Военная быль, 1955 гол, №15

А. Литвинов

Редкому русскому человеку не пришлось испытать в минувшее смутное время и гражданскую войну всевозможных необычайных положений и путешествий, из которых тогда была соткана жизнь. В настоящее время, увы, слишком многих участников событий этих мы не досчитываемся и многое интересное безвозвратно кануло в лету. Просматривая список моих спутников по путешествию на “Моряке”, я вижу, что чуть не половина их пала на поле брани во время гражданской войны. Ряды их несомненно сильно поредели с тех пор. Так исчезают участники событий, а с ними и память о самих событиях. Между тем, в каждом имеются факты, не лишенные интереса для историка пережитой бурной эпохи.

Одним из путешествий в духе своего времени является памятное путешествие парохода “Моряк” из Одессы в Новороссийск, осенью 1918 года. Описание такового я решил сделать, основываясь на данных моего дневника и памяти.

КИЕВ, 20 ОКТЯБРЯ 1918 г. Итак, то, что было решено в принципе, получает, наконец, осуществление — я еду в Добровольческую Армию. В первый раз за все мое 6-месячное пребывание в Киеве я могу, наконец, вздохнуть полной грудью. Довольно этой придуманной украинизации, этих сытых немецких офицеров и солдат и голодных русских... Завтра утром все это будет позади. Но многое и не забудется. Не забудется никогда, что шесть месяцев тому назад я, только что приехавший с фронта в Киев русский офицер, должен был быть посажен в лагерь для военно-пленных в Дарнице, откуда едва успели уйти взятые нами в плен австрийцы и немцы. Если бы не гетманский переворот, так и пришлось бы наверное быть в плену... в Киеве.

ОДЕССА, 24 ОКТЯБРЯ. За эти два дня познакомился со всем составом отряда, в котором состою, чтобы пробраться в Добровольческую Армию. Он немногочисленный. Начальник, два помощника, из коих один я, делопроизводитель, две сестры милосердия и врач. С утра до вечера грузим тюки, так что с трудом лишь раз в город, чтобы пообедать и сделать необходимые покупки. Получил командировочное свидетельство с “заграничной” визой Одесского градоначальника. В Одессе жизнь иная, чем в Киеве. Немцев почти не видно. Квартируют австрийские войска, но они уже не хозяева положения. Проезжая по одной улице, я был свидетелем того, как наш конный полицейский гнал двух австрийских солдат, нанося им удары шашкою плашмя по спине. Порядок поддерживается, главным образом, офицерскими дружинами.

Сегодня после обеда начальник отряда сообщил мне по секрету, что немцы, которым не по вкусу сношения Одессы с Новороссийском и начавшаяся посылка помощи Добровольческой Армии, хотят воспрепятствовать отходу парохода. Возможно, что придется уходить поэтому тайком. Погрузка к вечеру не закончена еще и на половину. Пароход небольшой, но трюмы основательные. Вечером я съездил в город для покупок. К 9 ч. вернулся на пароход и только стал устраиваться на ночь, как на “Моряке” началось движение. Появились какие-то офицеры, которые, запыхавшись, притащили ящики с пулеметами и патронами. Один из них, артиллерийский штабс-капитан, познакомившись со мною, сообщил, что адмиралом Ненюковым получены достоверные сведения о принятом немецким командованием решении не выпускать пароход. Опасаются реквизиции груза и потому адмиралом решено отправить пароход сегодня же ночью, не дожидаясь конца погрузки. На “Моряк” назначена команда из двух десятков отборных офицеров, отправляемых в армию, а как представитель Красного Креста поеду я один. И действительно, начальник отряда, появившийся вскоре, подтвердил мне это и дополнил сообщением, что, за исключением меня, весь отряд Красного Креста выедет из Одессы в Новороссийск на ближайшем пассажирском пароходе “Саратов”. Что же касается “Моряка”, то он должен пойти сначала на Дунай, где заберет артиллерийский груз, оставшийся от нашей старой армии, и отвезет его в Новороссийск. Таким образом, я попаду туда, наверное, позже отряда. В воздухе запахло приключением.

