Ф. Мейбом26

ТЕРНИСТЫЙ ПУТЬ27

Наступил 1918 год. Город задыхался от зверств и ужасов Чека (чрезвычайной комиссии). Сотнями расстреливались невинные русские люди без суда и следствия и только потому, что они принадлежали к интеллигенции. Профессора, доктора, инженеры и т. п., то есть люди, не имевшие на руках мозолей, считались буржуями и гидрой контрреволюции. Пойманных офицеров расстреливали на месте. За что? Одному Господу Богу известно.

В Казань приехал главнокомандующий Красной армией, в прошлом капитан Муравьев. Он издал приказ, требовавший немедленной регистрации всех офицеров. За невыполнение такового — расстрел.

Я видел позорную картину, когда на протяжении 2—3 кварталов тянулась линия офицеров, ожидавших своей очереди быть зарегистрированными. На крышах домов вокруг стояли пулеметы, наведенные на господ офицеров. Они имели такой жалкий вид, и мне казалось — закричи Муравьев: “Становись на колени!” — они бы встали. Таких господ офицеров мы называли “шкурниками”. Им было наплевать на все и всех, лишь бы спасти свою собственную шкуру. Им не дорога была честь, а также и Родина.

Другая же часть офицерства осталась верной своему долгу, на регистрацию не пошла, а предпочла уйти в подполье, а также и в Жигулевские леса, в надежде, что скоро настанет время, и мы сумеем поднять наш русский народ и совместно с ним уничтожим этого изверга. У этих офицеров был один лозунг — борьба против большевиков. Создавались различные тайные организации, но все они быстро разоблачались, так как не было опыта в конспирации, да зачастую офицеры из первой группы — шкурники — продавали своих же братьев офицеров за какую-либо мзду.

Наконец, образовалась тайная офицерская организация, возглавленная генералом Поповым28 (отец полковника Попова Бориса Ивановича29, председателя Общества Ветеранов в Сан-Франциско). Наладили связь с Москвой и некоторыми городами на Волге. Это была уже вторая тайная организация, в которой я принимал активное участие. Мы думали, что мы на правильном пути, и надеялись, что нам удастся развернуть нашу работу как следует. К сожалению, получилось не так. генерал Попов был арестован и отправлен в Москву на суд, где и был расстрелян. Начались аресты и расстрелы на месте. Чека нашла списки членов организации при обыске квартиры генерала Попова. (Совершенно непонятно, как можно было хранить списки членов тайной организации на квартире возглавляющего эту организацию!)

Через несколько дней после этого инцидента брат30 вернулся домой очень взволнованный и сказал мне, что идут повальные обыски и аресты офицеров и что лучше всего для меня в спешном порядке покинуть Казань. Я немедля пошел к моему другу гвардии капитану Пете Лескову, члену нашей пятерки. Он жил всего в двух кварталах от моего брата, но время было опасное, и не хотелось попасться в лапы “товарищей” раньше времени. Придя к нему, звоню; вижу — занавес немного приоткрылся, кто-то посмотрел, затем рывком открылась дверь. Петя тоже ожидал “гостей”. Я объяснил ему, в чем дело, и мы решили связаться с нашим общим другом Сережей Якунавским — подполковником. Петя, оставив меня одного в своей квартире, пошел за Сережей, а я, как неприкаянный, стал бегать от одного окна к другому в ожидании его возвращения. Петя быстро вернулся в сопровождении Сережи. В Казани мы не могли оставаться, так как, рано или поздно, по списку, найденному на квартире генерала Попова, нас найдут. Мы трое были холостяками, не боялись за наших родных, которые могли пострадать из-за нас.

В конце концов после размышлений все согласились со мной. Я предложил, что поговорю с братом: он губернский агроном, следовательно, имеет много связей с хорошими людьми в близлежащих деревнях и, наверное, найдет местечко для нас переждать создавшееся положение. Позвонив Георгию, я просил его прийти в Дворянское собрание (в данный момент оно именовалось народным собранием). Около этого здания всегда была большая толпа народа, поэтому мы могли быть незамеченными. Петя и Сережа имели наганы, мой же остался в шинели в теплушке, когда я сбежал, спасаясь от “товарищей”. Петя предложил Мне свой наган, так как он имел автомат — бельгийский браунинг — и ручную гранату. Добрались мы до собрания благополучно. Народу была уйма, и мы стали пробираться к назначенному мною месту встречи с братом. Когда мы подошли туда, брат уже ожидал нас, он сказал нам, что хочет, чтобы мы с наступлением темноты пришли к рыбачьему поселку, недалеко от Казани, расположенному на берегу Волги. Я хорошо помнил этот поселок, так как много раз ловил там с братом больших жирных щук. Мы решили сразу же направиться туда, не заходя домой.

Закоулками, переулками мы покинули Казань, а затем лесною тропой добрались почти до самого места свидания. Там была небольшая пристань и маленькая сторожка, которая обычно служила рыболовам укрытием от дождя.

Теперь дело только за братом. С наступлением темноты явился брат с каким-то мужичком. Назвал он его Михеич и сказал, что он лесник в Жигулевских горах и большой его друг. Я попрощался с братом, поблагодарил его за все, мы расцеловались, мои друзья также попрощались с ним. Михеич приказал нам залезать в лодку, мы оттолкнулись от берега и поплыли навстречу неизвестности... Мое сердце сжалось от страха за брата, мамочку. Что, если Чека узнает, что брат помог мне и моим друзьям сбежать? Когда или, может быть, никогда мы уже не встретимся? Все от Господа Бога, все от Него, вся наша судьба!

Михеич сидел за рулем, а мы по очереди гребли изо всех наших сил. Лодка была небольшая, поэтому, приняв на борт нас четверых, сидела очень глубоко. Ночь была темная, но, на наше счастье, Волга была спокойная. Плыли мы долго, почти до самого утра. Михеич за всю дорогу не проронил ни слова. Наконец показались очертания Жигулевских гор, и Михеич направил лодку к берегу.

Ну, вылезайте, чать голодны вы и холодны. Скоро согреемся и подхарчимся, чем Бог послал. Идите за мной, да не отставайте, тропа узкая, горная.

Мне казалось, что нет конца этой проклятой тропе, но наконец она стала спускаться вниз, стало легче идти, и вскорости Михеич сказал:

Вот за этим бугром и моя хата.

Мы с трудом добрели до хаты. Она представляла из себя одну комнату с печкой. Михеич зажег керосиновую лампу, растопил печку. При свете лампы мы увидели в углу несколько икон с лампадкой под нами; на стене портрет Государя. Все это мне показалось таким чудесным,

как в сказке.

На столе появился самогон, который Михеич гнал сам, сушеная вобла, которую, прежде чем кушать, нужно хорошо побить обо что-либо твердое, чудный утиный суп и, конечно, черный хлеб. С дороги мы наелись изрядно, даже пришлось распустить пояса. утолив голод, начали разговаривать. Мы были удивлены философствованием Михеича, который начал:

— Я знаю Георгия Федоровича давно, хороший он человек, ваш брат, люблю его и уважаю, поэтому и согласился увезти вас от беды подальше. Я знаю, от кого вы ищете спасения. Эх, вы, молодежь, ведь народ сошел с ума... прет, сам не знает куда, разрушая все на своем пути, и, конечно, сметут и вас, и ваших сторонников, как песчинки...

Он замолчал, молчали и мы. Затем, прервав молчание, он продолжал:

— То, что я вам сейчас сказал, это не значит, что мы не должны противиться этой народной чуме, мы обязаны, и это наш тяжелый долг — бороться с этой чумой, хотя в конечном итоге мы будем сметены и погибнем. Ну, да довольно говорить, давайте ложиться спать — утро вечера мудренее.

Мы все улеглись, и через пару минут раздался тяжелый храп уставших людей. Я же, как ни старался, не мог уснуть. Тяжелые мысли тревожили меня и разгоняли сон. Что же мы должны делать? Нельзя же сидеть тут и ничего не делать, ждать, что откуда-то придут спасители, в то же время зная, что наших братьев офицеров ловят и расстреливают сотнями! С этими мыслями и я погрузился в тяжелый сон. Когда мы проснулись, то Михеича рке не было в хате. Он оставил записку, что поехал в Казань, повидает брата и вернется поздно ночью.

Я рассказал моим друзьям о моих ночных думах. Они согласились со мной, что нельзя сидеть у моря и ждать погоды. Решили, что по возвращении Михеича вернемся в Казань, там все же мы сможем сколотить хотя небольшую группу офицеров и как-то будем бороться против этой чумы.

Как много значит молодость, ее бурные порывы и дерзания! Да, мы были молоды и совсем не думали и не предполагали, сколько еще всяких испытаний готовит нам наша судьба.

Прав был Михеич, когда сказал, что народ очумел, но мы, молодежь, так разгорячились — хоть сейчас в бой! Мы сидели и мечтали, надеялись, что не всех же офицеров арестовали и мы сможем связаться с ними и начать борьбу. Мои друзья готовы были, не ожидая Михеича, ринуться в путь, но я им доказал, что он как бы пошел в разведку и мы Должны дождаться его. Прошел день, настала ночь, Михеича нет. Наступил день и опять ушел, наступал вечер, Михеича не было. Мы решили, что что-то случилось и нам небезопасно оставаться в хате. Меня мучила мысль, что Михеич хотел повидать и брата. Неужели и с братом что-то случилось?

Мы перекочевали из хаты на лесной бугорок, с которого нам видна была тропинка, ведущая к хате, и залегли там. С наступлением темноты тучи комаров атаковали нас; они напоминали нам большевиков, которые также хотели испить нашей кровушки. Папиросы вышли, последнюю мы курили все вместе. Дым прекратился, атаки комаров усилились, разжечь же костер нельзя, можно этим выдать себя. Наконец и луна скрылась за тучами, и мы еле могли видеть очертания хаты. Значит — сиди, жди и наблюдай. Если появится огонек в окне, тогда можно проверить, кто там, так как пуганая ворона куста боится, а в особенности в такое неспокойное время. Предосторожность никогда не мешает. Комары же делали свое дело, и мы из-за этого еще больше нервничали.

Вдруг появился свет в окне хаты, и я вызвался пойти на разведку, но мои друзья запротестовали. Пошли все вместе. Решили обойти хату с трех сторон. Осторожно приблизились к хате, и я заглянул внутрь. Лампа была прикручена, освещение скверное, но все же я увидел Михеича, связанного, сидящего на полу с разбитым лицом, а вокруг стола толпились “товарищи”, уничтожая самогон.

Я подал сигнал моим друзьям, и мы отошли на исходное положение, чтобы обсудить, как быть. Михеича нужно выручать. Я решаю еще раз проверить и узнать точно, сколько бандитов в хате. Добравшись опять с предосторожностями до хаты, мы увидели, что их пятеро и они уже хорошо выпили. Мы решили немного повременить, дать им возможность опьянеть сильнее, а тогда атаковать их. Решили атаковать их с двух сторон, двое с фронта, один сзади (сзади тоже была дверь). Мы отлично понимали, что ни один из них не должен уйти из хаты живым и огонь наших наганов должен быть точным и смертельным.

В хате продолжалось пиршество. Мы осторожно подошли вплотную к хате, рывком распахнули дверь и открыли огонь. Крики, стоны раненых, дым, кто-то падает; один пытался выскочить в заднюю дверь, но его уложил выстрелом Петя. Они по небрежности, когда начали пьянствовать, поставили свои винтовки на противоположной стороне стола, а кобуры наганов были застегнуты, и наше внезапное нападение увенчалось полным успехом.

Тела убитых выкинули через заднюю дверь наружу и бросились к Михеичу. Пыл короткого боя прошел, и мы пришли в себя. Михеич горько плакал и благодарил нас за чудное спасение. У него, бедняги, изверги вырвали ногти на левой руке и отрезали часть правого уха. Это были обычные методы пытки жертв “товарищами”. Вид Михеича был ужаснейший. Мы нашли на убитых санитарные пакеты, перевязали Михеича, употребив его же самогон как дезинфектор, и уложили его отдыхать.

У убитых были вещевые мешки, и каждый из них имел наган, также были и гранаты. У нас патроны почти кончились. У Пети с его браунингом их уже не было, поэтому мы, найдя в вещевых мешках изрядный запас патронов как к наганам, так и к винтовкам, были очень обрадованы. Это были наши первые трофеи.

Мы понимали, что оставаться здесь в лесной сторожке долго нельзя, гости могут пожаловать опять. Но куда же идти? Без Михеича мы уйти не могли, нельзя оставлять человека в беде, тем более что он нас тоже уже выручил. Да, по-честному говоря, без Михеича мы не нашли бы нужного направления. Решили лечь отдохнуть, оставив одного дежурить снаружи хаты, чтобы нежданные гости не нагрянули невзначай. Утро вечера мудренее, проснется Михеич, обсудим наше положение и решим, что делать.

Спали мы очень тревожно и настороженно. При малейшем шорохе вскакивали и прислушивались. Единственной нашей радостью было то, что мы пополнили наше вооружение. Теперь каждый из нас был вооружен не одним, а двумя наганами, и мы имели достаточно патронов, также имели две винтовки и пять гранат. Мы считали себя уже небольшой боевой группой, готовой дать отпор любой красной банде.

Михеич проснулся рано и застонал. Мы подошли к нему, он опять поблагодарил нас за спасение и сказал нам:

Молодцы же вы, так быстро разделались с этими бандитами! — И он снова заплакал.

Мы стояли смущенные, затем заговорили сразу:

Михеич! Во-первых, что делать с большевистскими трупами? Второе — куда нам отсюда податься?

Он подумал с секунду и сказал:

Трупы оттащите от хаты, бросьте в овраг в кусты. Как только мы отсюда уйдем, волки сделают что нужно — собаке собачья смерть!

Мы помогли Михеичу одеться, перевязали раны и опять спрашиваем, куда же мы пойдем. Он как-то сразу повеселел и успокоил нас, говоря, что он знает пещеру еще со времен Стеньки Разина и ходил туда охотиться на медведя.

Забрав все, что могли, из продуктов, мы двинулись в путь. Михеич был слаб, поэтому мы по очереди поддерживали его. Шли долго по горной тропе, извивавшейся вокруг горы. Наконец вышли на полянку, но вместо хорошей тропы пришлось продираться через кусты, затем снова полянка, тропа идет в трех разных направлениях. Михеич уверенно показывает на правую тропу, говорит: “Еще немного, и мы будем у пещеры” — и указывает на гору, где виднеется какая-то яма. Михеич сказал, что прежде, чем идти дальше, нам нужно отдохнуть, а затем осторожно подойти к пещере. Нам же издали эта пещера казалась просто какой-то ямой. Спрашиваем: “Почему осторожно?”. Михеич рассказал нам, что в прошлом году дождь загнал его в пещеру. Он лег у самого входа в нее и заснул. Когда проснулся, то увидел огромного медведя, идущего прямо на него. “Мы, видно, проснулись с Мишкой в одно время, ну, я, конечно, дал тягу”. Мы весело рассмеялись. Спустились в яму, затем по заросшей тропинке, как по туннелю, начали подниматься в гору и пришли в огромную пещеру. Вид из пещеры был изумительный, но, к сожалению, был только один вход. Вот это действительно неприступная крепость, с такой позиции можно с уверенностью сказать, что удержать батальон чекистов проще, чем плюнуть.

Солнце село, и наступил темный вечер, стало сыро и холодно. Развели костер в глубине пещеры, выпили самогону и съели все, что у нас было. Стало как-то уютно и на душе веселее и спокойнее. Обращаюсь к Михеичу:

Ну, Михеич, расскажи нам теперь, как ты попал в руки красных и видел ли ты моего брата?

Да, Федорович, видел твоего брата, слава Богу, жив и здоров, но не знаю, что было после того, как меня захватили. Он просил тебя и твоих друзей сидеть и сохранить себя для скорой боевой работы. Также я узнал, что красные очень беспокоятся — началось партизанское Белое движение. Отряды белых партизан налетают на главные пункты красных, уничтожают их и снова исчезают. Особенно славится отряд бывшего сельского учителя Ватягина, в военное время он был поручиком. Красные говорят, что он дьявол, то появится тут, то там, то на правом берегу Волги, то на левом, боя не принимает, а наскочит, перебьет “товарищей” и исчезнет. О вашем брате и семье ничего больше сказать не могу. Красные зацапали меня, когда я садился в лодку, что бы ехать обратно к вам. Тут-то они и начали мучить меня — вези нас туда, куда ты отвез корниловцев. Замучили так, что уже больше не было терпежу, и я им сказал: “Везите меня, изверги, я покажу вам дорогу, но их там нет, а куда они ушли, не знаю”. Они настаивали на своем, я им доказывал, что лодка мала, шесть человек не поднимет. Они же твердили свое. Я же молился Богу за вас, чтобы вы поняли, что раз я опаздываю, то что-то неладное. Слава Богу, когда мы стали подходить к хате и я увидел, что в ней нет света, подумал: поняли мое отсутствие правильно... Ну и молодцы же вы, предвидели все, и храбры тоже. Думал, когда вы ворвались в хату, что краснюки убьют меня, но они и рта не успели открыть.

