Глава 7. Осень 1918 года.

Потеря белыми Волги

и очищение от красных Кубани

Государственное совещание в Уфе (8-23 сентября) и избрание Временного Всероссийского правительства(Директории). Верховный главнокомандующий Болдырев. Второе наступление донцов на Царицын (октябрь). Захват Добровольческой армией Армавира и Невинномысской (19 и 17 сентября) и соединение таманцев с Сорокиным. Переход в наступление красных и захват ими Армавира и Невинномысской (26 и 28 сентября). Захват красными Ставрополя (30 октября). Контрманевр Добровольческой армии и захват ею Армавира, Невинномысской и Ставрополя (26 октября, 5 и 15 ноября). Подавление красными Терского восстания. Воронежское направление и Южная армия. Переизбрание генерала Краснова донским атаманом (26 сентября). Иногородние .Потеря белыми Самары (7 октября) и отход с линии Волги. Подавление красными Ижевского восстания (7 ноября) и наступления белых на Пермь. Переезд Директории в Омск (9 октября) и упразднение сибирского правительства (5 ноября). Прибытие в Омск союзных представителей (октябрь — ноябрь). Временное правительство Северной области. Командующий союзным десантом генерал Айронсайд. Вооруженные силы союзников и русские. Оценка возможностей северного фонта. Общая оценка обстановки на фронтах нашей Гражданской войны ко времени окончания мировой войны11 ноября 1918г.

После захвата ими Казани чехи и Народная армия дальше продвинуться не смогли.

Полковник Каппель со своим отрядом, правда, сделал попытку (27 августа) овладеть Свияжским мостом у Казани, но эта попытка была отбита красными. Вклинившийся у Казани белый фронт, в свою очередь, не выдержал нажима красных, и 8 сентября Казань пала. Вслед за ней через четыре дня (12 сентября) красные овладели Симбирском, а еще через день и Вольском. Из всего Волжского фронта в руках чехов и Народной армии оставалась лишь Самарская лука с Сызранской переправой, где командование вместо уехавшего в тыл Чечека принял чешский же полковник Швец.

Приволжский фронт разваливался. Чехи не хотели больше воевать, а Народная армия не смогла развернуться. Все надежды обращались на Сибирь...

Еще 15 июля в Челябинске собралось совещание представителей омского и самарского правительств. Договорились они, однако, лишь до того, что решили собраться опять 6 августа для создания Всероссийского правительства. Вторично они собрались опять в Челябинске 20 августа и наметили после долгих споров вновь собраться 1 сентября в Уфе. При этом было решено, что в этом совещании для избрания верховной всероссийской власти могут участвовать лишь представители «правительств и политических партий». Любопытно посмотреть, какие же именно правительства и политические партии были призваны избрать Всероссийское Правительство.

Кроме сибирского правительства и Комуча должны были принять участие представители областного правительства Урала (Екатеринбург), оренбургского и уральского казачьих правительств, Башкирии и Алаш Орды (казахское, т. е. киргизское), Туркестана, «национальное правительство тюрок-татар внутренней России и Сибири» и почему-то Эстонии. К этим случайным представителям присоединялись делегаты сибирских, семиреченских, астраханских, иркутских и енисейских казаков1.

Из партий на совещании должны были быть представители, кроме, конечно, социалистов всех оттенков (эсеров, социал-демократов-меньшевиков, народных социалистов, социал-демократического «Единства», Сибирской областной думы, представителей земгора Сибири, Урала и Поволжья), лишь партии Народной свободы и полусоциалистический Союз возрождения России.

Вот каков был состав того собрания, которое претендовало на избрание всероссийской власти в Уфе.

Собраться в Уфе 1 сентября, однако, не удалось, так как в этот самый день красный отряд Блюхера как раз прервал движение по железной дороге восточнее Уфы. Так называемое Государственное Совещание собралось лишь 8-го. Из 200 собравшихся больше половины составляли эсеры. Председателем собрания был избран также небезызвестный эсер Авксентьев.

