Цветков В.Ж.

Специфика формирования и деятельности надпартийных и межпартийных политических объединений и подпольных организаций Белого движения в 1917-1918 гг.

Развитие оппозиционных общественно-политических объединений в период после октября 1917 г. ограничивалось двумя сдерживающими тенденциями. Во-первых, постоянно сужалась возможность легальной работы. После объявления кадетской партии (28 ноября 1917 г.) партией «врагов народа» ликвидировалась возможность ее работы через различные зарегистрированные структуры (в отличие от периода лета-осени 1917 г.). Во-вторых – становилась явной тенденция не огранивать антибольшевистскую деятельность рамками какой-либо одной партии. В этих условиях требовалось создание новых, коалиционных политических объединений. Первой такой структурой был Московский Совет общественных деятелей (о его возникновении см. главу 2). Созданный по инициативе Родзянко и Маклакова, Совет ориентировался на разработку политических прогнозов и рекомендаций (в частности, на сентябрьском 1917 г. съезде) от «общественности» - для «власти» (Временного правительства). Советская власть в поддержке Совета не нуждалась, а наиболее активные его деятели (Родзянко, генерал Алексеев, Милюков) оказались или на Юге России, или заграницей (Маклаков), где начали свою «борьбу с большевизмом». В дни «кровавой недели» в Москве многие члены Совета, параллельно с Комитетом общественной безопасности, пытались осуществить политическое руководство действиями антибольшевистских сил.

Разгон Учредительного Собрания ускорил формирование антисоветского подполья. Челищев писал: «С разгоном Учредительного Собрания терялась надежда на то, чтобы победить большевиков легальным путем…, на очереди для каждого встал вопрос, подчиниться ли власти захватчиков или восстать на нее» (1). Но, по точной характеристике Астрова, «все это были собрания людей, потерпевших кораблекрушение. Это были люди связанные с разными партиями, люди недавних влияний в государственной, политической, общественной и хозяйственной жизни России. Собираясь тайком по конспиративным квартирам, эти люди, потерявшие и состояние и положение, в глубине своего сознания все же не хотели примириться с тем, что совершилось. Совершившееся казалось настолько нелепым и абсурдным, что в долговечность создавшегося положения не верилось никому. Нужно было, однако, искать способы, чтобы столкнуть эту власть захватчиков. Для всех было ясно, что без реальной силы здесь не обойдешься. Нужно было создать армию, которая и выполнит эту операцию. Это было бесспорно. К тому же вооруженная сила стала формироваться на юге, среди казачьих областей, и за Волгой» (2).

Среди потенциальных регионов сопротивления в конце 1917 - начале 1918 гг. наиболее перспективным считался Юго-Восток. По замечанию одного из членов Совета С.А. Котляревского, многие из приехавших на Дон политиков «считало, что и политически сейчас было бы достаточно образования т.н. Юго-Восточного Союза, объединяющего казачьи земли, и что нужно там создать прочную административную организацию – для чего и призывались в Новочеркасск и Екатеринодар люди, которые могут быть полезны своим опытом и своими знаниями». «Бесспорным авторитетом», признанным всеми «московскими группировками» в начале 1918 г., был генерал Алексеев, а «все несоциалистические группы стояли за военную диктатуру». Добраться до Ростова на Дону и Новочеркасска было довольно просто. Тотальные проверки, обыски на станциях и вокзалах не носили еще систематического характера. «Непреодолимой» границы между Советской Россией и Донской областью не существовало. Для поездок использовались и подлинные документы, разъяснявшие, например, что их владельцы направляются на лечение в район Кавказских минеральных вод (их выдавал «Красный Крест») (3).

Накануне начала 1-го Кубанского похода многие политики и военные получили указания от генерала Алексеева вернуться в Москву и начать организацию подпольных антисоветских центров (например, П.Б. Струве, князь Г.Н. Трубецкой, Б.В. Савинков, М.М. Федоров, полковник Д.А. Лебедев, полковник Г.И. Полковников, С.С. Щетинин). В свою очередь некоторые известные московские и петроградские политики и общественные деятели участвовали в Ледяном походе (М.В. Родзянко, Н.Н. Львов, Л.В. Половцев, братья Б. и А. Суворины).

В этих условиях Совет оказался перед перспективой прекращения общественной деятельности, но, очевидно, его потенциал как объединительной структуры еще не был исчерпан. Совет имел формальную регистрацию, и под этим «прикрытием» можно было проводить собрания единомышленников. В Москве в первой половине 1918 г. еще оставались возможности легальной работы. Челищев отмечал, что «общественные деятели стали собираться вначале совсем не конспиративно». До лета работал клуб кадетской партии в Брюсовом переулке (несмотря на запретительный декрет 28 ноября). Местом частных собраний Совета стало помещение Всероссийского Общества стеклозаводчиков (Фуркасовский переулок в Москве). Новые члены Совета принимали участие в работе на правах консультантов. Наиболее активную группу составляли В.И. Гурко, А.В. Кривошеин, барон В.В. Меллер-Закомельский, Н.И. Астров, а также бывший товарищ министра внутренних дел Временного правительства С.М. Леонтьев и известный московский общественный деятель, внук знаменитого русского актера – Н.Н. Щепкин. Значительную активность проявила академическая среда, представленная именами профессоров П.И. Новгородцева, С. А. Котляревского, Н.А. Бердяева, приват-доцента И.А. Ильина. Из будущих белых правоведов выделялись В.Н. Челищев, Г.А. Алексеев, В.А. Белецкий (Белоруссов) и Н.Н. Виноградский, приглашенный «для разработки вопросов, связанных с законодательством и государственным управлением». Но, в целом, по оценке Гурко, Совет представлял уже «московских второстепенных деятелей», а Котляревский и Виноградский (по мнению Мельгунова) были провокаторами, «завербованными» ЧК (4).

Основной деятельностью Совета стала разработка основ программы Белого движения. В Москве в первой половине 1918 г., «не располагая реальными средствами политической деятельности и борьбы, Совет обратил свою работу на выяснение отношения своего к различным областям государственной и социальной жизни и к разработке соответствующих записок и положений, на случай, если бы он, с падением советской власти, получил доступ к действительной политической деятельности». Входить в непосредственные контакты с представителями белой разведки деятели СОДа не стремились. Весьма характерную оценку давал им прибывший в Москву в начале января 1918 г., по поручению генерала Алексеева, член Главного Совета Союза земельных собственников Н.Ф. Иконников: «в Совещании Общественных деятелей, как и три месяца тому назад, оратор продолжал выступать за оратором, произнося праздные речи или сообщая непроверенные слухи». Что касается Главного Совета Союза земельных собственников, то «эта группа была поглощена слушанием серии докладов, читаемых молодыми экономистами, и жила вне времени и пространства, как и общественные деятели» (5).

По свидетельству Виноградского, основное внимание уделялось разработке различных аспектов будущей внутренней и внешней политик, «были непосредственно составлены и заслушаны: положение о восстановлении деятельности судебных учреждений, записки об автономии и федерации, положение о печати, собраниях и союзах, об избирательном праве, о местном управлении и самоуправлении, о восстановлении деятельности министерств, о полиции». С точки зрения правопреемственности велись споры об оценке законодательства Временного правительства. Летом 1918 г. большинство в Совете склонялось к принципу «признания законодательства Временного правительства в целом» и, «методом исключения», сохранения в силе законодательных актов, приемлемых для «послебольшевистской России». По мнению правоведов Национального Центра, законодательство следовало строить на твердом отрицании «Октября», но признании «Февраля», за исключением тех его «вредных последствий» и «ошибок», вследствие которых «власть подобрала кучка волевых людей, не обладавших силой, но проявивших маниакальную энергию и нахальство». По оценке Челищева и Л.А. Кроля (выражавших взгляды, характерные для позиции ЦК кадетской партии), данный проект «воспроизводил в общих чертах те исключительные законы, на которых зиждилось управление России в последние до революции годы». В отношении судьбы «разогнанного» Учредительного Собрания деятели Совета были едины: «Учредительное Собрание сметено насилием большевиков и не сумело защитить свою власть своевременно, а потому оно в том составе, в котором оказалось, авторитет свой потеряло». «Разогнанный орган народного представительства теряет свой моральный авторитет. Мы это видели в России на примере первых двух Государственных дум. Орган народного представительства силен, пока его не осмеливаются трогать. А раз тронули, а народ не восстал, то его песня спета». Показательно, что позднее аналогичная оценка давалась Уфимской Директории, также не способной к «самозащите» и поэтому непригодной для осуществления «верховной власти». В отношении к Самарскому Комучу, Совет отмечал его односторонне партийный (эсеровский) характер, что, также, не могло свидетельствовать о доверии к нему, как к «авторитетной власти». В общем: «Учредительное Собрание, председателем которого может быть на выбор Спиридонова или, в лучшем случае, Чернов – не Учредительное Собрание». В то же время «разгон Учредительного Собрания не скомпрометировал самой идеи Учредительного Собрания», следовательно, можно «использовать разогнанное Учредительное Собрание для создания нового» (6).

По показаниям Виноградского, из среды Совета выделилась надпартийная группа Московский Центр, позднее Правый Центр (далее – ПЦ), объединившая в своем составе представителей пяти «несоциалистических объединений» (кадеты, Бюро Совета, Торгово-промышленная группа, Союз земельных собственников и «крайние правые») и насчитывавшая в своем составе, первоначально, девять человек («девятка»). По свидетельству Н.Н. Богданова инициатива в формировании ПЦ принадлежала именно кадетам (П.И. Новгородцеву, Н.Н. Щепкину и А.А. Червен-Водали), поддерживавшим контакты с генералом Алексеевым. В декабре 1917 г. из Москвы в Новочеркасск были отправлены «информации о способах вербовки офицеров и солдат, порядок снабжения их средствами и фальшивыми документами, для переезда в Новочеркасск, и о порядке сношения с провинцией».

В течение лета-осени 1918 г. деятели Совета поддерживали контакты преимущественно с Правым Центром. Возглавлял Бюро Правого Центра Новгородцев, а неформальными руководителями признавались Гурко и Кривошеин. «Военная группа» при ПЦ была представлена адмиралом Немитцем и генералом Циховичем. «Региональное представительство» осуществлялось, главным образом, через посредство сохранившихся ячеек Союза земельных собственников, в состав Главного Совета которого входили и Кривошеин и Гурко. По статистическим данным в июле 1917 г. зарегистрированные организации Союза собственников существовали в 14 губерниях, из которых Воронежская, Московская, Минская, Рязанская, Саратовская, Тульская, Казанская, Пензенская входили в состав Советской России.

После выхода из состава ПЦ (в мае 1918 г.) торгово-промышленной группы и представителей кадетской партии (ЦК запрещал членам кадетской партии вступать в состав Центра), отъезда в Киев Гурко, Кривошеина и братьев Трубецких разведсводки из Москвы сообщали о создании нового Правого Центра, также возглавлявшегося Новгородцевым, в составе Астрова, Степанова, Федорова, Червен-Водали, всей группы «Единство», генерала Болдырева и адмирала Немитца. Членами нового ПЦ «считались» также генералы Лукомский и Драгомиров (7).

Однако, по мнению Гурко, «Правый Центр» возник независимо от инициатив Совета, который демонстрировал «бесплодность своих собраний». ПЦ обеспечил важные для белого подполья контакты с военными организациями и регионами. Для Гурко принципиальное значение имел представительный характер создаваемой организации. Многие члены Совета (Кривошеин, Струве, Новгородцев) должны были войти в состав новой структуры. Представительство определялось так: по три члена от партии кадетов, от торгово-промышленников и от Совета (8).

В отношении формы правления многие считали вполне приемлемой «конституционную монархию», закономерно вырастающей из принципов диктатуры. Одним из активных адептов этой идеи был профессор Котляревский. Другим защитником принципов парламентарной монархии был Новгородцев. На кадетских собраниях в начале 1918 г. он высказывал мнения о возможности создания новой, т.н. «национально-либеральной партии», программа которой будет сочетать «необходимость усиленного развития частной инициативы и покровительства ей». «Образцом», по его мнению, должна была стать «английская либеральная партия», которая вполне «естественно мирилась с монархией».

Леонтьев и Щепкин были сторонниками «диктатуры, долженствующей успокоить разбушевавшуюся народную стихию применением сильной и суровой власти». В отличие от Левого Центра (будущего Союза Возрождения России), правые считали необходимым введение «диктатуры, с естественным переходом ее в монархию» («Диктатор будет, утверждали одни. Откуда возьмется он, спрашивали другие – Из под земли, да явится, отвечали им»). С точки зрения тактики действий ПЦ считал целесообразным сочетание «активизма» военных организаций подполья с поддержкой Германии, заинтересованной якобы, как и «русские правые», в восстановлении в России монархии. Согласно сообщению агента киевской «Азбуки» «веди» (самого В.В. Шульгина), московские политики (в отличие от киевских) полагали, что «провозглашение монархической идеи при настоящих настроениях было бы преждевременным». «Совершающееся движение на Волге…, настроение масс в больших центрах не были бы увлечены и подняты теперь провозглашением монархии. Поэтому… кажется более правильным объявление на переходный период диктатуры или, как договорились два Центра, Директории из трех лиц с Командующим военными силами во главе, другими словами - военная диктатура». «Кажется несколько преувеличенным ожидание, что овладеет Россией тот, кто первый провозгласит монархию». Считалось также, что монархия, восстановленная при «немецкой поддержке», «не будет принята населением как истинная национальная власть» (9).

По оценке члена кадетского ЦК Кроля московские политики предлагали две главные перспективы политического устройства. Эсеры предлагали «собрать Учредительное Собрание и открыть борьбу с коммунистами во имя Учредительного Собрания». Правые («националисты и октябристы» в оценке Кроля) предлагали «восстановить монархию». «Одни составляли большинство печального «Хозяина Земли Русской», другие базировались на накопившейся реальной силе в Области Войска Донского и на весьма крупной военной организации в Москве. Эта организация, по словам правых, была вполне достаточна, чтобы захватить в Москве власть». Кадетские политики считали необходимым вернуться к принципу «конституционной монархии», отличавшей их партийную программу до марта 1917 г. «ЦК задался целью объединить всю антибольшевистскую общественность на основе общенациональной задачи – установления национальной власти и возобновления войны с Германией». Но достижение политического единства было весьма сложным (10).

Внутриполитические споры были тесно связаны с внешнеполитическими. Для монархистов из ПЦ «монархическая Германия» представлялась более надежным союзником, чем республиканские Франция, США или «парламентарная» Англия. Летом в Москве, со ссылками на иностранных дипломатов, усиленно циркулировали слухи о том, что Великий Князь Михаил Александрович «жив и находится вместе с чехословаками в Омске» (тогда же в Архангельске о прибытии туда Великого Князя заявлял капитан Чаплин). Гурко считал, что «опасность, которой подвергалась Царская Семья, была для всех очевидна, и отвратить ее возможно было только мощной иностранной интервенцией. Страны согласия, даже если бы они к этому стремились, защитить Государя лишены были возможности. Наоборот, Германия, зависимость от которой советской власти была очевидна, думалось, в состоянии была оказать эту защиту». К тому же, восстановление монархии «основывалась на убеждении, что…в таком случае страна эта (Россия) в той или иной мере вновь станет в ряды противников Германии» (11).

Помимо Cовета, легальной политической работой в послеоктябрьские дни пыталась заниматься Московская городская дума. Несмотря на распоряжение Московского ВРК о закрытии Думы 6 ноября 1917 г., ее заседание под председательством О.С. Минора и В.В. Руднева состоялось в здании Народного Университета Шанявского и завершилось резолюцией протеста против «разгона» Думы, демократически избранной всеобщим голосованием, и осуждением «кровавой авантюры большевиков». Последнее думское собрание прошло 15 ноября. После этого продолжать легальную работу становилось опасно, и Дума больше не собиралась. Многие ее члены, присутствовавшие на заседаниях (Н.И. Астров, Н.Н. Богданов, П.А. Бурышкин, П.И. Новгородцев, Н.В. Тесленко, В.Н. Челищев, М.В. Челноков, Н.Н. Щепкин, П.П. Юренев), работали затем в московском подполье и в белых правительствах и общественных организациях. Однако, по оценке Челищева, думские деятели, ограничившись осуждением большевиков, упустили возможность сосредоточить вокруг себя большое число «противобольшевистских кадров», находившихся в это время в Москве (участников боев «кровавой недели»), что привело к слабости подполья (12).

