Цветков В.Ж.

 

Сельское хозяйство белого юга России. Реализация законодательных актов белогвардейских правительств. Кооперация, земское самоуправление на белом юге России в 1919 – 20 гг.

 

8. Реализация законодательных актов аграрно-крестьянской политики Правительства Юга России. Отношение крестьянства Таврии к реализации аграрного законодательства врангелевского правительства в 1920 году.

 

Осуществление «земельной реформы» врангелевским правительством призвано было исправить недостатки и ошибки аграрно-крестьянской политики Особого Совещания 1919 г. Прежде всего это касалось степени последовательности в реализации  реформы  принадлежала волостным и уездным земельным советам – органам местного управления. В данной части работы анализируется главный аспект земельной реформы врангелевского правительства – проведение землеустроительных работ по разделу частновладельческих имений, составление норм наделения крестьянских хозяйств, распределение земельных участков принадлежащих монастырям, сдаваемых в аренду, отчуждаемых в пользу крестьян-«захватчиков».

Идеологическая подготовка осуществления реформы строилась на критике предшествующей аграрной политики деникинского правительства. При этом умалчивалось, например, что введение «приказом о скопщине» нормы выкупа за частновладельческие земли (1/5 часть урожая 1920 г.) фактически повторяли «Правила о сдаче в аренду...» 21 сентября 1919 г. в которых и учреждалась вышеуказанная норма как предельная  при сдаче земли.1

В многочисленных газетных статьях утверждалось: «...Добровольческая армия не приобрела в свое время прочных симпатий в деревне... главной причиной непопулярности Добровольческой армии являлось возвращение гг. помещиков на землю... Деревня забрасывалась декларацией ген. Деникина, где торжественно возвещалось о предстоящем принудительном отчуждении частновладельческой земли. На деле же на земле реставрировались старые поземельные отношения...»2, «...предоставить землевладельцам самим восстановить свои права собственности на землю было невозможно... к сожалению, в прошлом были случаи грубой расправы с населением, особенно во времена гетмана  при помощи немецких команд...»3, «пути, которыми шла старая Россия, привели страну к гибели, к пропасти. Должен быть найден другой путь крестьянской телеге. Новая Россия должна быть построена на крестьянстве... неуклонно и самобытно движение крестьянства. Задача русской власти не разрушать и расшатывать, а созидать и поддерживать всех, кто ведет страну к возрождению и основанию на подлинно народных, крестьянских началах...».4

Ставка на крестьянство, надежды на то, что этот главный производитель с/х продукции юга России поддержит «Белый Крым» сочетались в процессе реализации земельной реформы с практически полным игнорированием интересов помещиков (в чем заключалось одна из причин того, что аграрную политику врангелевского правительства считали  «эсеровской», «слишком левой»).5

В таврической губернии, особенно в Крыму, практически единственной из всех губерний юга России занятой ВСЮР к осени 1919 г. отличавшейся относительной стабильностью и отсутствием сколько-нибудь серьезного повстанческого движении, очень многие помещики продолжали жить в своих имениях. С крестьянами заключались арендные договоры, в небольших размерах практиковалась купля-продажа земли (особенно в приморской зоне Ялтинского и Феодосийского уездов), как правило под дачи.6 Реализация земельной реформы, очевидно, могла бы вызвать их противодействие Однако подобные факты были единичны.

Севастопольский центр Всероссийского союза земельных собственников ничем открыто не заявлял своего несогласия с проводимой реформой, ограничившись только «покорнейшей просьбой» о присылке законодательный материалов реформы  на адрес правления ВСЗС.7 Подобное «спокойствие» Союза является довольно странным, особенно если вспомнить, что в 1919 г. ВСЗС финансировал и всячески защищал перед гражданской администрацией деятельность военизированных формирований  карательных отрядов «самообороны» помещичьих экономий в Екатеринославской и Таврической губерниях. Его можно объяснить лишь прямым противодействием Правительства Юга России осуществлению бывшими частными владельцами своих прав на землю и имущество (за исключением права на получение арендной платы по договорам заключенным до момента издания «Правил о скопщине»). Хотя следует отметить, что в Крыму отношение между крестьянами и землевладельцами были изначально лишены той остроты, которая отличала их в других районах Новороссии, где огромные латифундии помещиков нередко соседствовали с небольшими участками крестьян.

Распоряжением Главкома ген. П.Н. Врангеля (телеграмма от 11 июня) предписывалось  «немедленно отозвать от должностей местных помещиков, назначенных по гражданским ведомствам в освобожденных от большевиков районах».8 В шифрограмме Гражданского Управления  помещикам запрещалось занимать должности уполномоченных по продовольствию.9 Т.о. вся административная иерархия Таврии должна была быть полностью лишена представителей землевладельческого сословия, могущих хоть как-то повлиять на ход передела их имений.

В то же время единичные факты нарушения помещиками правительственных предписаний отмечалось и в ходе реализации врангелевской земельной реформы. Так, в одной из волостей Феодосийского уезда «землевладельцы, пользуясь тем, что волостные земельные советы еще не открыты, запрещают скупщикам подготавливать к посеву состоявшую в их пользовании землю».10 Некто Петренко, землевладелец Керченского района, насильственно отобрал от крестьян-арендаторов 1/3 урожая вместо положенных законом 1/5 (очевиден рецидив сбора «третьего снопа» – В.Ц.). Означенный инцидент признавался Г. Глинкой «выходящим  за рамки обычных гражданских  недоразумений», «подрывающим авторитет нового земельного закона», за что к нарушителю должны были быть применены «чрезвычайные меры воздействия».11 В том же районе, по донесению полковника Звягинцева (начальника политического отдела) крупные собственники, пользуясь тем, что земельные  советы не были избраны, приступили к вспашке своей земли, отказывая своим бывшим скопщикам в пользовании ею, мотивируя свой отказ возможностью самим вспахать и засеять всю землю, что, по мнению полковника, создавало почву для большевистской агитации и препятствовало отчуждению земли.12

Когда один из крупнейших таврических землевладельцев Шатилов-Фелибер (имение которого «Атманай» Мелитопольского уезда было в числе первых, разделенных по установлению УзиЗ и местными земельными советами нормам) просил  разрешения проживать в имении (август 1920 г.), аргументируя это необходимостью руководить  работами на принадлежащих ему соляных промыслах вблизи экономии13, ему было это запрещено по причине «нежелательности возвращения крупных землевладельцев в их имения при настоящих условиях, когда в крестьянстве еще не окрепла уверенность, что закон о земле будет действительно осуществлен, и когда вся сила агитации большевиков направлена к тому, чтобы вызвать сомнения в этом и внушить убеждение, что Русская армия возвращает землю помещикам».14 Показательно, что начальник гражданского управления С.Д. Тверской, рекомендовал Г.В. Глинке  отказать Шатилову в просьбе жить в самой усадьбе, предоставив возможность проживать в доме сторожа экономии.15

Т.о., даже малейшие возможности появления помещиков в своих имениях полностью исключались Правительством Юга России.

