Цветков В.Ж.

 

Лавр Георгиевич Корнилов

Пожалуй, редко о ком из лидеров российского Белого движения имеется столь обширная литература, как об одном из последних Верховных Главнокомандующих Российской армии и первом командующем Добровольческой армии, генерале от инфантерии Лавре Георгиевиче Корнилове. Велико и количество мифов о нем. Россию прошлого века невозможно представить без этого исторического деятеля, ставшего символом начала Белого движения. У одних он вызывает восторг, восхищение. У других скептицизм и, даже, ненависть. Широк диапазон оценок убеждений генерала – от типичного революционера-«февралиста» до монархиста. Для одних Корнилов – опытный военный, незаурядный дипломат, искренний патриот. Для других – «грубый солдафон», примитивный политик, крайне честолюбивый, «идущий напролом». Для третьих – член масонской «военной ложи», предатель Государя, черной неблагодарностью отплативший за многие благодеяния, которыми его «осыпали» за долгие годы службы в Императорской Армии. В советской же историографии, напротив, утверждался «монархизм» и «реакционность» генерала Корнилова. Термин «корниловщина» стал антитезой «революционной свободы». Спасая Россию от перспективы «второй корниловщины», В.И. Ленин совершил «октябрьскую революцию»

Но ясно одно – к личности генерала Корнилова никто не остается равнодушным до сих пор…

Издания, посвященные генералу Корнилову появились еще в 1917 г. Многотысячным тиражом вышла летом 1917 г. брошюра «Первый народный Главнокомандующий» (1). Сразу же после его гибели вышли издания, посвященные легендарному 1-му Кубанскому («Ледяному») походу, в которых фигура Корнилова описывалась исключительно в возвышенно-патетическом духе. Эта же традиция перешла и в Зарубежье (2). Почти одновременно с изданиями, написанными участниками Белого движения появились брошюры, книги, отражающие историю «Корниловского мятежа» августа 1917 г., «реакционную», «реставраторскую сущность военщины», готовящей «заговор против советской власти», против «народной демократии». Данная оценка, изменяясь по форме, практически не изменялась по содержанию, определив развитие советской историографии на долгие десятилетия. Особняком среди изданий, посвященных Корнилову, стояли воспоминания А.Ф. Керенского и Б.В. Савинкова. Среди советских исследований выделялись труды В.Д. Поликарпова, отметившего важность взаимосвязи военного и политического факторов в подготовке «корниловщины», а также Г.З. Иоффе, написавшего первую (после генерала Е.И. Мартынова в 1927 г.), подробную биографию генерала (3). Современная историография о генерале Корнилове весьма обширна. Только за последние годы вышло несколько крупных исследований, не считая многочисленных статей и очерков (4). Большое источниковедческое значение представляет публикация материалов Следственной Комиссии «по делу Корнилова (5). В феврале 2008 г. на экраны российского телевидения в феврале 2008 г. вышел документальный фильм «Генерал Корнилов. История одного предательства», подготовленный творческой группой А. Денисова. В издательстве «Посев» идет работа над книгой «Корнилов и корниловцы».

Однако, многие страницы его биографии, военной и политической деятельности до сих пор остаются малоизвестными.

Споры начинаются с детских лет. Согласно одной интересной легенде Лари (первоначальное имя), родился в станице Семикаракорской (по-калмыцки  Семинкеерк») Всевеликого Войска Донского 30 августа 1870 г. (все даты – по старому стилю). Его настоящим отцом был, якобы крещеный калмык, погонщик Гильджир Дельдинов. Мать Лари уехала затем к своему брату Георгию Корнилову в г. Верный Семипалатинской губернии. Здесь были оформлены новые документы, согласно которым ребенок стал Лавром Георгиевичем Корниловым (6). Однако согласно сохранившимся воспоминаниям родной сестры Лавра Анны Георгиевны Корниловой ребенок родился в семье Георгия Николаевича Корнилова 18 августа 1870 г. в г. Усть-Каменогорске.  «Калмыцкая внешность» объясняется предками по матери – Прасковье Ильиничне Хлыновской, алтайскими калмыками. По воспоминаниям сестры, прадед Лавра Корнилова, казак Бийской линии был женат на калмычке: «Хлыновские переселились в Кокпекты с Бийской линии, вероятно, в сороковых годах, когда русские, оттесняя киргиз на юго-запад, основывали новые поселения и, привлекая разными льготами, заселяли их семейными казаками из старых станиц. Живя на Бийской линии, казаки имели близкое общение с Алтайскими калмыками. Возможно, что в прежние времена, когда был большой недостаток в женщинах, а казачество пополнялось выходцами из Средней и Южной России, в том числе и ссыльными поляками, один из предков матери поляк, судя по фамилии, женился на калмычке. Вот откуда берет начало наш монгольский тип с материной стороны». Мать посвятила себя воспитанию детей и была «хотя и безграмотная, но с пытливым умом, с жаждой знаний, с колоссальной памятью и большой энергией» (7).

Ровесник Ленина, не мог похвастаться дворянским происхождением и справедливо называл себя сыном «казака-крестьянина». Примечательна биография отца. Сын толмача - переводчика Каркаралинской станицы Г.Н. Корнилов также служил толмачом при 7-м Сибирском казачьем полку, но, дослужившись до чина хорунжего в 1862 г. вышел из казачьего сословия, с переходом в чин коллежского регистратора. Произошло это не без влияния либеральных идей ученого-этнографа Г.Н. Потанина, убежденного сторонника развития сибирской автономии – «областничества», противника самодержавия. Первый «почетный гражданин Сибири» - Потанин, был другом семьи Корниловых. В 1869 г. Георгий Корнилов получил должность письмоводителя при городской полиции в Усть-Каменогорске, хорошее жалование и приобрел небольшой домик на берегу Иртыша. Здесь и родился будущий генерал. По словам сестры «Лавр родился в сорочке… может быть поэтому на него с детства смотрели как на особенного ребенка, возлагали на него большие надежды… с первых шагов учения он был гордостью семьи…».

В 1872 г. Г. Корнилов вернулся в Каркаралинскую станицу, а дом в Усть-Каменогорске был передан позднее женской гимназии. Здесь прошло детство Лавра и в его капитанском послужном списке станица Каркаралинская обозначена как место рождения. Талант переводчика восточных языков, унаследованный позднее Лавром Георгиевичем, чин коллежского секретаря и должность письмоводителя при станичном правлении позволяли отцу содержать семью. Но по роду службы ему приходилось часто бывать в разъездах и в редкие возвращения заниматься, прежде всего, религиозным воспитанием детей. Долгие семейные молитвы, чтение Евангелия были обыденным явлением у Корниловых. Позднее, в начальном училище, Закон Божий стал любимым предметом Лавра. Уже будучи офицером, часть жалования, пересылаемого сестре, Лавр Георгиевич просил отдавать в местный православный храм.

Военная карьера у братьев не сложилась. Старший - Александр был исключен из Омской военной прогимназии за «предерзостное поведение», ушел из дома и умер в нищете. Другой брат – Андрей, окончил прогимназию, но, получив назначение в Мариинскую гарнизонную команду, стал «вечным поручиком», и скончался вскоре после отставки, в 35 лет. Брат Автоном, тихий и очень одаренный мальчик, был болен эпилепсией, не смог получить законченное образование, чуждался семьи и умер в 30 лет. Брат Яков поступил вместе с Лавром в Омский кадетский корпус, успешно учился, но скоропостижно скончался от пневмонии в декабре 1887 г. Старшая сестра Вера – любимица семьи, во всем помогала матери. Лавр и Анна были ее самыми близкими друзьями. «…Лавр нежно любил сестру: он был на последнем курсе в училище, когда эта труженица умерла. Смерть ее тяжело отозвалась на Лавре, он был потрясен ею… Сестра служила в нашей семье связующим звеном нового поколения со старым…». Только младший брат Петр смог добиться успехов в военном деле, закончив Казанское пехотное юнкерское училище и курсы восточных языков при штабе Туркестанского военного округа.

Лавр рано начал читать. Самыми любимыми стали лубочные картинки про Суворова, Кутузова и Скобелева и «взрослые» иллюстрированные номера «Нивы», посвященные сражениям русско-турецкой войны 1877-1878 гг. Из самодельных солдатиков братья разыгрывали настоящие сражения. После окончания начального училища в 1882 г. Лавр уехал из Каркарлинской станицы в пограничный город Зайсан. Сюда переехала и вся семья. Многодневный, трудный переезд по степи, песни и легенды киргизов-проводников надолго остались в детской памяти. Отец стал служить у начальника гарнизона переводчиком и купил дом вблизи военного городка. По воспоминаниям сестры, в Зайсане «детские игры были окончательно заброшены и все интересы сосредоточились около военных… эта обстановка усилила у брата любовь к военной службе, походам и маневрам…» (8).