Представители земско-городских структур не сразу покинули Москву. Центром их, уже полулегальных, собраний стал особняк графа Шереметева (Шереметевский переулок). Здесь до осени 1918 г. работал Главный Комитет Земско-городского объединения. Кадетская партия в годовщину открытия 1-й Государственной думы (27 апреля 1918 г.) смогла провести в десяти районах Москвы, «с большим успехом», свои митинги. Органы советской власти митингам не препятствовали (13). «Демократическая общественность» очень скоро пришла к сознанию невозможности ограничиваться рамками сугубо партийных структур. По воспоминаниям одного из лидеров партии народных социалистов (энесов) В.А. Мякотина, после разгона Учредительного Собрания в Москве проходили переговоры между представителями ЦК партий кадетов, эсеров и энесов. Но переговоры завершились безрезультатно. «Тогда явилась мысль об ином пути – о создании внепартийной организации, в которую могли бы входить люди разных партий, объединенные общностью взглядов на основную задачу данного момента и признающие необходимость совместной работы для разрешения этой задачи». После предварительных консультаций между кадетами (Н.И. Астровым, Н.К. Волковым и Н.Н. Щепкиным), эсерами (Н.Д. Авксентьевым, А.А. Аргуновым и Б.Н. Моисеенко) и энесами (А.А. Пешехоновым, А.А. Титовым и Н.В. Чайковским) подобная структура была создана под наименованием Союз Возрождения России (СВР). На формирование Союза, очевидно оказали влияние прибывшие с Дона офицеры – посланцы генерала Корнилова (об этом выше). Несмотря на «внепартийный» характер, основой Союза стала партия энесов, причем правые эсеры (особенно до «омского переворота» 18 ноября 1918 г.) также активно участвовали в его работе. Создание внепартийной коалиции не исключало партийной деятельности, но, по мнению Аргунова, переговоры между партиями не давали положительных результатов «вследствие трудности примирить противоречия партийных программ, тактических платформ и требований партийной дисциплины». Созданием Союза, напротив, «была верно угадана насущная потребность коалиции творческих сил страны, объединения всех здоровых государственных элементов, способных стать выше партийной узости и нетерпимости, а своей «платформой» Союз вполне удовлетворял требованиям момента, выдвигая важное, основное и отодвигая частное или то, что может быть осуществимо лишь в отдаленном будущем» (14).

Руководящее ядро московского СВР составили энесы С.П. Мельгунов, В.В. Волк-Карачаевский, эсеры М.В. Вишняк и И.И. Фондаминский. До тех пор, пока сохранялась возможность хотя и незначительной, но все-таки легальной работы, СВР использовал в качестве «трибуны» газету «Народное Слово» (под редакцией Пешехонова, Мякотина и Мельгунова), а после ее закрытия – нелегальные «Информационные листки». Несомненными преимуществами СВР были его контакты с рабочей средой и возможности выступлений на фабричных митингах (на Пресне в Москве, в Сормово под Нижним Новгородом), публичных собраниях «общественности» (для этой цели использовался партийный клуб энесов в Годеиновском переулке на Арбате) (15).

Политическая «платформа» СВР, сформулированная в апреле 1918 г., отражала три основных направления: «Союз ставит своей задачей воссоздание русской государственной власти, воссоединение с Россией насильственно отторгнутых от нее областей и защиту ее от внешних врагов», «задачу воссоединения России Союз рассчитывает осуществить в тесном согласии с союзниками России…, задачу воссоздания разложенной ныне русской государственности Союз будет стремится выполнить в согласии с народной волей, выраженной путем всеобщего и равного голосования…, новая власть должна опираться на органы местного самоуправления, а с освобождением русской территории от врага соберет Учредительное Собрание» (16). Для их реализации Союз признавал необходимым «создание армии и образование общегосударственной власти». По существу, СВР отстаивал принципиальные позиции Белого движения, хотя и не исходил из безоговорочного признания военной диктатуры (за что выступали кадеты) и отрицания «народовластия». Будущие деятели СВР считали, правда, что сама «идея» Учредительного Собрания «не должна погибнуть и при первой возможности должна получить осуществление». Но СВР не признавал полномочий прежнего Учредительного Собрания, как «проявившего полную неспособность к государственным делам». В этом было отличие позиции энесов от эсеров, считавших (как позднее это провозглашалось в программе Комуча и в докладах на Уфимском Государственном Совещании), что возобновление работы прежнего Учредительного Собрания необходимо хотя бы с точки зрения его самороспуска с одновременным назначением новых выборов по новому избирательному закону. «Учредительное Собрание не может законодательствовать, а может только утвердить избранную власть», которая должна образоваться «сама собой, путем образования сильной группы лиц, которая и могла бы выделить из себя такую власть» (то есть не исключался и принцип «самопровозглашения»).

СВР признавал типичное для программы Белого движения положение, согласно которому прежний состав Учредительного Собрания, «за вычетом членов большевиков и объединившихся с ними членов партии левых эсеров», должен иметь неполную правомочность. «Учитывая все отрицательные стороны, в которых происходили выборы в данное Учредительное Собрание, глубокие изменения происшедшие с момента выборов в политической обстановке и в самом составе данного Учредительного Собрания», за ним отрицались «функции постоянного законодательного и контрольного органа». Старое Собрание «должно ограничиться санкционированием той власти, которая к этому времени создастся», «созданием государственного аппарата» и «выработкой закона о выборах в новое Учредительное Собрание» (17).

Осуществление полномочий всероссийской власти, выражение российских интересов перед Антантой стало одной из причин создания еще одной коалиционной надпартийной структуры – Всероссийского Национального Центра. Национальный Центр изначально создавался как организация на основе «персонального представительства» и единства в признании программы. Поэтому основное внимание уделялось тем же разработкам будущей политической программы Белого движения, которыми занимался и Совет общественных деятелей. Считалось, что «Национальный Центр в Москве должен… вырабатывать готовые законопроекты…, составлять конкретные предложения по вопросам государственного строительства и политики; на Юге же нужно готовится к практическому разрешению этих вопросов - сначала в местном, затем, может быть, и в общероссийском масштабе». Развернутую оценку ВНЦ дал Челищев, разработавший по поручению Щепкина и Леонтьева проект судебной реформы: «Национальный Центр не ограничивался посылкой офицеров в ряды Добровольческой армии и оказанием последним материальной поддержки, но хотел и политически оплодотворить ведомую борьбу, сформулировать цели борьбы и сконструировать общие положения, которыми должна руководствоваться борющаяся против большевиков власть, организовать себя и жизнь в освобожденных от большевиков местностях». ВНЦ многими признавался в качестве основы будущего «национального правительства», которое должно было составляться не из приверженцев той или иной политической идеологии, не на партийной основе, а на основе защиты общих «национальных интересов».

Как и Правый Центр в начале 1918 г. ВНЦ создавался на основе персонального представительства. Подобный вариант членства, как уже отмечалось, был характерен, например, для масонских лож начала столетия. Но это совершенно не означало, что члены Центров объединялись по причине своей принадлежности к ложам. Представительство было от следующих групп: от «общественных деятелей» - Струве и Белецкий (Белоруссов), «от кадет» - Щепкин, Кишкин, Степанов, Астров, С.Р. Онипко, от группы «Единство» (социал-демократы «плехановского толка») – И.П. Алексинский. «Персонально» в состав ВНЦ входил Савинков. Весьма важное значение имела работа в составе Центра членов Всероссийского Союза юристов, председателем которого был Челищев. Помимо него самого в работе ВНЦ принимали участие профессора гражданского права И.А. Покровский и И.М. Хвостов. По образной оценке одного из участников ВНЦ, весь юридический факультет Московского Университета встал на сторону Белого движения. В отношении верховной власти, предвидя возможность режима единоличной диктатуры, Московский ВНЦ заявил о необходимости «передачи Верховной власти и военного руководства генералу Алексееву, как лицу, наиболее авторитетному во всех слоях населения». Московские «представители Держав Согласия» также подтвердили, что «кандидатура генерала Алексеева является для них наиболее желательной». Предполагалось, что ВНЦ сначала «передаст Алексееву Верховное Командование вооруженными силами, а затем, как это только будет технически возможно, облечет его при торжественной обстановке диктаторскими полномочиями».

Показательно, что для самого Алексеева подобное вручение власти было не таким уж и желательным. Очевидно, его угнетала ситуация «выбора вождя» и связанные с этим неизбежные интриги. В одном из писем, сохранившихся в архиве Политотдела Добрармии, он отмечал: «При современном положении дел, при наличности «центров», «групп», друг с другом несогласных… Москва, конечно, явится гнездом интриги и ареною борьбы двух ориентаций. Преобладание будет переходить то к одной, то к другой группе, будет выдвигаться то та, то другая кандидатура (Алексеев, Гурко, Болдырев и т.д.). Выразив раз свое согласие, поставив свои условия, я не втянусь однако в ход интриги…, я ничего не искал и не ищу лично для себя. Найден другой – достойнейший – ему и книги в руки, а я ухожу в частную жизнь (пора), или остаюсь при Добрармии, ставя целью развитие ее до пределов, отвечающих общегосударственным задачам. Словом, готовый делать дело, я уклоняюсь от излюбленной интриги, борьбы «центров» и «групп»…» (18).

Персональный состав лидеров ВНЦ должен был подчеркивать политическую значимость организации. Формальным главой Центра был кадетский «патриарх» Д.Н. Шипов, «человек очень крупного нравственного авторитета», которого «уважали люди политически с ним весьма несогласные». Фактическими руководителями ВНЦ стали бывший московский городской голова Н.И. Астров и представитель торгово-промышленной группы М.М. Федоров. Оба они позднее вошли в состав Особого Совещания при Главкоме ВСЮР, став наиболее влиятельными его участниками, по существу руководителями деникинского правительства. Контакты с белым Югом до осени 1918 г. вели полковник Лебедев, А.А. Лодыженский и Белецкий (Белорусов) (19).

С июня 1918 г. ВНЦ и СВР, при участии представителей правых, приступили к разработке единого для всего московского подполья проекта «конструкции всероссийской власти», который, в ближайшем будущем, осуществился бы в одном из регионов антибольшевистской России. Этот «Московский» проект был составлен, по воспоминаниям Астрова, «в маленькой конспиративной квартире, в одном из переулков на Плющихе». Разногласия, имевшиеся между Национальным Центром, ЦК кадетской партии и Союзом Возрождения России, в основном касались трех главных вопросов государственного строительства, характерных в 1918 г. как для антибольшевистской Москвы, так и для других регионов: во-первых, форма власти – единоличная, близкая по своим полномочиям к военной, диктатура или коллегиальная, коалиционная по составу, Директория; во-вторых, отношение к возникшим на территории бывшей Империи «государственным образованиям» и, в-третьих, отношение к полномочиям «разогнанного большевиками» Учредительного Собрания. Во внешнеполитическом курсе принципиально важным был вопрос об «ориентации»: «германской» или «союзнической».

Суть московской «модели власти» образца 1918 г. не сводилась первоначально к безусловному признанию «директориального принципа». Идея «военной диктатуры», ставшая развитием идей сторонников генерала Корнилова еще в 1917 г., была, по свидетельству Астрова, «без споров и сомнений… принята всеми военными организациями и организациями, в которые входили в подавляющем числе правые элементы». ЦК кадетской партии «после ожесточенных прений в многочисленных заседаниях, происходивших в Москве на разных квартирах, большинством голосов признал необходимость военной диктатуры, как временной преходящей меры… Национальный Центр без колебаний стал на точку зрения полного и безоговорочного признания необходимости на время борьбы с большевиками – военной диктатуры».

Тем не менее, нельзя было игнорировать и мнения СВР. «В процессе столкновения двух идей в Союзе Возрождения возникла компромиссная формула Директории из трех (ранее пяти) лиц. Тут же, на заседаниях Союза Возрождения России, со всей отчетливостью была сформулирована так называемая демократическая точка зрения на образование власти: сговор, соглашение возникших новообразований, партий, общественных организаций и объединений местных самоуправлений, - создание путем этого сговора коллегиального органа верховной власти, в подчинении у которой должно находиться военное командование». Главное, на чем сходились и СВР и ВНЦ, было признание того, «чтобы разрозненные доселе действия в стране происходили в одном общем согласованном плане».

«Московская модель» Директории предполагала «разделение верховной (сама Директория) и исполнительной (деловое министерство при ней) власти», что позднее было осуществлено в «уфимской модели». Принцип Директории отмечал в своих воспоминаниях князь П.Д. Долгоруков, выделяя, однако, приоритет военного руководства над гражданским: «при посредстве кадетского соединительного звена оба объединения в вопросе о временной власти приняли следующую согласительную платформу: директория из трех лиц, из которых Главнокомандующий председательствует, и впоследствии созыв нового Учредительного Собрания. Национальный Центр, стоя за наиболее простую схему устройства власти, за единое лицо и для командования и для управления, пошел на уступку в виде Директории; Союз Возрождения со своей стороны отказался от старого Учредительного Собрания и от Директории из пяти лиц (в последнем отношении «московское соглашение» было нарушено в Уфе – В.Ц.)» (20).

Предполагалось, что «тройка» директоров должна включать в свой состав «государственно мыслящих людей» из «одного военного», «одного из представителей демократии» и одного из «буржуазии и правых социалистов». Введение «трехчленной директории» оправдывалось «москвичами», в частности, ссылкой на политические настроения «демократической Сибири», якобы не признававшей диктатуры. Правый и Левый Центры «полагали, что в лице трех диктаторов получится аппарат не многоголовый, гибкий; три лица всегда могут столковаться и будут спаяны общностью интересов». Кандидатами в Директорию от «буржуазии и правых» намечались Милюков, Набоков, Астров, Кишкин, от «демократии» - Авксентьев, Чайковский, Аргунов, Мякотин, от «военных» - генералы Алексеев, Болдырев или «выдающийся и беззаветно преданный делу» адмирал Колчак.

Окончательный вариант «московской троектории» включал в себя генерала Алексеева, Милюкова и Авксентьева (как известно, из данного состава реальным членом Директории в Уфе стал только Авксентьев). Считалось, по воспоминаниям Астрова, что «верховная власть должна быть коллективной, независимой и неответственной перед разогнанным Учредительным Собранием». Проект Директории предполагал объединение Южного и Восточного антибольшевистских фронтов. Единым Главнокомандующим признавался генерал Алексеев, которому принадлежала бы и руководящая роль в Директории. Астрову поручалось «поехать в Добровольческую армию к генералу Алексееву и представить ему соображения московских центральных организаций… о необходимости перенесения действий Добрармии за Волгу для соединения с образовавшимися там силами, которые начали борьбу с большевиками…». Считалось «в высшей степени желательным и неотложным перенесение Ставки генерала Алексеева в такой район, откуда он мог бы руководить всеми подчиняющимися ему военными силами и находиться в связи с союзниками». С точки зрения последних «район Дона и Кубани не имел первенствующего значения…, в виду опасения, что Армия может быть разоружена Германией…, в стратегическом отношении гораздо важнее район, непосредственно примыкающий к территории, где будут базироваться союзнические Армии, т.е. Север, Урал и Поволжье». Алексееву должны были передаваться и «все суммы», выделяемые иностранными представителями. В письме от 22 июля 1918 г., которое вез генералу из Москвы В.А. Степанов говорилось: «именно в Вас мы видим того вождя, который поведет за собой военные силы на освобождение Москвы и России и явит собой начинателя Верховной власти до создания окончательных форм, в которых определиться государственная жизнь России». Территориально СВР направлял свое внимание на Север и Восток, а ВНЦ – на Юг России (21).

Московское подполье, работавшее над основами своей программы, нуждалось в практическом обеспечении конспирации. Известным естественником, профессором Н.К. Кольцовым для нелегальных встреч была предоставлена собственная квартира, а также аудитории Института экспериментальной биологии Государственного научного института здравоохранения. Совещания, как правило, проходили на частных квартирах участников подполья (чаще всего на квартирах, расположенных в переулках центра города: Н.Н. Щепкина (Трубный переулок, Хамовники)), Д.Н. Шипова (Конюшенный переулок), В.Н. Челищева (Николо-Песковский переулок), А.А. Титова (Газетный переулок), В.В. Волкова-Карачаевского (Девичье поле), графа Д.А. Олсуфьева (Мерзляковский переулок), А.А. Червен-Водали (на Пречистинке)). Внешняя конспирация удавалась немногим. Если Н.Д. Авксентьева, сбрившего бороду, узнать не могли, то Астрова, «ходившего по Москве в каком-то особом картузе», знали почти все знакомые. На хозяев квартир, случалось, доносили в милицию и в ЧК, но как правило, не соседи (домовая, корпоративная солидарность была достаточно высока, а политика «уплотнения», «вселения трудящихся» в многокомнатные частные квартиры еще не началась), а дворники и швейцары, прекрасно знавшие всех жильцов обслуживаемого ими дома. По воспоминаниям члена ЦК кадетской партии П.Д. Долгорукова, «изгнанные из дач и имений, мы должны были все лето, из-за опасений ареста и расстрела, вести в Москве кочевую жизнь в поисках ночлега, без прописки, опасаясь доноса швейцаров и дворников, постоянно меняя местожительства. Собиралось 2-3 раза в неделю лишь Бюро ЦК, человек 5-6, все лето по разным душным квартиркам на окраинах» (22).

В июне-июле 1918 г. ЧК приступила к систематическим обыскам и проверкам. Квартиры Астрова, Титова, Долгорукова обыскивались по несколько раз, за ними было установлено наружное наблюдение. Не были надежным «убежищем» и помещения, где находились дипломатические миссии. Был проведен обыск и арест в помещении французской дипмиссии (Садово-Кудринская), глава которой Гокье вынужден был покинуть Москву с украинским паспортом. Наиболее серьезный удар ЧК нанесло по кадетской партии, опираясь на декрет от 28 ноября 1917 г. После окончания майской 1918 г. конференции было арестовано свыше 60 членов Центрального и Городского комитетов кадетской партии (23).

Помощь членам Совета общественных деятелей оказывали супруги А.Д и А.С. Алферовы. А.С. Алферова была начальницей женской гимназии, а ее супруг (гласный Московской городской думы, член кадетской партии) был преподавателем гимназии. Некоторые участники московского подполья принимались в гимназию на работу, получая возможность легального заработка (несмотря на частный характер, гимназия поддерживалась МОНО (московский отдел народного образования)). Так, например, Челищев читал здесь курс законоведения, профессор А.А. Волков – преподавал математику (24).