Проведение реформы возлагалось исключительно на самих крестьян, при контроле со стороны местного административного  аппарата. Пространство, на котором должна была проводиться реформа (8 уездов – 6 млн. десятин), требовало   большого количества хороших администраторов, обладающих не только надлежащими деловыми качествами, но и немалыми с/х знаниями,  знаниями местных особенностей, способных разбираться в запутанных противоречиях земельных отношений.

Того чего так не хватало на юге России в 1919 г. – местных органов УЗиЗ, в 1920 г. восполнялось хорошо отлаженным аппаратом, с четкой иерархией подчинения от Начальника УЗиЗ до рядового землемера и статистика.

Врангелевское УЗиЗ  вообще отличала большая забота о своих служащих, в сравнении, например, с УЗиЗ времен Особого Совещания, когда для своевременной эвакуации Управления из Ростова на Дону не нашлось 2 вагонов и служащие были предоставлена на произвол судьбы. Г.В. Глинка – начальник УЗиЗ, губернский посредник по земельным делам Шлейфер, уездные посредники неоднократно выходили в Управление  начальника снабжений ген. П.Э. Вильчевского, мобилизованный отдел  Военного Ведомства с ходатайствами о снабжении чиновников необходимым обмундированием, подводами для разъездов, а также об освобождении от военной службы. В распоряжении посредников по земельным делам  выдавались крупные суммы – денежные авансы.

Организация делопроизводства при проведении землеустроительных работ также отличалась достаточной систематичностью и продуманностью. Были заготовлены специальные бланки «Описи имений» подлежащих разделу с подробным указанием категорий отчуждаемых и не подлежащих отчуждению земельных участков, «Перечни  обрабатывающих землю хозяев в имении» и др. (см. таблицу №   в приложении). Были заготовлены специальные бланки  на владение землей, которые должны были получить все выкупившие свои земельные участки крестьяне-«захватчики». Все это подтверждает, что проводимым землеустроительным мероприятиям придавалось значение планомерной, широкомасштабной реформы.

Полномочия местных земельных органов тщательно расписывались в циркулярах Управления (июнь-июль1920 г.), при этом постоянно подчеркивались не руководящие, предписывающие, а только контролирующие функции чиновников: «...требовать от сходов  мы мало чего можем, а домогаться их собственных решений в известном направлении желательно, не забывая, что время приказаний и указаний... прошло, а нравственное влияние и авторитет заслуживаются трудным путем действительной помощи населению...»16, «...главнейшим условием успешного хода дела является доверие и авторитет, коим уездный посредник и его сотрудники должны пользоваться с первых же шагов своей деятельности среди местного населения... уездный посредник ни с какой стороны не должен быть начальством, а лишь желанным гостем в селе... способным разъяснить закон и помочь разобраться населению в действительно сложных земельных вопросах», «...особенно важно, чтобы на места были направлены лучшие и вполне отвечающие своему назначению работники... обратите особое внимание на... кандидатов на должности участковых заведующих земельным фондом».17 Особенно подчеркивалась необходимость убеждения крестьян в необратимости и радикальности аграрных преобразований: «...важно вселить в крестьян убеждение, что земли... имений все обречены на отчуждение, не мешать проектам их разверстки, удерживая только от разорения всего ценного, не терпящего раздела, или высоко культурного, и что в планы наши не входит возврат их собственникам, но что спешность не нужна ни для кого, ибо они не уйдут никуда, а попав в плохие руки, останутся без обработки, и кто же даст с них хлеб государству и кто из чего будет платить за них сборы».18

Думается, что изложенные выше предписания показывают разницу между ходом осуществления предшествовавших аграрных реформ в России, в том числе реформы П.А. Столыпина, в ходе которой местный административный аппарат наделялся гораздо более обширными полномочиями в практике контроля и руководства за действиями волостных и сельских сходов. «Слово», подкрепляемое «делом», т.е. конкретной повседневной работой местных чиновников УЗиЗ должно было стать залогом успеха проводимых преобразований.

Основной категорией  «подлежащих разделу земель» являлись «частновладельческие с/х пользования». Нормы отчуждаемой земли, равно как и нормы помещичьего максимума и крестьянского минимума землевладения должны были быть установлены «высшей правительственной властью».19 На практике же нормы землевладения устанавливались земельными волостными советами, с учетом местных особенностей (размеры крестьянских наделов и помещичьих имений, наличие арендного фонда, необходимость наделения малоземельных и др.). Поэтому указанные нормы сильно дифференцировались (см. табл. В приложении №   ). Так в Перекопском уезде нормы отчуждаемых помещичьих земель колебались от 150 до 400 десятин.20

При установлении размеров участка в Симферопольском уезде учитывались прежде всего реальные возможности того или иного хозяйства. Южные волости уезда (Байдарская) переданная из Ялтинского уезда (Колымтайская, Каралезская) специализировались преимущественно на интенсивном садоводстве, виноградарстве. Эти культуры не требовали значительной земельной  площади. Поэтому нормы крестьянской и помещичьей земель установленные здесь были небольшими в сравнении с северными и центральными волостями уезда (Булганакская, Подгородне-Петровская, Табулдинская, Тавбадракская, Зуйская). В последних преобладали посевы зерновых культур. Большая часть наделенных размеров в этих волостях была уже 40, 60, 100 десятин в зависимости от качества почвы, минимум помещичьего землевладения составлял 100 десятин.21 В степных уездах Крыма нормы крестьянского и помещичьего землевладения были относительно единообразны (100-300 десятин для помещичьего и 50-60 десятин для крестьянского).22