Затем Михеич сказал нам, что у него есть большой друг рыбак-волжанин и что он пойдет к нему, все разузнает и достанет продуктов, а вы, мол, сидите тут и ждите меня. Мы запротестовали. Он же очень разумно заявил, что одного из нас он может взять с собой, но не более, так как, когда идет большая группа, легче попасть впросак. Мы все изъявили желание сопровождать его, но пришлось бросить жребий. Он достался мне.

Утром Михеич повел нас к горному ручью, мы умылись, напились чудесной холодной водицы, но, к сожалению, набрать воды, чтобы вскипятить чай, было не во что. Впопыхах покидая хату, мы не захватили с собой ни кастрюли, ни чайника. Михеич успокоил нас, сказав, что он займет у рыбака-друга и чайник, и кастрюлю, чтобы можно было варить и чай, и суп.

Попрощавшись с моими друзьями, мы с Михеичем отправились в дорогу. Путь был недалек, 3—4 версты. Пройдя это расстояние, я увидел красивый дом, огороженный белой изгородью; справа от него паслись корова и лошадь. Вид на Волгу был изумительный, также вдали были видны силуэты больших зданий города Казани. При виде последних у меня больно сжалось сердце в тревоге за мамочку, брата и его семью. Что с ними, живы ли? Что там теперь творится? Тут я пожалел, что мы прикончили всех бандитов. Ведь, оставив одного, мы могли бы получить от него много ценных и нужных сведений — хотя бы кто предал Михеича, а значит, и моего брата. К сожалению, после драки кулаками не машут!

Еще немного, и мы подошли довольно близко к дому. Михеич оставил меня и пошел один. Как только он подошел к дому, дверь открылась, и я мог видеть рослого мужчину (мы их обыкновенно называли богатырями) с большой бородой и красивыми усами. Увидя Михеича, он обнял его и увел в дом. Через несколько минут Михеич вышел и сделал мне знак идти к нему. Я познакомился с милейшим человеком — Василием Ивановичем (все его называли Васятка); по профессии он рыбак, но помимо этого он имел пасеку и хорошо зарабатывал продажей меда. Через некоторое время появилась его супруга и молодая, очень красивая дочка, а за ними и неизменный 'самовар и еда. Начались Разговоры. Хозяин только что вернулся из Казани и говорит, что в го-Роде очень неспокойно, большевики ждут восстания и носятся по го-Роду, как угорелые, что Казань бурлит, как кипяток в котле. Ходят слухи, что генерал Корнилов и генерал Алексеев подняли восстание на юге. В Ярославле уже было восстание, но оно было жестоко подавлено. Возглавлял его какой-то полковник Перхуров31. Я подумал про себя, что это имя для меня очень хорошо знакомо — это мой спаситель, и я молил Бога, чтобы он вышел из беды целым и невредимым. В районе Казани тоже неспокойно, партизанские отряды бьют “товарищей”, взрывают мосты, портят железную дорогу и исчезают, а “товарищи” никак не могут их поймать. Говорят, что какой-то Генерального штаба капитан Каппель ведет бой под Симбирском со своим довольно большим отрядом добровольцев, и думают, что Симбирск вскоре будет ими занят. Я слушал и глотал каждое его слово. Когда он умолк, я не выдержал и спросил его, откуда у него такие подробные сведения. Он улыбнулся и сказал: “Я живу здесь 36 лет, и за эти годы я сумел приобрести хороших друзей”.

Эти новости ободрили меня, и мне хотелось как можно быстрее туда, в бой. Но как и где соединиться с нашими повстанцами? Скорее к моим друзьям, сообщить им хорошие новости. Васятка пообещал, что на днях сообщит нам более подробные новости, а пока снабдил нас провизией и котелком для варки чая. Мы поблагодарили гостеприимных хозяев и направились назад в свое логово. Васятка также снабдил Михеича перевязочным материалом, говоря: “Вот уж кровопийцы, вот проклятые... но погодите, придет время, мы с вами рассчитаемся! А у тебя, Михеич, все это заживет, только злоба на них останется”. Мне было приятно слышать такие слова от простого мужика-рыболова. Васятка обещал доставить к нам сам новости, чтобы нам не выходить напрасно из нашего логова.

Поздно вечером мы возвратились в наше убежище. Устал я ужасно, но настроение было такое, что хотелось плясать. Долго разговаривали мы, все строили планы, хотелось поскорее в бой, наши мечты становились реальностью. Закипятили воду, бросили в нее немного чаю; сахару не было, но это не беда — и без сахара хорошо! Заснули поздно, улегшись вокруг Михеича, он для нас стал вместо отца. Это был человек особых качеств. Он глубоко религиозен, с большой, простой мужицкой смекалкой и с большим житейским опытом. Обычно то, что он нам предлагает, принимается безоговорочно, все его распоряжения выполняются быстро, по-военному, без вопросов: “Почему? отчего?” Теперь он наш заправила — атаман.

Прошло уже несколько дней, а о Васятке ни слуху ни духу. Михеич успокаивает нас, говоря, что Васятка не пропадет и скоро придет. Наверное, он хочет наладить для нас связь, поэтому его так долго и нет. Не помню, но, кажется, прошло более недели, а Васятки все нет и нет. Мы порывались пойти к нему сами, на что Михеич резонно сказал:

Нет, если он не придет, значит, его зацапали и у него в доме вам делать нечего. Нашу пещеру никто, кроме меня и Васятки, не знает, имейте терпение! С вашим пылом и горячкой вы ничего не сделаете, только ни за что ни про что сложите свои буйные головы. Время придет, и мы найдем выход.

Ночами спали под охраной одного из нас. Михеич выучил нас кричать по-совиному, и тот, кто дежурил снаружи пещеры, при малейшем подозрительном шуме кричал совой.

В одну из ночей, когда дежурил Сережа, вдруг раздался совиный крик. Мы вскочили, схватились за наганы и гранаты и стали прислушиваться. К нашей радости, мы услышали спокойный разговор Сережи и... Васятки. Через минуту они оба вошли в пещеру. Мы подбросили хворосту в почти затухший костер. Васятка, войдя, перекрестился и приветствовал всех, Сережа — хорошо сложенный, высокий молодой человек — рядом с Васяткой казался карликом, поскольку, как я говорил ранее, это был наш русский богатырь. Он положил принесенное на пол, мы уселись вокруг костра, и он начал распаковывать припасы. Чего только там не было! Консервы (где он их раздобыл? Но пословица говорит: дареному коню в зубы не глядят!), зажаренные утки, буханки черного хлеба, сушеная вобла и т. д., и в конце концов он извлек из мешка четыре бутылки водки — красной головки. Взял одну бутылку, покрутил ее немного, ударил ладонью в донышко, и пробка вылетела, как пуля. Встал, разлил водку по кружкам и сказал:

Ну, будет, все мы живы и здоровы, благодаря Господу Богу. За ваше здоровье, а особенно за здоровье Михеича.

Мы с удовольствием проглотили наш дивный русский напиток — водку — и принялись закусывать. Он степенно уселся и начал свой рассказ.

Все мои новости из самых верных источников. Восстание против большевиков разрастается. Генерал Корнилов разбил Красную армию на юге, и большевики кричат: “Корниловцы посягают на завоевания революции!” и т. д. Это на юге. У нас же тут говорят, что вот-вот начнется восстание, но что-то пока ничего не видно. Вчера узнал, что капитан Каппель взял Симбирск и, по слухам, двигается на Казань пароходами с баржами, на которых установлены пушки, а другой, полковник Степанов, двигается по берегу с пехотой и конницей, так что вот-вот все взорвется. Слышал я также и далекую пушечную стрельбу, по-видимому, где-то идет бой. Вот и все, что я вам могу сообщить из военных новостей. А теперь, Федор Федорович, могу тебе сообщить хорошую для тебя новость. Твой брат жив и находится на прежнем месте вместе с семьей. Он был арестован, но его выпустили по просьбе его друга по' университету, занявшего пост главного комиссара по агрономии у красных. Я видел твоего брата и сообщил ему, что вы все живы и здоровы. Он просил передать вам, чтобы вы пока сидели спокойно и не рвались в бой преждевременно.

Долго еще мы сидели и разговаривали, и разговор все время был о борьбе против красных. Уговорили Васятку остаться ночевать, так как днем идти лучше, чем ночью.

Через пару дней мы уже ясно могли слышать артиллерийскую стрельбу, значит, капитан Каппель с боями идет на Казань! Сидеть в этой дыре больше невозможно. Нужно пробираться в Казань. Михеич только головой качал, но он знал, что никакая сила не сможет удержать нас от этого шага. В эту же ночь мы решили перейти на другую сторону Волги. Михеич заявил, что он идет с нами, и все наши уговоры и доводы не привели ни к чему, он с улыбкой сказал:

— Ну, куда же вы годны без меня с вашей горячкой, переловят и передавят вас, как цыплят, и только — ведь надо дорогу знать, надо лодку достать. Лодку я могу достать у Васятки. Кроме того, я имею еще одного хорошего приятеля-рыбака на той стороне, у него-то мы и сможем остановиться. Осмотримся, затем подадимся в город, но не все сразу, а поодиночке. Там я тоже имею друга, он нас скроет до поры до времени.

Мы не могли ничего возразить этому разумному, смекалистому человеку.

Наступила ночь, Михеич пошел первым к Васятке, а мы, собрав все, что у нас было съестного, а также наши наганы, патроны и гранаты (винтовки мы отнесли в глубину пещеры и оставили там), последовали за Михеичем. Так как я знал дорогу к Васятке, то шел головным. Когда мы подошли почти к дому Васятки, Михеич уже ждал нас с лодкой. Мы благополучно переправились через Волгу. Высадились, как нам показалось, на каком-то островке, лодку вытащили на берег и спрятали в кустах. Михеич пошел на разведку к своему другу, а мы остались “кормить комаров”. Ох и много же их, проклятущих! Михеич вернулся, и мы пошли к его другу-рыбаку, по имени Николай. Встретились, поздоровались. С первого взгляда он мне не понравился. Узкие, бегающие глаза, рябой, голос какой-то хриплый, неприятный. Мы быстро закусили, выпили по чарке водки и легли спать. Рыбачья хата Николая была меньше, чем у Михеича, но отличалась тем, что была очень грязной, в то время как у Михеича все было на своих местах и была идеальная чистота. Двоим из нас пришлось спать на кровати, а мне, по жребию, пришлось лечь на полу. Михеич же после того, как мы закусили, сразу пошел в город, чтобы узнать, можно ли нам туда пробраться незамеченными. Николай сказал, что он пойдет спать на сеновал, как обычно. Мы, как только улеглись, сразу заснули. Вскорости меня разбудили комары, и, как я ни старался укрыться, через секунду они находили где-то дырочку и опять начиналось их дурацкое жужжание, затем укус. Не вытерпев, я встал и решил пойти к Николаю на сеновал. Поднявшись туда, я не нашел Николая, он исчез. Не застав его, я заподозрил нехорошее. Немедля вернулся в хату и разбудил моих друзей, сказав им, что наш хозяин исчез и у меня какое-то предчувствие чего-то нехорошего: мне кажется, что он предаст нас.

Мы вышли на двор, забрав с собой все наше оружие, но, к сожалению, мы запоздали на несколько минут, так как прямо на нас бежали 5—б человек с криком: “Вот они — белобандиты, лови их, бей их!” Недалеко от хаты был лес, я крикнул друзьям: “Бегите к лесу и ждите меня там!” — а сам нырнул в стог сена, стоявший почти у самой хаты, и залег там. Уже начинал брезжить рассвет, поэтому, лежа на земле, я ясно видел силуэты бегущих, орущих, стреляющих на ходу бандитов. Я выжидал, когда они подбегут ближе и будут больше в куче, и держал наготове гранату. Когда они были довольно близко от меня, я с силой бросил гранату и опрометью побежал вслед за моими друзьями. Граната сделала свое дело. Преследование прекратилось, оставшиеся в живых бежали в противоположном направлении, очевидно за помощью. Мы вошли в густой лес и стали забираться дальше в чащу, дабы не так легко было напасть на наши следы. Мы шли довольно долго. Выйдя на небольшую полянку, решили отдохнуть и обсудить создавшееся положение. Первая наша мысль была о Михеиче. Как сообщить ему, что произошло? Также мы не могли понять, кто был Николай и его “приятели”, ведь Михеич знал его как хорошего человека.

Неожиданно с противоположной стороны поляны показались какие-то фигуры. Они направлялись в нашу сторону, но, благодаря тому что мы полулежали на земле, они нас еще не заметили. Оказалось, впереди всех шел Николай с винтовкой наперевес; мы больше узнали его по голосу, так как расстояние не позволяло точно видеть его лицо, причем он все время оборачивался и, ругаясь, подгонял отстающих. Теперь их было не 5—6, а сколько точно, мы не могли определить, но большая группа. Мы решили тихо отойти глубже в лес, не принимая боя, но Сережа не выдержал, узнав Николая. Он дважды выстрелил в него из нагана, и тот, как-то подпрыгнув, как бы стараясь ухватиться за куст, свалился на землю. Пули засвистали в нашем направлении. Я бросил гранату в наших преследователей, и мы побежали. Увы, и впереди нас мы услышали громкие разговоры. Пропали, мы окружены, но будем драться до последней пули, вернее, последняя пуля для себя, но живыми сдаваться не будем. Вдруг совсем близко кто-то закричал: “Если большевики, бросайте оружие, руки вверх! Если наши, бегите к нам!” Мы как оголтелые закричали: “Свои, свои...” — и побежали на голос. Кто они, эти свои? Не все ли равно, лишь бы не большевики! Подбежали к груде сваленных деревьев. Тот же голос скомандовал: “Ложись и не поднимай головы, поднимешься — убьем”. Мы залегли, нас стало охватывать беспокойство. Свои, а лица своего не показывают! На всякий случай вытягиваю осторожно гранату. Мы видели, как через поваленные деревья кто-то перепрыгивает и все бегут в том направлении, откуда мы прибежали. Поднять головы боимся, чувствуем, что около нас есть охрана. Через некоторое время вдали раздалось “Ура!” — и все стихло. Один из наших охранников приказал: встать! Мы поднялись... на нас серьезно смотрел мальчик лет 15—16. Увидев его, мы еле сдерживали смех: взрослых, да еще и офицеров, мальчонка заставил лежать!! Он подошел к нам и очень вежливо извинился за такой грубый прием, но они не могли иначе поступить.

— Вы офицеры, в каких чинах?

Мы сказали, что поручик, капитан и подполковник.

Это хорошо, наш отряд увеличится на трех человек.

Мальчик сказал, что он кадет Симбирского корпуса, а командир — Георгий Кузьмич Ватягин. Мы слышали от Михеича о грозе большевиков поручике Ватягине. Мальчик сказал, что командир вернется лишь тогда, когда последний из преследовавшей нас группы будет убит. Мы спросили мальчика, кто же они такие. Он с гордостью ответил:

— Мы члены повстанческого отряда поручика Ватягина и уже недели четыре бьем красных. На этих днях пойдем брать Казань, как только Каппель подойдет ближе к городу.

Сколько же вас в отряде?

Мальчонок, почесав затылок, смущенно ответил:

Если сегодня никого не убьют, человек тридцать.

Мы ему возразили, что с таким количеством в строю принять открытый бой с красными, которых в пятьдесят, а то и более раз больше... Мальчонка перебил нас, заявив, что они долго следили за карательным отрядом красных, которых было более ста человек, и командир перехитрил их. Напал на них ночью, и их так расчистили, что ни один не ушел живым. Забрали у них все оружие и даже два пулемета, но “максимы” такие тяжелые, что командир приказал испортить их и бросить в озеро. “Ведь мы ни одного дня не стоим на месте. Наш командир водит нас с места на место, он эту местность знает как свои пять пальцев, и в деревнях его знают и любят и помогают”.

Мальчик предложил нам выпить чаю и закусить. Мы с радостью приняли его предложение

Через некоторое время к нам подошел громадного роста мужчина с хорошей, большой черной бородой, протянул нам руки и сказал:

Добро пожаловать! Я вас знаю, по разговорам, по вашей расправе с пятью чекистами в хате Михеича. Милости просим примкнуть к нам, я бывший учитель, а во время войны получил офицерский чин поручика. Большевики жестоким способом убили мою жену и двоих детишек, теперь я их ловлю и давлю как мух — большего они не заслуживают.

Ватягин сообщил нам, что он знал, что Николай изменник, но Михеич об этом не знал.

Я шел к вам навстречу, так как моя цель была на вашем пути отступления и я решил помочь вам и рад, что моя помощь подоспела вовремя. Я хочу сообщить вам события настоящих дней. Капитан Каппель движется по Волге к Казани, а полковник Степанов идет берегом, уничтожая всякие препятствия красных, и уже почти подходит к Казани. Я имею сведения, что сербы, отряд которых стоит на переезде, помогут опрокинуть красных, но только тогда, когда наши части начнут бои за овладение Казанью. Я решил помочь полковнику Степанову: зная его направление, нам это сделать легко. Как только части полковника Степанова вступят в бой с красными, мы атакуем их с тыла. Большевистское настроение близко к панике, и взять город не потребует больших потерь с нашей стороны. Между прочим, давайте отрекомендуемся. Я уже сказал вам, кто я и мой чин, теперь очередь за вами.