Для достижения политических целей нельзя было обойтись без армии. В Москве военную группу «правых» представляли организации офицеров Гренадерского корпуса и 1-го гусарского Сумского полка. Их работу координировал бывший командир московского Гренадерского корпуса генерал-лейтенант Довгерт. Организация делилась по классически конспиративному признаку (введенному, вероятно, под влиянием Савинкова) – на «пятерки» и «десятки» (пять «десятков» составляли «отряд»). Во избежание провалов и провокаций рядовой член «десятки» знал только своего командира, а командиры «десяток» - только своего начальника отряда. Обеспечение организации Довгерта происходило за счет казны Гренадерского корпуса, вывезенной с фронта, и используя частные взносы московских «торгово-промышленников» (25).

Связи с военными организациями от Правого Центра поддерживали Кистяковский (до его отъезда в Киев и вхождения в правительство Скоропадского) и Степанов. Контакты с военными велись ими «единолично», что гарантировало определенную степень конспирации. Взаимодействие военных с политиками проводилось в форме обоюдного представительства в различных антисоветских организациях. Корнет Сумского полка А.А. Виленкин, член кадетской партии, осуществлял контакты с московским филиалом созданного в Ростове Союза защиты Родины и свободы (СЗРиС). В Союз позднее вошло и полковое объединение офицеров Московского округа. Организация Довгерта вместе с монархической группой присяжного поверенного Полянского сформировала группу, пытавшуюся освободить Царскую Семью в Екатеринбурге весной 1918 г. Но попытка установить контакты с немецким посольством для подготовки общего выступления против большевиков обернулась провалом организации (информацию о ней сообщили ВЧК) (26).

По оценке Гурко, «военная подпольная организация производила впечатление чего- то несерьезного и, во всяком случае, отнюдь не мощного». «Рядовое офицерство отличалось необыкновенной болтливостью. О своем участии в «организациях» офицерство громко разговаривало на излюбленном ими для прогулок Пречистенском бульваре, проявляя при этом невероятную доверчивость ко всякому лицу, носящему военный мундир…, этим воспользовалась Московская чека и подсылала к юным конспираторам своих агентов, переодетых в военную форму». Не менее серьезным «дефектом Московской конспиративной военной организации было отсутствие во главе ее какого-либо общепризнаваемого, пользующегося неоспоримым авторитетом и обладающего организаторским талантом вождя» (27).

Определенные надежды на руководство московским военным подпольем возлагались на генерала Брусилова, члена Совета общественных деятелей, раненого во время октябрьских боев 1917 г. По свидетельству Гурко, «взоры офицерства были обращены к жившему в Москве генералу Брусилову, который не отказывался вообще в будущем возглавить военное движение, однако личного участия в организации его принимать не желал, ограничившись избранием для себя в будущем в качестве начальника своего штаба генерала Дрейера, который и состоял в некоторых сношениях с теми офицерами, которые возглавляли отдельные офицерские организации». Дрейер, очевидно, также поддерживал контакты с Мирбахом и передавал ему сведения о военном подполье. Брусилов «ставил условием для возглавления военного движения наличность в Москве вполне сплоченного офицерского контингента не менее 6 тысяч». Но в 1918 г., несмотря на большое количество офицеров в Москве, их организация для каких-либо самостоятельных действий не считалась важной. С точки зрения командования Добрармии, гораздо важнее было обслуживание интересов белых фронтов посредством отправки офицеров на Юг и в Сибирь. Собственно подпольной работе в 1918 г. не уделялось еще такое значение, как это произойдет в 1919 г. Работа подпольных военных структур в столице невысоко оценивалась штабом Добровольческой армии. Приехавший в Москву в июне 1918 г. генерал-майор Б.И. Казанович призвал всех офицеров, «входящих в контрреволюционные организации, отправиться в Добровольческую армию, потому что по сложившейся обстановке переворот в Москве обречен на провал». Подобная близорукость отмечалась князем Г.Н. Трубецким, писавшим в своих воспоминаниях, что Казанович («квадратный генерал») твердо держался политических указаний командования Добровольческой армии и призывал к этому же все московское политическое подполье. Но, аналогичной с Казановичем оценки московских «центров» придерживался и сам генерал Алексеев. Суммируя впечатления от докладов Титова, П.В. Виридарского (агент «Паж» в «Азбуке» Шульгина) и Казановича, Алексеев в письме Деникину от 26 июня 1918 г. отмечал, что московские политики стремятся лишь к получению средств от союзников и с очень большим трудом идут на создание работоспособных антибольшевистских коалиций и, тем более, не могут заниматься разведработой (28).

Московские политики поддерживали тесные контакты с Киевом. С весны 1918 г. они осуществлялись по линии «Азбуки» Шульгина. Именно киевским и московским правым политикам принадлежала идея восстановления монархии при содействии Германии. В июне 1918 г. Кривошеин встречался с Мирбахом и от лица «блока» (имелся в виду Совет общественных деятелей), пытался добиться согласия на получение всесторонней помощи (не исключая и военную). Мирбах, допуская «уход большевиков», не исключал оказания помощи московскому подполью, но лишь в той степени, насколько это привело бы к «образованию режима соответствующего нашим (Германии – В.Ц.) пожеланиями и интересам», при этом «даже не обязательно будет сразу же восстанавливать монархию», также признавалось недопустимым, если «Царь или другой член Царской фамилии попадет в руки Антанты и будет использован ею для своих комбинаций (возможно, подобное отношение оказало косвенное влияние на принятие решения о расстреле Царской Семьи в условиях угрозы наступления Чехословацкого корпуса – В.Ц.)». Кривошеин и Гурко обсуждали и возможность «немецкой помощи» организации генерала Довгерта. Однако, поскольку Мирбах выдвинул условием сотрудничества предоставление преимущественных прав немецким концессиям и признание независимости Украины, Белоруссии, Прибалтики и Кавказа, контакты с ним прекратились, а контакты Милюкова с Алексеевым и представителями Добрармии стали сугубо консультативными. Торгово-промышленная группа (во главе с С.Н. Третьяковым) заявляла о недопустимости экономического и финансового подчинения российской экономики немецкому капиталу в случае «беспошлинного ввоза германских товаров» (на чем настаивал Мирбах) и «открытия границ».

Сам посол всячески подчеркивал слабость общественной поддержки правых, ставя в пример кадетскую партию: «организуйте сначала в этом направлении (свержения советской власти и восстановления монархии – В.Ц.) общественное мнение. А русское общественное мнение пока против нас… Вот если бы кадеты нас звали, - другое дело». Вообще немецкая «поддержка» антибольшевистского подполья была сомнительной: говоря о возможности свержения советской власти, военные и сотрудники дипмиссий опасались, чтобы подпольщики не «перешли к Антанте». Тогда как представители немецких войск на Украине (фельдмаршал Эйхгорн) не исключали своей поддержки монархистам против большевиков, дипломаты (сотрудник немецкого посольства в Москве Ритцлер, сам граф Мирбах) отрицали подобную перспективу (29).

За деятельностью московского подполья бдительно следила не только ВЧК, но и немецкая агентура. Когда подозрения в отношении антибольшевистских организаций становились значительными, их выдавали ЧК. Так, при посредничестве капитана Прилукова (члена организации Довгерта) в течение июня 1918 г. немецкая разведка получала сведения о деятельности офицерского подполья СЗРиС, которые, затем, передавала ВЧК. А после подписания 27 августа с НКИД дополнительного соглашения к Брестскому договору (приложение 5 к п. 12 второй статьи договора), было заявлено: «немецкое правительство ожидает, что Россия использует все средства для подавления восстания генерала Алексеева и чехословаков, иначе Германия выступит со всеми силами, имеющимися в ее распоряжении, против генерала Алексеева» (30).

Как отмечалось выше, одной из причин появления Национального Центра в Москве стал раскол с Правым Центром в оценке возможности «ориентации» на Германию или на союзников. Способствовала этому «расколу» майская резолюция кадетской конференции в Москве (13-15 мая 1918 г.), на которой, в докладе Винавера, была подчеркнута «необходимость участия России в антигерманской коалиции» и «непризнание партией» Брестского мира. ЦК партии на пленарном заседании 13 июля 1918 г. подтвердил, что он «отвергает возможность восстановления независимой России и создания в ней национальной государственной власти при содействии германской коалиции». ЦК кадетов пытался стать своеобразным «мостом» между СВР и ВНЦ (31).

Если Правый Центр считал перспективными надежды на посольство Германии, то Союз Возрождения России и Национальный Центр активно налаживали контакты с дипломатическими представительствами Антанты (до их отъезда из Москвы в Вологду), особенно с послом Франции Нулансом и консулом Гренаром. Нуланс оказывал реальную финансовую поддержку подполью. На квартире князя Е.Н. Трубецкого велись переговоры членов ПЦ с французскими представителями (в них участвовали Кривошеин, Струве, Гурко и Астров).

Расхождение с правыми произошло при обсуждении возможности участия Японии в военных действиях на Восточном фронте. Посол России в Париже В.А. Маклаков считал, что участие японских войск в войне против советской власти - «единственный способ спасти Россию от власти «созданной Германией» и от окончательного расчленения», а возможные негативные последствия японского десанта могли бы «нейтрализовать» американские и английские войска. Представители же Правого Центра выступали категорически против японского участия. Барон Б.Э. Нольде, представлявший в ПЦ кадетскую партию, был убежден в сугубо «потребительском» отношении стран Антанты к России, а Японию признавал давним врагом России. Гурко считал, что десант стран Антанты (без участия японских войск) необходимо «снабдить продовольствием» для обеспечения не только войск, но и местного населения.

Но и отношение дипломатов Антанты к московскому и петроградскому подполью не отличалось последовательностью. В отечественной историографии «заговор послов» летом 1918 г. характеризовался как имеющий значительное влияние на эскалацию гражданской войны, усиление «интервенции против молодой советской республики». Между тем по оценке британского вице-консула в России Р. Брюс Локкарта, «в наших различных миссиях и остатках миссий была неразбериха. Не было ни одной на правах полного авторитета…, я был в полном неведении относительно деятельности целой группы британских офицеров и уполномоченных». Позиция британского МИДа, в первой половине 1918 г. сводилась к признанию того, что «оказание поддержки небольшим офицерским армиям на юге значило толкнуть большевиков на нечестивый союз с немцами. Оказать поддержку большевикам – здесь была серьезная опасность, по крайней мере, на первых порах, что немцы будут наступать на Москву и Петербург и посадят здесь свое буржуазное германофильское правительство». Разведсводки из Москвы сообщали: «поведение союзников неумелое и странное, они стремятся вести переговоры отдельно с каждой группой и… с казаками. Стремятся всех держать на своей стороне путем мелких подачек и каждой группе говорят то, что приятно по ее политическим убеждениям…, они мечутся как угорелые, но прочно сложившегося убеждения о необходимости воссоздания единой России у них нет». Финансовая «поддержка» подполья со стороны союзников была довольно нерегулярной и незначительной, хотя адресовалась сразу трем организациям: Правому Центру (новой, «союзнической ориентации»), Левому Центру (как условно называли СВР) и СЗРиС Савинкова. Американского посла Д. Френсиса Локкарт считал весьма далеким от политики вообще и дипломатической работы, в частности, человеком, вся миссия которого сводилась лишь к предотвращению возможного участия Японии в российских делах. Правда, самого Локкарта обвиняли в «игре на два фронта», в ведении одновременных переговоров и с большевиками, и с их противниками (32).

И только после выступления Чехословацкого корпуса против большевиков в мае-июне 1918 г. позиции стран Антанты стали более определенными. До этого момента британский МИД еще пытался добиться от Совнаркома согласия на «немедленную военную помощь» для восстановления Восточного фронта, тогда как военное министерство (генерал Пуль, военный атташе полковник Торнхилл и др. – В.Ц.) отстаивало необходимость борьбы против большевиков, как «союзников Германии». В июне 1918 г. руководство СВР получило, наконец, неофициальную – «вербальную ноту» от Нуланса, которая, по сообщениям разведотдела Добрармии, выглядела так: «союзники торжественно гарантируют полную неприкосновенность русской территории», «союзниками предприняты весьма крупные меры, чтобы с самого начала наряду с военной помощью была бы оказана в самом широком размере экономическая помощь, и они постараются содействовать продовольствию России», «союзники всегда будут оказывать поддержку Временному, а потом и Постоянному правительству вне зависимости от каких бы то ни было соображений о форме правления этого правительства, если только оно будет правительством порядка и будет соответствовать национальным чаяниям русского народа» (33).

Локкарт и его секретарь капитан Хикс установили непосредственный контакт с «антибольшевистскими силами», из которых британский вице-консул выделял Струве и Федорова (членов СОД и ВНЦ) и СВР. Все же британские и французские представители считали, что ввод войск на территорию России может быть осуществлен и без взаимодействия с антибольшевистскими организациями, а сотрудничество с СВР или ВНЦ в качестве структур представляющих всероссийскую власть – преждевременно (34).

Переговоры в Москве заметно повлияли на активность представителей СВР на Севере России, где были высажены первые союзные десанты. Не случайно, что с первых же месяцев действий Антанты в Мурманске и Архангельске именно СВР активно взялся за создание общероссийских структур управления на Севере. Лидеры СВР (Мякотин, Аргунов, Авксентьев) считали, что «частичные вооруженные выступления против большевиков, которые вспыхивали то там, то здесь и быстро подавлялись…, должны были уступить место объединенному, широкому выступлению разом в некоторых наиболее крупных пунктах и в наиболее удобный момент, каковым признавался момент появления более или менее серьезной силы из союзных армий». По воспоминаниям другого участника СВР, будущего военного министра Комуча В.И. Лебедева «вкратце план был таков. Восстание на Волге, захват городов: Казань, Симбирск, Самара, Саратов. Мобилизация за этой чертой. Высадка союзников в Архангельске и их движение к Вологде на соединение с Волжским фронтом. Другой десант во Владивостоке и быстрое его продвижение к Волге, где мы должны были держать оборонительный фронт до их прихода… Волга была избрана как наиболее удачное место, потому что она была достаточно удалена от центра большевистских сил, потому, что на ней происходил уже ряд стихийных крестьянских и городских восстаний, потому что на Волге имелось много эвакуированного с фронта вооружения и потому, что она представляла собой естественный барьер, за которым легко было начать развертывание всех наших сил. И, наконец, за Волгой уже боролось и с большим успехом демократическое уральское казачество и с ним крестьянство двух соседних уездов Николаевского и Новоузенского».

Тактика одновременного выступления, скоординированного с союзниками на Севере и на Дальнем Востоке, стала основой предполагавшихся антисоветских действий летом 1918 г. Военный центр при СВР возглавил генерал-лейтенант В.Г. Болдырев (будущий Верховный Главнокомандующий в составе Уфимской Директории осенью 1918 г.). В Москве СВР не пользовался достаточным влиянием в военной среде, поэтому основную военно-политическую работу ему пришлось вести на Севере России (35).

Значительную помощь французы оказывали московскому отделению Союза защиты Родины и свободы Савинкова. СЗРиС получил заметное влияние в военной среде. Савинкову, начавшему работу с 5 тыс. рублей, полученных от Алексеева, и несколькими офицерами, в течение февраля-марта «удалось создать большой и сложный аппарат, работавший с точностью часового механизма». Помимо французских источников финансирование СЗРиС осуществлялось и московскими промышленниками. Финансовая «зависимость» членов Союза от Савинкова заключалась в предоставлении им не ежемесячных, а разовых, но крупных субсидий, что не позволяло переходить в другие организации (36).

Объединив остатки Союза офицеров и Союза георгиевских кавалеров, полковые ячейки и образованные в 1918 г. отделения Союза фронтовиков, СЗРиС создал свои структуры не только в Москве, но и в Ярославле, Рыбинске, Муроме, Костроме. Деньги от союзников получал лично Савинков, он же контролировал их расход. Тщательно соблюдались правила конспирации: члены Союза оповещались руководителями путем регулярных поквартирных обходов районных отделений; общие сборы проводились или во время богослужений, крестных ходов или на городских кладбищах. Агенты Савинкова были и в некоторых правительственных учреждениях (по данным сводки контрразведки Добрармии, Московский губернский продовольственный комитет на 75% состоял из «офицеров Савинковской организации»). СЗРиС имел своих осведомителей и в советских штабах, разведработой в Союзе руководил полковник Ф.А. Бредис: «Мы знали решительно все большевистские военные силы, бывшие в то время в Москве, знали склады оружия и патронов, знали много из того, что делалось в других городах». Разоблачение «заговора послов» командирами красных латышских стрелков стало, как известно, главным пунктом подтверждения антисоветской деятельности дипмиссий Антанты. Однако, по свидетельству Локкарта, он «догадался», что латышские командиры (Я. Берзинь и др.), обратившиеся к нему за помощью против большевиков, «были провокаторами». Другой фигурант «заговора» опытный сотрудник «Интеллидженс Сервис» Сидней Рейли говорил, что «Берзин и другие латыши, которых он знал, вначале искренне не хотели сражаться против союзников. Когда они поняли, что интервенция союзников не серьезна, они отшатнулись от него (Рейли – В.Ц.) и выдали его, чтобы спасти свои шкуры». Так или иначе, но латышские стрелки участвовали в то время, как в антисоветском подполье (полковник Бредис, генерал-майор К. Гоппер), так и среди защитников советской власти (37).