В Северной Таврии распределение земельного фонда также отличалось неравномерностью. В Бердянском уезде максимумы крестьянского землевладения колебались от 20 до 65 десятин.23 В Днепровском уезде минимум помещичьего землевладения устанавливался в 100 десятин, а максимум крестьянского – в 70 десятин.24 Разнообразие норм объяснялось качеством почвы выделяемых земельных участков, многосемейностью владельцев, а также «культурным значением имения», сохранить которое признавалось необходимым.25

Наименьшие в сравнении  с другими уездами Таврической губернии земельные нормы Феодосийского уезда объяснялось преобладанием в ряде волостей садоводческих культур. Нормы здесь были учреждены лишь в середине октября, а разделов имений, распределения земельного фонда между крестьянами не производилось вообще.26

При отводе земли участками учитывались особенности с/х размежевания сложившегося в Таврии к началу ХХ века, в частности – «дальноземелье», «дальнополосища». В больших селениях пахотная земля отходила далеко от границ усадьбы и здесь встречались трудности в установлении размеров закрепляемых в собственность участков из-за их с/х пригодности (возвышенные или низкие участки, сухие, заболоченные, овражистые и т.д.), а также удаленности  от проселочных дорог, населенных пунктов, мельниц и др. Трудности размежевания отражало письмо одного из крестьян Мелитопольского уезда в редакцию газеты «Голос фронта»: «...помещичьи хозяйства в уезде все в запустении... Много трудностей еще в работе земельных советов... Не разрешают трогать межуездные и внуреуездные  земли, даже между волостями нельзя размежеваться. Вот и получается, что у одного густо, а у другого пусто... У отрубников по 500 десятин на хозяйство, а их тоже трогать нельзя... Нужно, чтобы правительство, если оно действительно заботиться о крестьянине, дополнило бы закон о земле, изменило его, если нужно».27 Если учитывать, что данные трудности возникали в Малороссии – районе, где с/х производство началось значительно  позднее, чем в малороссийских губерниях или Черноземном Центре, то легко предположить, какие бы сложности в земельном  размежевании могли бы ожидать проведение «земельной реформы» Правительства Юга России в более северных районах Малороссии и Центральной России, в условиях неизжитой чересполосицы, малоземелья и других веками сложившихся особенностей землеустройства. Выходом из подобного положения в условиях Таврической губернии представлялась организация т.н. «показательных селений» (своеобразных хуторов), в которых земельные участки распределялись между владельцами равномерно на определенной площади, при селах устраивались школы, больницы, колодцы, опытные станции, мельницы. Данные «показательные селения»  предполагалось образовать на землях отчуждаемых частновладельческих имений.28

Процесс самого раздела занимал основную часть работы земельных советов Таврии летом-осенью 1920 г.  Основания для раздела, как правило, выдвигались следующие: отсутствие владельцев и отсутствие претензий с их стороны к  производимым землеустроительным работам, владельцы не ведут самостоятельной земледельческой работы в имении, большая часть земли сдается в аренду, пахотные земли запущены и др.29 Первоначально предполагалось производить раздел имений, обращенных в советские хозяйства в Днепровском или Мелитопольском уездах. Предпочтение Северной Таврии в качестве «опытного поля» проведения реформы перед более спокойным Крымом, очевидно объяснялось пропагандистскими целями, призванными убедить население прифронтовой полосы в прочности белой власти и серьезности ее намерений.

 Предусматривалось показательное «укрепление земли за трудящимися на ней хозяевами» в имениях «Черная Долина» кн. Мордвинова Днепровского уезда и «Атманай» Фелибера-Шатилова Мелитопольского уезда.30 Поскольку Днепровский уезд в течение июля-августа фактически был районом военных действий (операции против Каховского плацдарма),  и проведение землеустроительных работ в непосредственной близости от противника  было более чем нецелесообразным, то в качестве «первого опыта» раздела имений было выбрано имение «Атманай».31

Работы по обследования земельного фонда имения начались с середины августа. При этом со стороны управляющих и бывших владельцев предпринимались попытки помешать правильному ходу землеустроительных работ (указывалось на необходимость выплаты крестьянам миллионной компенсации за отчуждаемые постройки, сохранения за владельцами соляных промыслов и др.).32 Но, несмотря на объективные трудности (близость фронта, неуверенность в устойчивости власти) и противодействии владельцев землеустроительные работы в имении были произведены  к началу октября. Из общей площади в 9000 десятин 1500 десятин, находившимися под соляными промыслами, возвращались владельцу, плюс 1700 десятин для ведения  хозяйства собственно имения, 500 десятин передавалось в запас для наделения жителей волости служащих в рядах «борющейся за возрождение русской государственности армии», а остальные 5300 десятин укреплялись за 385 землевладельцами.33 Разверстка земли была произведена весьма планомерно (см. карту в приложении №   ). Мелитопольский уездный совет утвердил предположения Ефремовского земельного совета, на территории которого располагалось имение, после чего новым собственникам предполагалось выдать владенные акты.

Следует отметить, что распределение имений обращенных в советские хозяйства (а именно таковыми являлись «Черная Долина» и «Атманай»), происходило менее болезненно, чем имений, в которых проживали владельцы (в Крыму), или тех, которые могли попасть под категорию «высококультурных». Легче было приступить и к разделу крупных имений, уже обрабатываемых арендаторами.  Именно таким образом  были разверстаны крупные имения «Рогачевское» вел. кн. Николая, графини Апраксиной (оба Мелитопольского уезда).34 По данным УЗиЗ к середине октября «в Днепропетровском уезде приступлено к отчуждению и распределению между трудящимися арендного фонда 8-ми крупных имений, площадью до 72000 десятин. 10 сентября земельный совет Чаплынской волости вынес постановление о закреплении 1775 десятин за 56 арендаторами имения Агаркова, причем 40 десятин оставлены  при усадьбе владельцу, а из 3470 десятин образован запасной земельный фонд. Громовский волостной совет Мелитопольского уезда постановил 27снтября закрепить за 67 арендаторами 1820 десятин имения Фальц-Фейна («Гизино»), владельцу оставить 100 десятин, а из 7207 образовать земельный фонд. Четыре волостных земельных совета Перекопского уезда представили проект распределения земель между 87 домохозяевами на площади в 4311 десятин...».35 Несколько небольших имений было разверстано в Симферопольском уезде (Ю.А. Бекман, С.П. Сафонова в Тав-Бедракской волости и др.), причем прежним владельцам оставлялись лишь земли при усадьбе, сады, постройки имения, не превышавшие в совокупности 40-50 десятин.36