Мы по очереди отрекомендовались. Он покачал головой и сказал:

Вы все старше меня по чину...

Но мы перебили его и сказали, что считаем для себя честью вступить в его отряд под его команду и просим его не считаться с нашими чинами.

Поручик Ватягин приказал всему отряду строиться. Боже! Да это все только мальчики — кадеты, гимназисты, реалисты и юнкера Казанского военного училища, в среднем 16 — 17-летние. Спрашивается: где же их отцы? Где их старшие братья? Поручик Ватягин вместе с нами прошел по построенному отряду и сказал:

Мы счастливы, что случайно наш отряд пополнился офицерами. — Он назвал наши чины и имена, затем сказал: — Знакомьтесь! Все эти мальчики уже получили боевое крещение, побывали во многих боях и испытали чувство гордости победы.

После того как мы познакомились, поручик Ватягин разбил свой отряд на три группы: 12—12—15 человек; их было всего 39 человек. Каждого из нас он поставил во главе группы, он же остался командиром всего отряда. По команде Ватятина мы построились по два и пошли следом за ним. Ватягин подробно объяснил нам, что он хочет предпринять. Его план состоял в том, чтобы пробраться красным в тыл и там засесть до тех пор, пока полковник Степанов не начнет боя с красными, тогда мы, в зависимости от обстановки, ударим красным в тыл. Задача не легкая и рискованная, а молодость риск любит, поэтому она нам пришлась по сердцу.

Шли долго, пришли к какому-то большому кирпичному зданию. Ватягин сообщил шепотом, что это сумасшедший дом, а по ту сторону от него, в версте, окопы красных. Ватягин вел нас уверенно, то лесом, то по какому-то ручью, то кустарником. Видно было, что он эту местность действительно знает как свои пять пальцев. Наконец он остановился и вызвал нас к себе. Указывая на холм недалеко от нас, он сказал:

Вот за этим холмом в версте окопы красных, а с правой стороны от нас артиллерийские казармы и город Казань. Мы уже в тылу у красных. Когда полковник Степанов подойдет и вступит в бой, мы должны осторожно добраться до этого холма, залечь вон в том кустарнике и ждать удобного момента для атаки. Если полковник Степанов собьет красных с их позиции, то мы их возьмем на ура, а если полковнику Степанову будет тяжело, то мы ударим в тыл красных и тем поможем ему. Сегодня ночью мы должны занять исходное положение. Вы, господа офицеры, ведите свои отделения по очереди и занимайте позицию фронтом к противнику. Во время атаки два отделения пойдут в первой линии, третье в резерве. Я буду с 3-м отделением, и если что случится, то мой заместитель капитан Мейбом.

Я был польщен и в то же время смущен, так как среди нас троих был подполковник, но приказ есть приказ.

Со всевозможными предосторожностями мы добрались ночью до места, покрытого густым кустарником, и начали окапываться. Мы все горели нетерпением первый раз вступить в открытый бой с красной бандой, и чем скорее, тем лучше. Ясно слышны были артиллерийские выстрелы — это капитан Каппель продвигается к городу по Волге, но о полковнике Степанове еще ничего не слышно, кроме далекой ружейной стрельбы. Так продолжалось до рассвета, а с ним начался бой. За ночь отряд полковника Степанова пошел на сближение с красными, а на рассвете атаковал их.

Поручик Ватягин с несколькими добровольцами пошел на разведку. Вскоре он вернулся назад и, собрав нас, сообщил:

— Части полковника Степанова находятся под сильным пулеметным огнем, да и винтовки не молчат. Думаю, что нам надо помочь ему ударом с тыла.

Мы с радостью согласились. Он просил нас ждать его сигнала к атаке, а теперь — с Богом! Мы все, стараясь быть незамеченными, пошли на сближение с красными. Вот уже видны окопы красных, видны их лица, а поручик Ватягин нас сдерживает. Он всегда спокоен, рассудителен и тверд в решениях, он врожденный командир. Он сдерживает нас для того, чтобы мы могли подойти вплотную к красным. Красные видели нас хорошо, как и мы их, но они, по-видимому, думали, что к ним идет подкрепление, а тут... поручик Ватягин скомандовал: “В атаку... Ура!.. Ура!!” Мы как саранча налетели на красных, стреляли в упор, кололи штыками. Они, попав под удар с двух сторон, плюс и кавалерия полковника Степанова, заметались в панике, много поднятых рук: “Сдаемся, сдаемся!!” — но уже было поздно, в азарте боя, да еще после того, что они творили повсеместно, никому никакой пощады, все они были быстро ликвидированы. Бой окончен, и путь в город свободен!

Во время боя я и поручик Ватягин разъединились. Сейчас, когда все утихло, мне хотелось поздравить нашего командира с блестящей победой и пожать руку этого храброго, умного начальника. В этот момент ко мне подбежал один из наших мальчиков и сообщил, что поручик Ватягин тяжело ранен, и мы поспешили к нему. Он лежал без движения, бледный — у него было тяжелое ранение в живот. Распорядившись, чтобы послали немедленно за врачом в отряд полковника Степанова, я наклонился к поручику Ватягину и поздравил его с победой, а также сказал, что уже послал одного из мальчиков за доктором. Он слабо улыбнулся в ответ и сказал:

— Спасибо, пожалуйста, позаботьтесь о моих мальчиках, — и закрыл глаза.

В этот момент подъехал в автомобиле с Национальным флагом полковник Степанов. Он был со своим начальником штаба. Выйдя из автомобиля, полковник Степанов поблагодарил нас за такую удачную операцию и спросил: “Где ваш командир?”

Взяв под козырек, я ответил, что наш командир тяжело ранен, указал на лежащего поручика Ватягина и сказал, что я его заместитель. Полковник Степанов подошел к Ватягину, наклонился над ним и сказал, что он много обязан ему за его успешную помощь.

Я вас представлю к Георгиевскому кресту и к следующему чину.

Ватягин снова, открыв глаза, прошептал, что он георгиевский кавалер с Германской войны:

Он у меня спрятан в коробочке, в заднем кармане брюк.

Мы все совершенно не знали, что имеем дело с таким доблестным человеком. Подошел доктор, и подъехала подвода с сеном, но полковник Степанов сказал, что он лично на автомобиле доставит его в госпиталь. Мы довольно удобно устроили поручика Ватягина, и я попросил полковника Степанова, чтобы он разрешил мальчикам-партизанам попрощаться со своим командиром. Каждый из них подходил, становился во фронт и отдавал честь, в то же время по их щекам текли слезы. Это была незабываемая картина. Ватягин, напрягая силы, поманил меня к себе и сказал:

Прошу вас, разыщите моего брата и передайте ему эту коробочку с моим Георгиевским крестом, там же найдете его адрес.

Кто у вас здесь остался за старшего офицера? — спросил полковник Степанов.

Взяв под козырек, я ответил, что я его первый заместитель.

В таком случае сразу же ведите свой отряд в город, в Казанское военное училище. Бои идут в городе, красные бегут, Казань скоро будет в наших руках, сербы по приказанию их командира майора
Благозе высадились с парохода и ударили в тыл красных. Капитан Каппель подошел на пароходе к Казани. Всем идти на Казань, и как можно скорее, каждый стрелок нам дорог. С Богом! — И автомобиль его медленно стал удаляться, а солдаты его отряда построились в походную колонну и последовали за ним.

Теперь уже “мои” мальчики просили меня перейти в отряд полковника Степанова, так как там много симбирцев, а среди них тоже 10—12 человек из Симбирска. Я сказал, что по прибытии в Казань они могут это сделать, но по дороге в Казань я получил приказ всех рядовых добровольцев передать в распоряжение капитана Каппеля, а господам офицерам идти в военное училище в распоряжение гвардии полковника Радзевича32.

Улицы города Казани были забиты народом, колокольный звон всех церквей извещал о нашей победе, нас забрасывали цветами, и ясно было слышно, как тысячные голоса поют “Христос Воскресе!”. Также меня поразило огромное количество офицеров на улицах, в форме с орденами, и все торопились к военному училищу, но как я ошибся и как горько я был разочарован! Но об этом позднее...

Я, Петя и Сережа сразу же явились в военное училище. У входа стоял дежурный офицер — поручик, с белой повязкой на рукаве. Подозрительно посмотрел на нас, наш вид был из рук вон плох. Мы были грязные, небритые, волосатые, одеты в полувоенную одежду. На офицеров не походили никак, скорее нас можно было поставить в разряд “бродяг”! Все же он указал нам, куда пройти для регистрации. Вошли в первую комнату. Дежурный офицер зарегистрировал нас и спросил:

Вы, господа, из Казани или других мест?

Мы сказали, что мы местные. Тогда он нам сказал, что по распоряжению гвардии полковника Радзевича мы можем навестить наших родственников и родителей, но должны вернуться сюда к 5 часам вечера. Мы быстро вышли из училища и разбежались в разные стороны, каждый к своим.

Я почти бежал, когда приблизился к дому брата. Дергаю звонок. Дверь быстро открывается, и я в объятиях брата, мамочки, жены брата и детишек. Все плачем от счастья, что Господь сохранил нас. Момент молчания прошел, и я сообщил, что отпущен на 2 часа, что в военном училище идет лихорадочная регистрация офицеров для создания офицерской дивизии для наступления на Москву. Также я им сказал, что думаю, что очень скоро опять увижусь с ними, поэтому слезы не нужны, а нужно радоваться, что город освобожден от красного дьявола.

Быстро принял ванну, побрился — короче, привел себя в порядок, достал из сундука мой защитный китель с Владимиром 4-й степени. Снова объятия, слезы прощания. Я форменным образом оторвался от моих родных и, выйдя, быстро зашагал к военному училищу. По дороге люди бросали нашему брату офицеру цветы, улыбались, кричали: “Да здравствуют добровольцы, наши освободители!” Некоторые гимназисточки даже подбегали и на ходу дарили поцелуй.

Наконец я добрался до военного училища. На сей раз дежурный при входе был капитан. Я сказал ему, что я прошел регистрацию и был отпущен на 2 часа для свидания с родными, теперь возвращаюсь обратно. Он направил меня к тому же столу, где я был ранее. За ним по-прежнему сидел дежурный офицер в чине подполковника. Он проверил по списку мое имя и чин и с удивлением посмотрел на меня:

Ну, знаете, господин капитан, узнать вас совершенно невозможно — вы из “бродяги” превратились в статного офицера, совсем другой человек!

Мы оба дружно рассмеялись. Он указал мне на дверь кабинета, ранее принадлежавшего начальнику училища. На двери была вывеска: “Распределение г.г. офицеров по ротам”. Вошел и встал в очередь десятым. Всего было три стола, и везде стояла очередь. Настала моя очередь, я подошел с рапортом к симпатичному пожилому полковнику. Он спросил меня, где я был и что делал за время оккупации Казани. Я ответил, что был в отряде поручика Ватягина и боролся против красных.

О! Господин капитан, я много слышал об этом белом партизанском отряде. Где же теперь Ватягин?

Я сообщил ему, что под Казанью он был тяжело ранен и не знаю, жив ли он. “Я был бы очень благодарен, если бы вы, господин полковник, смогли узнать о его судьбе в госпитале”.

Он пообещал узнать.

Ну а теперь, господин капитан, идите и представьтесь гвардии полковнику Радзевичу на втором этаже, он ваш командир, я вас зачисляю в 1-ю офицерскую роту, которая сейчас формируется. Вот ваш билет.

Поднявшись наверх, я увидел нужную мне дверь. Она была открыта, я попросил разрешения войти. “Прошу”, — раздался голос, и я вошел с рапортом к полковнику Радзевичу. Выслушав рапорт, он пригласил меня сесть. У полковника на груди Георгиевский орден 4-й степени и Владимир 4-й степени. Обращаясь ко мне, он говорит:

Не думаю, что мне нужно вам объяснять, что вы вступаете рядовым бойцом-офицером в 1-ю роту, что мы все офицеры — рядовые бойцы до тех пор, пока не уничтожим эту гадину окончательно. Мне
трудно сейчас назначать офицеров на командные должности, так как я никого не знаю, поэтому назначаю наугад — впоследствии увидим, кто на что способен, познакомимся ближе, тогда видно будет. Пока назначаю вас начальником 1-го отделения, явитесь к командиру взвода капитану Рухину, он окончил Одесское военное училище. Всего хорошего вам, господин капитан!

Иду в ротное помещение. Оно гудит, как пчелиный рой, ничего не разберешь. Один из офицеров провел меня к капитану Рухину. Подойдя, я официально отрапортовал, что прибыл в его распоряжение и по приказу полковника Радзевича должен принять от него первое отделение. Он как-то не особенно приветливо посмотрел на меня, вызвал поручика Яковлева и сказал ему сдать отделение мне. Поручик Яковлев крепко пожал мне руку и сказал, что очень рад, что передает отделение мне, так как слишком много в отделении офицеров выше его чином.

Мы подошли с ним к отделению, и поручик скомандовал: “Господа офицеры!” Я представился в отдельности каждому и поздоровался с каждым за руку. После представления потекла задушевная, дружеская беседа, но не надолго. Команда дежурного офицера — “стройся!” — прервала ее. Разобрав винтовки, мы вышли на плац и выстроились в две шеренги. Наш ротный фельдфебель в чине подполковника, георгиевский кавалер, встал на фронте роты и скомандовал: “Господа офицеры!” Все вздрогнули и замерли. Полковник Радзевич спокойно, но твердо подошел к роте, встал смирно и, приложив руку к козырьку, спокойным голосом сказал:

Спасибо, господа офицеры, прошу стоять вольно.

Его речь была короткой. Он указал на то, что на нашу долю выпало счастье иметь возможность встать на защиту нашей родины, наших храмов, семейств от зверского хама — большевиков.

— Я приветствую вас, господа офицеры, как первых, откликнувшихся на зов нашей Родины, и считаю особой честью командовать вами. Мы, конечно, не будем заниматься построением, шагистикой и т. п. — это было бы смешно, но мы должны помнить, что каждый из нас является рядовым бойцом и все приказания командного состава должны исполняться немедленно, точно и без лишних разговоров. Отпуска запрещены, так как мы не знаем, когда и где понадобится наша помощь, а это может произойти в любую минуту. Благодарю вас, господа офицеры. Фельдфебель, ведите роту на вечерний, поздний обед.

Фельдфебель распустил нас и просил поставить винтовки на прежнее место, по отделениям. Мы все изрядно проголодались, поэтому обед был поглощен быстро и с аппетитом. Спать никто не мог, все горели желанием поскорее сразиться с ненавистным врагом, но молодость и усталость берут свое, и мы наконец все заснули крепким, богатырским сном.

Как долго я спал, не знаю, но мой сон нарушил командир взвода капитан Рухин:

— Господин капитан! Ваша очередь идти с отделением на заставу на Кремлевский Вал и сменить 2-е отделение. Пароль — “Москва”.

Построив отделение и получив офицера-проводника, мы тронулись на смену. По пути я заглянул в помещение 2-й роты и был страшно удивлен, увидев, может быть, 60, в лучшем случае 100 офицеров. Смутное беспокойство охватило меня. Где же те 3000 офицеров, которые были зарегистрированы красными? Неужели они предали нас? С такими мрачными мыслями я привел отделение на Кремлевский Вал. Командир 2-го отделения, симпатичный штабс-капитан Васильев, не спеша сдал нам свой пост.

Расставив часовых на шести постах и оставив небольшое ядро в защиту отделения, я взял трех офицеров и с особой осторожностью переполз вал, и мы исчезли в густом тумане, идущем от Волги. Эту местность я знал хорошо — до самой Волги. Мы прошли довольно далеко и залегли в надежде что-либо услышать или увидеть, но везде царила мертвая тишина, и мы вернулись обратно. Подошло время смены, но смена запаздывала. Наконец явилось 3-е отделение, и мы сдали ему охрану поста.

Вернувшись в училище, мы прошли в спальню на отдых. Наш отдых был очень кратковременным. Подняли нас по тревоге и приказали строиться в полном вооружении. Наш фельдфебель — подполковник Васильев — грозно рычал и покрикивал: “Колбасой... не задерживайтесь!” Рота срочно построилась, команда: “Господа офицеры”, и полковник Радзевич подошел к нам, скомандовав: “Прошу, господа офицеры”, и мы встали вольно. Полковник сказал нам, что настало время для нас показать себя, мы идем в бой, — и тут грозное “Ура!” прокатилось по роте.

Мы идем на помощь 1-му чешскому полку полковника Швеца, в направлении города Свияжска, где он находится в жестоком бою с латышской дивизией. Я очень доволен, что мы встретимся в первом нашем бою с самой стойкой латышской дивизией Вацетиса, и я уверен, что нас она не испугает...

(Смех роты.)

Полковник Радзевич скомандовал:

Ряды вздвой! На плечо! Направо шагом марш!