Между тем на пароход прибыл назначенный его комендантом ст. лейт. Туркул и офицеры, которые привезли еще несколько ящиков и тюков с пулеметами, патронами и ручными гранатами. Около полуночи снова появился тот же штабс-капитан, привезший на этот раз знамена полков железной стрелковой дивизии, которою командовал генерал Деникин. Знамена эти, выкраденные из какого-то общественного хранилища, предназначены для передачи Деникину по приезде в Екатеринодар. В полной темноте все на пароходе было приведено в порядок, офицеры разместились частью в кают-компании, частью в особом помещении под нею, имеющем выход непосредственно на палубу. Помещение это обширное и весьма холодное, к тому же обитаемо крысами. Называется оно камбузом и другими именами, каждый скрещивает его по-своему. Наконец, в полной темноте, около 9 ч. утра пароход отошел от мола и вышел на внешний рейд. Стоял довольно густой туман. Простояв короткое время, мы бесшумно двинулись дальше и к рассвету находились уже на линии Большого Фонтана, где нас, по обыкновению, изрядно покачало.

В МОРЕ, 25 ОКТЯБРЯ. Утром все постепенно повылезали из своих нор и собрались в кают-компании. Состав едущих такой: ген. шт. генерал-майор Аппельгрен и затем молодые офицеры всех родов оружия. Компания производит приятное впечатление, особенно генерал. Ему отводят каюту, тоже выходящую в кают-компанию, и в нее помещены на хранение знамена. Почти все офицеры в погонах, один лишь казачий есаул Дутов в штатском платье и широкополой фетровой шляпе. У всех приподнятое настроение и разговоры только и идут о предстоящей боевой работе в Добровольческой армии. Выясняется, что мы зайдем дня на два в Килию, порт на Дунае, ныне румынский, где должны погрузить русские патроны и снаряды, оставшиеся там в неограниченном количестве после войны. Разрешение на это получено уже русским военно-морским представителем в Румынии кап. 2 ранга Драшусовым, который должен нас встретить на месте.

Сегодня утром выяснилось, что вопрос с нашим питанием стоит не вполне благополучно. Ввиду того, что отъезд наш явился для всех полной неожиданностью, ни пассажиры, ни пароходное начальство не имели возможности сделать необходимую закупку продуктов. Обед наш вышел сегодня очень несытным, чтоб не сказать больше. Капитан обещает сделать в Килии необходимые запасы провизии.

С грустью стали мы смотреть на приближающиеся берега румынизированной Бессарабии. Едущие с нами, проведшие минувшую кампанию на Дунае морские офицеры показывают все достопримечательности, которые впрочем немногочисленны: потопленные после революции баржи да разрушенные здания. Берега низменны и пустынны. При входе в реку наш “Моряк” поднял желто-голубой флаг, что немедленно вызвало всеобщее наше возмущение. Однако, капитан, кстати человек милый, объясняет, что в данный момент он не может поднять русский флаг по формальным причинам — “Моряк” приписан к одесскому порту и обязан иметь украинский флаг. К вечеру подходим к Килии и, ввиду наступившей темноты, останавливаемся близ берега, но сходни не спускаем... По рассказам бывавших здесь, Килия маленький грязный городишко, интересного в нем ничего нет, а потому мы жаждем поскорей начать нагрузку да и выбраться из этой “Румынии”. Настроение у всех довольно вялое, да оно и понятно. Полуголодный день, несбившаяся компания и перспектива скучнейшей стоянки в течение ближайших дней. Со мною в каюте устраивается на узком и коротком диванчике есаул Дутов, брат известного Атамана Оренбургского войска. Мой спутник кажется мне интересной личностью. Видимо много повидал и испытал, человек не глуп. Едет на Кавказ с надеждой пробраться дальше к брату в Оренбург. Вид у него самый несчастный. В потрепанном легком костюмчике, гол как сокол, багажа никакого, кажется вплоть до зубной щетки.

КИЛИЯ, 26 ОКТЯБРЯ. С утра на наш пароход явились местные румынские власти, подробно допрашивали нашего капитана и генерала, кто мы такие и для чего приехали. На первый вопрос им ответили прямо, а на второй — что цель наша забрать санитарный груз, пожертвованный Румынской Королевой Добровольческой Армии. Румыны выразили удивление тому, что они никем не предупреждены, и уехали обратно, прося до поры до времени никому, кроме повара, с парохода не сходить. Благовидным предлогом явился у румын вопрос благополучия нашего в санитарном отношении. Решено поэтому на берег никому не сходить, а чтобы убить время, капитан предлагает открыть трюмы и заняться перемещением тюков. Трюмы почти на три четверти пустые, а тюки помещены неправильно, что заставляет пароход слегка крениться. Это все из-за спешного ухода из Одессы. Все послеобеденное время мы работаем в трюмах. Все удивляются, что капитан Драшусов не был в Килии, хотя, в сущности, это вполне естественно — очевидно не успели предупредить.