После долгих и томительных споров, в центре которых лежал вопрос об ответственности избранной этим совещанием власти перед разогнанным большевиками Учредительным собранием, в конце концов остановились на том, что власть будет безответственна до 1 января 1919 г. После же этого срока созывалось Учредительное собрание (старое), которое начинало функционировать с 1 января при наличии кворума в 250 человек. При его же отсутствии созыв Учредительного собрания откладывался до 1 февраля, причем для этого срока созыва кворум уже понижался до 170 человек.

Намечавшиеся взаимоотношения новой власти со старым Учредительным собранием были не особенно ясны. Несомненно, что некоторые обязательства ей навязывались, так как в конституцию новой власти был внесен пункт о некоторых обязательствах этой власти к съезду членов Учредительного собрания, «функционирующему как государственно-правовой орган в его самостоятельной работе по обеспечению приезда членов Учредительного собрания и по устранению и подготовке возобновления занятий Учредительного Собрания настоящего созыва»2.

Наконец после не меньших споров было решено, что новая всероссийская власть должна представлять собою коллективный орган из пяти лиц, получавших название... Временного Всероссийского правительства, или в просторечии — Директории.

В состав Директории были избраны два социалиста (эсер Авксентьев и народный социалист Чайковский), один кадет (Астров), один бывший социалист — представитель Сибири (Вологодский) и представитель полусоциалистического Союза возрождения (см. гл. 5) генерал Болдырев.

За отсутствием, однако, в Уфе двух из пяти избранных лиц (вместо них вошли заместители) фактически Директория составилась из двух эсеров (Авксентьев и Зензинов), сибиряка Вологодского, кадета Виноградова и генерала Болдырева.

Взаимоотношения новой всероссийской власти с рядом существовавших до него на востоке правительств были также не вполне определены. Резолюция по этому поводу гласила: «1. Всероссийское правительство является до созыва Учредительного Собрания единственным носителем верховной суверенной власти. 2. Все функции областных правительств должны быть переданы центральному правительству, как только оно потребует. 3. Мудрости правительства предоставляется во всем остальном установить границы взаимной компетенции»3.

Между тем Сибирь, будучи единственной реальной силой на востоке в 1918 г., очень неохотно шла на полное подчинение Директории. Государственное совещание в Уфе, конечно, ни в какой степени не могло почитаться выразителем мнения всей России. Единственными нефиктивными представителями на этом совещании были сибиряки и казаки, и ясно, что они очень неохотно шли на подчинение полусоциалистической, избранной на партийном съезде власти, к тому же претендовавшей на всероссийское значение.

Однако и в Сибири далеко не все шло так гладко, как этого бы хотело сибирское правительство. Дальневосточные правительства Хорвата, Дербера и Семенова, в сущности, совсем не признавали омского правительства, и Вологодский в сентябре выехал на Дальний Восток для переговоров с ними4. Конечно, помимо желания заставить их признать главенство Омска сибирское правительство стремилось и непосредственно завязать с союзниками, высаживавшимися во Владивостоке. Это последнее желание, однако, потерпело полное фиаско.

Совсем не благополучно было и в самой Сибири. Еще на втором совещании в Челябинске в августе произнесенная командующим Сибирской армией генералом Гришиным на банкете речь послужила поводом для его удаления и к замене его генералом Ивановым (более известным под псевдонимом Иванов-Ринов). По словам управлявшего делами Сибирского правительства Гинса, увольнение Гришина было политической интригой, но вместе с тем тот же Гинс характеризует Гришина как «маленького, честолюбивого и самоуверенного человечка, не умевшего вести большой игры и доверявшего случайным людям»5. Занявший его место Иванов 6 сентября покончил с остатками демократических бирюлек Гришина и восстановил в армии погоны, чинопочитание и военную иерархию. Конечно, эта эволюция была совершенно естественной, и Гришин, игравший и направо и налево, давно уже переиграл, что и привело к его удалению.