В Зайсане Лавр стал готовиться к поступлению в Сибирский Императора Александра I кадетский корпус, сразу во 2-й класс. Учителей не было, лишь один молодой поручик провел с ним несколько уроков по математике. Пришлось готовиться самостоятельно. Летом 1883 г. Лавр успешно сдал экзамены по всем предметам, кроме… французского языка (в киргизской степи не нашлось хороших репетиторов), и был принят лишь «приходящим». Но воспитанник проявил завидную настойчивость и отличными аттестациями добился перевода на «казенный кошт» после года обучения (средний был аттестации составлял 11, при высшем – 12). На следующий год в корпус зачислили его брата Якова.

Кадетские годы запомнились редкими поездками домой и крайней ограниченностью в средствах (по 10 рублей переводом из дома на двоих с братом). Сестра отмечала, что «подростком он был очень застенчив, туго сходился с людьми и выглядел даже угрюмым. Попробовал придти к нам в гимназию на вечер, я предложила познакомить его с подругами; но он с трудом согласился познакомиться только с одной, да и ту не решился пригласить танцевать… Уйдут его товарищи и братишка на детский вечер, а Лавр усаживается за задачи, или читает про какое-нибудь путешествие и получает не меньшее удовольствие… (9). Характеристика от директора корпуса подтверждала: «…развит, способности хорошие, в классе внимателен и заботлив, очень прилежен. Любит чтение и музыку… скромен, правдив, послушен, очень бережлив, в манерах угловат. К старшим почтителен, товарищами очень любим…) (10).

Перелом наступил только в старшем классе, когда вокруг Лавра и Анны сложился небольшой кружок ровесников гимназисток и кадет. «Брат перестал дичиться, полюбил общество, танцы, стал таким веселым, остроумным собеседником…». Помня свои неудачи с иностранным языком, уделял этому больше внимания и в 7-м классе сделал полный перевод французского романа «Поль и Виргиний». Одновременно начал изучать восточные языки, быстро раскрыв свои лингвистические способности. К киргизскому, с детства знакомому, добавился монгольский, на который, экспериментируя, перевел учебник по физике.

Интересны были и первые литературные предпочтения будущего лидера Белого движения. Если у В.И. Ульянова любимой книгой стал роман «Что делать» Чернышевского, то Лавра Корнилова «глубоко перепахал» малоизвестный роман  Потехина «Крушинский». По сюжету, мещанин Крушинский получил высшее медицинское образование, полюбил девушку из дворянской семьи, однако ему отказали из-за «низшего происхождения». «…Судьба Крушинского подсказывала Лавру, что и ему со временем придется много бороться с сильными мира сего, чтобы добиться положения без связей, без протекции, только своим умом и энергией…» (11).

В 1889 г. корпус был окончен, следовало думать о продолжении учебы. Отличные аттестации и любовь к математике предполагали выбор молодого выпускника в пользу Михайловского артиллерийского училища в С.-Петербурге. К этому времени доходы отца существенно сократились, он уже не мог оплачивать Анне выпускной класс гимназии и помогать Лавру. Отец не одобрял намерения Лавра стать артиллеристом и настаивал на Николаевском Инженерном училище. Чтобы продолжить обучение и помочь сестре, Лавр стал давать уроки по математике и делать за товарищей чертежи, - это было его первым самостоятельным заработком. Небольшой доход приносили гонорары за статьи по зоогеографии киргизского края в научно-популярном журнале «Природа и охота». 

Переезд из Омска в Петербург и поступление в Михайловское артиллерийское училище (29 августа 1889 г.) стали для Корнилова началом самостоятельной жизни. Нужно было не только самому «зарабатывать на хлеб», но и помогать престарелым родителям, ведь Лавр стал единственным сыном который «дошел до Петербурга». Убежденность в важности учебы, интерес к военной науке, и твердое сознание того, что только собственными усилиями можно добиться успехов – все это формировало характер юнкера. Как и в кадетском корпусе, учеба шла на «отлично» и в марте 1890 г. Корнилов стал училищным унтер-офицером, а на последнем курсе, в ноябре 1891 г. получил звание портупей-юнкера. Юнкерская аттестация гласила: «…Тих, скромен, добр, трудолюбив, послушен, исполнителен, приветлив, но вследствие недостаточной воспитанности кажется грубоватым… Будучи очень самолюбивым, любознательным, серьезно относится к наукам и военному делу, он обещает быть хорошим офицером. Дисциплинарных взысканий не было…» (12).

Успешно окончив дополнительный курс училища, что давало приоритет при распределении на службу, Л.Г. Корнилов 4 августа 1892 г. надел офицерские погоны. Несмотря на открывавшиеся перспективы службы в Гвардии или столичных военных округах молодой подпоручик отправился в Туркестанский военный округ, считавшийся «медвежьим углом», среди вакансий распределения. Но для Корнилова служба в Туркестане стала возвращением на родину, что, несомненно, оказало влияние на выбор места службы. Однако, очевидно, что Корнилов, понимая важность среднеазиатского направления для Российской Империи, считал, что служба здесь даст новые возможности для изучения стратегического развертывания русских войск, в случае вероятного конфликта с Персией, Афганистаном или, даже, с Великобританией. Еще свежи были воспоминания о среднеазиатских походах «белого генерала» Скобелева, боях генерала Кауфмана Туркестанского, живописно отраженных на полотнах Верещагина.

В сентябре 1892 г. Корнилов прибыл в Ташкент, начав службу в 5-й батарее Туркестанской артиллерийской бригады. Последовали заурядные строевые занятия, дежурства и смотры. В свободное время занимался «пробой пера», пытаясь составить эпическую поэму о предводителе киргизского восстания Кенисаре-батыре, которая так и осталась незавершенной. Но сила характера, честолюбие требовали большего, не давая останавливаться на достигнутом. Корнилов не собирался быть «вечным поручиком» и уже через два года подал рапорт на поступление в Академию Генерального Штаба и осенью 1895 г. блестяще сдал трудные вступительные экзамены, получив наивысший балл из всех поступающих (10,93 из 12) (13). И снова занятия, полевая практика, экзамены. Еще строже стали предъявляемые требования, но привыкшему к труду офицера не тяготили учебные нагрузки.

Быстро рос Корнилов и в чинах. Еще накануне поступления в Академию он был произведен в поручики, а на старшем курсе – в штабс-капитаны. В августе 1897 г. Корнилов перешел на дополнительный курс Академии и после его окончания был награжден малой серебряной медалью с занесением фамилии на мраморную доску для отличившихся, а также получил чин капитана.

Изменилась и личная жизнь Лавра Георгиевича. Несмотря на замкнутость характера и отчужденность от петербургского «полусвета», на одном из званных вечеров он познакомился с дочерью титулярного советника В. Марковина 22-х летней Таисией. «…Жена его хорошенькая, маленькая женщина… была из большой семьи и очень скучала в Петрограде. Все свои свободные минуты брат посвящал жене и временами занимался с ней французским языком… Оба мечтали иметь большую семью. Средства их были очень ограничены… 20-го делали подсчет и если оставались лишки, шли покупать халву – любимое лакомство Таи и позволяли себе пойти в театр…» (14).

При распределении выпускников Академии перед Корниловым снова открылась перспектива получения вакансии в столичном военном округе, и снова, как и после училища, Корнилов отказался от нее, предпочитая вернуться в Туркестанский военный округ. В отличие от многих сослуживцев по Генеральному Штабу Корнилов не «ловил момент» а стремился к трудной, но в то же время, перспективной службе на южных рубежах Российского государства. В октябре 1898 г. Корнилов с молодой супругой выехал в Ташкент, устроив в качестве свадебного путешествия – переход по пустыне.  

Служба в Туркестане – отдельный весьма важный эпизод в его биографии. Этот период жизни Корнилова детально анализируется в фундаментальной монографии М.К. Басханова. Капитану-генштабисту пришлось не только проверить на практике академические знания, но и получить богатый опыт разведывательной работы. С этого момента в его биографии практически невозможно отделить строевую службу от работы разведчика. К сожалению, в «корниловской» историографии этому уделяется недостаточно внимания. Но нельзя отрицать, что его аналитический талант, способность отбирать наиболее важную информацию и делать стратегические выводы внесли существенный вклад в развитие разведслужбы на юге России в начале ХХ века.

