскаявшимся в своем проступке и выразившим желание искупить свою вину перед революцией поступлением в ряды Красной Армии (так написано в тексте с заглавными буквами. — Ф. Е.) и принятием активного участия в борьбе с Польшей, посягнувшей на исконные русские территории.
3. Инициаторам и руководителям восстаний — свобода не гарантируется. Они подлежат или привлечению в трудовые батальоны, или заключению в концентрационные лагеря до конца Гражданской войны, и только в виде особой милости они могут быть допущены в ряды Красной Армии.
4. Все огнестрельное оружие и шашки — подлежат сдаче. Кинжалы могут быть сохранены под честное слово с тем, что они не будут обращены против советской власти и отдельных ее представителей.

5. Содействие возвращению на родину будет оказано, поскольку позволяют разрушенные войной пути.
6. Гарантируется неприкосновенность личности всем, согласно пунктам 1 и 2. Неприкосновенность имущества гарантируется всем, живущим своим трудом, не принадлежащим к классу эксплуататоров.

На ответ дается двенадцать часов, считая срок с момента получения настоящих условий, после чего, при неполучении удовлетворительного ответа, военные действия будут возобновлены с удвоенной энергией. Ни в какие мирные переговоры представители командования тогда вступать не будут. Условия будут считаться нарушенными, если хоть один человек, после получения условий перемирия, будет пропущен в Грузию или уедет в Крым. Командующий 9-й Советской Армией, Василенко. Член военно-революционного совета, Онучин. Передал условия военный комиссар 50-й дивизии, Рабинович”.

Вот этот ультиматум красных прочитал нам полковник Дрейлинг, с которым командиры частей должны были познакомить свои полки. Дальнейшие переговоры нам не были известны, но после 12 часов ночи с 18 на 19 апреля, атаман Букретов получил от советского командования следующие разъяснения: “1. Все лица, которые производили без суда и следствия всякие расстрелы, грабежи и насилия, а также офицерство, состоящее на службе в рядах Красной армии и добровольно перешедшее на сторону войск командования южной России, считаются уголовными преступниками. 2. Всем, добровольно сложившим оружие, гарантируется жизнь и свобода. Разрешается разъехаться по домам всем казакам, гражданским лицам и беженцам. Генералам и офицерам предоставляется полная свобода, кроме привлеченных по пунктам 1 и 2 условий, продиктованных военно-революционным советом 9-й армии 1 мая (18 апреля по старому стилю) сего года. 3. Третий пункт остается без изменений, согласно тех же условий. 4. Кинжалы, серебряные шашки и дедовское холодное оружие остается на руках, при условии круговой поруки, что это оружие не будет обращено против Советской России. 5. Пятый пункт остается без изменений. 6. Все собственные вещи, деньги офицеров и казаков, не подлежат отобранию, кроме приобретенных нелегальным путем. Срок ответа не может быть изменен, согласно условий военно-революционного совета 9-й армии. Срок мирных переговоров кончается 2 мая (19 апреля старого стиля), сего года, в 4 часа 15 минут (утра). К означенному сроку Вам надлежит дать определенный ответ. Подписали: Начальник дивизии Егоров. Военный комиссар дивизии Сутин. 2 мая (19 апреля ст. ст.) 1920 г. 00 часов 40 минут (т. е. 40 минут после полуночи. — Ф. Е.).