Позиции «союзнической ориентации» отстаивались также ЦК кадетской партии. По свидетельству Долгорукова, «московским сидением» «мы спасли партию». ЦК в Москве, его петроградское отделение, а затем и пленарный ЦК в июле в Москве единодушно высказались, несмотря на внешний и, отчасти, партийный натиск, за союзническую ориентацию». Твердость позиции московских членов ВНЦ и СВР все же заставила считаться с этими организациями. В августе 1918 г., после неудачного выступления Савинкова в Ярославле и фактической ликвидации московского отделения СЗРиС, финансирование антисоветского подполья было переведено на вышеназванные надпартийные объединения. Финансирование проводилось в валюте (весьма ценной в условиях кризиса 1918 г.). Схема перевода денег была такова: сбором пожертвований в рублях от частных лиц занималась одна из английских торговых фирм в Москве, собранные средства обеспечивались финансовыми обязательствами, полноценными для лондонских банков, которые, в свою очередь, переводили валютные средства на счета американского генерального консульства. Отсюда, уже обналиченную, валюту получал Хикс, передававший ее подпольщикам. Те же, кто должен был перевозить из Москвы на юг наличные суммы в валюте, полученные от «союзников», сильно рисковали. Например, по словам Астрова, у полковника Новосильцева был украден в дороге портфель с «очень значительной суммой денег из Москвы, от Национального Центра» (38).

В 1918 г. дипломатические представительства в Советской России не обладали безоговорочной экстерриториальностью. По подозрению в помощи антисоветскому подполью ЧК санкционировало обыск в здании бывшего английского посольства в Петрограде, во время которого погиб британский морской атташе капитан Кроми. В августе 1918 г., в ходе борьбы с выступлениями Савинкова в Ярославле, левых эсеров в Москве и Чехословацкого корпуса, были проведены обыски и аресты иностранных дипломатов (раскрытие «заговора послов»).

В то же время в Москве официально открытое генеральное консульство Украинской Державы весьма активно использовалось для прикрытия антисоветской работы. Прежде всего это касалось получения украинского подданства, выдачи новых паспортов и отъезда «за границу» - на Украину. По свидетельствам Гурко и князя Трубецкого, получение украинского паспорта не составляло значительных формальных трудностей. Посольство возглавлял бывший служащий общеземского союза Кривцов (Кривский), имевший большие связи в среде московской общественности. Его благословил Святейший Патриарх Тихон. Консул «отличался отменной любезностью и готовностью помочь всем и каждому. Регистрация принадлежности к уроженцам Украины была самая фантастическая».

Но с июля 1918 г. порядок регистрации был ужесточен, «требовалось разрешение различных большевистских учреждений, начиная с Центроплана и кончая Комиссариатом по Иностранным Делам. Без этого разрешения нельзя было получить визы от Германского Генерального Консульства на въезд в Украину» (39). Однако, и в этой ситуации выезд на Украину не становился невозможным. По воспоминаниям Челищева, служащие Наркомата иностранных дел, бывшие судебные чиновники, помогали своим коллегам, ставшим участниками подпольных центров, в оформлении командировок на Украину, выдаче соответствующих документов. Довольно эффективной была отправка по линии Общества Красного Креста. Не вызывали подозрений даже командировки от Всероссийского Союза городов, хотя самой этой структуры уже не существовало. По свидетельству В.Н. Челищева, «во всех канцеляриях работали чиновники старого времени», знакомые с подпольщиками по совместной государственной службе. Так, например, в отделе оформления заграничных паспортов работало много бывших адвокатов, а в самом НКИДе оставалось много прежних чинов Императорского МИДа, «одноклассников» многих подпольщиков по совместной учебе в Училище правоведения или на юридическом факультете Московского Университета. Широко практиковалась подделка подписей на командировочных удостоверениях, написанных на бланках того или иного ведомства (40).

Маршрут переезда на Украину проходил по линии Брянской (ныне Киевской) железной дороги через Калугу, Брянск и Унечу («пограничный» пункт между Советской Россией и немецкой зоной оккупации), далее – через Оршу или Хутор Михайловский, в общем направлении на Киев. Другой маршрут на белый Юг проходил через Саратов на Царицын и далее - через границу Всевеликого Войска Донского. Но на этой «эстафете» часто «сходили» с курса и от Саратова, вместо Царицына, отправлялись на Урал и в Сибирь (так на Восточный фронт прибыл полковник Лебедев). К августу 1918 г. этот «путь сообщения с Сибирью», в оценке донесений СВР, становился «все более непроходимым». Поволжье и Урал становились прифронтовым районом, где проходили боевые действия между красной армией, войсками Комуча, Донской армией (41).

Таким образом, частые взаимные контакты между белым Югом и Сибирью в первой половине 1918 г. были вполне возможны. Уже с весны многие кадеты, члены СОДа, начали покидать Москву для участия в легальной работе в антибольшевистских правительствах. Получив указания от майской конференции кадетской партии, в Сибирь отправились В.Н. Пепеляев и А.К. Клафтон. Московский СВР запрашивал Омск: «Необходимо указать, какие категории лиц нужны Сибири, какие области управления по преимуществу должны быть обслужены», «хотелось бы также знать и про материальные условия, которые обещаются лицам, имеющим отправиться в Сибирь».

Но главное внимание уделялось белому Югу. В течение лета 1918 г. туда выехали Астров, Степанов (ему было переданы резолюции собраний Национального Центра, ЦК кадетской партии и СВР) и Федоров. В сентябре через Оршу и Гомель выехали в Киев Гурко и Меллер-Закомельский. В ноябре на Юг отправились Челищев, Титов, московский мировой судья Г.А. Мейнгардт (возглавивший на Юге «Комиссию по расследованию преступлений большевиков»), а в начале декабря – Н.К. Волков, А.С. Салазкин и А.А. Червен-Водали. Последним из московских «активистов», опасаясь за судьбу своей семьи, остающейся в Москве, на Юг выехал П.И. Новгородцев. Показательно, что выезд некоторых из них (Степанова, Астрова, Челищева) сопровождался назначением их на определенные правительственные должности, предварительно согласованные с генералом Алексеевым. Особое Совещание и местные отделения кадетской партии, особенно Ростовский и Екатеринодарский областные комитеты, должны были тесно сотрудничать с ВНЦ, к чему призывал, например, князь Долгороуков: «Партия Народной свободы, считая теперь надпартийное единение главной своей национальной задачей, может призывать широкие слои общества к содействию заданиям и работе именно Национального Центра», «главная партийная работа наша и состояла именно в образовании широкого междупартийного и общественно-политического фронта, долженствующего подпереть противобольшевистскую военную силу, дать толчок приложения союзнической помощи и способствовать образованию русской государственности» (42).

Роковыми по своим последствиям событиями для московского подполья в 1918 г. стали неудавшееся покушение на Ленина и официальное провозглашение 23 августа 1918 г. «красного террора». По оценке Гурко, «жизнь в Москве для принадлежащих к прежним зажиточным слоям населения, а тем более - для причастных к прежней государственной или общественной деятельности, стала совершенно невозможной. О какой-либо политической работе с малейшей надеждой на успех не могло быть и речи. Унести ноги от непосредственной близости к большевистскому застенку – вот на чем приходилось сосредоточивать свои усилия…, в Москве почва горела у нас под ногами» (43)

1. ГА РФ. Ф. 6611. Оп.1. Д. 4. Л. 304.

2. Астров Н.И. Воспоминания // БФРЗ. Ф. 7. Д. 12. Л. 83.

3. Котляревский С.А. Национальный Центр в Москве в 1918 г. // На чужой стороне, т. VIII, Берлин-Прага, 1924, с. 124-125; Астров Н.И. Воспоминания // БФРЗ. Ф. 7. Д. 12. Л. 84; Нестерович-Берг М.А. Указ. соч. с. 43-45.

4. Гурко В.И. Из Петрограда через Москву, Париж и Лондон в Одессу. 1917-1918 гг. // Архив русской революции. т. XV. Берлин, 1924, с. 8-9; Мельгунов С.П. Суд истории над интеллигенцией (к делу «Тактического Центра» // На чужой стороне. т. III. Берлин, с. 147-149.

5. Виноградский Н.Н. Совет общественных деятелей в Москве 1917-1919 гг. // На чужой стороне, Берлин-Прага, т. IX, 1925, с. 94-95; Иконников Н.Ф. Пятьсот дней: секретная служба в тылу большевиков. 1918-1919 гг. // Русское прошлое, № 7, 1996, с. 48-49.

6. ГА РФ. Ф. 6611. Оп.1. Д.1. Л. 339; Кроль Л.А. Указ. Соч. с. 12-13.

7. ГА РФ. Ф. 6396. Оп.1. Д. 93. Л. 2 об.; 5-6; Ф. 5881. Оп.2. Д. 255. Лл. 3-4; Гурко В.И. Указ. Соч. с. 10-14.

8. Гурко В.И. Указ. Соч. с. 8 - 10.

9. Павликова Л. «Сотрудники «Азбуки» свято исполнили долг» // Источник, 1997, № 3, с. 64-65; Котляревский С.А. Указ. Соч. с. 132-133; ГА РФ. Ф. 6611. Оп.1. Д.1. Л. 316; Ф. 6396. Оп.1. Д. 93. Л. 1 об.; Мякотин В.А. Указ. Соч. с. 182-183.

10. Кроль Л.А. Указ. Соч. с. 11-13, 28-29.

11. Гурко В.И. Указ. Соч. с. 16.

12. Московская Городская Дума после Октября. // Красный архив, М.-Л., 1928, т. 2 (27), с. 60, 72, 107.

13. Астров Н.И. Воспоминания // БФРЗ. Ф. 7. Д. 12. Л. 79; Кроль Л.А. Указ. Соч. с. 45.

14. Мякотин В.А. Из недалекого прошлого // На чужой стороне, Берлин – Прага, т. II, с. 181-182; Аргунов А.А. Между двумя большевизмами. Париж, 1919 с. 5-6.

15. Мякотин В.А. Указ. Соч. с. 184-185, 195-197; Красная книга ВЧК, М., 1989, т.2, с. 79-80.

16. ГА РФ. Ф. 6396. Оп.1. Д. 93. Лл. 1-1об; Мякотин В.А. Указ. Соч. с. 183.

17. ГА РФ. Ф. 6396. Оп.1. Д. 93. Л. 1; Ф. 6028. Оп.1. Д. 4. Л. 1; Аргунов А.А. Указ. Соч. с. 5, 7.

18. Письма белых вождей // Белый архив, т.1., Париж, 1926, с. 155.

19. ГА РФ. Ф. 6611. Оп.1. Д.1. Лл. 336-337; Ф. 6396. Оп.1. Д. 93. Лл. 7- 7об.; Котляревский С.А. Указ. Соч. с. 133.

20. Астров Н.И. Воспоминания // БФРЗ. Ф. 7. Д. 12. Лл. 77-78; Мякотин В.А. Указ. Соч. с. 182; ГА РФ. Ф. 5898. Оп.1. Д.4. Л. 16; Ф. 6396. Оп.1. Д. 93. Лл. 3 – 3об.; 6 об.

21. ГА РФ. Ф. 6611. Оп.1. Д.1. Лл. 315-316, 338-339; Ф. 6396. Оп.1. Д. 93. Лл. 8 об. – 9; Ф. 6028. Оп.1. Д. 4. Л. 1; Астров Н.И. Воспоминания // БФРЗ. Ф. 7. Д. 12. Лл. 2-3; Кроль Л.А. Указ. Соч. с. 30.

22. ГА РФ. Ф. 5898. Оп.1. Д. 4. Л. 11; Долгоруков П.Д. Великая разруха, Мадрид, 1964, с. 102; Мякотин В. Из недалекого прошлого // На чужой стороне, Берлин – Прага, т. 2, с. 197.

23. ГА РФ. Ф. 5898. Оп.1. Д. 4. Лл. 31-32.

24. Астров Н.И. Воспоминания // БФРЗ. Ф. 7. Д. 12. Лл. 1-6; ГА РФ. Ф. 6611. Оп.1. Д.1. Л. 340; Розенберг В. Алферовы Александр Данилович и Александра Самсоновна // Памяти погибших, Париж, 1929, с. 100-111; Котляревский С.А. Указ. Соч. с. 133-134.

25. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 541. Лл. 227-228; Русская революция глазами петроградского чиновника // Грани, № 146, 1987, с. 264-265.

26. Соколов К. Попытка освобождения Царской Семьи // Архив русской революции. Т. XVII, Берлин, 1926, с. 280-293; Сумские гусары. 1651-1951, Буэнос-Айрес. 1954, с. 258, 261-269; Тесленко Н.В. Воспоминания об А.А. Виленкине // Памяти павших, Париж, 1929, с. 45-49; Красная книга В.Ч.К. Т.1., 1920, с. 22-23; Деникин А.И. Очерки русской смуты. Т. 3, Берлин. 1924, с. 84.

27. Гурко В.И. Указ. Соч. с. 8 - 10.

28. Трубецкой Г.Н. Указ. Соч. С. 86-87; ГА РФ. Ф. 5881. Оп.2. Д. 607. Лл. 43- 44 об.; Гурко В.И. Указ. Соч. с. 10.

29. Котляревский С.А. Указ. Соч. с. 132-133; ГА РФ. Ф. 6611. Оп.1. Д.1. Л. 316; Ф. 6396. Оп.1. Д. 93. Л. 1 об.; Мякотин В.А. Указ. Соч. с. 182-183.

30. ГА РФ. Ф. 5898. Оп.1. Д.4. Л. 14; Ф. 6396. Оп.1. Д. 93. Лл. 2 об. - 3; Документы германского посла в Москве Мирбаха // Вопросы истории, № 9, 1971, с. 124-129; Мельгунов С.П. Немцы в Москве. 1918 г. // Голос минувшего на чужой стороне, № 1, Париж, 1926, с. 166-168; Дневник П.Н. Милюкова. 1918 год. // БФРЗ. Ф.7. Оп.1. Д. 30. Лл. 56-57; Красная книга ВЧК, М., 1920, т. 1, с. 187-189.

31. ГА РФ. Ф. 6396. Оп.1. Д. 93. Лл. 12 об – 13.

32. Локкарт Б. Указ. Соч. с. 233, 236; ГА РФ. Ф. 6396. Оп.1. Д. 93. Л. 2.

33. Локкарт Р.Г. Брюс. Мемуары британского агента, Лондон, Нью-Йорк, 1932, с. 218, 228; ГА РФ. Ф. 6396. Оп.1. Д. 93. Л. 3; 4 – 4 об.

34. Локкарт Б. Указ. Соч. с. 242-243.

35. Аргунов А.А. Между двумя большевизмами. Б.г. с. 6-7; Мякотин В.А. Указ. Соч. с. 191-192; Болдырев В.Г. Директория. Колчак. Интервенты. Новониколаевск, 1925, с. 25-26; ГА РФ. Ф. 5827. Оп.1. Д. 50. Лл. 1-2 об.; Котляревский С.А. Указ. Соч. с. 131-132; Из архива В.И. Лебедева // Воля России, Прага, т. VIII-IX, 1928, с. 63-64.

36. Гутман А. (Ган) Россия и большевизм. 1914-1920. Ч.1. Шанхай, б.г. с. 239; Гурко В.И. Указ. Соч. с. 12-13.

37. ГА РФ. Ф. 6396. Оп.1. Д. 93. Лл. 7-9; Быков А, Панов Л. Дипломатическая столица России. Вологда, 1998, с. 99-101; Дело Бориса Савинкова. М., 1925; Гоппер К. Четыре катастрофы. Воспоминания. Рига., б.г. с. 19-20, 42-43; Локкарт Б. Указ. Соч. с. 266-267.

38. Астров Н.И. Воспоминания // БФРЗ. Ф. 7. Д. 12. Л. 66; Локкарт Б. Указ. Соч. с. 259; ГА РФ. Ф. 5898. Оп.1. Д. 4. Л. 12; Ф. 6396. Оп.1. Д. 93. Лл. 9, 10-10 об.

39. Гурко В.И. Указ. Соч. с. 20; Трубецкой Г.Н. Указ. Соч. с. 88-91; ГА РФ. Ф. 6611. Оп.1. Д.1. Лл. 316.

40. ГА РФ. Ф. 6611. Оп.1. Д.1. Лл. 347-348.

41. ГА РФ. Ф. 6028. Оп.1. Д.4. Л. 4.

42. ГА РФ. Ф. 6611. Оп.1. Д.1. Л. 339; 344. Ф. 5898. Оп.1. Д.4. Л. 17-18; Долгоруков П.Д. Великая разруха, Мадрид, 1964, с. 111.

43. Гурко В.И. Указ. Соч. с. 20.

44.

Специфика формирования и деятельности надпартийных и межпартийных политических объединений и подпольных организаций Белого движения в конце 1918-1919 гг.