Не прошло и месяца после прибытия из Петербурга, как уже в ноябре 1898 г. Корнилов получил назначение в урочище Термез, в распоряжение начальника 1-й Туркестанской линейной бригады генерал-майора М.Е. Ионова. Главная неофициальная задача – собрать информацию об участке русско-афганской границы в районе Термез – Мазар-и-Шариф. Понимая несовершенство традиционных способов сбора разведданных (через завербованных афганцев и таджиков, нередко становившихся «двойными агентами»), Корнилов, на свой риск, решился на отчаянное путешествие. Прекрасно зная восточные языки и обычаи, он в январе 1899 г. с двумя спутниками переплыл Амударью и под видом всадника-добровольца, идущего на службу в отряд эмира Абдурахмана, смог вплотную подойти к «секретной» крепости Дейдади, служившей форпостом афганцев против границы с Россией. Ему удалось сделать 5 фотографий и составить план местности, а также приобрести книгу афганского эмира о войне «Джихад».

Но… Корнилов нарушил принцип служебной субординации, не доложив о своих намерениях вышестоящему начальнику, более того оформил фиктивный отпуск на три дня. И если с точки зрения разведки экспедиция была, бесспорно, более чем успешной, то с точки зрения воинской дисциплины она оценивалась как «авантюра», в духе романов Майн Рида. Именно поэтому руководство Главного штаба не утвердило представление командующего округом о награждении «слишком молодого» капитана вполне им заслуженным орденом Св. Владимира 4-й степени, ссылаясь и на то, что внеочередное награждение возможно было бы только за «военные заслуги». Так творческая инициатива, смелость, вполне оправданные с точки зрения служебной необходимости, столкнулись с рутиной уставных порядков – явление, увы, типичное для Российской армии накануне русско-японской войны. И хотя «победителей не судят», заслуги капитана рисковавшего жизнью, также остались неоцененными. «…Корнилову было указано на недопустимость подобных действий впредь, а генералу Ионову объявили выговор за то, что рискует способными офицерами…» (15).

Заслуги «отметили» переводом в августе 1899 г. на должность старшего адъютанта штаба Туркестанского округа. Однако штабная служба продолжалась недолго. Способности разведчика оказались более востребованными, чем нарушения уставной субординации. В октябре 1899 г. он выехал сначала в Асхабад, для участия в разработке оперативных мер на случай войны с Великобританией, а затем стал участником т.н. «большой игры» между британской и российской разведками, получив задание составить стратегический очерк Восточного Туркестана (Кашгарии) (16). Начало нового века Корнилов встретил в Кашгаре, древнейшем центре древнего «Великого шелкового пути» у ворот Индии. Восточный Туркестан оказался центром борьбы за «сферы влияния» между Британской и Российской Империями и Корнилов впервые участвовал в политике. Свои действия Корнилов должен был координировать с российским консулом Н.Ф. Петровским.

Уже за первые полгода туркестанской экспедиции Корниловым была составлена схема «организации почтового сообщения между Ошем и Памирами… прислан ряд рапортов, содержавших обстоятельные, своевременные и точные сведения о политическом положении дел в Кашгарии, о настроении населения, о военных мероприятиях…» (17). Не раз под видом купца Корнилов проникал в самые отдаленные пункты Восточного Туркестана. И везде собирал информацию, имевшую хотя бы ничтожную ценность для России. Особое внимание уделялось изучению боевой подготовки китайской армии и перспективам англо-китайского сотрудничества в ущерб российским интересам. Итогом работы стала объемная монография «Кашгария или Восточный Туркестан. Опыт военно-стратегического описания» (18). Это многостраничное исследование (около 500 страниц) до сих пор считается одним из наиболее полных описаний данной территории.

В Кашгаре Корнилову впервые пришлось столкнуться с таким явлением как бунт. Под влиянием слухов о «боксерском восстании» местное население собиралось разгромить иностранные консульства. Корнилов проявил себя сторонником жестких мер, заявив в рапорте на имя окружного генерал-квартирмейстера о необходимости ввода русских войск для подавления малейших попыток недовольства (19). Так же настойчиво он поведет себя и в 1917-м…

В Кашгаре у Корнилова снова возник конфликт с официальной властью. Консул Петровский заявил о нарушениях в отчетности, сборе недостоверной информации. Косвенно это звучало как упрек в непрофессионализме. Несмотря на то, что у самого Петровского был богатый опыт разведработы, Корнилов оспорил его обвинения, доказывая правильность избранной методики сбора сведений. Однако из штаба округа пришло указание «улучшить сбор и проверку сведений о Кашгарии и затем всеми сведениями политического характера обязательно делиться с консулом». В ответ на этот упрек Корнилов подал рапорт о невозможности совместной работы с Петровским. Как писал в своем рапорте Корнилов «меня вынудили к этому не тягость службы, не боязнь ответственности. От службы, какова бы она ни была, я никогда не уклонялся, ответственность, как бы тяжела она ни была, никогда меня не пугала… Меня вынудило  просить об отчислении искренне убеждение, что дальнейшее мое пребывание здесь не принесет никакой пользы делу…, а может пожалуй, оказаться даже вредным. Взгляды Петровского и мои в данном вопросе расходятся диаметрально…» (20). Большая часть задания выполнена, а дальнейшая работа представлялась невозможной до тех пор, пока «гражданские» будут вмешиваться в дела «военных».

Решение Корнилова вполне в духе его характера – принципиального до мелочей, болезненно нетерпимого к любым попыткам «учить» его там, где он сознавал себя профессионалом. Эти черты повлияют позднее и на его выдающиеся успехи и на его роковые ошибки.

Возвращение из Кашгара в Ташкент принесло Корнилову первый (в 31 год, что не так уж и рано) орден – Св. Станислава 3-й степени, чин подполковника и должность штаб-офицера для поручений при штабе округа (21). К этому добавились усталость, болезнь глаз от яркого горного солнца и лессовой пыли, а также недовольство от пристрастной, как казалось, критики его работы.  

Но не успели, как говориться, «высохнуть чернила» на наградных приказах, как последовало распоряжение об очередной командировке. На это раз Корнилову предстояло выехать в Восточную Персию и «под именем члена Императорского географического общества, путешествующего с целью исследования некоторых научных интересов» провести рекогносцировку пограничной полосы в сфере областей Персии, Афганистана, Британской Индии и России. Опыт разведчика, превосходное знание восточных языков и местных обычаев, энергия, настойчивость – все это делало кандидатуру Корнилова наиболее подходящей для данного задания. Как и в случае с Дейдади, командование не слишком считалось с его конфликтным характером, предпочитая использовать его знания и опыт.

Как и в предыдущие командировки, задание было выполнено отлично. Результатом стали публикации: «Историческая справка по вопросу о границах Хороссана с владениями России и Афганистана» и «Нушки-Сеистанская дорога» (22). Выводы, к которым пришел Корнилов, подтверждали готовность Великобритании к расширению своего влияния на Персию и Среднеазиатские районы Российской Империи. Потенциальная военная угроза была очевидна и требовала укрепления российской границы.

В октябре 1902 г. Корнилов отбывал «строевой ценз» для звания штаб-офицера в должности командира роты, старейшего в округе 1-го Туркестанского стрелкового батальона. Но строевая служба оказалась короткой. Снова оказались востребованы качества Корнилова-разведчика и в ноябре 1903 г. он командируется в Индию. Цель поездки – осмотр оборонительной линии по р. Инд, знакомство с организацией Индо-Британской армии. Это была, пожалуй, самая безопасная командировка Корнилова. Благодаря прошлым поездкам по Афганистану и Туркестану он был уже хорошо известен британской разведке, и ему не пришлось скрываться. Английские офицеры «любезно» демонстрировали Корнилову все, что не вызывало у них опасений, приглашали на смотры, парады, знакомили с жизнью гарнизонов, при этом, правда, контролируя буквально каждый шаг. Впрочем, обострения англо-русских отношений ждать не приходилось. Напротив. Через 5 лет русско-британский договор окончательно разделил «сферы влияния» в Средней Азии и положил начало тесному сотрудничеству в рамках Антанты.

Военная угроза оказалась реальной на Дальнем Востоке. 27 января 1904 г. началась русско-японская война. Корнилов узнал об этом из сообщений агентства Рейтер, находясь в Пешаваре. Завершив командировку, он незамедлительно выехал в Петербург и сдав отчет в Главный штаб, неожиданно получил назначение на должность штабного столоначальника. Казалось, судьба благоволила ему и на смену бесконечным командировкам и служебной нужде пришло долгожданное, для многих, спокойное, обеспеченное штабное «счастье». Для многих, но не для Корнилова. Шла война, он должен был быть на фронте. Несколько раз он запрашивал перевод в действующую армию и, наконец, принял должность начальника штаба 1-й бригады Сводно-стрелкового корпуса, отправлявшегося в Маньчжурию.  

Интересна аттестация подполковника Корнилова на 1904 г.: «…Здоровье – хорошее, умственные способности – выдающиеся, нравственные качества – очень хорошие… воли твердой, трудолюбив и при большом честолюбии… вследствие прекрасных способностей, а равно большого самолюбия справиться со всякими делами…» (23). 