380 человек в сдвоенном строю представляли грозную картину: штыки, как по линии, тяжелый, твердый шаг. Идем на посадку на пароход. Проходим темными улицами, иногда открывается окно, тускло освещенное, кто-то крестит нас, кто-то кричит нам вслед: “Храни вас Господь!”

Подошли к Волге, рота остановилась в ожидании приказаний. Мы подошли к маленькой пристани. Около нее стоял пришвартованным небольшой буксир, приказано грузиться, но буксир так мал, что не может вместить всех. Пришлось грузиться повзводно, и тогда буксир должен будет возвращаться четыре раза. Полковник Радзевич приказал, вопреки протестам капитана буксира, грузиться пополуротно. Мы погрузились и представляли собой картину, “как сельди в бочке”. Кто-то из шутников предложил вообразить себе, что мы едем на веселую загородную прогулку. Поднялся смех. Настроение хорошее, всем не терпится поскорее добраться до латышей. Для нас непонятно, как это получилось, что латыши, со всем своим офицерским составом, оказались на стороне большевиков, и это после того, как царское правительство дало им средства для организации своей, латышской армии. Смех продолжался недолго, нам приказано не курить и соблюдать тишину.

Темно. Толкнувшись о какую-то баржу, получаем тихий приказ: “Высаживайся!” Быстро, но тихо выполняем приказ, и буксир уходит обратно за второй полуротой. Хотя я и хорошо знаю Казань, но не мог определить, где мы находимся.

Подошел командир роты полковник Радзевич и вызвал к себе командира взвода и всех начальников отделений. Капитан Рухин встал около командира роты, мы, отделенные, вокруг них. Полковник Радзевич разложил карту на земле, мы все склонились над ней. Он осветил карту фонариком и указал наше местонахождение. Только теперь я узнал местность — мы находились всего в версте от Услона.

Нашему взводу приказано обойти с южной стороны Услона и перерезать дорогу, идущую на ст. Свияжск. Взвод свернулся и пошел обходить Услон. Меня сразу покоробило, что командир взвода не выслал дозоров. Подойдя к капитану Рухину, я сказал ему:

— Господин капитан, нужно бы выслать дозоры!

Он ответил очень грубо, что не нуждается в советах. Меня это взорвало. Подойдя к нему вплотную, так чтобы идущие сзади не могли слышать, я очень тихо сказал ему, что в его подчинении находятся опытные боевые офицеры и что он может попасть в очень неприятное положение. На это мое замечание он ничего не ответил, а вызвал меня с моим отделением на охранение. Выслав дозоры с обоих флангов, мы быстро пошли вперед. Темно, поэтому приходится ориентироваться по карте, а это занимает время. Но наконец показались какие-то силуэты построек. Я задержал отделение для выяснения обстановки. В это же время раздался редкий ружейный огонь, и я получил донесение от дозора, что они натолкнулись на большевиков, засевших в крайней постройке, видневшейся вперед нас.

Подтянув дозоры, я развернул отделение в цепь и начал обход в тыл этого здания, а также донес командиру взвода, что наткнулся на заставу неприятеля и иду в наступление на них. Это первая наша стычка, в душе злорадство: “Подождите, будет вам жарко — как вы теперь, паршивая рвань, сумеете встретиться с нами в открытом и равном бою. Хватит ли у вас на это смелости?”

Я уже обошел здание и приказываю отделению окопаться и не стрелять без моего приказа. По выстрелам из здания сужу, что там не более взвода. Стреляют беспорядочно и “по воробьям”, лишь бы стрелять. Значит, нервничают — это хорошо. Еще раз предупреждаю отделение не стрелять до моего приказа, ждать, когда они вылезут из здания. Отделение просит меня открыть огонь и перейти в атаку, я категорически запрещаю: “Не настало еще время”. Послал донесение капитану Рухину и прошу его открыть огонь по зданию с фронта и дать мне возможность окончательно отрезать их отступление.

Взвод открыл частый огонь, большевики решили, что к нам подошло подкрепление, и начали бежать из здания, пригибаются и бегут прямо на нас. Мы, окопавшись, лежали, поэтому их силуэты на фоне неба были нам видны хорошо. Приказываю не стрелять, а быть готовыми принять их в штыки. Фигуры все ближе, ближе. Отделение без “Ура!” принимает их в штыки. Произошел короткий бой, в нем не было слышно “Ура!”, только молчаливые удары штыка, клавшего на землю подвернувшегося под руку врага, да стоны раненых. Все они были убиты, их было 25, только одного мы взяли живого — “языка”. У меня потери пустячные: трое раненных легко и один ранен тяжело в грудь. Отделение в сборе, все запыхались, но отовсюду слышны довольные, радостные голоса: “Вот сволочи, попробовали офицерского штыка! Это вам первый урок!”

Получаю поздравления от офицеров отделения, в то же время вопросы:

Господин капитан, почему вы запретили нам стрелять, когда большевики шли прямо на нас?

Я пояснил, улыбаясь, что если бы мы открыли огонь, то наверняка противник не пошел бы прямо на огонь, а свернул бы и спрятался за зданиями, а тогда что? А сдержав огонь, то есть не спугнув противника, мы его полностью уничтожили! Все были очень довольны удачей операции, а я чувствовал, что офицеры убедились в моих способностях как командира, а также поняли, что мои знания не только теоретические, но практические, приобретенные опытом.

Капитан Рухин, подойдя ко мне, сказал:

Знаете, капитан, здорово вы их расчихвостили... и что меня восхищает — без выстрела, на штыки, по-суворовски! — Хлопнул меня по плечу и пошел в сторону.

Вокруг моего отделения собрался весь взвод. Разговоры, конечно, о только что законченном бое. Почему не стреляли? Как краснюки работают штыками? и т. д. По ответам моих офицеров я чувствовал, что мой престиж растет, но мне стало как-то неловко. Что особенного я сделал? Для них это была первая боевая схватка, а для меня — ничего нового, и сколько, о Господи, еще предстоит пережить всяких боевых схваток, пока мы окончательно раздавим эту гадину! Неожиданная моя популярность совершенно не нравилась капитану Рухину, да бог с ним, видно, он такой человек. Взвод выстроился в походную колонну и с охранением двинулся для выполнения нашей задачи.

Недалеко показалось маленькое озеро, на близлежащем холме маленькая часовня, а от нее идет дорога на ст. Свияжск и параллельно с ней вторая дорога, сливающаяся с первой и также идущая на ст. Свияжск. Капитан Рухин донес командиру роты, что задача выполнена и что он ждет дальнейшего приказа. Получили приказ ждать подхода всей роты. Мы, то есть все мое отделение, сразу свалились на землю и захрапели.

Не знаю, как долго мы были в объятиях Морфея, но резкий голос разбудил нас всех. Капитан Рухин скомандовал строиться, подошла вся наша рота во главе с полковником Радзевичем. С прибившими пришла и походная кухня со вкусными щами, гречневой кашей и нашим незаменимым черным хлебом. Недаром русская пословица говорит: “Щи да каша — пища наша!” Мы крепко проголодались, поэтому были немного недовольны медленной раздачей пищи, но, наевшись, успокоилась и подобрели.

Новый боевой приказ: “Мы идем на сближение с большой силой большевиков, засевшей в селе “Н” (не помню названия), которая собирается задержать нас”.

Через час приказано строиться. Полковник Радзевич подошел к нашему отделению и поблагодарил его за боевую хорошо выполненную работу, а подойдя ко мне, пожал мне руку и сказал:

Ваша работа доказала, что вы были в боевых операциях с поручиком Ватягиным. Спасибо, господин капитан!

Село, куда мы направлялись, находилось в котловине, окруженной горами. Рота тронулась походной колонной, 3-й взвод пошел в головное охранение. Уже настал яркий солнечный день, и простым глазом можно было видеть, как головное охранение рассыпалось — точно веер. Красиво... как на маневрах. Прошло довольно долгое время, нам кажется, что мы уже недалеко от села. Что же случилось с противником? Сбежал? Или готовит нам неожиданный сюрприз? Вдруг выстрелы, мы быстро рассыпались в цепь, видим, что наше охранение делает перебежки.

Приказ: “Рота, стой!”

Полковник Радзевич вызвал к себе всех взводных и отделенных командиров:

Господа офицеры... мы должны взять это село коротким ударом. Вот мой план: 1-й взвод зайдет с левого фланга противника, 2-й взвод с правого фланга, 3-й и 4-й взводы — фронтовой удар. Я буду при 3-м и 4-м взводе. Моим первым заместителем назначаю нашего фельдфебеля полковника Васильева. С Богом, господа офицеры!

Полковник Радзевич тотчас же послал приказ 3-му взводу, находившемуся в охранении, окопаться, не двигаться с места, но продолжать сильный ружейный огонь, дабы отвлечь внимание противника от передвижения обходящих его колонн. Капитан Рухин и я точно рассматривали наш план, и мы стали двигаться в обхват левого фланга красных. Перед нами было открытое поле, за ним лес. Мы решили начать перебежку по полю, стараясь быть незамеченными. Нам это удалось. Войдя в лес, мы остановились, и я с двумя офицерами пошел в разведку — главное, узнать, где их левый фланг обороны.

Пройдя с четверть версты, мы увидели мельницу, а перед ней копошившихся большевиков. Они окапывались. Мы решили, что это и есть их левый фланг, а за ним и село. Мы быстро вернулись обратно, и капитан Рухин послал донесение, что левый фланг обнаружен.

Получили приказание командира роты ждать, когда он перейдет в атаку, и только тогда атаковать их с фланга. 2-й взвод также уже был на позиции. С напряжением ждем приказа “вперед!”. Наш взвод был сосредоточен на опушке леса. Я предложил капитану Рухину, что я с отделением могу обойти мельницу еще глубже и ждать там полного наступления, на что капитан дал согласие.

Полковник Радзевич перешел во фронтовую атаку, мы услышали громовое “Ура!” и видели, как взвод развернулся и пошел в атаку. Красные открыли беспорядочный огонь из винтовок.

Теперь очередь за мной. Развернув отделение, с громким нашим “Ура!” мы в свою очередь бросились на большевиков. Они заметались, как белка в клетке. Куда бежать? Краснюки очутились в западне. Некоторые бросали винтовки и поднимали руки вверх, другие втыкали винтовки штыками в землю, поднимая руки вверх.

Та же история, как и у нас, повторилась и на правом фланге. Фронтовая атака также прошла успешно, и противник очистил село. Правильнее сказать, только единицы покинули село. Около трехсот человек было взято в плен. Все они были мобилизованы красными. Полковник Радзевич отправил их под конвоем в Казань для пополнения вновь формирующихся частей.

Наши потери были незначительны. В моем отделении поручик Крац был ранен легко в руку, не пожелал даже пойти на перевязочный пункт и остался в строю. Второй взвод потерял двух офицеров убитыми, и один был ранен в плечо.

Фронтовая атака прошла блестяще. Говорили, что это была незабываемая картина. Офицеры шли в атаку с винтовками на ремне — так, как будто они шли на прогулку. Красные не выдержали такой доблести и, по-видимому, от неожиданности такой картины побросали свое оружие!

Прежде чем отправить пленных, некоторых из них допросили. Согласно их показаниям, к ним на помощь пришли латыши и они находятся в селе, на другой его стороне.

К занятой нами позиции подтянулись все взводы, объявлена получасовая передышка, “а ночевать будем в селе!”. Наш командир был в этом уверен, да и мы все. Наша застава с дозором тронулась в направлении села. Пока все спокойно, кажется, что красные оставили село, а пленные врали.

Но... вдруг... из села показались густые черные цепи и идут в упор на нас, в контратаку. Раздаются крики: “Матросы! гроза революции! Ха, ха, пусть подойдут ближе...” Наша застава медленно отходит вместе с дозорами, на соединение с нами. Приказ командира роты: “Стой... ложись... окопаться и не стрелять без приказа”.

Слышно ворчанье офицеров: “Зачем окапываться?.. В штыки эту сволочь...” — но приказ был исполнен точно. Три взвода в первой линии и один взвод в резерве.

Матросы подходят все ближе, ближе. Мы молчим. Ни звука. Приказ есть приказ — ни одного выстрела. Первоначально матросы бежали на нас, но... постепенно их шаг замедляется... Уже видны их морды... Команда командира роты: “Рота по противнику... пли”... Пока раздавалась команда, я взял на мушку огромного матроса, шедшего впереди всех. С командой “пли” он как-то подскочил и грянулся на землю. Не думаю, чтобы я один целился в него. После залпа — частый ружейный огонь, и раздается команда: “Встать! В штыки, в атаку!”

После нашего первого меткого залпа матросы сразу потеряли свою передовую цепь. Одно удовольствие видеть, как господа офицеры исполняют приказы и команды! Рота, равняясь, как на параде, цепями пошла навстречу матросам. До боли в пальцах сжимаю приклад винтовки и уже выбираю, на которого матроса наброситься. Подходим вплотную, и наше громовое “Ура!” разрезало воздух. Матросы, не выдержав, поворачивают нам спины и бегут назад, в село. Мы врываемся в село, можно сказать, на их спинах. На единственной улице села бой продолжается, но недолго. Офицеры не брали матросов в плен. Все поле и улица были усеяны черными тужурками. От уцелевших нескольких матросов мы узнали, что это был морской батальон в 500 штыков. Где же латыши? Оказалось, что их перебросили туда, где был полковник Швец, а матросов на подводах со ст. Свияжск доставили на латышскую позицию, чтобы, как они говорили, “уничтожить отряд корниловцев”. Вся матросня оказалась из Кронштадта — значит, все они участники уничтожения морских офицеров. Командир роты приказал всех оставшихся в живых вывести за село и расстрелять. Приказ был выполнен точно.

Наши потери в этом бою были незначительными. Все же мы потеряли четырех офицеров убитыми и десять ранеными. Для нас это казалось пустяком, но фактически это была большая потеря.

Приказ: рота остается на отдых и ночевку в селе. Этот приказ был встречен с восторгом. Выставив две заставы — на юг и на север, — рота разместилась по хатам. Штаб роты поместился в доме священника, отца Павла.

Слева от нас слышен сильный артиллерийский огонь. Это 1-й чешский полк ведет бой с латышами. Мы как бы ограждаем его правый фланг, но связи с ним еще не имеем. Наше отделение разместилось на окраине села в пустом доме. Принесли соломы, постлали ее на полу и мгновенно заснули богатырским сном. Сколько мы спали, не знаю, — нас разбудили идти за пищей, а затем идти на смену 4-му взводу, стоявшему в заставе. Я пошел в штаб роты узнать новости. Меня встретил полковник Радзевич и попросил меня зайти к нему в комнату. Он мне сказал, что назначает меня командиром взвода вместо капитана Рухина, которого пришлось отправить в Казань по болезни. Когда он это говорил, то по его лицу проскользнула какая-то незаметная усмешка. Я же в свою очередь с невинным видом спросил: когда же он заболел? Полковник не ответил мне.

Конные чехи 1-го, полковника Швеца, полка наладили с нами связь. Оказалось, что мы не так далеко друг от друга и чехи скоро протянут к нам в штаб полевой телефон.

Полковник Радзевич очень тактичный и честный офицер. Он предложил полковнику Швецу принять командование над всей нашей группой, на что полковник Швец согласился и сказал:

— Сегодня я получил высшую честь иметь в своей группе господ офицеров Императорской армии, которые борются рядовыми бойцами против нашего общего “врага славянства”.

Он просит полковника Радзевича дать нам полный отдых, чтобы на рассвете мы могли обрушиться на правый фланг красных, занявших село “Н”, сильно укрепившись в нем. Там сосредоточены большие силы, включая и латышей. Село должно быть нами взято к 10 часам утра. Мы снова легли и заснули мгновенно, так как устали мы изрядно.

Меня разбудил дежурный офицер с приказом идти за чаем и хлебом. На дворе чуть занималась заря. Все взводные командиры были вызваны к командиру роты. Придя в штаб, мы застали его разговаривающим с полковником Швецем по полевому телефону. По-видимому, шло совещание между нашим командиром роты полковником Радзевичем и полковником Швецем, так как полковник Радзевич отмечал наш путь на тут же лежащей карте. Его последние слова, сказанные полковнику Швецу, были словами, принятыми военным этикетом:

— Благодарю вас, господин полковник, за орудия и прошу вас быть уверенным в выполнении нашей задачи полностью. Итак, всего лучшего, встретимся с вами в селе, не позднее 10 часов утра.

Командир роты пояснил нам, что чешский полк, численностью в 1200 штыков, берет на себя главный удар по селу, с глубоким обхватом правого фланга красных. Наша задача — удар по левому флангу с захватом дороги на ст. Свияжск, дабы не дать возможности латышам отойти к станции, где стоят пустые эшелоны. Полковник Швец посылает нам два полезных 3-дюймовых орудия. Это сообщение вызвало одобрение с нашей стороны.

Мой взвод остается в резерве. Между прочим, когда я принял взвод, многие офицеры подходили ко мне и говорили, что они счастливы видеть меня их командиром взвода. Эти заявления, конечно, были очень и очень приятны мне.