А.А. Гуковский приводит список постановлений земельных советов об укреплении земли за крестьянами (список далеко не полон). Помимо перечисленных выше, им отмечаются постановления Ново-Троицкого совета об укреплении за постоянными 18 арендаторами из имения Гинзбурга около 600 десятин.37 «Намечались укрепления» за постоянными арендаторами из имения Машкалова («Васильевка») 320 десятин за 15 лицами.38

Подлежащие переделу частновладельческие имения представляли в большинстве своем совхозы. По законодательству от 25 мая 1920 г. они переходили в ведение УЗиЗ.39 Их состояние к моменту занятия Таврии Русской армией было весьма тяжелым. Сводки УЗиЗ о положении советских хозяйств подтверждают это (см. приложение №   ).

Раздел имений кроме чисто политических, даже пропагандистских целей должен был преодолеть проблему с/х кризиса в южнорусском хозяйстве. Предполагалось, что передача крестьянам необрабатываемых и арендуемых частновладельческих земель на правах собственности, станет для них дополнительным стимулом к расширению посевных площадей и увеличению с/х производства. Считалось, что перемена формы собственности на землю сможет разрешить большинство проблем сельского хозяйства.42 Крестьянин-землевладелец должен был стать единственным производителем с/х продукции. Положение бывших помещиков с точки зрения ведения хозяйства фактически приравнивалось к статусу крестьян-собственников. При таких больших надеждах, которые возлагались врангелевским правительством на перемены к лучшему в связи с дополнительным наделением крестьян землей и закреплением за ними помещичьих земель, недостаточно учитывались реальные экономические возможности крестьянских хозяйств, призванных заменить собою крупные владельческие поместья. Производить дополнительную обработку не только собственной надельной, но и бывшей помещичьей земли, в условиях, когда из-за военных действий, реквизиций, повинностей и пр. Факторов резко сокращались посевные площади, падала урожайность зерновых, разрушался инвентарь, для крестьянства даже такого богатого района юга России как Таврия было невыгодным. Ставка исключительно на перемену формы собственности (как единственного способа разрешения большинства проблем сельского хозяйства) без оказания достаточной помощи селу с/х техникой, кредитами, топливом, предметами первой необходимости оказалась неоправданной. В этом заключалась одна из причин того, что крестьяне многих волостей Крыма и особенно Северной Таврии не проявляли большой заинтересованности в получении дополнительных земель.

В то же время необходимо отметить, что для «скопщинников», арендаторов частновладельческих земель, проводимые землеустроительные работы безусловно были выгодны, поскольку закрепляли за ними арендуемые земельные участки. Вопросы аренды являлись одними из наиболее острых на белом юге России в 1919-1920 гг. По данным, приводимым в газете «Южные ведомости», число «скопщинников»-крестьян длительное время  арендующих земельные участки имений в уездах Крыма составляло: по Симферопольскому  уезду – 36%, Феодосийскому – 46%, Перекопскому – 59%, Евпаторийскому – 63%.43 Разрешение проблем этой многочисленной категории таврического крестьянства было также важным направлением аграрно-крестьянской политики Правительства Юга России.

Закрепление земли проводилось лишь формально, по постановлениям земельных советов. Наделение крестьян земельными участками в собственность не произошло. Выделенный из имений земельный фонд использовался даже арендаторами далеко не полностью. Косвенно это подтверждается слабым поступлением выкупных сумм в казну. Сокращение надельных посевных площадей не стимулировало крестьян расширять запашку за счет участков получаемых в ходе реформы. Примечательно, что после занятия Таврии РККА размежеванные имения, в большинстве, были снова преобразованы в советские хозяйства, а не перешли в пользование окрестных крестьян.44

Альтернативный путь «принудительному отчуждению за выкуп» - добровольные сделки по купле-продаже земельных участков между крестьянами и помещиками практиковался в Таврии летом-осенью 1920 г. в весьма ограниченных размерах.

Все земельные сделки брались под контроль земельными советами, без одобрения которых «не может совершаться  ни одна сделка купли-продажи земель с/х пользования  в пределах волости».48 Проведение землеустроительных работ, раздела имений, не стимулировало земельный рынок.  Мелкие сделки контролировались местными земельными органами. Так покупка представителем торговых кругов Симферополя Б.М. Мартелером у землевладельца Булганакской волости Симферопольского уезда С.С. Шнейдера 50 десятин была санкционирована волостным советом, а покупка у того же землевладельца нескольких земельных участков в размере 75 десятин другим землевладельцем Я. Губером была запрещена на основании того, что покупка земли приведет к превышению установленной нормы частновладельческого минимума в волости.49 А в донесении губернского посредника инж. Шлейфера в УЗиЗ указывалось, что порядок оформления земельных сделок «в настоящее время при наличности совершающихся событий политического и особенно военного характера совершенно нецелесообразны и может на практике привести к тому, что большая часть сделок останется неутвержденной.50

Т.о., подводя итог ходу землеустроительных работ в белой Таврии летом-осенью 1920 г. следует отметить прежде всего большую упрощенность в порядке их проведения по сравнению со всеми предшествующими аграрными преобразованиями (за исключением «Декрета о земле») проводимым как на юге России, так и в целом по стране. Действительно, сама процедура укрепления земельных участков за новыми владельцами, как предусматривалось законодательством (право собственности за теми, кто своим трудом обрабатывает землю, независимо от условий, на которых  производится эта обработка – «захват», аренда, купля и т.д.) не должна была бы вызывать  каких-либо серьезных противодействий власти  со стороны бывших помещиков, равно как и крестьянство должно было бы стремиться к возможно более быстрому и надежному осуществлению «земельной реформы», при которой помещичье землевладение навсегда уступило бы место крестьянскому. Землеустроительные работы были тщательно подготовлены (насколько это вообще было возможно в военных условиях). Однако реализация реформы столкнулась с серьезными трудностями.