Корпус прибыл на фронт в конце декабря 1904 г. К этому моменту отгремели сражения под Ляояном и на р. Шахэ, капитулировал Порт-Артур. Однако войска готовились к новым, решающим сражениям. Бригада Корнилова участвовала в боях при Сандепу и генеральной битве под Мукденом в январе-феврале 1905 г. В жестоких, кровопролитных атаках Корнилов был всегда в передовых рядах. Яркой страницей его боевой биографии стала атака у деревни Вазые 25 февраля 1905 г. Здесь Корнилову пришлось заменить своего малодушного начальника – командира бригады генерала Соллогуба. Отступая к Мукдену 1, 2, 3-й стрелковые полки, оказались в окружении превосходящих сил японской пехоты. Нужно было пробиваться под интенсивным огнем пулеметов и артиллерии врага. Сплотив стрелков в колонну, прикрыв боевые знамена и многочисленных раненых, Корнилов медленно выводил бригаду из-под удара. Попутно принимали в свои ряды солдат и офицеров отставших полков и батальонов. Ответный огонь русских стрелков и штыковые контратаки решили исход дела. Большая часть бригады, считавшейся погибшей, с честью вышла из безнадежного положения.

Отличие Корнилова было отмечено орденом Св. Георгия 4-й степени. Год спустя после своего прибытия в Маньчжурию, в январе 1906 г., Лавр Георгиевич приехал в Петербург с погонами полковника на плечах и офицерским Георгием на груди.

Получив должность делопроизводителя 1-го отделения 2-го обер-квартирмейстера Главного управления Генерального штаба (ГУГШ), Корнилов должен был контролировать постановку разведывательного дела в южных округах, вести отдел «иностранной азиатской статистики». Во время инспекционных поездок на Кавказ и в родной Туркестан он следил за организацией разведки в пограничных районах. Опираясь на приобретенный опыт, Корнилов добился реорганизации курсов восточных языков в Ташкенте, в целях «обеспечить войска округа строевыми офицерами, знающими главнейшие языки туземного населения края и соседних стран» (24).  

Служба в Санкт-Петербурге оказалась короткой, но весьма значимой для будущего генерала. Здесь он оказался в среде офицеров, сторонников военных реформ, считавших необходимым извлечь должные уроки из поражения в русско-японской войне и революционных событий 1905 года. 1907 – 1913 годы…. Россия жила переменами. Устанавливалась новая система государственной власти – «думская монархия». Начинались жизненно важные для отечественной экономики и общественной жизни реформы, связанные с именем П.А. Столыпина. Не оставались в стороне армия и флот. В Генеральном штабе, в этот период работали будущие участники Белого движения – капитан С.Л. Марков, подполковник И.П. Романовский. Генерал-квартирмейстер М.В. Алексеев и начальник Генерального штаба Ф.Ф. Палицын поддерживали идеи данной группы офицеров-реформаторов, получивших прозвище «младотурки» (по аналогии со сторонниками реформ в тогдашней Османской Империи). По свидетельству современника, «полковник Корнилов принадлежал к числу главных участников этой небольшой, вполне лояльной группы молодых военных деятелей, горячих, искренних, беспокойных новаторов, проникнутых любовью к своему ремеслу, пламенных патриотов по духу, прогрессистов по убеждениям». Доклады Корнилова отличались «прямолинейностью и порой даже резкостью».

Можно было бы считать подобное поведение «малодотурецкой оппозиции» антиправительственной крамолой, можно было определить его как «попытку спасти обреченное самодержавие» но нельзя не признать подобные реформы необходимыми для российской военной системы. Те преобразования, которые полковник Корнилов с его опытом строевого офицера и разведчика считал актуальными для российской армии, подтвердили события первой мировой войны. «С необычайной прозорливостью предвидя надвигавшуюся тяжбу народов, а с другой стороны не строя ни малейших иллюзий в отношении состояния русских вооруженных сил, бедных запасами, сравнительно слабо обученных, с отсталым, неподготовленным высшим командным составом, Корнилов усматривал спасение в скорейшем создании боеспособной армии, могущей не только лишь на бумаге, способной с честью выйти из испытания при столкновении с какой-либо из великих держав». Правда и политическая составляющая учитывалась в контексте военных преобразований: «Корнилов подвергал весьма суровой оценке и общий порядок государственного управления, и в борьбе самодержавия с представительным учреждением, в лице Думы, находился, бесспорно, на стороне последней». Но… «Эта критика имела место, конечно, лишь в частных беседах, с ближайшими единомышленниками, и отнюдь не выносилась наружу» (25).

Изменились и семейные условия. Можно было жить в собственной квартире, не экономить на жаловании. Подрастали старшая дочь Наташа, маленькие Дима и Юрий. Появление на свет первого сына стало огромной радостью для Лавра и Таисии. Но накануне 1907 г. полуторагодовалый малыш внезапно заболел менингитом и умер. Лавр Георгиевич тяжело перенес этот удар. По словам сестры «брат дни и ночи не отходил от больного ребенка; он был неутешен в своем горе; привязанность к Диме у него доходила до обожания».

В том же 1906 г. скончался отец. Превозмогая возраст, Георгий Николаевич продолжал работать до 1902 г. Лавр и Анна Корниловы помогли приобрести отцу домик в Кокпектах, и Лавр из собственных средств высылал отцу ежемесячную пенсию. После кончины супруга в Петербург переехала мать Корнилова, не видевшая сына 15 лет. Но нескончаемая суета столицы оказалась для нее слишком тяжелой после тихого уклада провинциальной жизни. Она вернулась в Кокпекты, где в 1909 г. скончалась и была погребена в фамильной могиле в ограде местного православного храма.

Семейные заботы требовали времени. Постоянные, длительные командировки лишь иногда позволяли быть в семейном кругу, помогать маленькой Наташе с математикой и французским языком. Супруга «всю свою жизнь приспособила к укладу натры брата… Все хозяйственные заботы лежали исключительно на ней; она не отрывала мужа от его государственной работы и не разменивала его на мелочи… Но вечные заботы о детях и муже, который был в частых и опасных отлучках, подчас утомляли ее. В своих письмах она писала, что заветная мечта ее приобрести где-нибудь на юге свой уголок и пожить спокойно, не мечась из города в город, из одной страны в другую… но не судьба была этой мученице свить теплое гнездо для семьи своей…». «Хороший семьянин, горячо любящий детей и жену, брат не мог сократить ради семьи свою широкую, могучую натуру. Скромная доля собственника была не по плечу ему; из-за семьи он не мог отказаться от государственной работы, - родина для него была выше семьи…» (26).  

Чуть больше года продолжался «петербургский период» службы Лавра Корнилова. Штабная служба в ГУГШ тяготила. В конце концов, Корнилов подал «дерзкий» рапорт о том, что «вследствие отсутствия работы он не считает свое дальнейшее пребывание в Управлении Генерального штаба полезным для Родины и просит дать ему другое назначение». «Дерзость» простили и согласно предписанию 1-го обер-квартирмейстера Главного Управления Главного штаба, генерал-майора М.В. Алексеева (первое знакомство будущих лидеров Белого движения) полковнику Корнилову предстояло занять должность Военного Агента в Китае. В январе 1907 г. нужно было выезжать в Пекин. Накануне отъезда он побывал на бенефисе Ф.И. Шаляпина в «Демоне». Восхищение талантом любимого певца помогло на короткое время забыть о перенесенных горестях семейной жизни и предстоящей дальней дороге.

Служба Военного Агента совпала со временем бурных перемен в «Поднебесной Империи». Корнилов был знаком с особенностями китайского социального устройства и военной организации еще по работе в Кашгарии. Но за семь лет положение радикально изменилось. Если раньше европейский стереотип представлял Китай «спящим гигантом», объектом борьбы за «сферы влияния», «опиумной империей», то теперь «Азия пробуждалась», в стране шли серьезные реформы, а в 1911 г. произошла знаменитая Синьхайская революция, открывшая новый этап в развитии великой державы.

Российский военный агент не мог не отметить в своих отчетах быстрых перемен в социально-политической и военной системах. Изданная в 1911 г. в штабе Иркутского военного округа книга «Вооруженные силы Китая» отмечала: «…реорганизация государственного строя Китая, начатая 20 лет тому назад императором Гун Сюем… в последнее время пошла с удвоенной быстротой. Реформы намечены и производятся во всех отраслях государственной жизни, но наиболее осязательные результаты достигнуты пока в области военного дела в области создания и переустройства вооруженных сил Империи» (27).