Всем нам даны точные и ясные директивы. Через час мы должны занять исходное положение. Сверили часы с командиром роты и покинули дом священника. Придя к себе в хату, еще раз проверил по карте ход операций. Два взвода атакуют правый фланг противника, один взвод идет в глубокий обхват. Я же со взводом стою в резерве, готовый в любую минуту помочь там, где это будет нужно. Мы ясно представляем себе всю серьезность операции, так как против нас регулярная латышская армия и отряд личного конвоя “тов. Троцкого”.

Сигнал к атаке — это начало огня чешской батареи по селу. Подошли обещанные полковником Швецем два орудия, выбрали для себя позицию и также ожидали сигнала — огня батареи.

Видны уже дома селения. Запрещено курить и громко разговаривать. В селе все тихо, также и в окопах противника. Впечатление такое, как будто все спят. Вижу священника отца Павла. Он спокойно идет вдоль наших цепей и кропит всех святой водой. Спрашиваю командира роты: “Что же отец Павел делает? Ведь его далеко видно и его убьют первым!”

Полковник Радзевич сказал мне, что он уговаривал отца Павла остаться дома, но тот возразил, что он считает своим священным долгом быть с нами.

Наш третий взвод ушел в обход, и мы ждем.

Раздался первый залп батареи — это наш сигнал. Наши две пушки открыли беглый огонь по окопам красных. Ой! какая меткость... снаряды рвались точно в окопах противника — хорошие артиллеристы!

Кто-то куда-то бежит... Многие выбегают из окопов, но сейчас же ложатся... видно, наши две пушки бьют метко. Наши два взвода развернулись в цепь и опять, как на параде, держа равнение, спокойно зашагали на красных. Противник открыл огонь. Есть уже убитые и раненые. Приказ остановиться, залечь и начать перебежки, но, видно, этот приказ не для наших офицеров — они с “Ура!” пошли в атаку, и в тот же момент обходной взвод ударил противнику в тыл. Наши два взвода ворвались в окопы и штыковыми ударами заставили противника начать отступление. Как только противник начал отход, наш третий взвод бросился в штыки на отходящих. Латыши попались в наши лапы, мы отрезали их от дороги и от села. Они бросились в бани, разбросанные в большом количестве около села.

Прошу командира роты заменить любой взвод моим, но он ждет контратаки и отвечает мне: “Ваш взвод будет мне нужен”. В это же самое время чешский 1-й полк с большим успехом гонит латышей прямо на нас, и мы их достойно встречаем сильным огнем винтовок и наших двух пушек. Мы уже в селе. Приказ нашему командиру роты продолжать преследование противника. Теперь уже я со взводом иду походной заставой. Пройдя все село и выйдя на главную дорогу, я увидел впереди какое-то каменное здание. В бинокль вижу, как латыши копошатся около него, срочно окапываются. Донес командиру роты и получил приказ: “Решительной атакой сбить противника с позиции и продолжать преследовать”. Развернув взвод, я объяснил боевую задачу.

В первую линию я послал 3-е и 4-е отделения, 1-е и 2-е в резерве. Взвод пошел на сближение с противником. Окопы молчат. Приказываю начать перебежки. Противник открыл отчаянный пулеметный и винтовочный огонь. Я бросил во фланг 2-е отделение; в это время два чешских орудия подошли к нам на помощь и открыли огонь по неприятелю. Также и батарея 1-го полка открыла огонь. Мы поднялись и бегом бросились в штыки на окопы. Латыши, оставив 4 пулемета и много винтовок, бросились в форменное бегство.

К этому времени подошла вся рота. Много латышей с поднятыми руками просили пощады, среди них были и мадьяры. Им от нас не было пощады... все они были расстреляны, как чужеземцы-наемники.

Ко мне подошел полковник Радзевич и, не говоря ни слова, крепко пожал мне руку, затем сказал:

Нет теперь наград, и я не могу вас произвести в следующий чин, но назначаю вас моим помощником и первым моим заместителем.

Я только мог сказать:

Покорно благодарю вас, господин полковник.

На нашем пути к ст. Свияжск препятствием служило маленькое поселение, сильно укрепленное красными. Это маленькое поселение защищалось личным конвоем товарища Троцкого, состоявшим исключительно из отборных латышей.

Рота вся в сборе. Полковник Радзевич, осмотрев позиции противника, решил обойти его двумя взводами с левого фланга, так как в этом направлении был лес и можно было пройти в тыл незамеченными. Он лично пошел с обходной колонной, а я остался с двумя взводами с задачей: через час начать демонстративное наступление с фронта, медленно продвигаясь вперед до тех пор, пока мы не услышим “Ура!”, — тогда перейти в решительную атаку — в штыки. Все получилось так, как полковник Радзевич предвидел. Латыши его не ожидали с тыла — это для них было большим сюрпризом, и наше “Ура!” слилось в общий победный крик. Латыши повернули свой фронт на две стороны — на полковника Радзевича и на нас, но мы уже были настолько близко, что штыковой бой был неизбежен, поэтому они, растерявшись, бросились в разные стороны, но... лишь немногие из них избежали нашего штыка. Я обратил внимание на странную форму латышей: красные рейтузы с золотыми лампасами, тужурка синего цвета с серебряной окантовкой. Это конвой товарища Троцкого, который предусмотрительно бросил их, оставив охранять последнюю преграду к ст. Свияжск, а сам удрал на станцию в ожидании исхода сражения.

Перед нами открытое поле, в двух верстах видна ст. Свияжск; по полю бегут остатки конвоя Троцкого в надежде спастись на станции, сев в эшелон, стоящий под парами. Мы бежим по полю и слышим впереди крики: “Кавалерия!” Увы, к сожалению, у нас кавалерии нет, и видно, как эшелон из 15 — 20 вагонов начинает отходить от станции. Наши два орудия бьют по станции беглым огнем, но эшелон скрывается. Впоследствии мы узнали, что в этом эшелоне был Троцкий. Жаль, что у нас не было кавалерии, был бы он в наших руках...

После занятия ст. Свияжск к нам подошли наши кухни, и мы покушали с большим аппетитом. Вся рота разместилась в станционном помещении.

Начался подсчет потерь. Каждый взводный командир подсчитывал свои потери убитыми и ранеными и доносил командиру роты. Только теперь мы узнали, что за время наших боев мы потеряли довольно большое количество офицеров. Окончательный подсчет: 21 офицер убит, 60 ранено, из коих 8 офицеров после ранения остались в строю; заболело 10 офицеров, также вынужденных покинуть строй. Всех убитых было приказано отправить в город Казань на кладбище. Эта отправка изъяла из строя еще 6 офицеров, которые сопровождали трупы до Услона, где их принимали назначенные для этого санитары.

Итак, каждый боевой день приносил потери, а пополнения не было... Где же эти так называемые господа офицеры? Неужели предали и не пошли в строй? Раненые офицеры после выздоровления возвращались в строй и передавали нам, что каждый кабак набит людьми в офицерской форме, все улицы также полны ими... сущее безобразие... Одни формируют какую-то гвардейскую часть и находятся при штабе, другие говорят, что рядовыми они не пойдут, и, наконец, многие отговариваются тем, что у нас нет определенного монархического лозунга “За Веру, Царя и Отечество!” и т. д. Для нас они — шкурники и предатели. Эти новости сильно действовали на настроение наших офицеров. Они ничего не говорили, не спорили, а как-то притихли, понурили головы. Чувствовалось, что каждый из них считал себя отрезанным куском, преданным своими же братьями офицерами.

Неожиданно к нам прискакала группа чешских конных, и офицер прошел прямо к полковнику Радзевичу с пакетом от полковника Швеца. Выйдя от полковника Радзевича, офицер поспешно сел на коня, и вся группа моментально исчезла.

Полковник Радзевич вызвал к себе всех взводных офицеров. Сообщение было не из веселых. Капитан Каппель не смог пересечь Московско-Казанскую железную дорогу. Симбирск, защищавшийся малочисленным гарнизоном, после ожесточенного боя попал в руки красных. Отряд сербов не смог взять железнодорожный мост Свияжск, и их доблестный командир майор Благозе пал смертью храброго начальника, что так сильно повлияло на сербов, что они отошли от моста с большими потерями. Нам приказано отойти обратно к первоначально занятой нами деревне, так как две свежие дивизии, сформированные из ярых коммунистов, с новыми отрядами матросов стараются отрезать нас.

Мы спешным порядком отступили к этой деревне, и как мы туда добрались, лишь одному Богу известно, так как мы были усталые, а также были потрясены случившимся, не зная, что же будет дальше. Неужели нам придется все бросить и отступить?.. Куда???

Полковник Радзевич сообщил нам, что в этой деревне мы должны ждать следующего приказа от полковника Швеца. Войдя в деревню, мы разошлись по тем же хатам, где были и раньше, и спали на той же соломе, что постлали первый раз.

Второй взвод пошел на охранение. Меня разбудил дежурный офицер и сказал, что меня хочет видеть полковник Радзевич. Встретил его сидящим с отцом Павлом. Отец Павел оставался все время с нами, Господь хранил его. Он был всегда с нами — в бою, с умирающими, с ранеными. Изумительный человек, чудный, чуткий духовный отец.

Полковник Радзевич провел меня в следующую комнату и там мне сказал, что получил приказ держать эту деревню до тех пор, пока 1-й чешский полк не оторвется от противника. По сведениям, в нашем направлении движется большая колонна красных. Трудно сказать, когда она подойдет к нам, но возможно — завтра.

— Во всяком случае, нужно быть готовым, и я прошу вас взять любой взвод и им укрепить позицию второго взвода. Вы вступаете в командование полуротой, я же с другими двумя взводами буду стоять в резерве. Всего хорошего, господин капитан! О да, совсем забыл: я имею хорошую новость. Вторая офицерская рота сменит нас при первой возможности; по слухам, она уже высадилась в Услоне.

Возвратясь к себе в хату, я с радостью поделился этой новостью с остальными офицерами. Слава тебе, Господи, хотя еще одну роту собрали — говорили офицеры... Нам пора, брат, и отдохнуть.

Взяв мой взвод, я пошел к заставе. Позиция, выбранная заставой, мне очень понравилась. Застава расположилась на бугре, с которого видна дорога на Свияжск, справа и слева кустарник. Я сообщил командиру 2-го взвода, что по приказанию командира роты я принимаю командование полуротой. Поле зрения отличное. На большом, высоком дереве я поставил наблюдателя. Пока все спокойно и ничего не замечено. Сильный бой идет севернее нас, это чехи в бою с красными. Ясно слышен артиллерийский огонь и даже пулеметный.

Наступила ночь. За ночь чехи опять наладили связь полевым телефоном с командиром роты и заставой. Благодаря тому что мы сумели отбить от красных четыре пулемета “максим”, каждый взвод имел теперь один; таким образом, я имел два пулемета, которые поставил на очень выгодную позицию. Командир роты вызвал меня к телефону, спросил, что мною замечено, также просил срочно сообщить ему о поведении противника. Вскорости вернулись высланные мною дозоры и доложили, что на станции идет какое-то передвижение поездов и им кажется, что идет высадка военных частей. Я немедленно доложил командиру роты, который приказал мне не входить в бой с красными, так как полковник Швец уже оторвался и вышел из боя, и приказал нам двигаться в направлении Услона, а он с полком будет у нас на левом фланге. “Таким образом, снимайте вашу заставу и присоединяйтесь к нам”.

Ни я, ни мои офицеры не понимали, в чем дело, почему мы отходим. Впоследствии мы узнали, что свежая дивизия латышей, во главе с их знаменитым Вацетисом, идет с северной стороны на Услон, мы же не имеем никаких частей поставить против него. Кроме того, на ст. Свияжск высадилась Московская коммунистическая дивизия — мы можем оказаться в тисках. Вот что было причиной отхода! Поэтому полковник Швец решил отойти на Услон, где мы совместно будем защищать подступы к нему.

Рота свернулась в походную колонну и с охранением двинулась к Услону. Настроение у всех подавленное. Рота идет с двумя заставами — в голове колонны одна и сзади, в версте, другая. С привалами мы наконец дошли до Услона и остановились там, где мы впервые имели успешный бой с красными. Какая ирония судьбы!

Где же наша вторая офицерская рота? Ведь мы так устали, что нам необходим хотя бы однодневный отдых. С этой мыслью я пошел к командиру роты, доложил ему, что офицеры переутомлены, и спросил, есть ли какая-либо возможность дать нам хотя бы один день отдыха. Полковник Радзевич посмотрел на меня и впервые назвал меня по имени и отчеству:

Дорогой Федор Федорович! Я прекрасно все это знаю и делаю все, что возможно. Вот только что получил распоряжение от полковника Степанова, что вторая рота должна сменить нас и она уже на пути к нам, а мы должны срочно перебраться в Казань.

Вернувшись к себе, я сообщил хорошую новость моим офицерам. Они были так рады хорошему известию, что чуть не подняли меня на ура. Начались разговоры, как они пойдут в бани, некоторые мечтали пойти в хороший ресторан, хорошо покушать, ну конечно, и выпить и т. д.

Неожиданно загремела артиллерия на нашем левом фланге. Чешский полк вступил в бой с красными. Все сразу как-то притихли. Я читал их мысли — они думали о том, что нам не придется идти на отдых, а, по-видимому, придется опять идти в бой.

В окно нашей хаты был виден дом командира роты. Мы увидели, что оттуда к нам направляется наш командир и второй офицер, в чине полковника.

Придя к нам, командир роты сказал:

Господа офицеры, представляю вам командира 2-й офицерской роты полковника Филиппова, который завтра заменит нас на нашем участке!

Полковник Филиппов взял под козырек, а мы, как мальчишки, заорали:

— Рады, очень рады видеть вас, господин полковник! Итак, завтра будем в Казани. Настроение поднялось, но на нашем левом фланге разгорается бой. Мимо нас карьером пронеслась чешская батарея, за ней потянулись подводы, полные чешских солдат. Мы решили, что идет резерв на помощь полковнику Швецу, видно, первому полку приходится тяжело.

Наша застава стояла в полутора верстах от нас, она имела связь с командиром роты по телефону, также командир роты имел связь с первым чешским полком полковника Швеца посредством телефона и конного разъезда. Теперь еще прибавилась и телефонная связь с Казанским гарнизоном штаба полковника Степанова. Бедный наш командир роты, он не имеет ни одной минуты покоя.

Вся ночь прошла спокойно, и мы имели возможность спать, готовые в любой момент по тревоге встать в строй.

Занималась заря, петухи кричали свое обычное “ку-ка-ре-ку” — будили кур, — в долине раздавалось мычание коров. Все было тихо-мирно. Казалось, что нет никакой проклятой Гражданской войны, наверное, нам все это приснилось. Встав, я пошел в штаб роты узнать новости. Застал полковника Радзевича у телефона. Улыбнувшись, он указал мне на стул. Он разговаривал с начальником заставы. По его усталому виду можно было судить, что он не сомкнул глаз всю ночь. Каких все же хороших офицеров создала наша Императорская армия! Образцом такого офицера был наш командир роты полковник Радзевич.

Мои мысли прервал полковник Радзевич, окончивший разговор по телефону. Он сообщил мне, что разведка выяснила, что красные двигаются в нашем направлении большими колоннами. Полковник Швец ставит в известность нашего командира роты, что, как только подойдет посланное ему пополнение, он перейдет в наступление, и добавляет, что нам с пополнением еще одной офицерской ротой будет легко разбить противника на нашем фронте; также он посылает нам обратно те самые пушки, которые у нас были ранее. Полковник Радзевич назначается начальником всей офицерской группы. Полковник Радзевич просит меня принять командование ротой. Приказ о назначении меня временно командиром роты тут же рассылается всем командирам взводов. Также я получил и немедленную связь с заставой. Мое назначение было встречено очень благоприятно господами офицерами.

Подошла вторая рота в количестве 300 — 350 штыков, и — о Боже! — кого же я увидел? Моих двух боевых друзей Сережу и Петю. Мы с особой радостью бросились в объятия друг другу. Полковник Филиппов выстроил свою роту и представил полковника Радзевича как общего нашего начальника офицерского отряда. Полковник Радзевич в краткой речи поведал вновь прибывшим, как доблестно сражалась 1-я рота, и сказал, что он надеется, что при таких силах, которые он сейчас имеет, нам не страшна Московская коммунистическая дивизия, которая идет на нас.

— Я думаю, что скоро мы вступим с ней в бой. Так как 1-я рота — уже испытанные бойцы, то они примут первый удар, конечно с вашей помощью. Даю вам полчаса для знакомства с составом 1-й роты, а затем — на позицию и будьте готовы к бою.

Обе роты перемешались, и начались такие громкие разговоры, что полковник Филиппов вынужден был остановить этот кагал, я же разыскал моих друзей Сережу и Петю. Конечно, разговоры были на злобу дня. Главное, мы никак не могли понять, что стало с офицерами, которых мы видели такое множество. Что они, изменники? Предатели? Как их назвать, раз они не захотели включиться в борьбу против красной банды?!