К концу 1918 г. «оставленная Москва» оказалась, с точки зрения политического потенциала, довольно слабым антисоветским центром. Наличие всероссийского центра Белого движения (Российского правительства во главе с Верховным Правителем России адмиралом А.В. Колчаком) привело к попыткам наладить координацию различных белых регионов. В этот период активизировалось взаимодействие подпольных «центров» со штабами белых армий, сбор для них информации общеполитического и военного характера, проведение диверсий, терактов против представителей советской власти. Теперь главной задачей московских подпольщиков стала передача разведывательной информации на белый Юг и в Сибирь. С начала 1919 г. деятельность московского подполья привлекла усиленное внимание представителей белых спецслужб. По свидетельствам Виноградского СОД провел совещание под председательством Леонтьева, на котором участвовали (конец марта 1919 г.) военные представители Сибири (Азаревич) и Юга (начальник контрразведки ВСЮР полковник В.Д. Хартулари). Так как «военные центры постепенно теряли свое значение в качестве первичных структур будущих полков и дивизий, «каналов» переброски добровольцев на белые фронты, на первое место выдвигалась подрывная работа в советском тылу, прежде всего - подготовка восстаний в крупных городах к моменту подхода к ним белых армий. В 1919 г. подполье должно было решать конкретные задачи по «дестабилизации советского фронта и тыла».

«С врагом надо воевать серьезно, и первым делом надо знать точно и вовремя каждый его шаг, - говорилось в брошюре «Что такое разведка и для чего она нужна», изданной штабом Западной армии в Уфе. «Надо знать… где и сколько у него силы – пехоты, конницы, пушек, пулеметов, обозов, складов. Все это должны знать наши ходоки – разведчики; сделать это не так-то уж и трудно, потому что неприятель действует на нашей земле и в каждой деревне, в каждом дворе ходок – разведчик найдет приют и помощь» (1). Примечательная характеристика «внутреннего политического шпионства» содержалась и в секретной инструкции, разработанной в генерал-квартирмейстерской части Ставки адмирала Колчака. В разделах «внутреннее политическое шпионство» и «причинение вреда на почве политической жизни страны» определялось, что эти понятия включают в себя сбор сведений о «настроениях правительственных сфер и различных общественно-политических групп», «настроениях широких народных масс», «возможностях перемен в составе правительства», «росте недовольства в стране». Агентуре предписывалось заниматься «способствованием всеобщему недовольству управлением страной путем распространения тревожащих население слухов», «поддержкой всевозможных резких выступлений на политической почве (политические забастовки, заговоры и т.п.)», «пропагандой местного сепаратизма», «организацией и субсидированием вооруженных восстаний» и «вообще внесением в страну дезорганизации, лишающей ее возможности сопротивляться вооруженным силам неприятеля». Иное дело, - насколько эффективно мог выполняться подобный перечень заданий людьми, лишенными навыков разведки – вчерашними профессорами, студентами, чиновниками. Правда, по мнению видного аналитика работы спецслужб С.С. Турло «в эпоху гражданской войны, когда буржуазия еще надеялась услышать звон Кремлевских колоколов, тогда шпионажем занимались все. Занимались и буржуазия, и интеллигенция, и офицерство и ученые. Занимались шпионажем и офицеры Генштаба, и просто разные командиры» (2).

Передача информации из Москвы осуществлялась посредством частной переписки и отправки зашифрованных сообщений. Одним из постоянных корреспондентов от московского антисоветского подполья стал Щепкин. С начала 1919 г. фактическое и, впоследствии, формальное руководство московским ВНЦ также перешло от Шипова к Щепкину. Кадетский «патриарх» постепенно перестал присутствовать на заседаниях Центра. Причиной этого был не столько его возраст (в 1919 г. ему исполнилось 68 лет), сколько разочарование в излишнем «академизме» московских заседаний, и, что немаловажно, отсутствие налаженных контактов с «уехавшими» на белый Юг, что, однако, в условиях конспирации и разлаженности средств сообщения было вполне объяснимо. Если до декабря 1918 г. письма отправлялись на Кубань через Украину, то после падения власти Гетмана письма стали пересылаться только со специальными курьерами или другими оказиями. По словам Астрова, «за три месяца пребывания вне Москвы было отправлено 14 сообщений», «с разными оказиями было отправлено 10 писем». В письме 8 сентября 1919 г. Щепкин отмечал, что «с юга изредка дают вести, с опозданием на 1,5 месяца, и тоже - только словесные утешения. Посланные Колчака, те совсем молчат. Не знаем, что думать, - мучаемся. В Петрограде наши гнезда разорены, связь потеряна. Пишите и шлите прямо в Москву по адресам, указанным гонцом. Имена и адреса берегите – повсюду шпионы».

Содержание многих писем Щепкина в Екатеринодар сводилось, главным образом, к призывам: «скорей, скорей! Все гибнет, все в развалинах! Идите же скорее на выручку! Зовите союзников перейти от слов к делу!» Жалобы на крайнюю нерегулярность ответов сопровождались «катастрофическими» оценками положения в Московском регионе: «Всякое промедление грозит гибелью последних следов всякой культуры в городах, особенно в деревнях, - писал Щепкин 25 ноября 1918 г., - все губернии в открытом восстании (осенью 1918 г. это соответствовало действительности, так как подъем крестьянского повстанчества был довольно высок – В.Ц.). Все идет стихийно. При подавлении деревни уничтожаются. Еще месяц, и от средней России останутся пустяки… Москва умирает. Лучшие из населения невольно думают о примирении с большевиками, ибо не видят и не знают, откуда ждать выручки… Необходимо ускорение действий союзников. Каждая лишняя неделя делает освобождение России более трудным». 5 декабря 1918 г. аналогичные требования усилить переписку предъявлял в Екатеринодар Шипов. В его письме отмечалось, что в условиях отсутствия должных указаний работа московской организации крайне затруднена. Отмечались проблемы в использовании конспиративных квартир. В условиях начавшейся в городе политики «уплотнения», когда в многокомнатные «буржуазные» квартиры «подселялись» рабочие семьи, встретить курьера от Колчака или Деникина, провести тайное собрание становилось невозможным (3).

Но, несмотря на столь пессимистичную оценку, «москвичи» продолжали отправлять сообщения. Щепкин продолжал считать, что разработка политического курса может происходить только при взаимодействии с Москвой: «я живу в московской Руси, знаю настроения Севера и Сибири…, государственное дело может совершаться только после решения судьбы Центральной России и в самой Центральной России, так как разобраться в том, что делается на Руси можно, только прожив в самом горниле анархии и распада». Многие из сообщений достаточно полно отражали настроения столичного региона, содержали общую сводную схему наличия сил РККА на Южном и Петроградском фронтах. 20 сентября 1919 г. начальником разведотдела Штаба Главкома ВСЮР была составлена сводная ведомость «О поступлении донесений из Национального Центра в Москве». Список в четко расписанном по датам отчете говорил сам за себя: сообщение от 25 марта - «Об организации Стогова, ее деятельности и установлении непрерывной связи с ней при помощи курьеров», «о связи с адмиралом Колчаком», 2 апреля - «О политическом и экономическом положении Советской России», 21 августа - «О настроении в московских советских правящих кругах», 2 сентября - «О восстаниях в Совдепии», «о настроении в Красной Армии», «о нашей агитации и ее результатах», «состав управления Военно-Революционного Совета», «о численности красных Армий и перебросках с Восточного Фронта», «о продуктивности заводов в Совдепии, работающих на оборону», «о снабжении в красных армиях». 4 сентября было получено сообщение, включавшее в себя пункты: «финансовое состояние Московской военной организации», «о попытках рабочих Москвы организовать восстание», «о «Брусиловской группе» в Москве», «о большевистской разведке», «о настроении крестьян в Совдепии», а также «список и характеристику работников Военно-Законодательного Совета Советской Республики». К сожалению, сохранились лишь некоторые из них, но, несомненно, что характер передаваемых сведений был немаловажным.

Подполье работало «до последнего». 7 и 15 сентября 1919 г., уже после того как ЧК провела аресты руководства подполья, были отправлены сообщения «О значении рейда генерала Мамонтова», «о численности штыков в красных армиях», «о новых формированиях в советских армиях», «о производстве заводов, работающих в Совдепии на оборону», «о перебросках советских войск», «о положении в Петрограде» (4).

Военные сообщения, передаваемые в Ставку Главкома ВСЮР и Особое Совещание, сохранились в чрезвычайно фрагментарном виде. Но и те немногие сохранившиеся, достаточно показательны. Способы шифровки применялись различные. Летом 1919 г. для шифровки использовались тексты Евангелия: «последняя цифра каждого числа обозначает букву стиха, указанного предшествующими ей цифрами этого числа». Перевозились они на тонких листах папиросной бумаги, прятались в папиросных мундштуках. Согласно инструкции, разработанной в военном отделе ВНЦ, разведку интересовали, в частности, «сведения о расположении советских армий», «местонахождение бронеотрядов», «расположение и передвижение тяжелой артиллерии», «производительность патронных заводов», «сведения об артиллерийских снарядах», «планы и настроения высшего советского командования». ВНЦ утверждал, что только его структуры более других политических организаций сохранились в условиях «красного террора», так как «все эти организации одна за другой раскрывались и ликвидировались…, благодаря неумению правильно вести конспиративную работу, привлекая в свою среду мало проверенных и недостаточно надежных лиц в очень большом количестве». Тем не менее, ВНЦ заверял, что его деятельность будет продолжаться. «Ведется учет советских работников», «имеется связь с отдельными красноармейскими частями в Тверской губернии», «организована группа унтер-офицеров, которые должны взять руководство зелеными в случае восстания», «намечены лица, которые в случае удачного восстания в Москве займут командные должности и станут во главе управления» (5).

В 1919 г. сообщения о политической жизни антисоветского подполья стали весьма ограниченными. Оторванность от белого Юга и Сибири, сильное «информационное давление» со стороны советской периодической печати приводили к тому, что из Москвы весной 1919 г. отправлялись письма с такими вопросами: «подчиняется ли генерал Деникин адмиралу Колчаку в военном, политическом и административном отношениях?», «может ли Центральная Россия рассчитывать на свое освобождение ранее или позднее июля старого стиля?», «какова политическая и административная программа генерала Деникина?» Некоторые сообщения из столицы имели откровенно пропагандистский характер, далекий от реальности; накануне наступления ВСЮР на Москву, в частности, утверждалось, что «в красной армии царит полный развал» и «зимней кампании красная армия не вынесет» (6).

Курьеры из Москвы передвигались и по территории Советской России (в Мценск зимой 1918/1919 г., в Ханскую Ставку и на Туркестанский фронт, для связи с местными военными организациями). От Колчака в Москву прибыло два курьера с деньгами (В.В. Мишин и Н. Крашенников) с миллионом рублей каждый. Арест Крашенникова послужил поводом для начала «дела Национального Центра» в ВЧК. Другой курьер от Колчака доставил сведения о планировавшемся наступлении Восточного фронта, нанесении главного удара через Вятку в середине февраля 1919 г. Вообще, для 1919 г. характерно незначительное и крайне нерегулярное поступление денег на поддержку ВНЦ в Москву. Из иностранных представительств в Москве работали консульства Швеции и Дании. Через них удавалось переводить небольшие суммы в валюте для подполья. Связь Москвы с разведкой ВСЮР активизировалась только после весенней поездки в Москву полковника Хартулари, но для создания собственной, аналогичной «Азбуке», структуры московский ВНЦ не имел достаточных средств. Смета, составленная Центром, включала в себя понятия «мирный месяц» (то есть период обычной работы) и «месяц действий» (накануне и в ходе вооруженных выступлений). На них требовалось по 1 и 5 миллиона соответственно. Предполагалась закупка оружия, для чего требовалось 10 млн. рублей. «Гонцы от двух трех в неделю по трем направлениям, считая и изготовление депеш – 150 тысяч в месяц», «переправка лиц бегущих, помощь в тюрьмах в один месяц – 100 тысяч», «административные расходы, провинциальные отделения», а также поддержка сочувствующей прессы составляли по 2 миллиона «на каждую организацию» на 2-4 месяца. Учитывая подобную смету, нельзя сказать, что полученные от Колчака суммы были значительны (7).

Основную часть сообщений из Москвы передавали агенты «Азбуки» В.В. Шульгина. Правда, использование данного «канала» предполагало наличие нескольких копий одного и того же сообщения, что создавало риск «утечки информации». Посылаемые в Москву курьеры, по свидетельству Астрова, «нередко попадались и погибали». В отчетном докладе Шульгина Главкому ВСЮР (5 ноября 1919 г.) говорилось, например, что «киевское отделение «Азбуки» «составляло и издавало агитационную литературу…, самоотверженно распространяло эти издания по г. Киеву и по всей Малороссии, создавая в уездах и селах конспиративные национальные организации (Комитеты национального объединения России), разрушало военное имущество и подвижной состав большевиков… Пойманные, замученные и расстрелянные сотрудники «Азбуки» свято исполнили свой долг до конца, и работа Киевского отделения со всей самоотверженностью, энергией и исключительным мужеством продолжалась до самого дня освобождения г. Киева добровольцами». «За 2 года своего существования «Азбука» понесла значительные потери личного состава, доходившие до 50% штатного ее состояния». Курьерская служба несла большие потери (из шести высланных из Таганрога в Киев курьеров до места назначения добрался один). Шульгин писал, что «в Киеве в совершенстве работали фотометрическая часть и фабрика фальшивых документов, что давало возможность расставить регулярную курьерскую связь между отделением в Киеве и в большевистских центрах со Ставкой».

После занятия Киева войсками УНР и после установления советской власти на Украине, работа «Азбуки» существенно усложнилась. До апреля 1919 г. еще действовало отделение в Одессе. Для решения проблем финансирования и улучшения связи между Киевом, Екатеринодаром, Одессой и Москвой предполагалось взять «Азбуку» под контроль ВНЦ. «В Киеве новый, пополненный Москвичами, Нац. Центр потерял прямую связь с Киевской «Азбукой»…, связь эту надо восстановить во что бы то ни стало. И не только восстановить связь, а необходимо достигнуть полного слияния. Сил антибольшевистских, антисоциалистических и… монархических – слишком мало, чтобы их дробить». Екатеринодарским отделом «Азбуки» стал руководить прибывший из Москвы Червен-Водали. Но общее управление оказалось нарушенным. В телеграфном разговоре с Шульгиным 9 января 1919 г. В.А. Степанов (член Особого Совещания и ВНЦ, числившийся также начальником отделения «Азбуки» при Ставке ГК ВСЮР (агент «Слово»)) отметил, что «совокупность организаций, объединявшихся Вашим руководством и не имевших между собой иной связи, кроме своего рода личной унии в Вашем лице, пришла вследствие Вашего отсутствия в состояние полной запутанности и неясности взаимоотношений». В таких условиях вероятной становилась опасность провокаций. Степанов предлагал объединить структуры «Азбуки» с ВНЦ, а Особый отдел «Азбуки» передать в ведение агента «Люди» (генерал-квартирмейстеру Кавказской армии генерал-майору А.А. фон Лампе).

«Азбука», переведенная на финансирование из бюджета ВСЮР, летом 1919 г. могла бы стать структурой, занятой разведкой на территории Советской России и даже в «ближнем Зарубежье». Генерал Драгомиров указывал, что очень «мало обслужены местности, не занятые Добровольческой Армией, и, в частности, Совдепия…». Предполагалось, что будут открыты «осведомительные пункты» 1-го (Москва, Киев), 2-го (Харьков, Воронеж, Саратов) и 3-го разрядов (Одесса, Кишенев, Львов, Холм, Варшава, Вильнюс) (8).

Что касается московской «политической платформы», то, если в 1918 г., московские политики инициативно разрабатывали принципы государственной власти для белого Юга и Сибири, в 1919 г. они, как правило, уже признавали сложившиеся в этих регионах формы управления. В апреле 1919 г. состоялось новое «соглашение» между ВНЦ, СВР и СОД на следующих принципиальных основаниях: «власть, способная свергнуть в России большевизм, водворить правовой порядок, объединить Россию должна быть признана всеми»; «возрождение России возможно только на основаниях широкой частной инициативы и восстановления права частной собственности»; «власть довершает свои действия созывом Национального Собрания, собранного на демократических основаниях для определения взаимоотношений частей России и ее государственного устройства». В отличие от соглашения 1918 г. московские «деятели» теперь признавали приоритетным принцип единоличной власти и считали, что «до Национального Собрания другой власти не требуется, кроме Колчака». Объединение основывалось на признании «диктатуры до созыва Национального Собрания» и «умолчании о сроке и условиях созыва этого последнего», «единоличная, военная, диктаториального характера власть как необходимая переходная форма власти, могущая восстановить в стране элементарные условия порядка и немедленно приступить к разрешению ряда неотложных вопросов общегосударственного характера, социального мира».

Тем не менее, в своих письмах Астрову (от 25 ноября и 3 декабря 1918 г.) Щепкин отмечал: «у нас настроение иное, чем на Юге. Мало кого привлекает призрак монархии… Север и Москва ярко демократичны… Большевики здесь ненавистны, но замена их режимом недемократическим не приемлется», «если крестьянство увидит прочную силу, а не налеты казаков, то само уничтожит совдепию…, не теряйте времени, но это не значит, что вы должны спеха ради отдать Россию в кабалу правящей кучке или союзникам…» (9).

«Правые круги» (связанные с Марковым 2-м), ссылаясь на акт Великого Князя Михаила Александровича, относились к Национальному Собранию как «к простому регистратору очередного претендента из бывшей династии», подчеркивая, однако, что игнорировать «интересы Центральной России» нельзя и населению необходимы демократические реформы, прежде всего, земельная.