Хотя визит румынского коменданта и вселил в нас некоторые надежды на скорейшее разрешение нашего дела, однако возникли и некоторые тревоги и опасения. Во-первых, запас угля на “Моряке” был весьма незначительный, совершенно не рассчитанный на длительное путешествие. Между тем, до сих пор пароход стоит под парами, готовый в любой момент продолжать свое путешествие. Скрепя сердце, капитан решил поддерживать отныне огонь под одним только котлом. Он был мрачен и хмур и не верил румынским обещаниям. “Наверное какую-нибудь гадость сделают”, твердил он.

Сгущающиеся над нами тучи не слишком влияют, однако на психику нашу. Компания уже сбилась и не намерена нисколько скучать, особенно под вечер. Дешевое бессарабское вино, поставляемое в неограниченном количестве, помогает заметно разгонять тоску. Обеды и ужины проходят удивительно весело, под музыку и пение. Необычайно интересным спутником оказался есаул Дутов, мастером на экспромты и сыпящим ими во всю. Почти все присутствующие награждены этими экспромтами, распеваемыми на мотив популярного “Гулинджана”. На маленького штабс-капитана В., не в меру распевавшего под влиянием винных паров и при том каким-то замогильным сильным голосом Дутов сочинил:

Капитан... был

Дружные беседы наши затягиваются далеко за полночь и лишь одинокий румынский часовой является свидетелем этого веселья.

КИЛИЯ, 28 ОКТЯБРЯ. Сегодня утром на “Моряк” приехал румынский врач и, допросив меня снова и подробно о целях наших, пожелал осмотреть трюмы. Пришлось открыть их и спуститься вместе с ним. Наудачу были вскрыты несколько тюков с бельем, после чего, проверив документы, врач отбыл с уверениями, что даст самый благоприятный отзыв о нас начальству.

Как все это глупо складывается. Сколько времени теряем мы бессмысленно здесь, вместо того чтобы находиться уже в армии. Визиты румын раздражают всех. С одной стороны, это кажется естественным и понятным, с другой невольно закрадываются мысли, не хотят ли румыны просто вознаграждения себе. Гоню эту мысль прочь. С одной стороны у нас нет денег, с другой — ведь ездят к нам не какие-нибудь мелкие сошки, а комендант и врачебный инспектор.

КИЛИЯ, 1 НОЯБРЯ. За эти дни никаких перемен. Безделье невыносимо тяготеет над весми. От Драшусова никаких вестей. Комендант нашего парохода послал телеграммы в разные стороны с просьбой о помощи, но телеграфа в Килии нет, и депеши приходится посылать по почте. Вероятнее всего их никуда и не отправляют. Все дни мы проводим в бесцельном шатании по пароходу, на котором изучили каждую гайку. В город сходило дважды по два спутника под конвоем часовых. В Килии даже и купить нечего. Капитан парохода объявил, что еще немного, и у него не хватит угля дойти до Новороссийска. Заходить же в Одессу, если выберемся отсюда, на что уже начинаем терять надежду, теперь будет еще более рискованным. Дунай продолжает бесстрастно катить свои мутные волны, и ничто не нарушает однообразия его низменных унылых берегов. Раз в два дня проплывает какая-нибудь баржа или лодченка, и лишь грозный румынский монитор неустанно следит за нами, передвигаясь время от времени вверх и вниз по течению. Невольно является у многих мысль о бегстве, но как и куда бежать. Мы не знаем, что делается не только на белом свете, но и у нас на родине. За все время нашего пребывания на Дунае мы не имели даже газет, не говоря уже о письмах или частных сообщениях. Кроме того, почти все мы в военном одеянии, и из Килии нас никто не выпустит. Тоска все больше и больше овладевает пассажирами. Удивительную выдержку показывает генерал Аппельгрен, который всегда находит всякому сказать подбадривающее слово. Милейший генерал вызывает общее восхищение не только своей выдержкою, но и своей закаленностью. Каждое утро, обнажившись до пояса, он выходит на палубу мыться под помпой и, несмотря на весьма прохладную погоду, особенно по утрам, проделывает это с такою тщательностью и продолжительностью, видимо наслаждаясь, что вызывает бурные восторги не только наши, но и зевак на берегу, недостатка в коих никогда нет.