Полковник Радзевич вызвал меня и полковника Филиппова к себе. Он сообщил нам, что решил перехитрить красных и вырвать из их рук инициативу победы. Он разработал план проведения боевой задачи и точно разъяснил ее нам. Его план был таков: как только красные начнут перестрелку с нашими заставами и дозорами, допустить их на возможно близкое расстояние и обрушиться на них с трех сторон, стараясь прижать их к Волге, а там прикончить их всех. Обходные группы получили точные инструкции действий и ушли на свои позиции. Они все были из 2-й роты. Наша 1-я рота должна быть на первой боевой линии. Я держу непрерывную связь с полковником Швецем, и как только он перейдет в контратаку, так и мы начнем нашу операцию. Таким образом противник увидит, что шутки с нами плохи и что наступление идет по всему фронту одновременно. В резерве была оставлена сводная полурота, три взвода были на передовой линии.

Позиция у нас была выгодная, мы хорошо окопались, установив наши четыре пулемета с расчетом взять противника под перекрестный огонь. Батарея из двух орудий также заняла хорошую позицию. Слева и справа от нас был густой кустарник, он укрывал нас от нежелательных глаз противника и служил хорошим укрытием для наших обходных колонн.

Полковник Радзевич лично руководил предстоящим боем и при обходе позиций со своей неизменной приветливой улыбкой вселял в нас спокойствие и уверенность в победе. Наши обходные колонны получили от полковника Радзевича задание пройти дальше нашей заставы, занять выжидательную позицию и начать атаку только после того, как мы пойдем в контратаку, таким образом противник окажется в котле.

Наконец все готово. Ждем... Тишина... Нет разговоров, никто не курит, все притаились... Проходит довольно продолжительное время. Вдруг, как горох, затрещали с нашей заставы выстрелы, и через некоторое время мы увидели, что наша застава развернулась цепью, медленно отходит и доносит, что противник густыми цепями приближается к нам. Вот противник уже проходит позицию нашей заставы, и мы можем видеть надвигающуюся на нас тучу. Мелькает мысль — люди это или саранча? Полковник Радзевич проходит по цепи и просит сделать то, что мы сделали ранее с матросами, то есть не ожидать приказания открытия огня, а дождаться приближения противника почти вплотную, тогда дать залп — и в штыки. Я боюсь за наши обходные колонны... лишь бы они не выдали своего присутствия, лишь бы выдержали до момента нашей контратаки. Цепь противника приближается, они идут на нас с пением “Интернационала”.

Бой идет так, как полковник Радзевич предполагал. Мы повторяем в точности маневр с матросами. Подпускаем их совсем близко. Их идет четыре цепи. Первая цепь, увидев нас, с удивлением смотрит на наши залегшие цепи и удивляется, почему не стреляем. Шаги замедляются, но все же краснюки продолжают идти на нас. Раздался свисток, это полковник Радзевич говорит нам: “Пора!” Дружный залп наших винтовок и пулеметов, также и наши орудия не молчали. Краснюки заметались, как белка в клетке! На нашем левом фланге тоже началась контратака — это полковник Швец начал громить неприятеля. Первая цепь краснюков скошена, как косят траву. Вторая цепь залегла. Видно, как их командиры бегают по линии и стараются поднять бойцов, но... они лежат. К ним подходит подкрепление, видим, что они устанавливают батарею. Передаю об этом по телефону нашим двум орудиям. Мне отвечают спокойно: пусть устанавливают, мы их ждем и поднимем на воздух!

Наконец краснюки поднялись и тучей бросились на нас. Снова свисток, и снова наш меткий, убийственный огонь. Их много, мы их косим как траву, но они через трупы своих. товарищей идут вперед. Вот они, все ближе и ближе. Наш резерв цепью ложится за нами. Приказ по цепи — быть готовыми к штыковому бою. Наши два орудия быстро выкатились на открытую позицию и открыли огонь картечью. Свисток. Мы встали и пошли вперед на сближение. В это время раздалось громовое “Ура!” с обоих флангов. Это наши обходные колонны перешли в атаку! Все цепи противника остановились — оцепенели и попробовали броситься назад, но они были окружены с трех сторон, единственный выход — к Волге! Этого-то и хотел полковник Радзевич! Пока я с ротой догонял пеших краснюков, полковник Филиппов и полковник Радзевич, на приготовленных ранее подводах, со всем нашим резервом карьером бросились также к Волге, преграждая всякое отступление в сторону от Волги. Короче, 2-й полк краснюков мы гнали прямо в воды Волги.

В ликвидации 2-го коммунистического полка я не был участником, но мне рассказывали, что для коммунистов это была кровавая бойня. 3-орудийная батарея противника смогла сделать лишь несколько выстрелов и сразу была уничтожена метким огнем чешской батареи. На моем участке был большой успех. Мы окружили остаток дивизии, поднявшей руки и просившей пощады, но так как это были отборные коммунисты, то по приказу полковника Радзевича пленных не брать, а оставить в живых только два-три человека для допроса они были расстреляны. Три человека, которых мы оставили для допроса, были офицерами коммунистов. Они же в прошлом были офицерами нашей, то есть Императорской армии в чине прапорщиков. На вопрос: “Как вы могли служить у коммунистов?” — они ответили: “Мы сами коммунисты!” Их немедленно расстреляли.

Получены сведения, что полковник Швец разбил латышей и отходит на старые позиции. Наши роты также потянулись на отдых к Услону, оставив сильные заставы. Наши потери были невелики — шесть офицеров убито и девять ранено. Противник же на нашем и чешском фронте был окончательно уничтожен, и только единицы его уцелели. Ему понадобится долгое время пополнить свои силы, а за это время мы сможем хорошо отдохнуть. Опять этой победой мы обязаны нашему талантливому, прозорливому командиру полковнику Радзевичу.

2-я рота несет всю сторожевую службу, включая и патрулирование по Услону. Мы, 1-я рота, освобождены от всяких нарядов. С наслаждением помылись в бане, сменили белье и даже раздобыли спирту и развели его, сделав водку. Наша походная кухня, работавшая бесперебойно, казалось, снабжала нас наилучшей, наивкуснейшей пищей в мире!

Получили сведения, что капитан Каппель снова занял Симбирск, также получены сведения, что везде происходят восстания против большевиков. В Сибири образовалось социалистическое, а не коммунистическое правительство. Какая разница между социалистами и коммунистами? Одна сволочь! Недаром русская пословица говорит: “Что в лоб, что по лбу!” Но сейчас, в данный момент будем драться под всяким правительством. Уничтожим первоначально коммунистов, а затем и социалистов!! Такое мнение было почти у всех офицеров моей роты. Многие офицеры просили разрешения поехать в Казань навестить родственников, но ответ полковника Радзевича был: “Не имею права разрешить вам поездку — очень сожалею...” На этом разговор заканчивался.

Вчера меня вызвал в штаб полка полковник Радзевич. Придя к нему, застал там и полковника Филиппова. Полковник Радзевич пригласил меня сесть, и в это время принесли чай, и он стал угощать нас. Пили чай с удовольствием и, по старому нашему русскому обычаю, вприкуску (пьют чай внакладку — это сахар-песок кладется в чай, а вприкуску — это берется кусочек сахара в рот и запивается чаем). У меня появилось какое-то предчувствие. Командир не пригласил меня так, только для приятной беседы, время не то, чтобы это делать. Разговор шел в основном о том, что со всех сторон поступают благоприятные известия для нас. Наша разведка, состоявшая из двух взводов 2-й роты, прошла почти до того места, где мы разбили личный конвой Троцкого, и не заметила нигде присутствия противника. В городе Казани идет формирование новых частей из добровольцев, но нужны опытные офицеры, включая и командиров полков, батальонов и т. п. Положение с командным составом критическое. Большинство офицеров не хочет идти в Добровольческую армию (в те годы ее называли Народная армия), находя всевозможные причины, чтобы отказаться от вступления в таковую.

Я с возмущением сказал:

— Довольно нам нежничать с ними, нужно объявить мобилизацию, как это сделали красные: к ним пришло на регистрацию 3000 офицеров. У красных разговор короток — не придешь на регистрацию, поймают и поставят к стенке (расстреляют). Так и нам нужно сделать — не придут добровольно, поймать, предать полевому суду и расстрелять. Если бы мы действовали так, то имели бы не две роты, а два полка! Какая бы это была сила! Мы же собрали еле-еле две роты из лучших офицеров, в то время как другие сидят по кабакам. Наши лучшие люди умирают, где же справедливость? Считаю это большим упущением и преступлением со стороны нашего высшего командования! Я кончил говорить, и... все молчали... Полковник Радзевич, тяжело вздохнув, сказал: — Я вполне разделяю ваше мнение, но боюсь, что если мы так поступим, то какая же будет разница между нами и красными?

Полковник Филиппов вступил в разговор и ответил полковнику Радзевичу, что он вполне согласен с капитаном Мейбом, и — “черт с ним, кто не может нас отличить от красных! Нам нужно уничтожить эту рвань и восстановить национальную Россию с Двуглавым Орлом, а не с красной тряпкой...”.

Полковник Радзевич сказал:

Я вполне с вами согласен, вы оба правы, но это не от нас зависит, мы с вами в этом вопросе совершенно бессильны! Ну-с, а теперь, Федор Федорович, я вам скажу, почему я вызвал вас. Дело в
том, что в Казань прибыло много добровольцев татар, там идет какая-то неразбериха, и полковник Степанов приказал мне выслать опытного офицера на должность командира отдельной части, так как это для нас всех очень важно — иметь новое пополнение, вы понимаете меня?

Я слушал и понял только одно, что меня хотят отправить в Казань, но... хотя у меня там и остались дорогие мне люди, однако как расстаться с моими боевыми друзьями?!

Полковник Радзевич продолжал:

Поэтому мой выбор остановился на вас.
Я встал и сказал:

От моих офицеров я не хочу уходить, но если это приказ, а не предложение, то я, конечно, его исполню.

Ну вот и прекрасно, собирайтесь скорее и явитесь к генералу Короленко, который заведует всеми этими делами, я сообщу ему по телефону, что вы уже в дороге.

Мне было очень тяжело и жалко расставаться с нашей офицерской ротой. Я только смог им сказать, что не пожалею сил и энергии как можно скорее сформировать новую часть и, возможно, если Бог даст, сменить их, чтобы они смогли получить заслуженный отдых.

До скорого свидания! Прошу прошения, если кого когда-либо чем обидел!

Начались рукопожатия и пожелания. Патронная двуколка уже ждала меня, и я уехал.

Приехав в штаб формирования добровольческой Народной армии, я ужаснулся. Что там творилось?! Все бегают с какими-то вещами, укладывают какие-то бумаги, разговоры панические. Только и слышно: “Красные прорвали фронт, Казань окружена, скоро краснюки будут уже в городе” и т. д.

Хватаю за рукав какого-то пробегающего прапорщика и требую, чтобы он провел меня сейчас же к начальнику формирования. Он указал мне на дверь, сказав: “Здесь!” — и быстро исчез.

Стучу в дверь. Никто не отвечает. Открываю дверь, вхожу в кабинет. За столом сидит старый генерал. Прошу у него извинения, что вошел без разрешения.

О, пожалуйста, капитан, ведь я очень плохо слышу... Садитесь!

Вид у генерала ужасный, неопрятный. На грязном кителе Владимир 4-й степени без мечей и бантов. На стуле рядом с генералом лежит штатское пальто и шляпа. Впечатление такое, что в любую минуту этот генерал может превратиться в жалкого обывателя, раба любого правительства. Передаю ему предписание. Он прочел его и сказал, что полковник Радзевич уже сообщил ему обо мне по телефону. Вдруг он вскочил со стула и начал быстро ходить по кабинету.

Итак, капитан, принимайте татар... Слава Богу... Слава Богу... Пожалуйста, принимайте их... все равно от этого положение не изменится... все равно нас всех... да-с, нас всех... перебьют... Недостаточно иметь горячие головы, чтобы поднимать восстание... Нужно иметь гарантии, что это восстание будет поддержано народом!

Остановившись у окна, движением руки он пригласил меня к окну:

Вот ваши татары!

Выглянув в окно, я увидел большой казарменный двор, почти полностью покрытый группами сидящих татар. От возмущения и злости к этому генералу я почувствовал, как кровь прилила к моей голове. На фронте нужда в каждом бойце, а тут сотни добровольцев сидят без дела, никто о них не заботится. Что это? Халатное отношение? Предательство ?

Генерал продолжал говорить:

Татары сидят уже четыре дня, а что я должен делать? Обмундирования и снаряжения не дают, офицеров и со свечкой не найдешь... Кухни тоже нет, а ведь они голодные и холодные, а вот сидят
и не расходятся.

Я сухо раскланялся, генерал протянул руку прощаться, но она осталась висеть в воздухе. Кто мог назначить такого генерала на столь ответственный пост? Ведь это непростительное преступление! Я вышел подавленный всем виденным и слышанным. О, как мне хотелось вновь очутиться в моей роте!!

Выйдя во двор, приказал строиться. Небольшая кучка поднялась, остальные продолжали сидеть и смотреть на меня. Подозвав к себе вставших, спросил их, почему остальные не встают. Ответ был прост: “Они не знают русского языка!” Эта новость меня огорошила. С помощью говорящих по-русски мы кое-как построили всех. Спрашиваю:

Кто был в армии? — Подняли руки около двадцати человек.

Кто был в унтер-офицерских чинах? — Подняли руки четыре человека.

Слава богу, стало как будто легче, так как через них я смогу объясняться со всеми татарами. Сказал унтер-офицерам, чтобы они сказали всем не разбредаться по всему двору, а рассесться скученно, забрал их и пошел осматривать казармы. Первое, что мне бросилось в глаза, это объявление, гласившее: “Казармы, вход строго воспрещен”. Двери забиты досками. Приказал унтер-офицерам сорвать доски. Открыв дверь, мы увидели обширное, хорошее помещение, чистое, с нарами. Приказал сразу же привести всех татар и временно разместить их в этом помещении. Пусть размещаются как хотят. Сам же я пошел осматривать здание дальше. В конце здания увидел дверь, тоже забитую, но только одной доской. Легко отодрал ее, открываю дверь и изумился. Это была кухня, то есть печь и три хороших кухонных стола. Значит, можно будет готовить пищу. Вопрос в том, где ее найти? Выйдя из кухни, пошел разыскивать интендантство. Нашел его помещение, довольно далеко от наших казарм. Войдя в него и пройдя ряд столов и писарей, прошел прямо в кабинет интенданта. Войдя, увидел за большим столом пожилого полковника. Я его спросил:

Вы интендант и заведуете снабжением Народной армии?

Да, — ответил мне полковник. — Что вам угодно?

Я рассказал ему мое положение с принятыми мною татарами. Точного числа я еще не знаю, но думаю, что более 500 человек; мне немедленно нужны продукты, как то: мясо, картофель, хлеб, чай. Также на такое же количество человек нужны винтовки, патроны, котелки, сапоги, шинели, гимнастерки, брюки. Короче, нужно всех моих татар обмундировать полностью; добавил, что это должно быть сделано сразу, срочно. Полковник посмотрел на меня с удивлением и спокойно спросил:

У вас, конечно, на все это есть ордер?

В его голосе чувствовалась нотка издевательства.

Какой ордер? Где я должен получить его?

Он начал плести мне о правилах получения пищи, обмундирования и т. д. Видя, что я с ним не столкуюсь нормальным путем, я решил действовать напролом. Сказал ему:

Хорошо, будьте любезны, позвоните в штаб полковника Степанова, он подтвердит мой заказ!

Полковник отклонил предложение, сказав, что все должно быть сделано в письменной форме, а не по телефону. Я уже начинал терять терпение. Встав, я сказал:

Хорошо, я вызову по телефону полроты офицеров, и мы с вами будем разговаривать иначе, также я потребую предания вас военно-полевому суду за вредительство. Вы же знаете, что за такие дела не милуют, а ставят немедленно к стенке.

Полковник как-то съежился и попросил меня никуда не звонить.

Мы с вами сделаем все, что в наших силах.

Отлично, господин полковник. В первую очередь доставьте продукты, их я буду ожидать не позднее 8 часов вечера, — сейчас 3 часа 30 минут.

Я также дал ему указание не позднее 2 часов дня на следующий день доставить в казармы все необходимое, сказав, что рано утром пришлю ему точное число моих будущих солдат-татар. Полковник был, так сказать, в моих руках, хотя я чувствовал, что я потерял всякую военную этику, обращаясь с офицером выше меня чином как с моим подчиненным, но... только таким образом я мог добиться быстрых и точных результатов, а я знал, что время не терпит и миндальничать не приходится. Старик заторопился и начал отдавать приказания тут же по телефону. Прощаясь, я крепко пожал ему руку и просил извинить меня. Он улыбнулся и сказал:

Не беспокойтесь, капитан, я вас прекрасно понимаю, поэтому всем, чем смогу, помогу вам. Только такие упорные и горячие офицеры, как вы, смогут сделать что-либо в эту эпоху неразберихи!