Такая же глухая борьба шла и между сибирским правительством и областной Сибирской думой. Думу зачем-то созвали в Томск 15 августа, с тем чтобы распустить ее 20-го.

Затем постепенно стало распадаться и само сибирское правительство, и на смену его с 24 августа выдвинулся деловой кабинет под названием Административного совета, которому с 7 сентября «на время отсутствия большинства членов Совета министров» передавалась вся полнота власти, что ввиду отсутствия в Омске большинства членов сибирского Совета министров фактически передавало власть в руки Административного совета.

Насколько неблагополучно складывались все эти сложные взаимоотношения, показывают те инциденты, которые разыгрывались в Омске во время государственного совещания в Уфе и поездки Вологодского на Дальний Восток.

За два дня до избрания Директории начальник гарнизона полковник Волков арестовал прибывших в Омск двух членов сибирского правительства и одного члена Сибирской областной думы, которого сибирские министры хотели кооптировать в состав правительства. Министров под арестом заставили подписать прошение об отставке, а арестованный член Сибирской думы Новоселов «был убит при попытке бежать». Это был, так сказать, переворот справа, так как арест двух сибирских министров обеспечивал суверенитет, переданный ему на время отсутствия кворума Совета министров, Административного совета. Последний действовал во всем этом несколько странно. Полковника Волкова он постановил устранить от должности, отставку арестованных министров принял, а их самих освободил. После этого, однако, сейчас же произошел переворот слева — чехи, в свою очередь, арестовали товарища министра внутренних дел (члена Административного совета) Грацианова и полковника Волкова6. Но к этому времени уже была избрана Директория, и она постановила вернуть отставку арестованных сибирских министров, а для расследования всего дела послать в Омск эсера Аргунова.

Вся эта неразбериха еще осложнялась трениями в переговорах Вологодского с дальневосточными правительствами.

На фоне всех этих политических ссор фронт продолжал разваливаться, и вопрос об объединении командования, конечно, далеко превосходил по своему значению и уфимское совещание, и омские «инциденты».

На следующий же день после избрания Директории на генерала Болдырева было возложено «верховное главнокомандование всеми Российскими вооруженными силами»7, а его заместителем был избран генерал Алексеев. Хотя это и можно, пожалуй, объяснить отсутствием генерала Алексеева в Уфе, но все же, сравнивая фигуры генералов Алексеева и Болдырева, такая редакция невольно вызывает улыбку. Не проще ли было сделать Болдырева заместителем? Во всяком случае подобная постановка вопроса, конечно, была неприемлемой для южных армий.

Кто же был этот новый российский Верховный главнокомандующий?

Генералу Болдыреву в день его избрания было лишь 43 года. Перед войной он был полковником Генерального штаба, в мае месяце 1914 г. защитившим профессорскую диссертацию в Военной академии. На войне он был начальником штаба дивизии, командиром полка и с осени 1916г. — генерал-квартирмейстером штаба Северного фронта. После революции, за шесть месяцев, он, перескочив несколько ступеней, стал командующим 5-й армией. В общем, генерал Болдырев был типичным рядовым офицером Генерального штаба, каких в армии были десятки. Правда, что у него были «революционные» заслуги в виде его крестьянского происхождения и резко выявленного им за 1917 г. «демократизма»8.

Впечатления нового Верховного главнокомандующего были очень пессимистическими. Народная армия, по его словам9, обратились «в тонкую паутину, которая начала легко рваться под напором красных. Надо было быстро привести в готовность только что мобилизованные силы Сибири и бросить их за Урал... В этот начальный организованный период, конечно, нечего было и думать о широких стратегических заданиях. Важно было только наметить предельный рубеж, на котором можно было бы задержать красных и выиграть столь необходимое время для переформирования, перегруппировки и — что самое важное — для подхода резервов из Сибири. Не исключалась возможность отхода до перевалов через Уральский хребет10. Это, конечно, ставило в очень тяжелое положение Уральское казачье войско и значительно затруднило бы связь с южной Добровольческой армией».