Наиболее распространенными были трудности в ходе реализации землеустройства по двум предусмотренным законодательством 25 мая 1920 г.  способам – при разделе имений (бывших советских хозяйств) и при закреплении за крестьянами-арендаторами обрабатываемых ими участков. Дополнительное наделение крестьянских хозяйств за счет «принудительного отчуждения» частновладельческих земель, закрепление «захваченных» в ходе реализации аграрных преобразований советской власти за крестьянами помещичьих земель имело в Таврии меньшее распространение. Очевидно, что в дальнейшем подобные землеустроительные работы стали бы главными в ходе осуществляемых аграрных преобразований, но в начальный период реформы землеустройство охватывало наиболее «легкие» способы земельных переделов, не грозящие разбирательствам с бывшими владельцами.

Нормы установленные земельными советами производились из расчета обязательного расширения посевов при ожидаемой более стабильной политической и хозяйственной конъюнктуре.  Подобный порядок утвержденных советами максимумов крестьянского землевладения и минимумов помещичьего можно считать свидетельством определенного доверия крестьян к проводимым преобразованиям, поддержку хода земельной  реформы. Установленные, например, в Днепровском уезде нормы крестьянского землевладения в 70 десятин (тогда как в 1920 г. засев составлял не более 20-25 десятин) показывали готовность крестьянских хозяйств возвратиться к товарному производству как основе сельского хозяйства Новороссии, расширению посевов при более благоприятных условиях. Однако в текущем, 1920 г., прямой связи между проводимым землеустройством и увеличением посевов не было.

Реализация реформы отражала местные особенности Новороссии и, в частности, Таврической губернии.  Это касалось прежде всего урегулирования вопросов о земельной аренде. Следует учитывать, что проведение реформы в многоземельной Таврии могло быть более успешным, чем в Левобережной Малороссии и Черноземном Центре, где  поземельные отношения между  помещиками и крестьянами отличались большой напряженностью, а в Правобережной Малороссии, в районах с господством частновладельческих сахарных латифундий, реформа Правительства Юга России могла бы полностью провалиться как из-за активного противодействия ей влиятельных помещиков-сахарозаводчиков, так и из-за желания правительства сохранить в неприкосновенности «культурные имения».

Для успешного проведения реформы недостаточно было хорошо  осведомить о ней крестьянство – следовало также заручиться его сочувствием. Частая смена власти уже сама по себе не могла побуждать крестьян с доверием относиться к новому земельному порядку, тем более, что период Белой власти ген. Деникина связывался крестьянством Таврии с бездействием власти, произволом чиновников и помещиков, реквизициями, повинностями. Сам ген. П.Н. Врангель указывал, что «вопрос о выкупе»  возбуждал «сомнения» у части крестьянства.51

Материалы фондов РГВА (развед. сводки штабов армий Юго-Западного Южного фронтов)52, ГАРФ53, свидетельства очевидцев и мемуары белой эмиграции54 содержат разнообразные, подчас противоречивые, оценки отношения сельского населения к реализации аграрного законодательства Правительства Юга России.

Накануне наступления Русской армии в Северной Таврии через Перекопский фронт проходили перебежчики, крестьяне близлежащих деревень материковых  уездов. С некоторыми из них Главком беседовал лично, а также принимал делегации от крымских крестьянских обществ.55 По воспоминаниям П.Н. Врангеля «крестьяне говорили, что они тяготятся советской властью, желают водворения в деревне порядка и государственности, ждут закона о земле и земском управлении, но хотят сами взять в свои руки заведование земским хозяйством и распоряжение землей».56

Сводки штаба 13-й советской армии фиксируют, что во время выхода врангелевцев из Крыма крестьяне не поддержали оборонявшиеся красные части. В ряде мест они оказывали белым активное содействие, сообщая сведения о красноармейских частях, убивали советских работников, передавали списки сельских коммунистов.57 С началом распространения «закона о земле» крестьяне были довольны самим фактом, что «наконец-то и о них вспомнили» и особенно положением закона, согласно которому земля помещиков будет закреплена за ними. При этом считалось, что захваченная земля, даже и необработанная, все равно останется у крестьянских хозяйств, а когда все наладится, можно будет воспользоваться и этой землей. Малоземельные же крестьяне считали, что в самое короткое время в соответствие с ленинскими декретами советская власть даст им землю бесплатно и в большом количестве, чем можно было бы получить по законам Правительства Юга России. Поэтому отношение этой части крестьянства к признанию неотчуждаемости захваченных земель было как к должному факту.58

В качестве негативных сторон врангелевской аграрной политики крестьянство Таврии выделяло 25-летнюю рассрочку выкупных платежей: «Нужно кабалиться на всю жизнь, 25 лет платить помещикам».59 По замечанию Шлейфера в законе крестьянство видело «шаг чисто политический» и не верило «в прокламированное законом учреждение помещичьего землевладения».60 По словам губернского посредника сдержанное отношение крестьян к реформе объясняло «весьма распространенное мнение о том, что установленный законом платеж за землю очень велик и что при существовании такого платежа представляется экономически безвыгодным приобретать землю. В этом отношении приходилось слышать не только мнения отдельных крестьян или групп их, но этот вопрос обсуждался уже волостными земельными советами. Так, Булганакский совет Симферопольского уезда, едва ли не единственный в губернии по работоспособности и правильному пониманию задач, разрешаемых земельным законом, уже постановил ходатайствовать о понижении размера выкупа».61

Недовольство крестьян выкупными платежами проявлялось и в отказе от укрепления земель в собственность и в предпочтении старых арендных договоров новым земельным отношениям. В донесении посредника делается вывод: «...очевидно в связи с ослаблением хозяйственной мощи населения, работающего на земле, и разрухой последних лет... придется подвергнуть вопрос о размере выкупа пересмотру, в целях приведения его в соответствие с условиями, при коих озимый хлеб шел бы не только на уплату казне, но и на посев».62

Другой причиной недоверия крестьян к земельным мероприятиям власти, особенно в прифронтовых волостях Северной Таврии, было опасение скорого возврата советской власти. Как пишет в своих воспоминаниях Н.Н. Чебышев (редактор «Великой России») «все было в зависимости от военных успехов. Пока шли бои в Мелитопольском уезде, крестьяне ходили около земельного закона. Как взяли Александровск – хлопоты у земельного совета». Практически безоговорочно поддержали земельную реформу, независимо от успехов на фронте, лишь немцы-колонисты, большинство которых по замечанию Н.Н. Чебышева соглашались и с установленными размерами выкупа, отмечая при этом, что их «правосознание не позволяет получать землю бесплатно».63