Я отправился в штаб и оттуда связался с полковником Радзевичем. Подробно изложил ему о творящемся здесь и попросил его выслать мне в помощь 8 офицеров, если же нет, я возвращусь обратно в нашу роту!

Полковник Радзевич расхохотался:

Спасибо, Федор Федорович! Вы поступили во всем совершенно правильно, и не беспокойтесь, завтра у вас будут 8 офицеров!

Уф! Я вздохнул свободнее: кажется, все начинает входить в норму. Я знаю, что терять времени нельзя, так как бои идут на подступах к Казани.

До сих пор я не сообщил мамочке и брату о моем прибытии в Казань. Немедленно послал им извещение с просьбой брату приехать ко мне в казармы и привезти мамочку, так как я очень занят, но, слава богу, жив и здоров. После этого я направился в казармы посмотреть на моих татар.

Придя в казармы, я был удивлен, увидев воз всяких продуктов, а около них моих унтер-офицеров, расхаживавших важно, охраняя их. Видно, полковник нажал на все кнопки, и хорошо. Спрашиваю: “Умеет ли кто-либо из вас готовить?” Один из унтер-офицеров сказал, что был помощником у повара.

— Ну вот и хорошо. Берите продукты на кухню и начинайте готовить, так как мы все голодны.

Все унтер-офицеры приступили к изготовлению пищи. Слава богу, и это как будто налаживается. Завтра будет тяжелый день — раздать и пригнать обмундирование и снаряжение, а затем еще хуже — как я буду их учить, когда они не знают русского языка? Но на все воля Божия, с Его помощью и эту трудность преодолеем.

Пока я ходил в интендантство, мои унтер-офицеры не спали. Они произвели точный подсчет людей. Оказалось, что мы имеем 606 человек добровольцев. Это хорошо, но при раздаче пищи оказалось, что мы имеем всего 300 котелков и столько же ложек. Позвонил моему “сговорчивому полковнику” и попросил его как можно скорее доставить недостающие котелки и ложки, а также одновременно поблагодарил его за присланные продукты. Он меня успокоил и сказал, что, зная точное число добровольцев, он сделает все, что нужно.

Следующий день был для меня днем праздничным, так как к полудню уже явились 8 офицеров, посланных мне полковником Радзевичем. Среди них был мой друг подполковник Сережа Якунавский. Все прибывшие офицеры знают меня, я — их. Крепкое рукопожатие, и за работу. Я объяснил им, что мы имеем 606 человек, но не 606 штыков, так как единицы из них служили в армии, остальные о ней не имеют ни малейшего понятия; к тому же большинство не знает русского языка, но... мы должны сделать из них солдат в самый кратчайший срок. Решили, что будем работать 24 часа.

Вторая новость — это полковник выполнил свое обещание, прислав подводы с обмундированием и снаряжением и... немногим ранее 2 часов дня. Я разбил татар на две роты, чтобы сократить командный состав. Командиром 1-й роты назначил подполковника Якунавского, он же — мой помощник и заместитель, командиром 2-й роты — капитана Латеева, храброго и дельного офицера. Сразу же построили всех татар и разбили их на две роты по 303 штыка, роту разбили на три взвода, так как у нас была нехватка офицеров. Полковник также не забыл и прислал нам тюфяки, набитые соломой. Мои офицеры кое-как повели своих подопечных татар повзводно в казармы.

Меня вызвали к телефону. Это звонил полковник-интендант и сообщил мне, что обмундирование, которое он мне послал, принадлежит Ленкорано-Нашебургскому полку, но он “не знает, как оно попало к нам!”. Я снова поблагодарил его и сказал, что если бы была форма кирасир Его Величества, то я бы надел и ее на моих татар. Оба мы рассмеялись и пожелали друг другу всего хорошего.

Офицеры были очень заняты. Нужно было надеть форму на всех, но они с честью выполнили свою задачу, и довольно быстро. Затем вывели всех во двор и выстроили. Построив, позвали меня. Увидев выстроившихся татар, я; был поражен. В форме они уже походили на солдат. Взводные офицеры проходили по рядам, поправляя бескозырки. После этого каждому выдали винтовку со штыком, но боевых патронов им не дали, так как, не умея обращаться с винтовкой, они могли случайно пострелять друг друга.

Начались строевые занятия. Мои четыре унтер-офицера были выше всякой похвалы. Три из них надели по две нашивки на погоны — это значит младший унтер-офицер, и один надел три нашивки — старший унтер-офицер. Я приказал им выбрать из всей массы хорошо говорящих по-русски и бывших в армии. Они привели ко мне на следующий день 10 человек, и я сразу произвел их в ефрейторы. Работа по строевой части пошла отлично. Мы уже проходили с ними перестроение, и они, хотя и плохо, но все же его проделывали. Штаб прислал мне еще шесть офицеров. Стало много легче. Распределил их по три в каждую роту. Работали с утра до позднего вечера, мучая себя и татар. Успели пройти рассыпной строй и удар штыком. Приготовились к стрельбе, как вдруг ночью, по тревоге, нас вызвали идти на поддержку к артиллерийским казармам. Вот ведь несчастье, хотя бы еще 2—3 дня, чтобы пройти с ними стрельбу! Шел восьмой день, как я принял безропотных добровольцев татар. За это время были сделаны чудеса. Из толпы холодных и голодных мне удалось сделать воинскую часть.

Прибыл в распоряжение начальника боевого участка полковника Николая Павловича Сахарова33, в будущем — командира Волжской имени генерала Каппеля дивизии. С этого момента боевая служба надолго связала меня с этим Белым Витязем чести, храбрости и доблести. Наутро он осмотрел наш отряд и стал хохотать:

Капитан, откуда вы достали эти мундиры и бескозырки? Ведь ваши солдаты выглядят как кадровые пехотинцы мирного времени!

Я поспешил рассказать ему историю нашей части, также предупредив его, что мои татары еще не прошли учебной стрельбы. Полковник Сахаров ответил, что нужда в срочной помощи отпала, так как все атаки красных отбиты.

Даю вам на подготовку ваших солдат столько времени, сколько позволит боевая обстановка.

Вернувшись в казармы, немедленно приступили к прохождению стрельбы, и прямо боевыми патронами, также тренировались и в умении владеть штыком. Я знал, как важно знать приемы штыкового боя, они нам всем, в прошлом сослужили большую службу, а такие и в будущем будут нам очень и очень нужны.

Наступил третий день после ночной тревоги, а нас еще не вызывают. Я доволен, так как чувствую, что с каждым часом мои татары превращаются в настоящих солдат, а чем больше тренировки, тем меньше потерь в бою; чувствую, что если вызовут, то мои солдаты хотя и с потерями, но сумеют отразить врага, несмотря на их малое знание боевой службы солдата.

Получили приказ занять резервную позицию на правом фланге... Тучами, как саранча, снова лезут красные. Добровольцы отбиваются огнем и штыком, но масса противника все лезет и лезет. Чувствую, что и моим татарам скоро придется пойти в бой. За короткий срок, что я провел с ними, у меня появилось особое чувство любви и уважения к ним. Эти честные, неискушенные мусульмане добровольно пришли к нам, чтобы своею грудью защитить свои семьи и спасти свои храмы от поругания красного дьявола.

Получаю приказ быть готовым к атаке противника. Развертываю своих татар и уступом становлюсь на позицию против цепей противника. Красные во весь рост идут на сближение. Открываю огонь. Против нашей части мадьяры. Меткость огня моих бедных татар ниже всякой критики. Противник это чувствует и начинает идти на сближение быстрее. Вижу, что огнем я ничего не могу сделать, поднимаю солдат и веду их в контратаку. Дружно, как один человек, поднялись мои татары и с криками “Алла!” и “Ура!”, перегоняя друг друга, пошли в штыки. Мадьяры не выдержали и стали откатываться назад. Добровольцы левого фланга, увидев наш успех, также перешли в контратаку. Моим офицерам пришлось употребить всю свою энергию и изобретательность, чтобы вернуть татар обратно.

Полковник Сахаров прискакал на своей вороной кобыле и благодарил за блестяще проведенный штыковой бой.

— Ну, знаете, капитан! Ваши татары просто “Железные Аллаяры”!

После этого боя эта кличка так и осталась за нами. Потери у нас были очень незначительные — один стрелок убит и шесть легко ранены. Начались упорные бои. Красные шли на нас волнами, но мои татары старались всегда подпустить противника как можно ближе, открывали огонь и переходили в штыковую атаку, которой противник не принимал, а откатывался назад. По сводкам в штабе я видел, что положение Казани безнадежно. Кольцо обороны все суживалось и суживалось.

К этому времени город Симбирск пал. Капитан, а теперь полковник Каппель медленно, с боями отходил от Волги на Богульманск.

Оставался лишь один последний свободный путь для отхода наших частей из Казани, да и тот уже находился под ударом красных. Но мы начали наш отход и пошли на соединение с полковником Каппелем.

Начался новый период героической борьбы: Бугульма—Уфа.

* * *

Мне хочется поделиться с читателем моими впечатлениями о командире-руководителе Красной армии времен Гражданской войны. Столкнуться пришлось с ними по долгу службы. Было их две командирши, обе имели одинаковую кличку “Красная Машка”!

Одна из них была проститутка из Казани, но она прожила недолго — была убита в боях у пороховых заводов. Вторая была какой-то легендарной личностью того периода борьбы. Про нее говорили, что она красавица и происходит из аристократической семьи. По всей вероятности, обе они были садистками, так как сотни офицеров и добровольцев, попадавших к ним в руки, предавались нечеловеческим пыткам и умирали в страшных мучениях от рук зверей в образе женщин.

После отхода из Казани все воинские части переправились на другую сторону реки Камы. Мои татары были влиты в 1-й Казанский полк, состоявший из 200 штыков добровольцев. Таким образом, полк имел около 800 штыков, его разделили на два батальона. Первым батальоном командовал я, вторым полковник Герман Лебедев, впоследствии ставший моим большим другом. Он умер уже в Америке. Всей Волжской группой командовал полковник Сахаров. Мы шли на соединение с полковником Каппелем, отступавшим по линии Бугульма—Уфа.

Как-то ночью, на одной из стоянок, я получил приказ от полковника Сахарова явиться в штаб отряда. Прибыв туда, я получил от полковника Сахарова боевой приказ — занять с моим батальоном маленький город “Н” (названия не помню), выбив из него красных, так как они угрожали нашему левому флангу. Городок от места нашей стоянки был всего верстах в десяти. Получив проводника, выслав вперед полевую заставу, также дозоры по сторонам, пошли на городок “Н”. Не доходя до него, перехватили какого-то мужичка, ехавшего на подводе. Спрашиваем его, много ли красных в городе. Он ответил, что очень много, но они все пьяные и не дай бог как бесчинствуют... страшно смотреть, прямо как дьяволы...

На рассвете атаковали город. Краснюки выскакивали из домов в одном нижнем белье и не могли сообразить, что происходит. Бой был очень короткий из-за неожиданности нашей атаки. Городок был занят, краснюки разбегались в разные стороны. Пленных мы не брали: кто сумел удрать, остался жив, кто нет — тот был убит. Второй роте повезло, им удалось захватить весь штаб красной группы, включая и командиршу “Красную Машку”.

Расположил пост в школьном зале. Донес полковнику Сахарову, что боевая задача выполнена, городок “Н” в наших руках, а также, что удалось захватить весь штаб красных во главе с “Красной Машкой”. Полковник Сахаров приказал мне немедленно расстрелять всех, а так как “Машка” легендарная личность, сохранить ее до его прибытия, но только в том случае, если не придется ввязаться в другой бой с красными. Если так, то немедленно расстрелять и ее, иначе она опять ускользнет из наших рук.

За один день ко мне явилось более ста человек добровольцев. В их числе было 5 офицеров и 15 кадет Симбирского корпуса. Эти кадеты были, по моему мнению, в возрасте от 14 до 18 лет. Если бы нам не пришлось отступать, то я смог бы сформировать большой отряд добровольцев. Считаясь с тем, что все добровольцы были, как я их называл, “мальчики”, мне было жаль их — неопытных — вливать в наши ряды, поэтому вновь прибывших офицеров я зачислил в строй нашего батальона, а из мальчиков создал особую роту, назначив к ним трех наших офицеров. Моя идея была, как могу, уберечь их от боя и смерти. О, какие они были прелестные, с горящими глазами и боевым пылом!

Когда мне представились прибывшие пять офицеров, то по какому-то внутреннему чувству я с большим подозрением отнесся к одному из них. Во-первых, четыре офицера — местные жители, но они его не знали, также и он их не знал. Он говорил, что по роду службы все время был в разъездах, его родители в Москве, а он застрял здесь, когда красные заняли город. Тип очень неприятный, глаза бегающие, как у вора. После зачисления его (он назвался прапорщиком Хмельницким) в роту вскорости ко мне пришел один из офицеров и доложил, что он встретил одного жителя этого городка, который сказал ему, что прапорщик Хмельницкий не кто иной, как комиссар отряда “Красной Машки”. Приказал их обоих привести ко мне. Житель — почтовый чиновник. Спрашиваю его: “Действительно ли вы узнали прапорщика Хмельницкого?” Тот, прямо обернувшись лицом к Хмельницкому, заявил: “Он комиссар и убил много хороших людей нашего городка, не повинных ни в чем. Если вам, господин капитан, нужны еще свидетели, я их приведу к вам немедленно!” Этого было достаточно для меня. Хмельницкий, видя, что он попался, начал дерзить. Тотчас же я приказал его арестовать, снять с него погоны прапорщика, вывести и расстрелять.

Наступила ночь. Наши заставы вошли в огневую связь с разведкой красных. Сидя у себя в школе в одиночестве за столом, мне пришла в голову мысль посмотреть на “аристократку-садистку Красную Машку”. Приказал привести ее ко мне. Мысленно рисую себе ужасную, грязную женщину. Вводят ее и ведут к моему столу. Смотрю на нее и вижу какие-то очень знакомые черты; смотрю и думаю — с кем я ее мешаю? Когда она поравнялась со столом, свет керосиновой лампы осветил ее лицо и я чуть не подскочил на стуле... Это была моя прошлая любовь — Верочка. С трудом произношу: “Садитесь”. Знакомая, чуть уловимая улыбка пробежала по ее лицу. Спокойно опустилась на указанный стул. Молчит. Беру себя в руки и приказываю оставить нас одних.

Вера! — обратился я к ней. — Как это случилось? Что заставило вас быть такой ужасной?

Подняла на меня свои красивые, но полные злобы глаза...

Прошу вас прекратить ненужную сентиментальность, — резко и быстро проговорила Вера. — Вы временный победитель, я побежденная, но я “Красная Машка” и тем горжусь. Да, я уничтожала вас, царских палачей, и уверяю вас, что если бы я сидела сейчас на вашем месте, то я не задавала бы вам таких вопросов, а приказала бы вывести вас в расход так же быстро, как и остальных ваших бандитов!

Молча я выслушал бред этой ненормальной женщины. Снова мне вспомнился образ былой милой гимназисточки. Ужас! Теперь против меня сидел зверь — кровожадный и жестокий. Встав со стула, я приказал увести ее. Начинался рассвет. Сидя за столом, положив голову на руки, я старался уснуть, но не мог. Мысль о Вере отгоняла сон.

Получил приказ из штаба командующего группой полковника Сахарова оставить городок “Н” и двигаться на соединение с нашими главными силами, предварительно расстреляв всех пленных, в том числе и “Красную Машку”. Со мной делается что-то странное. Тень былой Верочки заслоняет личность “Красной Машки”!.. Сентиментальность? А может быть, чувство жалости к больной женщине? Снова приказываю привести ее ко мне, снова мы остались одни. Обращаясь к ней, говорю:

Вера, за все те зверства, которые вы совершили, вы приговорены к смертной казни — расстрелу. Принимая во внимание наши уже давно забытые отношения и по моим личным убеждениям в том, что вы больны... — тут я совершил непростительную для меня ошибку, — я предлагаю вам два выхода: умереть у стенки или же совершить это самой, сейчас, в этой комнате, в моем присутствии.

С этими словами я спокойно подошел к ней и, вынув из кобуры наган, протянул его ей (какой глупый и необдуманный шаг!).

Поднявшись со стула, чуть заметно дрожащей рукой она взяла от меня револьвер. Молча, как будто думая о чем-то, повернула несколько раз барабан и вдруг с криком “Мерзавец!” выстрелила в меня. Огнем ожгло лицо, пулей сбита с головы фуражка... успел схватить ее за руку, вырвать наган, нажать собачку... еще... и еще. “Красная Машка” упала. Снова чувство непонятной жалости появилось у меня, и я опустился перед ней на колени. Последний раз она открыла свои прелестные глазки и прошептала: “Прости”. То была уже не “Красная Машка”, а та давнишняя прелестная гимназисточка.

Противник открыл огонь по городку, и снаряды ложились довольно близко от школы. Предстоял горячий боевой день за поруганную нашу Родную Мать-Россию. Мать-Россия заполнила всю душу и сердце белых добровольцев. Одно желание, одна великая цель — это спасти ее, родную, от всяких “Машек” или честно умереть за нее.