Перенос центра тяжести на Пермское направление был, однако, уже предрешен. Помимо причин чисто политических (см. гл. 6) северное направление становилось направлением «сибирским» в отличие от Самарского направления Комуча. Потеря Казани и Симбирска увеличивала удельный вес Сибири, и Сибирь не хотела давать своих пополнений на Самарский фронт Народной армии.

Избрание всероссийской власти еще более уменьшало значение Самарской армии. Наконец из Восточной Сибири стали подходить и эшелоны чехов Гайды, после захвата Новониколаевска и Омска (в конце мая — начале июня) двинувшегося на восток и очистившего от большевиков Иркутск (13 июля). Теперь эшелоны Гайды были вновь повернуты союзниками на Урал, и они направлялись на Екатеринбург. При этом, как это ни кажется странным, чешский фельдшер — авантюрист Гайда11 выдвигался сибирским правительством в командующие Сибирской армией12. Что Екатеринбургское направление Сибирь считала «своим», подчеркивает и Болдырев, когда, защищая северное направление, он говорит: «Эти обстоятельства (правительство Чайковского и английское снабжение из Архангельска) в связи с большими возможностями усиления Екатеринбургской группы сибиряками и подходящими с генералом Гайдой чехами — все это указывало на целесообразность пожертвовать большими выгодами южного направления в пользу северного»13.

Итак, на Восточном фронте политика тянула генерала Болдырева на север. Все возраставшее значение Сибири еще больше его толкало на Пермь. Таким образом, стратегия принесена в жертву политическим симпатиям Болдырева и желанию Сибири иметь свое собственное операционное направление, независимое от Самары и Народной армии. При этом, объединив командование на всем Урало-Волжском фронте в руках также ставшего генералом чеха Сырового, а на Урало-Оренбургском казачьем фронте — в руках атамана Дутова, сам генерал Болдырев «не имел возможности лично осмотреть войска и детально ознакомиться с положением на фронте»14.

Ясно, что при таких условиях ждать улучшения положения белого Восточного фронта не приходилось.

Под Царицыном Ворошилов, развивая свое наступление, продолжал выдвижение по левому берегу Дона к линии р. Сале с целью освобождения обложенных казаками местных большевиков в слободах Орловке и Мартыновке (по р. Салу). К 20 сентября красный Царицынский фронт тянулся по Дону от устья р. Иловой до ст. Нагавской протяжением примерно в 200 км.

Однако в 20-х числах сентября донцы вновь перешли во второе наступление против Царицына. При поддержке частей вновь сформированной постоянной армии, генералу Мамонтову удалось оттеснить красных с линии Дона и к середине октября вновь окружить Царицын, подойдя у Пичуги, Воропанова и Сарепты на 15 км к городу и разъединив Камышинскую и Царицынскую группу красных (у Пичуги). Положение Царицына в середине октября, так же как и в августе, было почти критическим. Однако и второе (октябрьское) окружение не дало донцам Царицына. Спасла Ворошилова на этот раз дивизия Жлобы, пробившаяся с Северо-Кавказского фронта и ударившая во фланг Мамонтову. Удар Жлобы заставил донцов вновь отойти от Царицына и остановиться на линии Дона и у ст. Жутово на железной дороге Царицын — Тихорецкая. В общем, Донской фронт и после второй попытки захвата Царицына опять откатился на 50-80 км от города.

История маневра Жлобы очень интересна, так как она показывает взаимоотношения Царицынской и Северо-Кавказской операций.