Сообщения об очередном московском соглашении СВР, ВНЦ и СОДа появлялись даже в прессе, вопреки правилам конспирации. Приехавший на Юг России член СВР социал-демократ Алексинский заявил, что «сплотились все группы, от октябристов – до социалистов включительно. Лозунгом объединения, по словам Алексинского, стала «поддержка адмирала Колчака, с которым антибольшевистские организации, в пределах самой Совдепии, имеют регулярную связь через курьеров… Существует лишь одна точка зрения: кто не с Колчаком, тот за Ленина, и иная постановка вопроса считается недопустимой…». Характеризуя московское подполье, Алексинский замечал: «Несмотря на то, что сыск поставлен у большевиков не хуже, чем при старом режиме, загнанные в подполье политические организации развивают широкую деятельность и в тайных типографиях печатают свои прокламации, подвергающие беспощадной критике большевиков» (10).

Во время посещения Москвы Хартулари и Азаревичем, на квартире С.М. Леонтьева обсуждался, в частности, вопрос об отношении к политическому курсу Российского правительства. СОД, в целом поддержав его (особенно тезис о необходимости «военной диктатуры до Национального Собрания»), отметил нецелесообразность восстановления в неизменном виде законодательства Временного правительства о местном самоуправлении. Продолжалась разработка экономических программ, в их составлении участвовали известные ученые - аграрники, члены Совета Н.Д. Кондратьев и С.Л. Маслов. Последние заседания СОДа прошли в мае и июне 1919 г. На них обсуждались вопросы об отношении к предполагаемому «вооруженному выступлению в Москве». Леонтьев, обратившись к СОДу, поручил «обдумать вопрос о первых шагах новой власти в Москве, в случае падения советской власти» и соответствующая записка была составлена как характеристика «отношения к обществам, собраниям, профсоюзам, домовым комитетам». Но применительно к общей оценке перспектив «вооруженного выступления», СОД «единогласно признал в принципе несвоевременность этого выступления, даже если оно в самой Москве имело бы успех, в виду отдаленности Колчака и Деникина и совершенной неизвестности о том, входило ли бы такое действие в их план и намерения» (11).

С точки зрения Щепкина, крайне вредным для Белого движения было отсутствие взаимодействия между фронтами: «действия извне против большевиков разрозненны: один фронт выступает, потом отходит, за ним – второй и т.д. Эти толчки вредны. После каждого – внутри страны взрывы террора и жертвы, а в занимаемых местах – массовые расстрелы и разочарование населения. Предпочтительнее общий удар сразу. Хотя «Центр» изнемогает и вымирает, но готов молча терпеть, если будет знать, что вместо толчков будет накоплена сила и месяца через два последует один общий удар и освобождение…, сообщите, есть ли уверенность в спасении «Центра» до наступления холодов… Если нет – так и скажите: Москва разбежится» (12).

Связи с военными организациями у Национального Центра начались не ранее середины лета 1918 г., то есть времени, когда большая часть военных уже участвовала или в организации генерала Довгерта, или в «Союзе» Савинкова. После ликвидации обоих центров оставшиеся военные кадры, если они еще оставались в Москве, стали сотрудничать с ВНЦ. Здесь уже в полной мере соблюдались правила конспирации. Контакты с иностранными дипломатическими представителями вел Шипов, а контакты с военными осуществляли Щепкин и Леонтьев. По оценке Челищева, «ограниченный и замкнутый круг лиц», вовлеченных в данную работу, предотвращал возможность серьезных, массовых провалов (13).

С марта 1919 г, очевидно, не без влияния Хартулари, начался набор личного состава для организации т.н. Добровольческой армии Московского района, а члены московского военного подполья стали числиться состоящими на службе во ВСЮР. Ориентировочно, в марте 1919 г. генерал-квартирмейстерской частью Ставки Главкома ВСЮР был разработан общий секретный план организации вооруженных отрядов, действующих в советском тылу. Концентрируясь в крупных городах (Москва, Киев, Одесса), данные организации должны были не только заниматься разведывательной работой, но и готовить мобильные группы для захвата стратегически важных городских пунктов (телеграфа, телефона, электростанции, вокзалов). Затем эти группы должны были стать основой для будущих боевых подразделений (условно – «дивизий»), входящих в состав ВСЮР. Главная задача офицерских отрядов и групп – «нанести удар изнутри», парализовать сопротивление советских войск при обороне крупных городов. Но данные действия должны были строго согласовываться с командованием ВСЮР и никоим образом не должны были носить самостоятельного характера. В Москве предполагалось формирование двух дивизий из нескольких ударных групп (от 150 до 200 человек).

При организации контактов с военными московское подполье полагало, что «офицеров у большевиков много, но состояние их ужасное и морально они разбиты, особенно сам Стогов, Начальник Всероссийского Штаба. Офицеры являются только техническими руководителями». В 1919 г. центрами, где работали члены военной организации ВНЦ, стали Главная инспекция артиллерии и штаб Южного фронта. По оценке члена РВС РСФСР С. Гусева, «чрезвычайно осведомленный информатор… имел возможность получать (вероятно, по своему служебному положению или личным связям) ценные сведения общего характера (оперативные планы, характеристики спецов)». Таким информатором был Щепкин, работавший в полном соответствии с указаниями штаба Главкома ВСЮР. Все контакты с Деникиным велись через него, и его арест подорвал не только финансирование подполья но и нарушил связь Москвы с Югом и Сибирью (14).

Деятельность «военки» при ВНЦ, возглавлявшейся генерал-лейтенантом Н.Н. Стоговым, первоначально не ориентировалась на самостоятельное выступление. Еще летом 1918 г., в разгар военной активности подполья, генерал Болдырев категорически запрещал какие-либо самостоятельные выступления. Но с весны 1919 г., очевидно, под влиянием установок штаба Главкома ВСЮР началась подготовка вооруженных акций. По оценке заместителя Стогова, полковника В.В. Ступина, «все дело организации было основано на том, чтобы не делать преждевременных изолированных выступлений, а решено было их прежде согласовать с общим настроением населения и возможностью в случае успеха в Москве как можно скорее соединиться с приближающимися к Москве частями Добровольческой армии Колчака или Деникина, в зависимости от того, кто будет ближе к Москве» (15).

В случае «стихийного и неожиданного» выступления против большевиков, предполагалось, что подполье сможет «вполне справиться со взятием стихии в свои руки». Щепкин указывал на важность создания отдельного «отряда особого назначения», способного обеспечить порядок в городе к моменту подхода белых сил. Дальше этого ни Щепкин, ни «военные» во главе с генералом Стоговым не считали возможным идти: «о каком-либо самостоятельном выступлении в Москве речи абсолютно быть не может. Организация могла бы сослужить службу только в том случае, если бы какая-нибудь регулярная армия, разбив Красную Армию, подошла бы к Москве и здесь под влиянием этого акта началось бы какое-нибудь массовое движение среди населения красноармейских частей, рабочих. Только при подобной общей конъюнктуре руководители организации и допускали возможность ее роли как небольшой, но организованной силы среди наступившего хаоса» (16).

Оставшиеся в Москве представители антибольшевистского подполья стремились к объединению. По признанию Леонтьева, теперь платформой для объединения в плане «разработки политической и экономической программы» служил «Совет московских совещаний», а для объединения в плане организации сопротивления – «тактическое соглашение», поддержанное также Щепкиным и «военными кругами», с которыми он взаимодействовал. Тенденция к единству действий усилилась после того, как контакты с белым Югом и белой Сибирью стали вестись не только по линии «политических» и «академических рекомендаций», но и по линии передачи секретных сведений (результат поездки Хартулари). Работа ВНЦ получала уже практически значимый характер. ВЧК была уверена, что именно разведработа вызвала к жизни создание Тактического Центра (далее – ТЦ). Как сказано в следствии, по «делу Тактического Центра», эта структура представляла собой «высший орган, направлявший деятельность контрреволюционных организаций в Москве и разрешавший все более или менее крупные вопросы политического характера». По оценке Леонтьева, в состав Центра входили наиболее активные и авторитетные оставшиеся в Москве политики: Н.Н. Щепкин, С.П. Мельгунов, О.П. Герасимов, князь С.Е. Трубецкой, Д.М. Щепкин и С.М. Леонтьев (17).

Но по мнению С.П. Мельгунова, советское «правосудие» выдавало желаемое за действительное. ТЦ так и не оформился окончательно, хотя и представлял собой «попытку общественного договора, возможности найти общий язык». Единого центра не существовало, а после ареста и гибели членов ВНЦ и СВР, осуществлявших контакты с военными (Щепкина и В.В. Волк-Карачаевского), вся практическая работа «московского подполья» оказалась парализованной. Именно эта сторона деятельности отделений ВНЦ оказалась в центре внимания органов ВЧК. 23 августа 1919 г. в «Известиях ВЦИК» был напечатан список 67 человек, расстрелянных по постановлению ВЧК. В их числе были члены московского и петроградского отделений ВНЦ: Н.Н. Щепкин, Н.А. Огородников, В.И. Штейнингер и П.В. Герасимов. Оставшиеся на свободе члены московского отделения ВНЦ теперь проводили только частные встречи, академического характера в Институте экспериментальной биологии. Заниматься разведкой было уже некому. В феврале 1920 г. ВЧК провело ликвидацию остатков антисоветского подполья.

Хотя Мельгунов и утверждал, что от «дела Тактического Центра» пострадала только без вины виноватая «московская интеллигенция», он же отмечал свое «внутреннее удовлетворение» от того, что «власть так и не узнала о составе Союза Возрождения и о его реальной деятельности, ибо все сведения о фактах и лицах шли от людей, принадлежавших к другим организациям» (18).

Занимаясь разведкой, ВНЦ не привлекал к ней «теоретиков» из «общественных деятелей». Не изменилось положение и после создания Тактического Центра. Виноградский на допросах в ЧК свидетельствовал, что «образование ТЦ поставило СОД по отношению к нему в положение, приблизительно одинаковое тому, которое наблюдалось в 1918 г…. ТЦ, подобно НЦ, оказался организацией «актуальной», СОД – оставался политической базой, он давал Леонтьеву и Щепкину свое мнение по вопросам общественно-политического значения, но активности не имел. Только Щепкин и Леонтьев имели контакты с военными». Особое значение придавал СОДу Леонтьев. Работая в министерстве внутренних дел Временного правительства, он признавал важность «сотрудничества с общественностью» при организации управления. И именно Леонтьев (в отличие от Гурко, Кривошеина и Щепкина) сочувствовал идее восстановления СОДа, как «консультативного центра» (19).

Однако в 1919 г. антисоветским подпольем, равно как и командованием белых армий, недостаточно уделялось внимания организации повстанческого движения в тылу РККА. По мнению Челищева, еще летом 1918 г. сохранялась вера в то, что успехи антибольшевистских сил на Урале, в Сибири и на Дальнем Востоке приведут к повсеместным восстаниям, и большевики «будут сметены лавиной народа, который присоединится к победителям». Щепкин пытался наладить контакты с повстанческими отрядами «зеленых» в Московской губернии, а также в районе следования корпуса генерала К.К. Мамантова (в Ельце, под Воронежом). Но данная работа требовала больших затрат, а ввиду отдаленности фронта не могла дать тех результатов, которые от нее ожидались. К тому же, довольно часто вместо ожидавшихся т.н. «повстанческих отрядов» были только группы недовольных продразверсткой крестьян и скрывавшихся по лесам дезертиров из РККА. Их еще нужно было обучить и организовать.

В этих условиях Московский центр ограничивался пропагандой, составлялись листовки, определявшие политическую программу Белого движения. Обращение к «Подмосковным крестьянам» указывало: «Идите в Москву, организуйте заставы для задержки автомобилей со скрывающимися коммунистами», «Да здравствует Народное Собрание на основе всеобщего избирательного права !», «За поруганную Православную Церковь !», «За справедливое решение земельного вопроса» (20).

О перспективах развития повстанческого движения в Советской России говорилось в докладе офицеров, перешедших колчаковский фронт в районе действий 3-й армии, в сентябре 1919 г. Поручики Вольский и Соболянов представились членами тайной организации «Возрождение Великой, Единой, Неделимой России». По их словам, организация была основана в Петрограде известным доктором тибетской медицины Бадмаевым, использовала «прикрытие» грузинского посольства и имела разветвленную сеть местных организаций (в Москве, Киеве, Одессе, Брянске, Тамбове, Воронеже). Ее целью провозглашалось «свержение большевистской власти и созыв Национального Собрания». До начала «красного террора» и начавшейся обязательной регистрации всех, проживавших в Москве офицеров, организация успешно занималась отправкой добровольцев на Украину и в Сибирь. С этой целью подпольщики создали пересыльный пункт на станции Навля и «беспрерывно фабриковали и выдавали подложные советские документы для безопасного проезда».

Но уже зимой 1918/1919 гг. в организации осталось только семь человек, вынужденных скрываться от преследований ЧК по подмосковным дачам. Именно здесь и зародилась идея организации антисоветских выступлений с опорой на крестьян центральных губерний. Доклад двух поручиков содержал указания на конкретные повстанческие отряды из дезертиров и крестьян, действовавшие на территориях Ярославской, Владимирской, Брянской, Нижегородской, Рязанской, Московской губерний. По их оценке, дезертиры «воевать за еврейские власти, которые вводят коммуну…, они не желают и хотят создать крестьянское учредительное собрание». Тем не менее, «рассыпанная во всех губерниях и уездах по лесам, зеленая армия не представляет собой боевую силу…, пока не нашлось людей, которые бы объединили их. Объединив их всех, можно с уверенностью сказать, что эта армия превзойдет численностью красную армию».

Для «объединения» повстанчества Вольский и Соболянов предлагали «срочно отправить в Россию возможное число офицеров во главе с талантливым, опытным в боях», «снабдить возможно большим числом керенок» и «приступить к срочной разработке плана общих совместных действий». Представители организации заверяли, что «все посланные» будут «обеспечены документами, дающими им возможность передвижения по всей Советской России». Но «заготовлять советские подложные печати и бланки» нужно было «по их указанию».

Если исключить провокационные задачи данной организации, созданной с целью «переманивания» в Советскую Россию «талантливых» и «авторитетных» белых офицеров (сведений о фактах ее работы в этом направлении не содержалось ни в отчетах ВНЦ, СВР или СОДа, ни в показаниях на допросах в ЧК арестованных московских подпольщиков), то идеи координации белого фронта и повстанческого движения нельзя считать абсолютно бесперспективными (21).

Уместно отметить, что взаимодействие белых армий и повстанцев признавалось весьма опасным и советским руководством. Так, например, в докладе полковника Ф.Е. Махина (перешедшего позднее в Народную армию Комуча бывшего командарма 2-й советской армии, летом 1918 г.) говорилось о важности организации «народного движения» как условия успешного ведения войны против Германии и против большевиков. На основе созданных из остатков российской регулярной армии отрядов «завесы», действовавших против немецких войск, Махин, будучи уже в армии Комуча, предлагал создать новый Восточный фронт по линии от Вятки до Астрахани. Бывший красный командарм считал важным незамедлительно «приступить к разработке плана народного восстания в тылу противника, составлению инструкций для партизанских действий». Приоритетное внимание создания «народной армии» не исключал «связь и согласование действий с регулярными войсками», а также с союзными войсками. Антинемецкая и антибольшевистская борьба считались тогда неразделимыми (22).

На возможность взаимодействия повстанческого движения и белого фронта рассчитывало и разведотделение штаба Донской армии. В августе 1918 г. сотрудник разведки, есаул А.П. Падалкин был командирован в Борисоглебск для связи с местным Союзом унтер-офицеров и подготовки антисоветского восстания. Спустя год, летом 1919 г. Падалкин, ставший уже сотрудником особой части Отдела пропаганды, получил задание от штаба 4 Донского корпуса генерала К.К. Мамантова и лично от полковника Хартулари - установить контакт с «зеленоармейцами» для их перехода в ряды белой армии. Оформив подложные документы в ростовской милиции, Падалкин удачно перешел фронт, однако, вскоре был задержан как «перебежчик». Зачисленный в Пензенский запасной полк, Падалкин попытался бежать, был арестован и отправлен в Бутырскую тюрьму в Москве. Поразительно то, что его скоро освободили и снова зачислили красноармейцем в стрелковый полк. Убив политрука роты, Падалкин вместе с несколькими бойцами перешел фронт и вернулся в Ростов, проведя в советском тылу около четырех месяцев. Установить связь с повстанцами ему так и не удалось, и вся его работа свелась лишь к агитации перехода к белым среди красноармейцев. Весьма важной считалась та часть задания, где есаулу предписывалось установить контакт с бывшим начальником милиции Кирсановского уезда А.С. Антоновым: «сообщать сведения о местонахождении «зеленых» вообще и, в частности, Антонова». «Связавшись с ним, договориться о возможности присоединения их к корпусу Мамантова…, закончив эту миссию…, отправляться для политической разведки и агитации в район Пенза – Ряжск – Рязань. По возможности, в этом районе создать разведывательно-агитационные базы и информировать генерала Мамантова о положении дел в этом районе. Но долго в тылу противника не задерживаться». Таким образом, можно утверждать о соучастии белого командования в организации знаменитого Тамбовского восстания 1920-1921 гг. (23).

Хорошие перспективы сотрудничества с повстанцами отметил генерал Мамантов в своем выступлении на Донском Круге в сентябре 1919 г. И хотя отдельных повстанческих подразделений в составе корпуса ему создать не удалось, местным крестьянам было роздано немало оружия, захваченного на складах советского Южного фронта (24).