Не желая вступать в бой, медленно начал отходить из городка “Н”. Отступаем со всеми предосторожностями. Застава в авангарде и застава в арьергарде. Наш проводник, а теперь наш доброволец Петр Петрович Мищенский, почтовый чиновник этого городка, разоблачивший комиссара Хмельницкого, пошел с нами, оставив семью. Он знает хорошо эту местность и все дороги и тропы, что очень ценно для нас. Мы шли к железнодорожному разъезду (названия не помню). Приблизительно в 15—20 верстах от оставленного нами городка. Какой-то партизанский отряд на дороге у нас окопался и пытался пересечь нам дорогу, но... я использовал мой любимый прием, заимствованный мною от полковника Радзевича. Этот прием пока что еще ни разу не подвел меня. Так было и тут. Рассыпав одну роту в цепь, полуроту послал в обход правого и левого фланга партизан. Как только красные увидели, что мы обходим их, они сразу же стали отходить, но было поздно — они были в кольце. Пленных не брали, а главаря, вытянув из стога сена, тут же расстреляли. Он был сапожником из города Самары, как он попал сюда, было загадкой, но это нас особо не интересовало.

Вся наша Волжская группа собралась недалеко от города Бугульмы. Генерал Сахаров был назначен командующим Волжской дивизией, состоявшей из трех полков: Казанского, Симбирского и Самарского (Сахаров был произведен в генералы за его храбрость и решительность).

Наш Казанский полк состоял из двух батальонов. Первым командовал я, вторым капитан Лебедев. За первым батальоном еще сохранилась кличка “Железные Аллаяры”, но, к сожалению, от наших “Аллаяр” не так много осталось в строю. Татары потеряли свой боевой пыл в связи с нашими постоянными отступлениями и постепенно расходились по здешним татарским селам. В батальоне осталось не более 200 штыков, плюс 100 штыков “детей”, из коих и пришлось пополнить роты.

Питались мы плохо, отдыха совсем не имели. Все время в боях и отходах. Второй батальон нашего полка совсем растаял, насчитывал всего около 100 штыков, в ротах иногда было по 10— 15 человек.

Сравнительно за небольшой период времени Белой борьбы мы, строевые офицеры-бойцы, убедились в том, что наше главное несчастье — это наш тыл. Все честные и храбрые стремились на передовую линию огня, а все жалкие, ничтожные устраивались в тылу. Мы грудью и кровью своей, с винтовкой в руках, захватывали и освобождали от красной нечисти села и города, — казалось бы, что наш тыл должен был закрепить за нами освобожденные территории... Но, к нашему глубокому сожалению и разочарованию, получилось совершенно обратное. Пополнения живой силой мы не получали, снаряжение, обмундирование и продовольствие тоже не доставлялось. Мяса мы не видели месяцами, пользовались тем, что с боем отбирали у противника. Нам на фронте нужны бойцы, а в это время в тылу появились какие-то гвардейские формирования — в их штабах сидят сотни офицеров-шкурников, не желающих подвергаться опасности. Конечно, ни одной части не было сформировано, да они и не собирались этого делать. Вместо формирования частей формировались различных оттенков и характеров самые отъявленные социалисты. Появилась их подлая, разлагающая наш тыл литература. Началась травля друг друга, и в дополнение ко всей этой неразберихе неожиданно для нас создалось какое-то Временное правительство в городе Уфе под председательством генерала Болдырева34, Лебедева и т. д. Кто они такие? Нас об этом не спрашивали, а просто преподнесли нам как факт совершившийся. Повадки всех этих правителей так нам знакомы по 17-му году! Это они предали нашего любимого Государя Императора, а теперь они “правители” за нашими спинами.

Тыл совершенно разложился и, конечно, дать что-либо на фронт не мог. Наши ряды постепенно редели. Мы шли из одного боя в другой. Месяцами мы не знали, что такое спокойный сон, не говоря уже о бане. При таких условиях невозможно было выделить с фронта маленькую боевую часть и отправить ее в тыл для наведения порядка, дабы выбросить всю эту социалистическую рвань из правительства. Чем дальше мы отступали, тем более мы верили, что так продолжаться не может. Наша Волжская повстанческая армия огрызалась, идя с жестокими боями. Мы подсчитали, что на одного нашего боевого солдата приходилось до 25 красных солдат. Командующий генерал Каппель был нашим ореолом. Много раз мы неожиданно переходили в контрнаступления и гнали красных почти до Волги, а затем, не имея достаточно живой силы, снова медленно отходили.

Генерал Каппель не позволял нам окапываться и ждать противника. Он хорошо учитывал, что с такими силами, как у нас, невозможно и думать о позиции с окопами. Противник своей массой легко мог окружить и раздавить нас. Поэтому он постоянно нас перебрасывал то вперед, то в тыл красных. Мы были так близки к нашей родной, великой реке Волге, что, получив хорошее пополнение, мы были бы снова в Симбирске, Казани, Самаре. К сожалению, этого не случилось. Мы только получали бесконечные обещания и крики с пустыми лозунгами из Уфы, где заседала Директория Учредительного собрания.

После решительного требования генерала Каппеля с угрозой, что он снимет все войска с фронта, пойдет на Уфу и восстановит там порядок, Уфимская директория, зная, что у генерала Каппеля слова не расходятся с делом, сообщила, что высылает нам в помощь батальон в 1000 штыков имени “Учредительного собрания”. Конечно, мы очень обрадовались этой новости, но к имени батальона отнеслись критически. В то же время нам было безразлично, кто и с каким именем, лишь бы сменили нас и дали нам возможность отдохнуть хотя бы два дня.

На следующий день утром пришел батальон “Учредительного собрания”. Тысяча свежих бойцов, прекрасно снаряженных и обмундированных, сменила Волжскую дивизию генерала Сахарова, которая дошла до 400—500 штыков, измученных походами и боями белых бойцов. Не понравился нам этот батальон с развернутыми красными, ненавистными нам флагами, со всевозможными лозунгами революции. Все без погон, обращение солдат и офицеров распущенное. Повсюду слышится ненавистное нам слово “товарищ”. Под вечер они сменили нас. Их командир, какой-то полковник, очень молодой и самоуверенный. Он заявил: “Мы покажем большевикам, как посягать на нашу свободу, которую мы обрели через Великую Революцию!” Говорили, что генерал Сахаров выслушал его молча, потом сплюнул, повернулся и ушел от него. Мы все хохотали, так нам это понравилось! Молодец наш генерал!

Итак, нас сменили. Впервые в хорошем строю, с удалой песней, мы пошли на место назначенного нам отдыха, но... он был слишком коротким... Перед рассветом красные перешли в наступление, и их удар был сосредоточен на участке батальона “Учредительного собрания”, который они без труда прорвали. Большинство этих “героев” перешло на сторону красных, остальные, оставив свои позиции, в панике бросились бежать в тыл. Снова по тревоге мы были брошены в бой и к утру восстановили полностью прежнее положение фронта. По пути мы ловили беглецов из этого социалистического батальона и силой заставляли вливаться в наши цепи. Один из командиров роты “Учредиловки”, как прозвали батальон наши солдаты, не пожелал войти в наши ряды, заявив нам, что он офицер и рядовым солдатом не будет, но, получив несколько хороших, ободряющих тумаков, схватил винтовку и вошел в цепь. В этот день мой батальон пополнился 70 штыками за счет беглецов. Было много курьезных сцен, когда командиры частей гонялись по полю за своими неожиданными “пополнениями”. Выбив социалистическую дурь из голов нашего нового “пополнения”, мы сделали из них хороших солдат-бойцов.

Попытка Уфимской директории давать нам такие пополнения была каплей, переполнившей чашу нашего терпения. От рядового бойца и до офицера все были озлоблены и разъярены случившимся. Бог знает, что бы получилось, если бы, к нашему великому счастью, не произошел переворот в тылу. Власть взял в свои руки всем нам известный и глубоко уважаемый великий патриот и честный витязь России адмирал Колчак. Директория оказалась арестованной, но, к нашему сожалению, не расстрелянной. Поэтому в будущем она много вредила нашему Белому движению.

Всколыхнулась белая Сибирь, поднялась против красного супостата. Ижевские и воткинские рабочие потянулись к нам на фронт, образуя уфимское и сибирское пополнение, и через месяц нас уже сменяли свежие воинские части. Наш волжский корпус уходил в глубокий тыл, в район Златоуста.

Мне не пришлось уйти на отдых с моими родными частями, так как за два дня до нашего отхода наши два батальона Казанского полка были брошены в бой под деревней Одногулово, в которой засели и окопались красные. Развернувшись в цепь, мы пошли на них в атаку, но под сильным ружейным и пулеметным огнем залегли и ждали подхода второго батальона, который пошел в обход деревни, дабы взять красных в кольцо. У окруженных красных началась паника. Мой батальон решительным ударом с фронта обрушился на них. Во время атаки я почувствовал острую боль в правой стороне груди... все завертелось у меня перед глазами, я почувствовал, что падаю... и потерял сознание. Очнулся от острой боли в груди; я лежал на телеге, меня везли куда-то, причем эту телегу подбрасывало на каждой кочке и рытвине, что причиняло мне невероятную боль, и я опять впал в забытье...

Помню, когда я пришел в себя и открыл глаза, то первое, что я увидел, это был луч солнца, падавший прямо на меня через большое окно госпиталя. В тот же момент надо мной склонилась сестра милосердия и с улыбкой сказала мне: “Довольно уж вам спать, пора и глазки открыть!” О! Какое громадное, счастливое чувство я испытал, что я жив и нахожусь в уфимском госпитале. Я был ранен в правую сторону груди навылет. Пришел доктор и сообщил мне, что я буду сегодня эвакуирован в госпиталь Ново-Николаевска. “Так как уфимский госпиталь переполнен ранеными и нужно место для вновь прибывающих, всех, которых можно двигать, мы отправляем, в том числе и вас”. Он также сообщил мне, что он очень доволен, что я так быстро поправляюсь. “Да, между прочим, о вас справлялся генерал Сахаров, хотел знать, как вы себя чувствуете. Мы сообщили ему, что вы молодцом”.

Наш санитарный поезд тихо подошел к станции Ново-Николаевск, где и началась перевозка раненых в госпиталь этого города. Всех раненых проносили через регистрационный центр, где несколько докторов проверяли списки и распределяли больных по отделениям госпиталя. Вдруг слышу, по цепи идет запрос: “Где капитан Мейбом?” А так как носилок с ранеными очень много, то просят поднять руку, что я и сделал. О Боже мой! Кого я увидел! Мой брат, доктор Мейбом35, подбежал ко мне и радостно закричал:

— Федюшка, дорогой ты мой! Ну, слава Богу, что ты жив. Не беспокойся, мы тебя поправим, и ты будешь как новый.

Слезы счастья появились у нас обоих. Меня положили в палату, которой заведовал мой брат Эрнест. Бесконечные разговоры о братьях Георгии, Борисе, сестре Лидии, мамочке. Все вырисовывалось так ярко перед моими глазами, все прошлое и такое дорогое для нас обоих.

Примечания.

26 Мейбом Федор Федорович. Владимирское военное училище (1914). Штабс-капитан, командир батальона 497-го пехотного полка. В белых войсках Восточного фронта; к лету 1918 г. в офицерской организации в Казани и партизанском отряде, затем рядовой в 1-й офицерской роте в Казани, командир офицерского взвода, командир 1-го батальона и заместитель командира 1-го Казанского полка Волжской дивизии; в 1919 г. капитан, командир батальона, помощник командира и командир 49-го Сибирского стрелкового полка. Участник Сибирского Ледяного похода. В начале 1920 г. подполковник, командир Отдельной офицерской роты Волжской бригады, командир бронепоезда “Витязь”. В эмиграции в США, председатель отдела РОВС в Мичигане. Умер 2 декабря 1978 г. в Лас-Вегасе (США).

27 Впервые опубликовано: Первопоходник. Февраль 1975 — декабрь 1976. № 23—34.

28 Попов Иван Иванович, р. в 1866 г. В службе с 1883 г., офицером с 1885 г. Генерал-майор. Весной—летом 1918 г. член Союза защиты Родины и свободы, глава офицерской организации в Казани. Расстрелян большевиками в июле 1918 г. в Москве.

29 Попов Борис Иванович, р. 13 мая 1894 г. Академия Генштаба (ускор.). Полковник, командир 2-й батареи 8-го тяжелого артиллерийского дивизиона. В белых войсках Восточного фронта; летом 1918 г. в 1-м Казанском стрелковом полку. Участник Сибирского Ледяного похода, к 15 сентября 1920 г. начальник штаба Волжской бригады. В ноябре—декабре 1921 г. начальник штаба Поволжской бригады, начальник штаба 5-го повстанческого отряда. В эмиграции в Китае, к 1936 г. член Офицерского собрания в Шанхае. После 1949 г. — в США. Член и председатель Общества Ветеранов, с 1967 г. член редколлегии журнала “Вестник ОВВВ в Сан-Франциско”. Умер 8 мая 1970 г. в Сан-Франциско.

30 Мейбом Георгий Федорович. Поручик 5-го уланского полка. Летом 1918 г. агроном в Казани, затем в белых войсках Восточного фронта; в драгунском полку. Взят в плен в 1919 г. под Барнаулом. В эмиграции. Умер после 1927 г.

31 Перхуров Александр Петрович, р. 1 января 1876 г. в с. Шерепове Тверской губ. Из дворян той же губернии, сын титулярного советника. 2-й Московский кадетский корпус (1893), Александровское военное училище (1895), академия Генштаба (1903). Полковник, командир 186-го отдельного легкого артиллерийского дивизиона. Георгиевский кавалер. С марта 1918 г. начальник штаба Союза защиты Родины и свободы. Руководитель Ярославского восстания, затем в белых войсках Восточного фронта; с сентября 1918 г. начальник 1-й Казанской стрелковой дивизии Народной армии, с февраля 1919 г. командир Казанской стрелковой бригады и 13-й Казанской стрелковой дивизии, с середины июля 1919 г. начальник партизанских отрядов 3-й армии. Генерал-майор (с июня 1919 г.). Взят в плен 11 марта 1920 г. в с. Подымахинском у Лены; с января 1921 г. служил в РККА. Арестован 20 мая 1921 г. Расстрелян 21 июля 1922 г. в Ярославле.

32 Родзевич Адольф Адольфович, р. в 1870 г. В службе с 1888 г., офицером с 1890 г. Полковник л.-гв. Семеновского полка. Георгиевский кавалер. В белых войсках Восточного фронта; летом 1918 г. командир 1-й офицерской роты в Казани, затем во 2-м Казанский полку 1-й Казанской стрелковой дивизии Народной армии.

33 Сахаров Николай Павлович, р. в 1893 г. в Муроме. Муромское реальное училище (1911). Прапорщик запаса (1912), студент Московского сельскохозяйственного института. Подполковник 9-го пехотного полка. Георгиевский кавалер. Член Союза защиты Родины и свободы. Летом 1918 г. командующий Восточным отрядом Северной Добровольческой армии (Муром). Руководитель восстания в Муроме 8 — 9 июля 1918 г. В белых войсках Восточного фронта; начальник Арского боевого участка Казани, с лета 1918 г. полковник, затем командир 3-го Казанского (потом 50-го Арского) стрелкового полка, затем командир Волжской дивизии; в начале 1919 г. начальник Симбирской пехотной дивизии, с сентября 1919 г. помощник начальника 1-й Самарской стрелковой дивизии, с 6 ноября 1919 г. начальник той же дивизии, с декабря 1919 г. командир Волжской бригады 3-й армии. Участник Сибирского Ледяного похода; с марта 1920 г. командир Отдельной Волжской бригады, с 1921 г. — Поволжской бригады. Участник Хабаровского похода, в декабре 1921 г. начальник колонны (5-го повстанческого отряда), с августа 1922 г. снова командир Поволжской бригады, в сентябре 1922 г. командир Приволжского стрелкового полка. Генерал-майор (23 августа или 10 апреля 1919 г.). В эмиграции в США. Умер в 1951 г. в Сан-Франциско.

34 Болдырев Василий Георгиевич, р. в 1875 г. Военно-топографическое училище, академия Генштаба. Генерал-лейтенант, командующий 5-й армией. В декабре 1917-го — мае 1918 г. в тюрьме, затем в белых войсках Восточного фронта; с 24 сентября по 18 ноября 1918 г. Главнокомандующий войсками Уфимской директории, затем выслан в Японию, с апреля 1920 г. вернулся во Владивосток, член правительства ДВР, 7 апреля — 12 декабря 1920 г. Главнокомандующий войсками Временного правительства Приморской областной земской управы во Владивостоке. Остался в СССР, в октябре 1922 г. арестован, летом 1923 г. освобожден и служил в советских учреждениях. Расстрелян 20 августа 1933 г.

35 Мейбом Эрнест Федорович. Врач. В белых войсках Восточного фронта; осенью 1918 г. военный врач в Ново-николаевском госпитале, затем начальник санитарной части 3-й армии. Участник Сибирского Ледяного похода. В начале 1920 г. в Чите. В эмиграции в Китае.

На главную страницу сайта