Шлефер приводил примеры резкой перемены отношения крестьянства к проводимым землеустроительным работам в Днепровском уезде при первых же известиях о неудачах на фронте: «...немедленно прекращается предоставление подвод, рабочих, исчезает только что проявляемый интерес к делу, и нет средств, кои позволили  бы при этих условиях продолжать начатое дело. Боязнь расправы со стороны могущих прийти большевиков парализует, в рассматриваемом случае, волю и ум крестьян и заставляет их видеть, особенно в усиленной спешке, с которой приходится работать, какой-то «подвох», если не прямую провокацию, и относится ко всем предложениям с осторожностью, граничащей с невозможностью работать... Достаточно было услышать Ефремовцам канонаду, убедиться в отходе войск и их отличное, по словам находившихся там землеустроительных чинов, отношение к предполагаемому укреплению земли изменилось настолько, что я слышал только жалобы на реквизицию лошадей, подводную повинность и заявления, что земля им не нужна, так как и со своей они не могут управиться. То же самое и в Атамнае...».64

Считалось, что в прифронтовой полосе проведение реформы должно сводиться исключительно к пропаганде и разъяснению закона, а в Крыму возможно было бы приступить к конкретным действиям по реализации земельных переделов.65

Эти опасения отчасти оказали влияние на то, что в прифронтовые советы выбирались лица не связанные с землей (местная интеллигенция). Из-за опасности общей обстановки дальше выборов советов дело не шло, несмотря на намерения врангелевской администрации ускорить их работу.

На отношение крестьян к власти влияло и малодостойное поведение отдельных ее местных представителей: так, в западной части Северной Таврии «во время наступления красных от Каховки наша администрация слишком поспешно сбежала и внесла большую сумятицу в жизнь населения» – констатируется в докладе начальника развед. управления при штабе ГК ВСЮР от 15 сентября.66

Еще одна причина могла лишить крестьян доверия к земельной реформе – поведение некоторых помещиков, мало считавшихся с намерениями власти. 24 июня начальник политического отдела 1-го корпуса Русской армии телеграфировал, что «землевладелец Соломон Шнейдер Булганакской волости распустил слух, что закона не было», а другой помещик  «выражал крестьянам селения Аджи-Ибрам сомнение в прочности правительства».67 Реакцией на подобные действия со стороны Правительства Юга России стало вышеупомянутое распоряжение «о немедленном отозвании от должностей назначенных по гражданским ведомствам в освобожденных от большевиков районов местных помещиков и о недопустимости такого рода назначений в будущем».68

Постоянные реквизиции, повинности, мобилизации также не содействовали ускорению реформ. Рапорт командира Донской учебной бригады ген. Бородина на имя начальника Донского корпуса генерал-майора Ф.Ф. Абрамова содержал такие сведения  об отношении крестьян Таврии к врангелевской администрации: «Надзиратели, стражники пьянствуют, берут взятки, обещая за это освобождение от мобилизации или от ареста. Под арест же сажают крестьян не только без достаточных поводов, но и с целью вымогательств. Пристава смотрят сквозь пальцы на преступные деяния низших органов административной власти, сами участвуя в сокрытии преступлений... Это вызывает у крестьян в лучшем случае безразличное, в худшем – враждебное отношение к власти ген. Врангеля... Приказы-то Врангеля хороши, да нам от этого не легче, - говорили крестьяне».69

Однако, главной причиной сдержанного отношения крестьянства к проводимым правительством мероприятиям следует считать продолжавшуюся экономическую нестабильность, отсутствие должных стимулов к закреплению в собственность земли.

Устойчивость хозяйственного положения крестьянства-производителя, относительное постоянство рыночных отношений – это та стабильность, которая гарантирует крестьянину-собственнику, крестьянину-фермеру налаженные товарно-денежные отношения. Гарантия всего этого – устойчивость государственной власти, ее способность защитить крестьянина-собственника. Признание продолжения вооруженной борьбы  с Советской Россией как основного способа ее «возрождения» без обладания достаточными силами – было изначально одной из главных причин «краха» Белого дела в Крыму. В таких условиях получение земли в собственность, пусть и на приемлемых для крестьянина условиях, было в какой-то мере даже менее значимым, чем налаженные рыночные отношения, спокойная хозяйственная жизнь. К тому же в слабо затронутой земельными реформами советской власти Таврии часть крестьянства полагала, что обрабатываемая ими земля будет их собственностью и без участия  в выкупных платежах с бывшими владельцами и с казной. Характерны в этом отношении оценки настроений крестьянства данные в рапорте начальника керченского отделения политической части полковника Звягинцева: «...местное население не изжило еще окончательно большевизма, изверившееся и недоверчивое оно и к проведению земельного закона относится  с той характерной для переживаемого времени осторожностью в отношении к правительству, которой так легко воспользоваться его врагам... но обращают на себя внимания отдельные выражения, недоверчивые улыбки, с которыми выслушиваются разъяснения о мероприятиях правительства и постоянная фраза – не все равно Врангель или большевики? лишь бы порядок был».70

Но в тех волостях, где крестьянство приняло аграрную политику Правительства Юга России, где работа местной администрации демонстрировала серьезные намерения власти провести земельное размежевание, там активность населения возрастала, что нашло свое отражение в деятельности земельных советов. Таким образом, например, «крестьяне  Екатеринославской губернии, приезжавшие за солью к Уклугскому лиману и в «Атаманай» (Ефремовская волость Мелитопольского уезда) не хотели верить, что здесь уже передается «панская земля» крестьянам, пока не увидели в поле землемеров, прокладывавших борозды по границам укрепляемых участков.71 Постепенно рассеивались опасения, что земельный закон лишь «повесят на стенках и тем дело и кончится».72

Но до самого конца Белой власти отношение к проводимой реформе оставалось неодинаковым в разных районах, среди различных слоев крестьянства. М.А. Критский, автор книги «Корниловский ударный полк», и В.Е. Павлов  во втором томе книги «Марковцы в боях и походах» приводили эпизоды по-разному характеризующие отношение крестьян к аграрным законам Правительства Юга России в только что освобожденных районах и в селах глубокого тыла Русской армии, там где реформа уже начинала осуществляться.