Тем не менее, крестьянскому повстанчеству не уделялось должного внимания настолько, чтобы сделать его надежным союзником наступавших на Москву и Петроград белых армий. Это положение стало исправляться в 1920-1922 гг., однако, время для успешного взаимодействия на общем антибольшевистском фронте было уже утрачено.

Московское подполье было неоднородным и в 1919 г. Среди подпольных центров встречались и совершенно импровизированные структуры. По данным следствия ВЧК т.н. «организация В.В. Волконского» «была пуфом, созданным для влияния на женщин (интриговал) и, кажется, для получения денег» (25).

После арестов руководящего состава московского антисоветского подполья осенью 1919 г. его активность существенно снижается. Ставка Главкома ВСЮР уже не могла рассчитывать на получение необходимой развединформации, а составление проектов политических и экономических программ теряло смысл. Следует отметить, что ни Леонтьев ни Щепкин, ни Шипов на следствии не раскрыли большей части контактов подполья. Щепкин ограничился общими высказываниями о своем отношении к советской власти и обоснованием неправомерности его ареста. Аналогичные ответы на допросе дал и Леонтьев (26).

Петроградское подполье в 1918-1919 гг., в отличие от московского, было весьма слабым. Пик политической активности антисоветских структур пришелся здесь на конец 1917 г., время работы «Комитета спасения Родины и революции» и Петроградской городской думы. После формальной ликвидации этих легальных структур, началась организация подполья. В 1918 г. Петроградская военная организация, по впечатлению Гурко, «просто не существовала». Существовал «лишь небольшой кружок лиц, усердно втирающих очки, что они будто бы что то представляют, и на этой почве извлекающих некоторые материальные выгоды» (27).

Петроградский отдел СВР в своей программе практически полностью повторял положения московского центра. Ведущее положение в нем занимал член ЦК партии эсеров А.Р. Гоц. Военная организация при СВР в Петрограде первоначально была представлена бывшим комиссаром Временного правительства в Ставке Главкома ВСЮР В.Б. Станкевичем. В петроградской «военке» в разное время состояли генералы Болдырев и Суворов, а также бывший военный министр Временного правительства Верховский (28).

Существовавшие в то время местные структуры СВР, ВНЦ и «Союза освобождения России» обсуждали главным образом проблемы «организации гражданского управления Петроградом и Петроградской областью» в первое время после вероятного занятия города белыми войсками. Общеполитическая формула управления сводилась к признанию «власти местной диктатуры и отказу от выборного начала», хотя впоследствии следовало «возможно скорее… приступить к организации местных самоуправлений на основе всеобщего избирательного права» (29).

Аналогом СЗРиС в Петрограде в 1918 г. можно было считать группу, созданную бывшим сподвижником Савинкова и генерала Корнилова, М.М. Филоненко. В нее входил Л.А. Каннегисер – убийца начальника Петроградской ВЧК Урицкого. Это убийство было совершено по непосредственному указанию Савинкова, с которым Филоненко продолжал поддерживать тесные контакты. Кроме убийства Урицкого группа Филоненко намеревалась устроить взрыв во время заседаний Всероссийского съезда Советов. Однако, кроме убийств и подобных терактов, никаких сопутствующих им действий - восстаний, массовых беспорядков - проводить не предполагалось. Как справедливо замечал один из участников группы, «террористические акты в отношении отдельных лиц, как показал опыт, требовали много времени, а кроме того постоянно приходилось сталкиваться с непредвиденными препятствиями…, действуя в узком масштабе, мы добивались только репрессий со стороны противников, но не смогли бы их даже устрашить». Возможность осуществления «более широкого образа действий…, не допускала малочисленность организации, пополнить которую, при инертности общества, было трудно… Убийство Урицкого, покушение на Зиновьева, когда была брошена бомба в «Асторию», убийства ряда мелких деятелей, организатором которых был Филоненко, привели к массовым арестам и страшному террору в Петербурге…, впрочем… красный террор пробудил к жизни те офицерские массы, которые впали в апатию, превратились в мелких торгашей, наводнивших улицы Петербурга, или артельных рабочих. В силу обстоятельств они были вынуждены стать активными и пополнить ряды противобольшевистских армий…» (30).

Одной из серьезных подпольных военных групп в Петрограде было т.н. тайное разведывательное бюро, в котором работал будущий глава контрразведки Военного управления на белом Юге действительный статский советник В.Г. Орлов. Бюро состояло из 80 сотрудников, «проникших во все более или менее важные учреждения большевистской власти». Основной целью данной структуры был сбор «для генерала Алексеева и союзников секретных сведений, материалов и документов военного и политического характера».

Как отмечал Орлов в отчетном докладе, «перед моими сотрудниками были раскрыты двери всех советских учреждений, и полная осведомленность во всех кругах у большевиков давала возможность заблаговременно раскрывать все планы и намерения…, а также своевременно предупреждать нежелательные обыски, аресты и расстрелы». В начале марта 1918 г. Орлов внедрил своих агентов в штаб Петроградского района, которым руководил генерал-лейтенант А.В. Шварц (будущий военный губернатор Одессы). По плану Шварца в Петрограде предполагалось развернуть новую армию, на основе «восстановления старых гвардейских полков в местах их стоянок, из старых офицеров и известных им солдат». Под контролем Шварца в его штабе «открылась запись офицеров, вокруг командиров гвардейских полков стали группироваться гвардейские офицеры». Тесные контакты Шварц поддерживал с представителями Антанты (майором Корбейлем, полковником Войсом и самим Локкартом). Однако ВЧК довольно быстро раскрыла планы штаба Шварца. Части Преображенского и Псковского полков были разоружены. Попавший под подозрения Шварц поспешил выйти в отставку и тайно покинул Петроград. Тем не менее, некоторые из привлеченных им на службу офицеров продолжали готовить антисоветские выступления (31).

Примечательна история офицерской организации бывшего Гвардии Семеновского полка. Полк был оставлен в составе Петроградского гарнизона (переименован в 1-й полк по охране Петрограда), и в него зачислялись на должности рядовых, «скрывая таким образом свое офицерское звание от большевиков, большое количество офицеров, домовладельцев, купцов, лавочников, хуторян из окрестностей Петрограда». После подавления восстания крестьян в Петергофском уезде часть повстанцев пробралась в Петроград и была зачислена в состав полка. «Настроение полка было противобольшевистское». Сохранялись все регалии полка, включая старое полковое знамя. Весьма показательна оценка председателя Петроградской ЧК Урицкого: «Семеновцы – это честные белогвардейцы». Вербовкой и отправкой офицеров, «снабжая их деньгами и документами», в Финляндию и на Юг, в Добрармию, занимался капитан Лобачевский. Другая группа офицеров занималась отправкой сведений в Финляндию Юденичу. Своеобразным «прикрытием» для подпольных структур в Семеновском полку являлась инспекция пехоты штаба Петроградского военного округа во главе с полковником Головиным. В результате, при первой же возможности выступившие на фронт семеновцы в полном составе перешли на сторону армии Юденича (32).

Руководитель Петроградского ВНЦ, бывший гласный городской думы, инженер В.И. Штейнингер сосредоточил подпольную работу на отправке разведданных через линию фронта. Несмотря на близость границы с Финляндией, маршрут ее перехода удалось наладить только к осени 1918 г. При проведении разведки в Петрограде штаб Юденича ориентировался на организацию генерал-лейтенанта А.В. Владимирова (Новогребельского) и на структуры общества «Белый Крест» (реорганизованного еще в октябре 1917 г. по инициативе генерала Алексеева). В этой организации работали капитан 2-го ранга Тихомиров (Палицын), штабс-ротмистр Ленц, штабс-ротмистр Домбровецкий. При всем том, реальная польза от организации была невелика. В секретном донесении говорилось: «на фронте шла… «энергетическая» работа агентов Владимирова. Его правая рука штабс-ротмистр Ленц… безостановочно ходил и ездил то в Гатчину (штаб 7 красной армии), то назад в Нарву (штаб генерала Юденича): «связывал» штабы белой и красной армий и «организовывал» общее восстание рабочих в Петрограде. Затратив большие деньги на подготовку этого восстания, штаб генерала Юденича твердо и слепо верил Ленцу и его агентам, что при подходе С.З. Армии к Петрограду весь рабочий контингент восстанет и поддержит наступление изнутри. На этой уверенности базировался весь план предпринятого наступления, и слепая вера в агентов генерала Владимирова неминуемо должна была привести армию к катастрофе…, кончилось, конечно, все это очень грустно. Ни один рабочий в Петрограде к восстанию не был подготовлен и о нем и не помышлял…, втянутый в эту игру, и затем спровоцированный Ленцем начальник штаба 7 красной армии полковник Люндеквист… был расстрелян и с ним несколько штабных (33).

Значительной активностью отличалось в 1919 г. антисоветское подполье на территории Украинской Народной Республики и Советской Украины. После падения режима Скоропадского и занятия войсками УНР Киева, Харькова и Одессы, действовавшие здесь с начала 1918 г. центры Добровольческой армии стали постепенно возобновлять свою работу. Но в 1919 г. их деятельность имела особую специфику. Во-первых, практически полностью изменился личный состав и характер работы бывших Центров. Теперь они занимались не только приемом на службу добровольцев и их отправкой в ряды Добрармии. Разведка и контрразведка, подготовка диверсий и терактов против советских работников, взятие под контроль главных городских объектов перед подходом к городу частей ВСЮР – характерные особенности подпольной работы на Украине в 1919 г. Подполье контролировалось как военными (генерал-квартирмейстерская часть Ставки Главкома ВСЮР, Военное управление), так и политическими (Всероссийский Националный Центр) структурами.

В Одессе военное подполье создали офицеры не успевшие эвакуироваться с союзными войсками. Здесь, в соответствии с планом Хартулари, полковником А.П. Саблиным были созданы боевые группы – «десятки», каждая из которых получала в «ведение» отдельный сектор города. Диверсионная работа в Одессе проявилась в отправке неисправных орудий на фронт, порче средств связи. Согласно планам Одесского Центра, поручик А.П. Марков наладил взаимодействие с восставшими немцами-колонистами Херсонского уезда. Как и во многих других городах, подпольщиков поддерживала местная милиция во главе со штабс-ротмистром Асановым (около 1500 человек). Однако руководство одесского подполья было арестовано ЧК накануне высадки белого десанта, и только благодаря милиционерам Асанова их удалось освободить (34).

Конкретные цели киевского подполья были изложены в отчетном докладе о его работе, переданном Главкому ВСЮР в сентябре 1919 г. «Информационная работа» означала отправку сводок более полного содержания, с такими данными, «которые не потеряют своего значения в течение нескольких недель». «Боевая работа» включала в себя «порчу железных дорог в тылу красной армии, уничтожение военных складов, а также добывание денежных средств для Центра путем ограбления советских учреждений и должностных лиц». «Политическая работа» предусматривала «обработку общественного мнения всех слоев населения в пользу Добрармии», «в подготовке материалов для будущей власти по всем отраслям управления и по всем вопросам внутренней жизни» (показательно, что в деятельности московских структур ВНЦ, СОДа этот пункт стоял в 1918-1919 гг. на первом месте – В.Ц.), «в антисоветской агитации, имеющей целью разрушение красной армии, советского аппарата управления и развития саботажа». Накануне оставления Киева советскими войсками члены Центра должны были «собирать материалы об остающейся в Киеве для подпольной работы коммунистической организации». Удавалось также поддерживать контакты с польской разведкой (через Винницу).

Структурно Киевский Центр использовал уже знакомый со времен Савинкова принцип конспирации: Центр строился по системе «девяток», каждый член организации знал только 9 человек, чтобы в случае провала терялось максимум девять. Организация каждый месяц меняла пароль, а в качестве шифра использовались номера накладных, которые сообщали одному киевскому кооперативу (35).

Для передачи сообщений также использовались курьеры «Азбуки». Правда, с марта по август 1919 г. Киевский Центр действовал в полной автономии. Единственный курьер из штаба ВСЮР прибыл накануне оставления Киева советскими войсками. В свою очередь курьеры из Киева доезжали до Екатеринодара дважды (в начале мая и в начале июня). Хотя «Азбука» формально объединилась с Киевским Центром, но ее главная задача по-прежнему заключалась в содействии созданию коалиционного «Областного Комитета Национального Объединения», в состав которого вошли представители кадет, социал-демократов, военных (глава Центра - полковник Барцевич) и Церкви. Целью Комитета стало «объединение в себе всех сохранивших в себе общественную энергию сил, которые считают своим гражданским долгом работать над возрождением русской государственности и создать мощную общественную поддержку власти Добрармии». Местные отделения Комитета стали создаваться в городах Киевской губернии (36).

Хотя боевые отряды (по указаниям Хартулари) в Киеве сформировать не удалось, для подпольной работы большое значение получило внедрение агентов в различные советские учреждения. Как отмечалось в отчете, офицеры Центра служили в оперативном отделе Губвоенкома, в фотометрическом отделении воздушного флота, в артиллерийском отделе снабжения. Для внедрения в советские штабы использовались бумаги, подписанные 1-м помощником Наркомвоенмора Украины, бывшим полковником Б.М. Шапошниковым. Переводчицей в аппарате Наркомвоенмора Украины Н.И. Подвойского работала член Киевского Центра Е. Гауг (37).

Штаб советского Южного фронта был значительно инфильтрирован антисоветской агентурой. «Программа» работы Киевского Центра включала в себя: «извлечение всех ценных документов», «разрушение вновь создавшейся Украинской армии», «работа по обострению отношений Укрфронта и Наркомвоен», «разжигание угрозы внутренней смуты и мятежей, систематическое запугивание» и «оттягивание всех лучших сил на внутренний фронт», а также «борьбу всеми силами с посылкой подкреплений на Донецкий фронт».

Агенты - «информаторы» сообщали в Центр «хотя и недостаточно полные, данные о составе, организации, группировке, снабжении и состоянии красной украинской армии». «Была надежда, что при дальнейшем развитии сети осведомительных органов Центр будет получать исчерпывающие данные по указанным вопросам». Работа в штабах РККА, в условиях невозможности передачи сведений в Ставку Деникина, сводилась к дезорганизации командования, нарушению порядка передислокации воинских частей, к намеренному искажению получаемых директив, несвоевременному их исполнению. Данные акции сыграли немаловажную роль во время наступления частей ВСЮР на Полтаву и Киев. По оценке одного из членов Киевского Центра, работавшего в штабе Южфронта, «сам Подвойский (наркомвоенмор Украины – В.Ц.) всецело подчинялся нашему влиянию».

Попытка создания активного подпольного центра была предпринята весной 1919 г. и в Полтаве. Здесь на основе кадров Виленского военного училища была образована офицерская группа, имевшая запас оружия (спрятанный в здании училища) и располагавшая небольшой суммой (250 тысяч рублей) для ведения подпольной работы. Была установлена связь со штабом ВСЮР, однако, незадолго до занятия Полтавы частями Добровольческой армии, вся организация была раскрыта и арестована ЧК (38).

Возможности для внедрения агентуры в штабные структуры РККА существенно возросли после того, как на VIII съезде РКП(б), в марте 1919 г., при активной поддержке председателя Реввоенсовета Л.Д. Троцкого была осуждена «военная оппозиция», выступавшая против приема военспецов на службу в РККА. Теперь любая критика со стороны «спецеедов» воспринималась как критика партийного курса. «Доверие к спецам», правда, имело двоякие последствия. Показательный эпизод произошел во время боев под Орлом в начале октября 1919 г. В штаб Корниловской дивизии по секретному поручению начальника штаба 13-й армии будущего известного советского военного теоретика генерала А.М. Зайончковского прибыл адъютант штаба 13-й советской армии, передавший белым полный набор оперативных документов, давших возможность корниловцам предупредить внезапный удар Латышской стрелковой дивизии 5 октября 1919 г.

Сохранились свидетельства и о «контрреволюционных намерениях» генерал-лейтенанта Л.М. Болховитинова (будущего военного министра Кубанского правительства), занимавшего в 1918 г. должность начальника инспекции пехоты РККА штаба Верховного Главнокомандующего М.Д. Бонч-Бруевича. По его словам, «если Бог поможет мне сформировать хотя бы два настоящих корпуса - столбов не хватит для виселиц, чтобы перевешать этих разбойников». Позднее Болховитинов перешел к белым (39).

В Харькове работа Центра Добровольческой армии уже не восстанавливалась в том объеме, как это было в 1918 г. В середине декабря 1918 г. начальнику Центра полковнику Б.А. Штейфону было приказано прекратить отправку офицеров в Добрармию и покинуть город. Разведывательную работу пришлось налаживать заново. Начальник разведотдела Харьковского Центра полковник Двигубский через своего бывшего сослуживца поступил в штаб Украинского советского фронта. При его участии началась не только передача донесений в Ставку, но и стало готовиться антисоветское выступление караульного полка (3 апреля 1919 г.). Эксплуатируя популярную идею «мировой революции», Двигубский настоял на подготовке наступления «на помощь Советской Венгрии» и на Бессарабию. Это позволило отвлечь советские войска от тяжелого для белых Донецкого фронта. Намеренное составление заведомо ложных директив штаба Украинского фронта также стало одним из направлений работы. После его разоблачения ЧК Двигубский, несколько раз меняя документы, вернулся в Харьков и занялся подготовской восстания. Согласно его докладу в Ставку Главкома, он «объединил все организации антибольшевистского характера» (офицерские, студенческую, отряд местной милиции, а также часть рабочих местного завода сельхозмашин Гельферих-Заде). Органы милиции нередко занимали активную антибольшевистскую позицию, принимали участие в вооруженных выступлениях. Так, например, еще в марте 1918 г. сотрудник белой контрразведки подпоручик Н.Ф. Сигида, возглавлявший один из райотделов милиции Ростова на Дону, продолжал свою службу и при большевиках и даже баллотировался на выборах в краевой Совет. 9 июня 1919 г., накануне вступления в Харьков частей Добрармии, Двигубский подготовил выступление офицерских групп и не только помог наступавшим, но и сумел обезвредить целый ряд советских работников, оставшихся в городе для организации антиденикинского подполья (40).