На новой должности Корнилов много внимания уделял перспективам взаимодействия России и Китая на Дальнем Востоке. Объездив почти все крупные провинции страны, Корнилов прекрасно понимал, что ее военно-экономический потенциал еще далеко не использован, а людские резервы слишком велики, чтобы с ними не считаться: «…будучи еще слишком молодой и находясь в периоде своего формирования армия Китая обнаруживает еще много недостатков, но… наличное число полевых войск Китая представляет уже серьезную боевую силу, с существованием которой приходится считаться как с вероятным противником…». В качестве наиболее показательных результатов процесса модернизации Корнилов отмечал рост железнодорожной сети и перевооружение армии, а также изменение отношения к военной службе со стороны китайского общества. Быть военным становилось престижно, для службы в армии требовали даже особые рекомендации (28).

В Пекине вспыхнул очередной конфликт Корнилова с представителями МИДа. Первый секретарь посольства Б.К. Арсеньев обвинил военного агента в отсутствии достаточной информации о работе разведки в Китае, самоуправстве, нарушениях норм дипломатического этикета. Корнилов же заявил о невозможности согласовывать каждый шаг с вышестоящими инстанциями, тем более в вещах, которые могут быть им решены самостоятельно и профессионально. В общем, повторился сценарий конфликта в Кашгаре, но на этот раз Корнилов продолжал работу, а Арсеньев уехал из Пекина.

В 1908 г. состоялось знакомство Корнилова с полковником Маннергеймом, совершавшим поездку из Туркестана в Японию. Будущий президент Финляндии с благодарностью вспоминал о той поддержке, которую оказал ему российский военный агент.

Летом 1910 г. Корнилов сдал должность военного агента и по собственной инициативе проехал еще одним, самым протяженным из своих маршрутов – в Россию через Монголию и Восточный Туркестан (около 6 тысяч верст). Опытный взгляд разведчика отметил слабость китайских гарнизонов на юго-восточной окраине Российской Империи и настороженно-враждебное отношение монгольских князей и лам к китайским военным и чиновникам. Путь проходил и через знакомый Кашгар и через Зайсан, где, правда, не удалось повстречаться с родными. В декабре 1910 г. полковник Корнилов снова в Петербурге. Прочитанный им в Главном штабе доклад на тему «Военные реформы в Китае и их значение для России», стал своеобразным итогом самого значимого периода его довоенной биографии. На память об этом периоде военной биографии у генерала остался золотой перстень-печатка с иероглифической монограммой, использовавшийся «в весьма экстренных случаях или если письмо было секретно и исходило от него» (29).

1911-й год Корнилов встретил в должности командира 8-го пехотного Эстляндского полка. Полк входил в состав пограничного Варшавского военного округа и прикрывал крепость Новогеоргиевск. Но общепризнанный авторитет знатока азиатского региона сыграл свою роль в переводе на Дальний Восток. Командующий недавно созданным Заамурским округом пограничной стражи генерал-лейтенант Е.И. Мартынов (ставший позднее первым советским «биографом» Корнилова) «вернул» бывшего военного агента в Китае в Маньчжурию. Предложение должности генерал-майора и годовое жалование в 14000 рублей считались весьма выгодными. Округ охранял линию КВЖД и базировался на Харбин. Как писал Лавр Георгиевич в письме сестре «…я прокомандовал Отрядом, что соответствует дивизии, почти два года и чувствовал себя отлично: обстановка самая военная, отряд большой – пять полков военного состава, в том числе три конных, хорошее содержание и отличная квартира…». Казалось, новая должность станет прочной и на смену бесконечным переездам и командировкам на пятом десятке жизни придет, наконец, долгожданный семейный покой и служебная стабильность. Ради этого Корнилов решился на перевод из военного ведомства в министерство финансов (пограничная стража входила в эту структуру). 26 декабря 1911 г. он был произведен в генерал-майоры. Однако обстоятельства сложились иначе…

В вышеупомянутом письме Корнилов так описывает свое участие в одном из самых громких скандалов, поразивших российскую бюрократическую систему накануне Великой войны. «…В конце 1913 года, у нас в округе начались проблемы по части довольствия войск, стали кормить всякою дрянью (выпечка хлеба из забракованной муки – прим. В.Ц.). Я начал настаивать, чтобы довольствие войск было поставлено на других основаниях, по крайней мере, у меня в отряде. Мартынов поручил мне произвести расследование по вопросу о довольствии войск всего округа. В результате открылась такая вопиющая картина воровства, взяточничества и подлогов, что нужно было посадить на скамью подсудимых все Хозяйственное Управление Округа во главе с помощником Начальника Округа генералом Савицким. Но последний оказался интимным другом премьер-министра Коковцова (он же министр финансов и шеф Корпуса Пограничной Стражи – прим. В.Ц.) и генерала Пыхачева, которые во избежание раскрытия еще более скандальных дел, потушили дело. В результате Мартынова убрали, а я, несмотря на заманчивые предложения Пыхачева, плюнул на пограничную стражу и подал рапорт о переводе в армию…» (30).

Факты недобросовестности окружного интендантства, вскрытые комиссией Корнилова, показали не только вполне типичную, увы, картину «гнилого тыла» (даже в «лучшие» для Российской Империи годы начала ХХ века). С одной стороны, для Корнилова руководство расследованием и конфликт с самим премьером означал существенный «удар» по карьере, тем более, что следствие оказалось прикрытым «по указанию сверху», а комиссию обвинили в «непрофессионализме» и «предвзятости». Генерала перевели на должность начальника бригады 9-й Сибирской стрелковой дивизии, штаб которой располагался на о. Русский близ Владивостока, ограничили доступ к развединформации, снизили оклад и такая «мелочь» как отсутствие в справочном списке генералов по старшинству задевала самолюбие.

С другой стороны, участие в расследовании окончательно убедило Корнилова в том, что «не все в порядке в Королевстве Датском». Необходимы были реформы не только в вооружении, но и в организации армии, взаимодействии «фронта и тыла». Нужны были новые кадры, не обремененные «связями» и «протекциями». Все это отнюдь не означало, что Корнилов стал «революционером в погонах», но его убежденность в незыблемости существующего строя сильно поколебалась.

Служба во Владивостоке, конечно, не отличалась материальными преимуществами, но была близка и понятна: «…условия весьма тяжелые…, занимаем небольшую квартирку в неотстроенном доме, квартира сырая, климат здесь суровый, крайне резкий. Таиса и Юрка стали болеть… Таисе необходимо серьезно полечиться, так как у ней болезнь почек, которая под влиянием климата и др. неблагоприятных условий жизни сильно обострилась… Я остаюсь здесь, т.к. мне придется до октября (1914 г. – прим. В.Ц.) командовать дивизией… В конце октября выяснится окончательно, - останусь ли я здесь или же перевожусь в Евр. Россию: мне обещан перевод или в строй или в Гл. Управление Генерального Штаба. Но в канцелярию меня не особенно тянет и лично я здешними местами очень доволен: тяжеловато, но зато приволье и дело живое; у нас несмотря на суровые холода, - всю зиму шли маневры, боевые стрельбы и пр., а я до всего этого большой охотник…» (31).

Надежды на возвращение в Генштаб или командование дивизией не сбылись.  Ровно через четыре месяца после этих слов письма к сестре началась война. Корнилов с бригадой отбыл на Юго-Западный фронт. Мирная жизнь для него закончилась навсегда.

Участие генерала в Великой войне, - это новый этап его биографии, новый шаг к славе и признанию. 12 августа в знаменитой Галицийской битве состоялось боевое крещение его бригады. В составе 8-й армии Юго-Западного фронта, под командованием генерала от кавалерии А.А. Брусилова, во время боев на реке Гнилая Липа бригада заняла старорусский Галич, превращенный австрийцами в крепость, и продолжила наступление на Львов. В первые же дни войны Корнилов проявил себя энергичным, самостоятельным военачальником и Брусилов счел необходимым назначить Корнилова начальником 48-й пехотной дивизии. Корнилов принял командование «суворовской» дивизией (полки в ней носили названия суворовских побед «Ларго-Кагульский», «Рымникский», «Измаильский», «Очаковский») и, спустя год, к этому гордому имени добавилось имя «корниловской». За бои под Галичем Корнилов был награжден орденом Св. Владимира 3-й степени с мечами.

Сослуживцы по дивизии, офицеры и солдаты, на редкость единодушно оценивали его командные качества. В отношениях с подчиненными он не был высокомерен. Требовательность к выполнению служебного долга сочеталась в нем с готовностью делить все тяготы повседневной службы, а если надо – быть впереди, на линии огня. В сравнении с другими командирами в нем видели «подлинного демократа», убежденного, говоря словами А.В. Суворова, что «каждый солдат должен знать свои маневр…». «С офицерами он был офицер. С солдатами – солдат! Народ тратить зря не любил» - эти слова одного унтер-офицера 48-й дивизии лучше всего передают отношение к нему (32).