Во время Заднепровской операции – последней крупной наступательной операции Русской армии (начало октября 1920 г.), Корниловская дивизия занимала деревню Чернышевку, на левом берегу Днепра. Офицеры штаба дивизии «...хотели выяснить настоящее отношение крестьян к Русской армии. Крестьяне отвечали уклончиво. Закона о земле, опубликованного Врангелем, никто из крестьян не знал и не слышал. Когда офицеры стали излагать содержание этого закона, то услышали в ответ: «Закон хороший, сходный, а кто его знает каков он будет на деле...». В прочность и силу Русской армии крестьянин не верил, а потому не придавал никакого значения хорошим делам и законам. Не задумывался он и о том, кто и каким образом может устроить нужный для него порядок. Для деревни все имевшие власть были «паны» и на междоусобную войну она смотрела как на драку «панов», при комиссарах и при генералах у мужиков одинаково трещали чубы».73

Такой эпизод приводит М.А. Критский. В. Е. Павлов – офицер Марковской пехотной дивизии дает другую картину. По его словам «уходящим из Северной Таврии марковцам в конце октября, крестьяне говорили, как налаживалась их жизнь, как довольны они новыми порядками. А как уйдет ваша власть, все пойдет по старому - комиссары заберут в совхозы. И что теперь будет?».74 Но даже и в ряде далеких от фронта районов, отношение к аграрной политики врангелевского правительства длительное время продолжало оставаться только выжидательным (Феодосийский уезд, ряд волостей Перекопского уезда и др.).75

Т.о., отношение крестьянства Таврии к реализации аграрного законодательства Правительства  Юга России было далеко неоднозначным.  Спектр настроений колебался от безоговорочного приятия белогвардейского режима и активной борьбы против советской власти, до полного безразличия к «новой власти». Однако, видимо, не стоит преувеличивать развед. данные советских фронтов о резко отрицательном, повсеместно враждебном отношении большинства крестьянства Таврии к врангелевской  администрации к осени 1920 г. Ведь даже активность земельных советов, пусть во многом и преувеличенная официальной пропагандой, приходится именно  на осень 1920 г., что свидетельствует об определенной лояльности и поддержки крестьянством Таврии законов Правительства Юга России.

Отрицательные отношения вызывали те действия власти, которые более всего затрагивали интересы крестьянства Таврии – военные мобилизации, реквизиции, повинности. Помимо них выкупные платежи, даже при рассрочке в 25 лет и относительно небольшом размере, были тягостны для крестьянства в условиях общего разорения хозяйства. Недоверие крестьян более всего относилось не к положениям земельного законодательства, хотя и это имело место, а к способам проведения его в жизнь Белой властью, к устойчивости этой власти на Юге России в 1920 г.

И все же можно считать, что трудности реализации  законодательства в Таврии не носили  принципиального характера и не свидетельствовали об активном неприятии крестьянством проводимой реформы, к чему сводились выводы крупных советских исследователей 20-х гг., анализирующих аграрную политику Правительства Юга России (А. Гуковского, Я. Шафира). Безусловно, те задачи «текущего момента», которые ставились перед реформой правительством (обеспечение подъема сельскохозяйственного производства и снабжение продовольствием фронта и тыла, поддержка армии со стороны крестьянства, противодействие большевикам) не были решены так, чтобы «белая Таврия» – эта «последняя пядь русской земли» оказалась устойчивым центром антибольшевистского сопротивления на юге России. Однако в дальнейшем можно было бы рассчитывать на определенный успех реформы. Ее реализация, как отмечалось в цитированном выше докладе Шлейфера – это длительный, требующий серьезной подготовки процесс: «... жизнь сложнее схемы закона. В соединении с вопросами аренды, выяснение всего количества земли, уже принадлежащей будущему собственнику, делает подготовительные к укреплению работы по собиранию сведений и составлению списков весьма длительными и ответственными и это обстоятельство необходимо учесть... и в случае будущих работ...».76

Врангелевская аграрная политика в 1920 г. не принесла скорых ожидаемых результатов. Сказывались и малые сроки реализации реформы и небольшие размеры территорий, на которых проводились преобразования, и общая разруха крестьянских хозяйств, и неуверенность в устойчивости власти. Аграрная программа Правительства Юга России предусматривала нужные для крестьянства формы развития сельского хозяйства через хозяйственную инициативу, интенсивное с/х производство, кооперацию. Это учитывало объективно сложившиеся предпосылки к нормализации товарно-денежных отношений, рынка, после нескольких лет войны и разрухи. Нужды крестьянства требовали поддержки со стороны государственной власти, претендовавшей на общероссийское значение. Так еще 11 января 1919 г. член ЦК РСДРП, с-д меньшевик, известный русский историк Н.А. Рожков обратился с письмом к Ленину, в котором советовал «пока не поздно» воплотить в жизнь идею свободы хозяйственного оборота, предупреждая, что противная сторона (т.е., белые) может воспользоваться этими идеями.77 П.Н. Милюков отмечал, что Врангель в 1920 г. всерьез решил отойти от антикрестьянской политики своих предшественников, но уже не имея, в отличие от них, тех вооруженных сил и территорий, которые могли бы обеспечить политический успех его диктатуры.78

Аграрная политика Правительства Юга России – это, несомненно, этап в истории аграрной политики белогвардейских правительств гражданской войны, этап, заслуживающий дальнейшего изучения и научных разработок.

 

Примечания

 

1.     ГАРФ. Ф. 439, Оп. 1, Д. 110, Лл. 301-302.

2.     Вечернее время. Феодосия. № 190, 18 августа 1920 г.

3.     Великая Россия. Севастополь. № 73, 28 августа 1920 г.

4.     Крестьянский путь. Симферополь. № 1, 11 августа 1920 г.

5.     Немирович-Данченко Г.В. Указ. соч. С. 45-46.

6.     Юг России. Севастополь. № 48, 28 мая 1920 г.

7.     ГАРФ. Ф. 355, Оп. 1, Д. 3А, Л. 29.

8.     ГАРФ. Ф. 355, Оп. 1, Д. 27, Л. 71.

9.     Там же. Л. 98.