Хотя по вечерам настроение расходится и веселая атмосфера продолжает царить в нашей кают-компании, однако днем, с чего бы разговоры ни начинались, они неизменно сворачивали на безвыходность положения и бессильная злоба подымается, не находя никакого выхода. Единственным посетителем нашим и как бы живой газетой является местный парикмахер, который, с разрешения коменданта порта, ежедневно является на пароход и сообщает свежие городские убийственно-скучные новости. О том, что делается в Добровольческой Армии или на Западном фронте, он не знает ничего. Этому брадобрею работы всегда достаточно. Один Дутов регулярно берет не меньше 20 минут своим бритьем. Борода у Дутова растет обильно и быстро и щетина такая твердая, что бритва звенит и лишь с громадным трудом делает свое дело. Бритье это, повторяющееся изо дня в день, привлекает обычно всех спутников и является тем поворотным моментом, когда дурное утреннее настроение сменяется хорошим вечерним.

КИЛИЯ, 3 НОЯБРЯ. Сходивший утром с парохода повар сообщил, что нас собираются арестовать и ссадить с “Моряка”. С целью проверки, отчасти чтобы хоть немного проветриться, я послал коменданту просьбу разрешить сойти на берег и пройти к находящемуся в Килии агенту нашего пароходства. В 11 ч. явились на набережную два вооруженных солдата, в сопровождении которых я и прошлепал через весь грязный городишко к агенту. Этот последний, грек, занимающийся своими коммерческими делами, только один раз, в течение нашего пребывания в Килии, пришел на пароход и больше не появлялся. Мне хотелось узнать новости о нашей судьбе, если таковые могли быть известны греку, а также вообще о том, что делается на белом свете. Действительность превзошла ожидания. Агент сразу же сказал, что сегодня ночью комендант порта получил распоряжение конфисковать “Моряк” и груз, посадив всех сопровождающих в тюрьму. Ошеломленный новостью, я вернулся на пароход, на котором сообщение вызвало общее негодование. Что делать с нашими знаменами? Куда скрыться? Фактически не к кому и обратиться за помощью против такого безобразного произвола. Как черная туча нависла над нашими головами перспектива попасть в румынскую тюрьму. Несколько отвлек внимание наше неожиданный приход русского пассажирского парохода “Адмирал Кашерининов”, ставшего ниже нас по течению у пристани, но немедленно тщательно изолированного от нас часовыми. После обеда приехал комендант порта и сообщил, что получил приказание начальства арестовать нас. О причинах этого он говорил довольно туманно. Ген. Аппельгрен коснулся вопроса об уходе нашем без груза или об отъезде на “Кашерининове”, но об этом комендант не хотел и слышать. Единственно, что он пообещал сделать, это послать подтверждение о нашей добропорядочности и с этим вернулся на берег. Провожая его, мы имели возможность узреть, что стража наша увеличена и вместо одного часового их стоит теперь целая цепь.

Но что же Драшусов, невольно задаю я себе вопрос, не может же он провалиться сквозь землю? А может быть и он угодил в заключение? Кто теперь знает, особенно в такой стране, где самое название “румын” является больше профессией, нежели национальностью.

4 НОЯБРЯ 1918 г. Вчера за ужином настроение всех радикально изменилось. Отчего-то все повеселели. Ужин оказался нисколько не траурным, но, наоборот, самым веселым из всех, бывших на пароходе. Дутов сыпал остротами и экспромтами. Перебрал он буквально всех, а про себя самого он пропел так:

Из Одессы шел Моряк

Плавал по Дунаю

Было около семи с половиною вечера, когда отяжелевшие от сытного ужина и беспрерывного хохота мы вышли подышать свежим воздухом на палубу. Вечер был тихий и теплый, Дунай был спокойнее обыкновенного. На излучине реки, в нескольких верстах от нас, появилось небольшое судно, спускавшееся по течению и невольно приковавшее наше внимание. При приближении стало возможным разобрать, что это буксирный пароход, ведущий большую баржу. “Это Драшусов идет” заметил кто-то в шутку, но невольно сердца наши забились. Мы не отрываясь наблюдали за баржей. Все разговоры смолкли, во взоре каждого читалась надежда. При приближении к нам, буксир стал заворачивать вправо, а затем, сделав крутой поворот, взял курс прямо на нас. Сомнений быть больше не могло. В человеке, стоявшем на буксире, узнали Драшусова. Еще не успел буксир ошвартоваться, как Драшусову вкратце объяснили наше положение. Неожиданно появился и комендант порта. Взойдя на “Моряк” Драшусов встретился с ним как со старым знакомым, взял его под руку и горячо разговаривая, повел в сторону. Затем оба они перешли на соседа нашего “Каширининова”. Прошло томительных полчаса. За это время мы уже подробно ознакомились с пришедшей баржой “Анастасия” и с ее содержимым. Снаряды всех калибров и сортов, патроны и прочее заполняли баржу, вселяя безграничную радость в сердца наши

Увеличивая скорость, “Моряк” спускается по Дунаю. Килия разворачивается перед нашими взорами, не возбуждая ничьей симпатии. Наконец она отходит от нас, как дурной сон, и мы полным ходом идем к морю. Но как мы ни устали, никому не было до отдыха. Все толпились на палубе, горячо обмениваясь впечатлениями и воспоминаниями, дружно восхваляя Драшусова и ругая румын. Вот уже и Черное море, встречающее нас своим свинцовым небом и волнами. Неожиданно в кают-компании, за столом, вижу румынского офицера, который оказывается отныне моим спутником по каюте. Он очень воспитанный, симпатичный, отлично говорит по-французски. Я узнал, что он едет с нами до Новороссийска, а оттуда с особой миссией в Петербург...

Путь наш через море прошел удовлетворительно, но, увы, угля не хватило, к счастью был попутный ветер. Поставили паруса. Погода была удовлетворительная, от безделья мы затевали игры, в том числе стрельбу из револьвера в пустые бутылки, брошенные в волны. Капитан очень хмуро смотрел на эту забаву — боялся, что подстрелим одного из многочисленных дельфинов, что у моряков является очень дурной приметой.

НОВОРОССИЙСК, 9 НОЯБРЯ. Рано утром мы подошли к Новороссийскому порту. Печально торчали из воды трубы наших миноносцев, потопленных большевиками в море. Чины Добровольческой Армии были заняты изъятием из их трюмов, под водой, артиллерийских снарядов. Наконец мы подошли к пристани и отшвартовались в непосредственной близости от парохода “Саратов”, на котором находился и мой красно-крестный отряд. Нашему восторгу не было конца. Многие из спутников сразу же отправились в Екатеринодар, а разгрузка “Моряка” началась через какой-нибудь час после его прихода, и вечером уже отошел от нас первый поезд, увозивший ценные снаряды на фронт.

***

Много лет спустя, будучи в 1933 году в Брюсселе, я узнал, что там проживает наш бывший военно-морской агент в Румынии капитан 2 ранга Драшусов. Я счел своим долгом зайти к нему, чтобы вспомнить описанный эпизод и узнать кой-какие подробности. Милейший Драшусов ничего не забыл, ни имен, ни даже денежных сумм, кои ему пришлось выложить румынам.

Действовал он совместно с одним другом России б. морским агентом Франции в Петербурге, капитаном 1 ранга маркизом де Беллуа, состоявшим в описываемое время начальником французской военной миссии в Румынии.

Барака “Анастасия”, или вернее ее содержание, хотя и принадлежавшее бесспорно России, была куплена в Галаце у каких-то темных посредников за 70.000 лей. Драшусову пришлось сфабриковать фальшивые документы, в чем принимал деятельное участие румынский лейтенант, оказавшийся моим спутником и, сверх того, один румынский жандармский вахмистр мастерски испортил телефон между Килией и Белградом (80 верст), где находился свирепый румынский военный начальник ген. Чехоцкий, приказавший посадить нас в тюрьму и схватить груз с “Моряка”. Однако, капитан над портом Килия, описанный выше полный, красивый, веселый офицер Н. и начальник гарнизона в Килии майор Б., оба находились полностью на стороне Драшусова и, надо отдать им справедливость, сделали все, чтобы нам помочь, хотя и небескорыстно.

Как ни ничтожен, быть может, был людской, артиллерийский и санитарный груз, привезенный “Моряком” в Добровольческую Армию в начале ее героического существования, он несомненно сыграл свою роль в тот момент, когда, завоевав Северный Кавказ, армия выходила на широкую российскую дорогу. То была ее весна.