Но оценки действий «корниловской» дивизии были неоднозначны. С точки зрения генерала Брусилова, его подчиненный действовал чересчур рискованно и, в силу высокого честолюбия, заботился только о личном успехе. В ноябре 1914 г. дивизия оказалась впереди фронта, прорвавшись через Карпаты на Венгерскую равнину. Однако прорыв, совершенный Корниловым по собственной инициативе, привел к отрыву от основных сил армии. Дивизии пришлось спешно отступать, под угрозой окружения. Так пренебрежение указаниями вышестоящего начальника едва не привело к разгрому. Корнилова собирались судить, и лишь заступничество командира корпуса спасло генерала. Брусилов ограничился выговором в приказе по армии. По его словам Корнилов «был очень смелый человек, решивший, очевидно, составить себе имя во время войны. Он всегда был впереди и этим привлекал к себе сердца солдат, которые его любили. Они не отдавали себе отчета в его действиях, но видели его всегда в огне и ценили его храбрость…» (33). Сам же Корнилов отмечал, что его дивизия «прорвалась через Карпаты» лишь в силу сложившейся стратегической обстановки, для защиты своей позиций с флангов. Но, все равно, развить наступление в Карпатах зимой 1914/1915 гг. русской армии не удалось.

Весной 1915 г. началось «великое отступление», в результате которого немецкие и австрийские войска захватили Польшу, часть Литвы, Белоруссии, вернули завоеванные земли Галиции. Во время «Горлицкого прорыва» немецкой «фаланги» генерала Макензена, дивизия Корнилова была разгромлена. «Катастрофа под Дуклой» оказалась для Лавра Георгиевича серьезным испытанием. 20-25 апреля, в результате страшного артиллерийского налета оказались практически уничтожены дивизии соседних с «корниловской» 9-го и 10-го корпусов. Несмотря на необходимость отхода, приказа об этом не поступало. Дивизия продолжала «держать фронт», ключевым пунктом обороны стало т.н. «Орлиное гнездо». Хотя самому Корнилову было ясно, что любая задержка с отходом через труднопроходимые карпатские перевалы угрожает катастрофой, но, возможно, горький «опыт» инициативы, проявленной в ноябре 1914-го на Венгерской равнине, удерживал генерала от самостоятельного отхода. Отступать же через Карпаты можно было только по немногочисленным горным дорогам. Эта задержка оказалась роковой.

Получив приказ об отступлении, полки 48-й дивизии столкнулись с плотным потоком отступающих тылов, частей соседних дивизий, оказались в арьергарде и не смогли выйти из плотного кольца. Документы свидетельствуют, что, находясь в окружении, Корнилов предпринял, практически безнадежную, контратаку закрепившегося на горных перевалах противника. Под интенсивным пулеметным и артобстрелом остатки «суворовских» полков пытались прорваться к своим. Как и в 1905-м под Мукденом, Корнилов, вероятно, надеялся на успех. Однако, на этот раз, силы были неравны. Поражение стало очевидным. Свыше трети дивизии погибло, оказалось в плену, но честь дивизии – ее полковые знамена были спасены.

Корнилов не снимал с себя ответственности за поражение. По факту «дуклинской катастрофы» было начато следствие. В отчете Следственной комиссии Корнилов отмечал не только недостаточную подготовку обороны, несвоевременность отдаваемых вышестоящим командованием приказов, но и говорил о собственной нераспорядительности, особенно при гибели дивизионной артиллерии, настаивал на судебном разбирательстве. Комиссия остановила свою работу после февраля 1917 г., и многие считали вину Корнилова гораздо большей, чем ту, о которой он написал сам. По оценке генерала Мартынова (высказанной, правда, уже в советское время) «за такое деяние, во всякой благоустроенной армии, начальник дивизии подлежал бы преданию суду, но в царской России, с ее извращенными понятиями «о воинском долге» и всеобщей наклонностью к реляционному вранью (так в оригинале – В.Ц.), сумели и это преступление обратить в «геройский подвиг» (34).

Несмотря на полученные ранения, начдив до конца оставался в рядах своих бойцов. На рассвете 25 апреля остатки штаба окружили австрийские аванпосты. Отказавшись сдаться, Корнилов ушел в горы, однако, к вечеру 29 апреля, был взят в плен. Вместе с ним австрийцы захватили пятерых солдат и санитара – все что осталось от арьергарда (35).

Как отмечал в своем отчете Корнилов «полки дивизии отбивались на все стороны, имея целью возможно дороже отдать свою жизнь и свято выполнить свой долг перед Родиной. 48-я пехотная дивизия своею гибелью создала благополучный отход тыловых учреждений 24-го корпуса, частей 12-го корпуса и соседних с ним частей 8-й армии». При этом «спасенные» части 24-го корпуса оказались не в состоянии поддержать погибающую дивизию. Оставшиеся в живых нижние чины получили Георгиевские кресты, а сам Корнилов был награжден орденом Св. Георгия 3-й степени (правда, в отчете о потерях генерал числился «пропавшим без вести») (36).

О боях в Карпатах у генерала осталась оригинальная память. Один из его подчиненных, полковник Рымникского полка, подарил генералу дубовую палку, на изгибе которой были вырезаны слова: «Орлиное гнездо. 29 апреля 1915 г.». Получивший ранение в ногу, генерал ходил с этой палкой до своих последних дней и, «опираясь» на нее, начал Ледяной поход (37).

Оказавшись в плену, Корнилов сильно переживал вынужденное бездействие. Его энергия требовала дела, борьбы. Тяготила сознание гибель дивизии, катастрофа отступления. По словам генерала Мартынова, бывшего сослуживца, ставшего соседом по тюремному заключению, Корнилов «как хороший солдат, страшно томился в плену и рвался к боевой деятельности; к тому же, его непрерывно точил червь неудовлетворенного честолюбия. Свой вынужденный досуг он старался заполнить чтением, но читал почти исключительно книги о Наполеоне, что еще больше раздражало его, так как он имел обыкновение проводить параллели между различными случаями из жизни великого корсиканца и своей собственной…» (38).

Пленный русский генерал вызывал неподдельный интерес австрийских газет, а фотограф запечатлел беседу Корнилова с командиром 7-го австро-венгерского корпуса эрцгерцогом Иосифом. Не слишком суровые условия содержания «наилучшего генерала русской армии» позволяли спокойно дожидаться окончания войны, коротая время в чтении прессы и воспоминаниях о «боевом прошлом». Но для деятельного характера тюремный покой был унизителен. Корнилов предпринял четыре попытки побега. Первые три, в том числе вместе с Мартыновым, окончились неудачей. Четвертая, совместно с чехом, санитаром Ф. Мрняком прошла успешно. Пригодились опыт и навыки профессионального разведчика, знание иностранных языков и обычаев (переодевание в австрийскую форму под видом солдата возвращающегося после лечения). Однако неосторожность Мрняка, оставившего австрийской полиции неоспоримые улики своего побега с Корниловым, привели к аресту чеха и тому, что большую часть пути до линии фронта Корнилову пришлось пройти самостоятельно. Совершив побег из тюремного госпиталя в венгерском городе Кессег 29 июля 1916 г., Штефан Латкович (имя в фальшивом паспорте Корнилова) через 22 дня добрался до румынской границы и, перейдя ее, пришел к российскому военному атташе, открыв свое инкогнито. А 4 сентября 1916 г. Корнилов прибыл в Петроград. В плену он был 1 год, 3 месяца и 19 дней.

Побег из австрийского плена стал первым появлением имени Корнилова в центре общественного внимания. Пресса писала о смелом, верном присяге патриоте, акцентируя внимание на тезисе: «Корнилов – это единственный генерал бежавший из плена». Обстоятельства побега приукрашивались, «ужасы плена» преувеличивались. Но главное в другом – для российского обывателя имя генерала Корнилова стало, как говорится, «знаковым». И связано это было не с «революционными заслугами» постфевральской России 1917 г., а с верностью лозунгу «За Веру, Царя и Отечество». Еще в плену Корнилов был награжден (в обход принятых правил) орденом Св. Анны 1-й степени, а после возвращения был удостоен личной встречи с Императором Николаем II, в Ставке в Могилеве, получив знаки ордена Св. Георгия 3-й степени.

Сам же Лавр Георгиевич в письме сестре 1 ноября 1916 г. не живописал побега: «…подробности своего бегства не буду описывать; из газет ты кое-что знаешь, хотя врали они невозможным образом. Бог даст, когда-нибудь встретимся, тогда расскажу. Хочу только сказать, что во время войны, плена и бегства я на практике убедился, что бывают в жизни человека такие минуты, когда только чудо и помощь Божия выводят его из неминуемой гибели. Такие минуты у меня были…» (39). 