10.ГАРФ. Ф. 355, Оп. 1, Д. 13, Л. 19.

11.Там же. Л. 17.

12.Там же. Л. 20.

13.Там же. Л. 34 об.

14.ГАРФ. Ф. 355, Оп. 1, Д. 14, Л. 76.

15.Там же.

16.ГАРФ. Ф. 355, Оп. 1, Д. 5, Л. 19.

17.Там же. Л. 241, 12-12 об.

18.ГАРФ. Ф. 355, Оп. 1, Д. 14, Л. 13-14.

19.Гуковский А.  Аграрная политика Врангеля. // Разгром Врангеля. ГИЗ. 1930. С. 183.

20.ГАРФ. Ф. 355, Оп. 1, Д. 18, Л. 15.

21.ГАРФ. Ф. 355, Оп. 1, Д. 3А, Л. 115.

22.Крестьянский путь. Симферополь. № 34, 10 (23) октября 1920 г.

23.Росс Н. Указ. соч. С. 185.

24.Там же. ГАРФ. Ф. 355, Оп. 1, Д. 3А, Л. 59 об.

25.Росс Н. Указ. соч. С. 185.

26.Крестьянский путь. Симферополь. № 45, 29 октября 1919 г.

27.Голос фронта. № 115, 23 июля 1920 г.

28.ГАРФ. Ф. 355, Оп. 1, Д. 5, Л. 177; Крестьянский путь. Симферополь. № 45, 29 октября (11 ноября) 1920 г.

29.Там же. № 40, 20 октября (2 ноября) 1920 г.; № 43, 25 октября (7 ноября) 1920 г.

30.ГАРФ. Ф. 355, Оп. 1, Д. 5, Лл. 175-176.

31.Там же. Лл. 176 об. – 177.

32.Там же. Лл. 175-177.

33.Росс Н. Указ. соч. С. 185-186.

34.Крестьянский путь. Симферополь. № 9, 27 августа 1920 г.

35.Росс Н. Указ. соч. С. 185-186.

36.Военный голос. Севастополь. № 32, 11 сентября 1920 г.; Крестьянский путь. Симферополь. № 41, 22 октября 1920 г.

37.Гуковский А.А. Указ. соч.  С. 194.

38.Там же; ГАРФ. Ф. 355, Оп. 1, Д. 5, Л. 259.

39.ГАРФ. Ф. 355, Оп. 1, Д. 3А, Лл. 160-160 об.

40.ГАРФ. Ф. 355, Оп. 1, Д. 3А, Лл. 59-60 об.

41.Там же. Лл. 60-60 об.

42.Таврический голос. Симферополь. № 39, 29 сентября (16 октября) 1920 г.; ГАРФ. Ф. 355, Оп. 1, Д. 2, Л. 18; Вечернее время. Феодосия. № 189, 17 августа 1920 г.

43.Южные ведомости. Симферополь. № 156, 12 августа 1920 г.; Вольфсон Б. Конец авантюры барона Врангеля. Симферополь, 1940 г. С. 43.

44.Красный Крым. Симферополь. № 9, 14 января 1921 г.

45.ГАРФ. Ф. 355, Оп. 1, Д. 4, Лл. 54-55.

46.Гуковский А. Указ. соч. С. 186.

47.Там же. С. 187-188; Шипов Я. Тихоновская церковь и Врангель. М., 1923. С. 21.

48.ГАРФ. Ф. 355, Оп. 1, Д. 2, Л. 38.

49.Крестьянский путь. Симферополь. № 9, 27 августа (9 сентября) 1920 г.

50.ГАРФ. Ф. 355, Оп. 1, Д. 12, Лл. 30-30 об.

51.Врангель П.Н. Указ. соч. С. 65.

52.РГВА. Ф. 6, 101, 109, 198.

53.ГАРФ. Ф. 355; ГОСУДАРСТВЕННЫЙ АРХИВ КРЫМСКОЙ ОБЛАСТИ. Ф.р.-2235; ф.р.-1666.

54.Раковский Г.Конец белых. От Днепра до Босфора. Прага, 1921 г.; Чебышев Н.Н. Близкая даль. Париж, 1933; Валентинов А.А. Крымская эпопея // Архив русской революции. Т. У. Берлин, 1922 г.; Критский М. Корниловский ударный полк. Париж. 1936.

55.Врангель П.Н. Указ. соч. С. 57.

56.Там же. С. 58.

57.РГВА. Ф. 109, Оп. 3, Д. 291, Л. 11.

58.РГВА. Ф. 6, Оп. 3, Д 141, Л. 448.

59.Раковский Г.Н. Указ. соч. С. 84.

60.ГАРФ. Ф. 355, Оп. 1, Д. 5, Л. 256.

61.Там же. Л. 253;  Крестьянский путь. Симферополь. № 10, 28 августа (10 сентября) 1920 г.

62.Там же. Л. 225.

63.Чебышев Н.Н. Близкая даль. Париж, 1933. С. 254.

64.ГАРФ. Ф. 355, Оп. 1, Д. 5, Л. 235.

64 а. Там же. Л. 254.

65.Там же. Л. 265.

66.Росс Н. Указ. соч. С. 174(автор ссылается на  архив ген. Кусонского).

67.Гуковский А. Аграрная политика Врангеля. // Красный архив. Т. 1 (26).

68.ГАРФ. Ф. 355, Оп. 1, Д. 27, Л. 71.

69.Раковский Г.Н. Указ. соч. С. 84.

70.ГАРФ. Ф. 355, Оп. 1, Д. 3А, Л. 147.

71.ГАРФ. Ф. 355, Оп. 1, Д. 5, Л. 255.

72.Великая Россия. Севастополь. № 62, 15 июля 1920 г.

73.Критский М.А. Корниловский ударный полк. Париж, 1936. С. 203.

74.Павлов В.Е. Указ. соч. Т. 2, С. 341.

75. ГАРФ. Ф. 101, Оп. 1, Д. 155, Л. 32; Ф. 198, Оп. 3, Д. 624, Л. 260.

76. ГАРФ. Ф. 355, Оп. 1, Д. 5, Д. 226.

77. Симонов Н.С. Демократическая альтернатива тоталитарному НЭПу //История СССР.      № 1, 1992, С. 48.

78. Милюков П.Н. Россия на переломе. Т. 2, С. 222.