Члены антисоветских центров активно внедрялись не только в штабы, но и в различные главки. «Главкизм», как неизбежное следствие государственной системы управления централизованной экономикой, требовал огромного количества чиновников, профессионально разбирающихся в бюрократических «тонкостях». По оценке князя Г.Н. Трубецкого, большевики оказались «бессильны побороть одно из главных зол старого строя – бюрократизм и чиновничество. Наоборот, и то, и другое усилилось до невиданных прежде размеров. Расплодилось множество учреждений, главная цель коих состояла в том, чтобы предоставлять хорошие оклады служащим. Так появились «центротекстиль», «центрожир» и неисчислимое количество других «центро», не говоря о комитетах. Многие тысячи людей кормились в этих учреждениях…» (41).

Рост «главков» способствовал «внедрению» в советскую вертикаль управления. Вскоре после окончания «саботажа» ноября-декабря 1917 г., многие чиновники стали возвращаться к работе в различных учреждениях (в частности, муниципальных), причем для многих это означало не «примирение» с советской властью, а лишь работа в ожидании неизбежного скорого ее падения. Но советская управленческая система не исключала шпионажа. В 1918-1919 гг., например, в этом отношении проводил «работу» сын известной кадетской деятельницы А.В. Тырковой А.А. Борман. При содействии бывшего служащего Земгора А.И. Ашуба-Ильзена он сумел устроиться на работу в Наркомат торговли и промышленности. По их оценке, «советская власть еще была плохо организована… В те дни Чека била направо и налево, еще в значительной степени вслепую. Если бы тогда в Москве существовала организованная группа людей, то можно было бы извне, а, главное, проникнув в советские учреждения, изнутри взорвать большевиков». «У большевиков не хватало своих людей для заполнения всех мест в комиссариатах, они даже не могли производить строгую проверку всех лиц, поступавших к ним на службу. Все учреждения были заполнены контрреволюционерами…». Принимая непосредственное участие в работе отделов НКТП, Борман «главное внимание сосредоточил на захвате в свое ведение печатей комиссариата», что позволяло готовить фальшивые документы. Проработав в составе Наркомата с апреля по ноябрь 1918 г., присутствуя даже на заседаниях Совнаркома, Борман благополучно перешел на нелегальное положение и через Петроград был переправлен в Финляндию (42).

Весьма удобной структурой для внедрения агентов, не вызывавшей подозрений у ВЧК, стал «Главсахар». Наделенный, согласно декрету ВСНХ от 2 мая 1918 г., чрезвычайными полномочиями в области регулирования сахарной промышленности, этот главк (как и Наркомпрод, Главвод, Главнефть) мог создавать собственные охранные части (только в июне 1919 г. они перешли в ведение НКВД). Одну из таких частей контролировал резидент генерала Алексеева Н.Ф. Иконников. Принимая на службу в полки Главсахара юнкеров и офицеров, он регулярно переправлял их в Добровольческую армию «до тех пор, пока три имевшиеся налицо полка Главсахара не перешли уже полными составами, с оружием и пулеметами, на сторону белых». Одним из полков командовал бывший офицер Текинского конного полка, сотник Капков. Этот переход завершился под Киевом в августе 1919 г., когда с полком Киевского Главсахара перешел к белым и сам Иконников. Ведомствами, обеспечивавшими легальную работу и прикрытие бывшим офицерам были также Главкрахмал и Главтоп (43).

В отношении использования различных легальных структур в качестве формального прикрытия показательна также деятельность военных, «ветеранских» (выражаясь современным языком) организаций. Так, например, таганрогский отдел «Союза увечных воинов» стал основой для создания Таганрогского Центра Добровольческой армии, а отдел этого «Союза» в Бердянске смог даже самостоятельно поднять восстание против советской власти в апреле 1918 г. В Борисоглебске легально работал «Союз унтер-офицеров», организовавший антибольшевистское восстание в ночь на 25 августа 1918 г. и пытавшийся присоединиться к частям Донской армии, действовавшими на Воронежском направлении (44).

В 1918 г. на Урале, в Поволжье, в Закавказье и Туркестане значительным влиянием среди местного населения пользовались т.н. «Союзы фронтовиков». Построенные по беспартийному признаку, «Союзы» объединяли в своих рядах и солдат, и офицеров, и военных чиновников. Членство в «Союзе» обеспечивалось лишь пребыванием на фронте и не требовало каких-либо цензовых отличий. В 1918 г. «Союзы» могли выступать и на стороне большевиков (как, например, в Звенигородском уезде Киевской губернии, где «фронтовики» вошли в состав уездного ревкома), и на стороне их противников. Главные уставные задачи «фронтовиков» сводились к помощи в трудоустройстве и других формах «экономической взаимопомощи». В этой деятельности «Союзам» активно содействовали кооперативные структуры. Легальный статус позволял открывать счета в государственных кассах, собирать пожертвования. На практике, довольно часто, Союзы выступали организаторами подготовки антисоветских восстаний. Наиболее известными из них были выступления в Ижевске в начале августа 1918 г., в Самаре и Саратове в мае 1918 г., в Омске и в Екатеринбурге в июне 1918 г., в Баку в июле 1918 г. (45).

В Ижевске первоначально «фронтовики» тесно сотрудничали с местным Советом. «Союз» возглавлял фельдфебель Солдатов (по другим данным – прапорщик В.И. Мерзляков). Ижевский Союз, по разным сведениям, насчитывал от 800 до 4 тысяч членов и занимался самой обширной деятельностью: от создания касс взаимопомощи - до проведения театральных постановок и «лекций по общеобразовательным вопросам». У Союза были местные отделения в селах Красноуфимского и Сарапульского уездов Вятской губрении. По советским данным, в Союзе нелегально числилось около 80 офицеров, пользовавшихся им для прикрытия своей «контрреволюционной деятельности». Но более точными представляются свидетельства, согласно которым подготовку выступления вела только «пятерка» - часть руководства Союза во главе с солдатами Непряхиным, Разживиным, Мехоношиным, Стялскиным и Пьянковым. Именно они координировали действия между ижевской и воткинской группами Союза, между крестьянскими отделениями в окрестных селах, а также между Союзом и офицерским подпольем, действовавшим автономно, тогда как остальная часть Союза выступила уже по заранее запланированному сценарию. Это позволило провести достаточно организованное антибольшевистское выступление 17-18 августа 1918 г. (о его ходе и результатах см. главу 3.). В течение нескольких часов после начала выступления удалось «из вооруженной, неорганизованной толпы рабочих и фронтовиков… формировать отделения, взводы, роты» (46).

Таким образом, для деятельности антисоветского подполья в конце 1918 – 1919 гг. характерно стремление выполнять определенные, конкретные задачи, связанные с разведкой. В последующий период (1920-1922 гг.) подполье перейдет к более активному сотрудничеству с разворачивающимся повстанческим движением в Советской России. Наряду с этим, антисоветская агентура будет стремится к «внедрению» в органы советского и, даже, партийного аппарата, ради их внутреннего «перерождения», эволюции в сторону «нормального буржуазного развития», связанного с проведением НЭПа. Не случайно именно в эти и последующие годы в среде части русской эмиграции стали популярны не только идеи «сменовеховства» и «возвращения на Родину», но также идеи т.н. «термидора» - политического перерождения советской системы. Но в 1919 г. антибольшевистское подполье стремились не к «перерождению» советского аппарата, а лишь к его наиболее эффективному использованию - с точки зрения выполнения тех или иных задач, поставленных военно-политическим руководством Белого движения.

Что касается надпартийных и коалиционных общественно-политических структур, то их деятельность оправдала себя не только с точки зрения результатов «программно-академической» работы, но и по итогам подпольной антисоветской деятельности. Она оказалась гораздо «продуктивнее», в сравнении со структурами российских политических партий начала ХХ столетия. Как показал опыт решения разнообразных политических проблем в условиях гражданской войны, именно межпартийные коалиционные структуры выполняли роль элементов представительного фундамента Белого движения в 1917-1920 гг.

1. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 400.

2. Общее понятие о шпионстве и родственных ему явлениях. Приложение к приказу № 340 от 18 апреля 1919 г. с. 57-58; Турло С.С., Залдат И.П. Шпионаж, М., 2002, с. 216-217.

3. Астров Н.И. Воспоминания // Библиотека-фонд «Русское Зарубежье». Ф. 7. Д. 12. Л. 67-68, ГА РФ. Ф. 5913. Оп.1. Д. 189. Лл. 15-16; Красная книга ВЧК, М., 1989, т.2. с. 249-250.

4. ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 189, Лл. 9-16; Ф. 5827. Оп.1. Д. 168. Лл. 3-5; Астров Н. Николай Николаевич Щепкин // Памяти погибших. Париж, 1929, с. 99-100.

5. ГА РФ. Ф. 5913. Оп.1. Д. 298. Лл. 1-2.

6. РГАЭ. Ф. 3527. Оп.4. Д. 21. Лл. 21-24.

7. Астров Н.И. Воспоминания // Библиотека-фонд «Русское Зарубежье». Ф. 7. Д. 12. Л. 66; ГА РФ. Ф. 6396. Оп.1. Д. 93. Лл. 10-10 об.; Библиотека-фонд «Русское Зарубежье». Архив Национального Центра. Дело «Одесса, Украина». Л. 86; Котляревский С.А. Указ. Соч. с. 137-138; Красная книга ВЧК, М., 1989, т.2. с. 8, 367, 391-392, 407, 431-434.

8. Бортенвский В.Г. К истории осведомительной организации «Азбука» // Русское прошлое, 1993, № 4, с. 170-172.

9. Котляревский С.А. Указ. Соч. с. 141-142; Астров Н.И. Воспоминания // Библиотека-фонд «Русское Зарубежье». Ф. 7. Д. 12. Лл. 67-69.

10. ГА РФ. Ф. 5881. Оп.1. Д. 47. Лл. 1-5; Русская жизнь, Гельсингфорс, № 99, 4 июля 1919 г.; Красная книга ВЧК, М., 1989 т.2., с. 197, 241, 350.

11. Виноградский Н.Н. Указ. Соч. с. 101-103; Красная книга ВЧК, М., 1989, т.2. с. 356.

12. Красная книга ВЧК, М., 1989, т.2. с. 249.

13. ГА РФ. Ф. 6611. Оп.1. Д.1 Л. 341.

14. Красная книга ВЧК, М., 1989, т.2. с. 183-184, 188; ГА РФ. Ф. 6396. Оп.1. Д. 93. Л. 4; Красная книга ВЧК, М., 1989, т.2. с. 280.

15. Красная книга ВЧК, М., 1989, т.2. с. 172.

16. ГА РФ. Ф. 5913. Оп.1. Д. 298. Лл. 1-2; Красная книга ВЧК, М., 1989, т.2. с. 241, 251, 359.

17. Мельгунов С.П. Указ. Соч. с. 138; Красная книга ВЧК, М., 1989, т.2., с. 206-210, 356; Виноградский Н.Н. Указ. Соч. с. 101-103.

18. Мельгунов С.П. Суд истории над интеллигенцией (к делу «Тактического Центра» // На чужой стороне. т. III. Берлин, с. 153.

19. Виноградский Н.Н. Указ. Соч. с. 101-103; Красная книга ВЧК, М., 1989, т.2. с. 356, 431-434; Котляревский С.А. Указ. Соч. с. 137-138.

20. ГА РФ. Ф. 6611. Оп.1. Д.1. Л. 339; 344; Виноградский Н.Н. Указ. Соч. с. 101-103; Красная книга ВЧК, М., 1989, т.2. с. 356.

21. ГА РФ. Ф. Varia. Оп.1. Д. 381. Лл. 2, 7-8, 9.

22. ГА РФ. Ф. 5881. Оп.1. Д. 387. Лл. 1-5; Из архива В.И. Лебедева // Воля России, Прага, т. VIII-IX, 1928, с. 194-196.

23. ГА РФ. Ф. 6469. Оп.1. Д.7; Как тамбовские крестьяне борются за свободу, б.м. 1921. с. 6-7.

24. Голубинцев В. Рейд генерала Мамонтова. // Первопроходник. № 9, С. 28-29; Ковалев Е. К 40-летию Мамонтовского рейда. // Родимый Край. № 26 январь-февраль 1960 г. С. 14-15.

25. Красная книга ВЧК, М., 1989, с. 385.

26. Красная книга ВЧК, М., 19189, т.2. с. 417-425.

27. Гурко В.И. Указ. Соч. с. 18.

28. Верховский А.И. На трудном перевале, М., 1959, с. 396, 398 - 400.

29. Красная книга ВЧК, М., 1989, т.2. с. 95-97, 286.

30. Н-ъ Н. Белые террористы // Голос минувшего на чужой стороне. Париж, № 1/XIV, 1926, с. 149-150.

31. ГА РФ. Ф.3510. Оп.1. Д. 5. Лл. 1-2.

32. ГА РФ. Ф. 5881. Оп.2. Д. 454. Лл. 3 об, 6, 12, 15.

33. Красная книга ВЧК, М., 1989, т.2. с. 95-97, 286; ГА РФ. Ф. 5881. Оп.1. Д. 188. Лл. 1, 3.

34. В.Ш. Добровольцы в освобожденной Одессе // Единая, Великая и Неделимая Россия. Серия 1, Выпуск 1, Одесса, 1919, с. 15-19; Библиотека-фонд «Русское Зарубежье». Архив Национального Центра. Дело «Одесса, Украина». Лл. 90 - 90 об.

35. Библиотека-фонд «Русское Зарубежье». Архив Национального Центра, Дело «Одесса, Украина», Лл. 13 – 14; ГА РФ. Ф. 6396. Оп.1. Д. 41. Лл. 32-32об.

36. Доклад о деятельности Киевского Центра Добровольческой Армии; Рапорт ген. шт. подполк. N представителю Д. Армии в Киеве; Рапорт состоящего при штабе Представителя Верховного Командования Добрармии ген. шт. подполковника С-го представителю Верховного Командования в Киеве // Белый архив, т. 2-3, 1928, с. 121-123, 129-130; 140-144; 145 - 150.

37. Гауг Е. На службе у большевиков // Белое дело. Летопись белой борьбы. Берлин, 1927, т. II, с. 202-232.

38. ГА РФ. Ф. 5881. Оп.2. Д. 570. Лл. 1-5.

39. ГА РФ. Ф. 5881. Оп.2. Д. 380. Лл. 22-23. Ф. 5956. Оп.1. Д. 392. Лл. 139-140, 264.

40. ГА РФ. Ф. 5881. Оп.2. Д. 754. Лл. 187-188; Ф. 439. Оп.1. Д. 108. Лл. 16-27 об.

41. Трубецкой Г.Н. Указ. Соч. с. 88-90.

42. ГА РФ. Ф. 5881. Оп.1. Д. 81. Лл. 2 – 5.

43. Иконников Н.Ф. Указ. Соч. с. 71-72, 97-100; Мечов Л. Записки добровольца // Белое дело. Летопись белой борьбы, т. VII, Берлин, 1933, с. 8, 12, 37; Долгополов А. Мои приключения в Совдепии // Вестник первопоходника, № 49, октябрь 1965, с. 9-10.

44. Деятельность Таганрогского Центра Добровольческой армии // Белый архив, т. 2-3, 1928, с. 133-135; Абальянц. Восстание Бердянского Союза увечных воинов в начале апреля 1918 г. // Вестник первопоходника, № 51-52, XII/ 1965 – I/ 1966; ГА РФ. Ф. 6469. Оп.1. Д.7.

45. Федичкин Д.И. Ижевское восстание в период с 8 августа по 20 октября 1918 года. // Первопоходник, Лос Анжелес, 1974, кн. 17, с. 65 – 68; Филимонов Б.Б. На путях к Уралу. Поход степных полков. Лето 1918 года. Шанхай, 1934, с. 25; Флуг В.Е. Отчет о командировке из Добровольческой армии в Сибирь в 1918 году // Архив русской революции. Берлин, 1923, т. IX, с. 272; Байков Б. Воспоминания о революции в Закавказье. 1917-1920 гг. // Архив русской революции, Берлин, 1923, т. IX, с. 129-130, 199.

46. Гутман (Ган) А. Ижевское восстание // Белое дело. Летопись белой борьбы. Берлин, 1927, кн. 3., с. 148-160; Молчанов В.М. Борьба на Востоке России и в Сибири // Первопоходник, Лос-Анжелос, 1974, кн. 17, с. 38-42; Лотков С.Н. Камско-Воткинский завод и его рабочие // Вестник общества русских ветеранов Великой войны, Сан-Франциско, кн. 179-181, июль-декабрь 1941, с. 41-52; Сапожников Н. Ижевско-Воткинское восстание // Пролетарская революция. М., 1924, кн. 8-9 (31-32), с. 5-11.

На главную страницу сайта