В Петрограде, Корнилов, наконец, увиделся с семьей. Квартиру уже не снимали, за время отсутствия супруга жалование ему не выплачивалось, и Таисия с детьми жила в офицерском общежитии. Разлука тянулась два с лишним года, а встреча продолжалась всего два дня, хотя формально генерал получил трехмесячный отпуск. Тяготы и переживания военной жизни вызывали закономерное желание успокоиться, остановиться. «…Таиса очень расстроила свое здоровье…, она мечтает приобрести хутор, дачу, вообще какой-нибудь уголок на юге, я всей душой сочувствую ее намерениям, но, к сожалению, сам не могу заняться этим делом. Я с 19 сентября вступил в командование Корпусом, и успел уже три раза подраться с немцами. Собираюсь в скором времени поехать, если обстоятельства позволят, в кратковременный отпуск и немного отдохнуть…» (40).

Война продолжалась и требовала от Корнилова полного самозабвения. Он снова отбыл на фронт, получив 13 сентября 1916 г. назначение командовать 25-м армейским корпусом, в составе Особой армии, основу которой составляли гвардейские полки. Сразу же по прибытии на новое место службы от Корнилова потребовалось оперативно разработать план лобового удара по хорошо укрепленным позициям австро-германской пехоты под Ковелем. Требовалось развить успех «Брусиловского прорыва» и его корпус оказался «на острие удара». 19 сентября началось наступление русских войск, однако результаты сражения оказались более чем скромными. Потеряв в жестоких боях около половины личного состава части 25-го корпуса к ноябрю 1916 г. «зарылись в землю», вернувшись к позиционной войне.

Решающий в его биографии 1917-й год Корнилов встретил в заботах о подготовке корпуса к планировавшемуся весеннему наступлению. В эти последние месяцы Императорской России Корнилов был обеспокоен духовными, а отнюдь не политическими проблемами.

26 ноября 1916 г. в праздник Георгиевских кавалеров казаки Каркаралинской станицы отправили телеграмму наказному атаману Н.А. Сухомлинову со следующей просьбой: «В ознаменование великих заслуг героя, уроженца Каркаралинской станицы, перед горячо любимым Монархом и Родиной, дабы запечатлеть на веки потомству память о нем родных станичников, единогласно решили генерал-лейтенанта Лавра Георгиевича Корнилова, бывшего начальника славной 48-й пехотной дивизии, просить взять на себя звание почетного казака родной ему станицы Каркаралинской, а также позволить нам наименовать бывшее двухклассное, ныне высшее начальное Каркаралинское училище, в котором воспитывался герой-генерал, именем генерала Лавра Корнилова. В ознаменование настоящего Праздника усердно просим Ваше Высокопреосвященство нашу просьбу довести до Его Превосходительства Лавра Георгиевича Корнилова телеграфно. Одновременно каркаралинцы переводят владыке Омскому Преосвященнейшему епископу Сильвестру сто рублей для благословения генерала нательным крестом и образом, чтобы Всевышний сохранил жизнь нашего уроженца героя на многая лета для служения Батюшке-Царю и дорогой Родине».

21 января 1917 г. Корнилов ответил телеграммой с благодарностью и согласием на просьбу сибирского казачества, а 24 февраля 1917 г. написал ответное письмо епископу Омскому и Павлодарскому Сильвестру (Ольшевскому), будущему Новомученику Российскому, главе Высшего Церковного Управления при адмирале Колчаке в 1919 г. Генерал был глубоко признателен Владыке за благословение образом Матери Божией и Святого Иоанна Тобольского, а также нательным крестом от казаков Каркаралинской станицы. Позднее, находясь под арестом в г. Быхове, он отправил этот образ Корниловскому ударному полку. Корнилов просил епископа благословить иконой Каркаралинское высшее начальное училище и приходскую школу, где он начинал учиться, а также принять 200 рублей пожертвований. В письме архиерею генерал писал: «Глубоко тронутый вниманием Вашего Преосвященства и доброю памятью обо мне моих земляков, я с сердечной признательностью и чувством глубокого благоговения приму высылаемые мне молитвенные знаки, с твердою верою, что являемая в них сила Господня, сохранившая меня в стольких боях и выведшая меня среди великих опасностей из тяжелого плена, сохранит меня целым и невредимым в предстоящих боях и даст мне новый запас сил для служения Царю и Родине…» (41).

Искренняя религиозность отличала Корнилова. По воспоминаниям Ксении Деникиной, оказавшись на всенощной в Быховской тюрьме, невеста А.И. Деникина была поражена тем, что раненый в ногу генерал, «превозмогая свое страдание» отстоял всю службу «навытяжку, как офицерам полагается, и даже не переступил с ноги на ногу» (42).

Роковые события февральской революции сделали Корнилова командующим Петроградским военным округом. Вопреки мифу об информированности и прямом участии генерала в готовящемся «перевороте», факты свидетельствуют, что его предлагали вызвать в столицу еще до смены власти. Телеграмма о переводе командира 25-го корпуса в Петроград была подписана Николаем II. По воспоминаниям начальника Особого отдела Главного штаба по назначению чинов Армии генерал-лейтенанта А.П. Архангельского, считалось необходимым «назначить в Петроград волевого начальника, дабы установить в городе порядок и умерить революционный пыл комитетов и рабочих». Кандидатура Корнилова, «как известного всей России героя», не встретила возражений и со стороны новообразованного Временного Комитета Государственной Думы. Считалось, что «овеянный боевой славой» генерал «популярен как в Армии, так и среди народных масс, особенно после его легендарного побега из австрийского плена». «Необходимо для установления полного порядка, для спасения столицы от анархии назначение на должность главнокомандующего Петроградским военным округом доблестного боевого генерала, имя которого было бы популярно и авторитетно в глазах населения» - телеграфировал в Ставку председатель IV Государственной Думы М.В. Родзянко. Итогом стало его утверждение в должности не «революционным порядком», а с санкции Императорского Главного Штаба и самого Государя (43).

Но по воле истории, генерал, призванный «установить порядок» и «умерить революционный пыл», стал считаться первым революционным генералом, едва ли не «большевиком в погонах»… Главной причиной подобных обвинений со стороны монархических кругов стало участие генерала в аресте Государыни Императрицы, Великих Княжен и Наследника Цесаревича. Из-за этого, еще в эмиграции начал создаваться миф о «несмываемом позоре клятвопреступления», «смертном грехе предательства». Некое «предательство Корнилова» сделало, согласно этому мифу, изначально порочным все Белое движение. Замысел, увы, не нов. Только раньше белых генералов клеймили как «эксплуататоров» и «душителей трудового народа», а теперь стало удобнее обвинять их с позиций т.н. «державного национально-православного патриотизма», допускающего и еретический чин покаяния в Цареубийстве, и «канонизацию святого старца» Распутина, и (что уж там останавливаться на полпути) «народную канонизацию отца народов». Чрезвычайно вольное, произвольно вырванное из контекста толкование слов Государя «кругом измена и трусость и обман» привлекает, к сожалению, неискушенных читателей.

Объективно оценивая деятельность Корнилова в февральско-мартовские дни 1917-го года, нужно учитывать следующее.

Во-первых, его назначение на должность командующего Петроградским военным округом, как отмечалось выше, было связано исключительно со стремлением «навести порядок» в столице. По мнению петроградских политиков, эта задача существенно облегчалась бы в случае ее реализации «популярным генералом». Искать в этом назначении «скрытые пружины», связывающие генерала с некими «военными масонскими ложами» - бессмысленно. Для самого Корнилова данное назначение явилось неожиданным. Но и отказаться от него было невозможно с точки зрения военной дисциплины. Впрочем, и с точки зрения военного честолюбия подобный отказ становился для генерала неприемлемым. Примечательно, что генерал Алексеев, согласно повеления Государя Императора от 2 марта 1917 г., в приказе по армии № 334 писал лишь о «временном Главнокомандовании Войсками Петроградского военного округа генерал-лейтенанта Корнилова» (44).

Во-вторых, оказавшись в Петрограде в новой должности Корнилов, следуя должностной субординации, обязан был выполнять распоряжения Временного правительства. При этом, естественно, никоим образом не учитывалось желание или нежелание самого генерала участвовать в том или ином политическом акте. Следует помнить, что решение об аресте и суде над Царской Семьей изначально принимало не Временное правительство, а претендовавший на власть, «самочинно возникший» (как называли его правые в 1917 г.) Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов. Под прямым давлением Петросовета Временное правительство согласилось на ограничение свободы передвижения, по существу «домашний арест» Царской Семьи, а отнюдь не на «тюремное заключение», на чем настаивали члены Совета. Петроградский Совет не исключал возможности осуществления своего решения и собственными силами, для чего в Царское Село накануне приезда туда Корнилова был отправлен специальный отряд «революционных солдат».

В самом Царском, местный гарнизон, состоявший из запасных солдат гвардейских стрелковых полков взбунтовался еще 28 февраля. Был создан городской совет, и не возникало сомнений в готовности солдат к «самосуду». К 1 марта из повиновения вышла даже часть чинов Конвоя и Сводно-гвардейского полка, а после отречения Государя и ареста начальника дворцового управления князя Путятина 3 марта 1917 г. вся власть в городе фактически перешла к городскому комитету и местному совету. 5 марта Царское посетил Гучков, принятый Императрицей и, вечером того же дня, здесь был Корнилов, рано утром приехавший в Петроград с фронта. Поздно ночью 7 марта Корнилову было вручено предписание осуществить постановление правительства о «лишении свободы» Царской Семьи, что и было им сделано утром. Генерал установил строгий порядок смены караулов, определил режим содержания во дворце, добился того, что караульная служба осуществлялась только под контролем штаба округа, а не местных самочинных комитетов и советов. Переводя режим охраны в ведение штаба Петроградского военного округа, Корнилов, по существу, спасал Царскую Семью и от бессудных действий и самочинных решений взбунтовавшегося местного гарнизона и от «самодеятельности» петроградского Совета, считавшего себя всероссийской властью с первых же дней после возникновения (45).

 

Продолжение.

 

 

1.                         Первый народный Главнокомандующий генерал-лейтенант Лавр Георгиевич Корнилов, Пгр, 1917.

2.                         Пронин В. Генерал Лавр Георгиевич Корнилов, Ростов на Дону, 1919; Севский В. Генерал Корнилов, Ростов на Дону, 1919; Суворин А. – Алексей Порошин. Поход Корнилова, Ростов на Дону, 1919; Туземцев Н. Генерал Лавр Георгиевич Корнилов, Ростов на Дону, 1919; Леонтович В. Первые бои на Кубани. Мюнхен,1923; Критский М.А. Корниловский ударный полк, Париж, 1936; Хан Хаджиев. Великий Бояр, Белград, 1929; Левитов М.Н. Корниловский ударный полк, 1917-1974 гг., Материалы для истории Корниловского ударного полка, Париж, 1974.

3.                         Мартынов Е.И. Корнилов. Попытка военного переворота, М., 1927; Думова Н.Г. Кончилось ваше время. М.,1990; Керенский А.Ф. Дело Корнилова, М., 1918; Савинков Б.В. К делу Корнилова, Париж, 1919; Поликарпов В.Д. Военная контрреволюция и ее разгром, М., 1990; Иоффе Г.З. Белое дело. Генерал Корнилов, М., 1989.

4.                         Басханов М.К. Генерал Лавр Корнилов, London, 2000; Ушаков А.И., Федюк Корнилов (Серия «Жизнь замечательных людей), М., 2006; Шишов А.В. Корнилов. Несостоявшийся диктатор, М., 2004; Катков Г.М. Дело Корнилова, М., 2002, Комаровский Е.А. Генерал от инфантерии Л.Г. Корнилов // В сб-ке «Белое движение». Исторические портреты., М., 2003; Кузьмин Н. Генерал Корнилов. М., 1997.

5.                         «Дело генерала Л.Г. Корнилова», тт. 1;2, М., 2003, Серия «Россия ХХ век».

6.                         см., например: Безнощенко А. Жизнь и смерть генерала Корнилова, Яшалта, 2003, с. 1.

7.                         Корнилова А.Г. Мои воспоминания о брате Л.Г. Корнилове, Иртыш, Омск, № 24-25, 1919 г., с. 20-21.

8.                         Корнилова А.Г. Указ. соч. // Иртыш, Омск, 1919, № 35, с. 19.

9.                         Корнилова А.Г. Указ. соч. // Иртыш, Омск, 1919, № 36, с. 14-15.

10.                    РГВИА. Ф. 310. Оп. 1. Д. 2416. Л. 2.

11.                    Корнилова А.Г. Указ. соч. // Иртыш, Омск, 1919, № 36, с. 15.

12.                    РГВИА. Ф. 310. Оп. 1. Д. 947. Л. 15.

13.                    РГВИА. Ф. 544. Оп. 1. Д. 1081. Л. 1.

14.                    Корнилова А.Г. Указ. соч. // Иртыш, № 37-38, с. 17-18.

15.                    Басханов М.К. Указ. соч., с. 76.

16.                    РГВИА. Ф. 1396. Оп. 2. Д. 1519. Л. 25, 44.

17.                    РГВИА. Ф. 1396. Оп.2. Д. 1567. Лл. 52-53.

18.                    Корнилов Л.Г. Кашгария или Восточный Туркестан. Опыт военно-стратегического описания. Ташкент, 1903.

19.                    РГВИА. Ф. 1396. Оп. 2. Д. 1391. Лл. 105-106.

20.                    РГВИА. Ф. 1396. Оп.2. Д. 1576. Лл. 171-173.

21.                    РГВИА. Ф. 409. Оп.1. Д. 85 288. Л. 8.

22.                    Корнилов Л.Г. Историческая справка по вопросу о границах Хоросана с владениями России и Афганистана // Сборник географических, топографических и статистических материалов по Азии, СПб, 1905, вып. LXXVIII; Корнилов Л.Г. Нушки-Сеистанская дорога // Там же.

23.                    РГВИА. Ф. 1396. Оп. 3. Д. 249. Лл. 376-377.

24.                    Басханов М.К. Указ. соч. с. 205.

25.                    Галич Ю. Корнилов (к десятилетию смерти 1918 – 13 апреля – 1928 г. // Сегодня, Рига, 12 апреля 1928 г.

26.                    Корнилова А.Г. Указ. соч. № 37-38, с. 18-19.

27.                    Корнилов Л.Г. Вооруженные силы Китая, Иркутск; 1911.

28.                    РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1с. Д. 7799. Лл. 110-112.; Басханов М.К. Указ. соч. с. 228-229.

29.                    Хан Хаджиев о Верховном. // Вестник первопоходника. Корниловский сборник, № 79-80-81, апрель, май, июнь 1968 г. с. 53.

30.                    Из писем генерала Л.Г. Корнилова к его сестре А.Г. Корниловой (письмо от 3 апреля 1914 г., Кр. Владивосток.) // Иртыш, Омск, 1919 г., № 41, с. 21.

31.                    Из писем генерала Л.Г. Корнилова… // Указ. соч. с. 22.

32.                    ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 336. Лл. 4-13; Байов А.К. «Генерал Л.Г. Корнилов и его дивизия Императорской Армии», // Часовой, Париж, 1930, № 35.

33.                    Брусилов А.А. Мои воспоминания, М., 1943, с. 247-248.

34.                    Мартынов Е.И. Корнилов (попытка военного переворота). М., с. 13-14.

35.                    Севский В. Указ. соч. с 21.

36.                    РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1028 (2). Л. 55; Басханов М.К. Указ. соч. с. 300-304.

37.                    Хан Хаджиев о Верховном. // Вестник первопоходника. Корниловский сборник, № 79-80-81, апрель, май, июнь 1968 г. с. 23, 54, 61.

38.                    Мартынов Е.И. Указ. соч. с. 16.

39.                    Из писем Л.Г. Корнилова… // Иртыш, Омск, 1919, № 41, с. 22.

40.                    Там же, с. 23.

41.                    Письмо Л.Г. Корнилова Его Преосвященству Сильвестру Епископу Омскому и Павлодарскому. // Иртыш, № 40, Омск, 1919, с. 22; Митрополит Феодосий (Процюк) В вере ли Вы ? Житие и труды священномученика Сильвестра, архиепископа Омского. Омск, 2006, с. 52.

42.                    Ксения Деникина. К характеристике генерала Корнилова // Вестник первопоходника. Корниловский сборник, № 79-80-81, апрель, май, июнь 1968 г. с. 71.

43.                    Материалы для истории Корниловского ударного полка. Составитель Левитов М.Н. // Париж, 1974, с. 30-32; Свидетельство генерал-лейтенанта Архангельского // Вестник первопоходника. Корниловский сборник, № 79-80-81, апрель, май, июнь 1968 г. с. 73-74.

44.                    Долгополов А. Материалы к биографии генерала Л.Г. Корнилова // Вестник первопоходника. Корниловский сборник, № 79-80-81, апрель, май, июнь 1968 г. с. 9.

45.                    Русский Инвалид, Петроград, № 61, 11 марта 1917 г.; Достаточно полное описание выступления царскосельских стрелков 28 февраля 1917 г., их готовности устроить революционное «шествие к дворцу» и создать Совет солдатских депутатов в Царском Селе см., например: Февральский переворот в царской резиденции // Минувшие дни, 1928, № 4, с. 153-154; Объективные исследования, доказывающие неоправданно преуменьшаемую роль большевиков в событиях февраля 1917 г. см., например: Холяев С.В. Три Февраля 1917 года // Вопросы истории, № 7, 2003; Поликарпов В.В. 22-23 февраля 1917 года в Петрограде // Вопросы истории, № 10, 2005.