Еще в первых числах июля, после поворота Добровольческой армии на Тихорецкую, Жлоба, командовавший 1-й дивизией в армии Сорокина, был командирован в Царицын. Пробравшись через Добровольческий фронт у Ставрополя, Жлоба в шесть дней на трех автомобилях с пулеметами через Астрахань пробрался в Царицын, где от Ворошилова получил 13 грузовиков и 200 тыс. патронов, которые он опять тем же путем, в шесть суток, привез из Царицына в Армавир15. Получив приказ от «Царицынской тройки» привести дивизию в Царицын, Жлоба, несмотря на упорное противодействие Сорокина, все-таки приказ исполнил и кружным путем, через Св. Крест и калмыцкие степи вышел к Царицыну, чем и выручил Царицынскую группу красных.

И снабжение Северного Кавказа из Царицына, и удар в правый фланг Мамонтова красных Северо-Кавказской группы еще раз подчеркивают ту тесную связь, которая существовала между Царицыном и Северо-Кавказским фронтом.

Конечно, «Царицынская тройка» лучше отдавала себе отчет в общем положении, чем Сорокин. Уход Жлобы с Северного Кавказа, может быть, и стоил красным потери имевших чисто местное значение пунктов вроде Армавира или Невинномысской, но зато спас Царицын. Клин, забитый красными по Нижней Волге, уцелел, и это по-прежнему разъединяло Южный и Восточный фронты и, угрожая донцам, обеспечивало тыл Северо-Кавказского фронта красных.

В то время как донцы вторично пытались овладеть Царицыном, Добровольческая армия в 500 км к югу приступала ко второй операции на Кубани, имевшей задачу освобождения восточных отделов Кубанской области. Операция эта по-прежнему развивалась в двух направлениях: попытка окружения Сорокина между Кубанью и Лабой и противодействие движению таманцев от Туапсе на Армавир. Узлом обеих операций являлся расположенный на берегу Кубани на пересечении Владикавказской и Туапсинской железных дорог Армавир.

На фронте против Сорокина генерал Деникин вел наступление по двум направлениям: от Кавказской на Армавир и от Ставрополя и с востока (партизаны Шкуро) на Невинномысскую (пересечение Владикавказской железнодорожной магистрали с Кубанью).

Удар дивизии генерала Боровского от Ставрополя и партизан Шкуро на Беломечетинскую привел к захвату Невинномысской (15 сентября)16. Этот же удар по сообщениям Сорокина позволил и дивизии полковника Дроздов-ского овладеть Армавиром (19 сентября). Таким образом, к 20 сентября Сорокин был отброшен на западный берег Кубани и отрезан от своих тылов.

Менее удачно сложилась обстановка на фронте против таманцев.

Наперерез таманцам из Екатеринодара генералом Деникиным была брошена к Белореченской (на Туапсе-Армавирском шоссе) кубанская дивизия генерала Покровского, вскоре вошедшего в связь с восставшими кубанцами генерала Геймана в Майкопе. Однако Ковтюх, пробиваясь к Армавиру, 16 сентября соединился с Сорокиным. Преследовавшие таманцев от Новороссийска добровольцы заняли 8 сентября Туапсе, но встретились в Сочинском округе с грузинами, что привело к созданию нового грузинского фронта (хотя обе стороны были врагами большевиков).

В результате сентябрьских операций Добровольческой армии Северо-Кавказская группа большевиков оказалась зажатой между Кубанью и Лабой в положении, как его характеризует генерал Деникин, «почти стратегического окружения»17. Теоретически это, несомненно, было стратегическим окружением. Действительно, с запада и на Лабинском фронте у Петропавловской и Дондуковской стояла конная дивизия генерала Врангеля18, по р. Фарсу — генерал Покровский, а от Армавира вверх по Кубани до Баталпашинской — дивизии полковника Дроздовского, генерала Боровского и полковника Шкуро. Наконец, с юга тянулся Главный Кавказский хребет. В этом мешке, местами шириной лишь 50 км, столпились армия Сорокина и таманцы. Однако практически это означало окружение по обводу в 250 км 150 тыс. при 200 орудиях красных19 35-40 тыс. при 100 орудиях добровольцев. Четверное превосходство в численности и двойное в артиллерии при подобной растяжке фронта, конечно, делали это окружение совершенно иллюзорным. Угроза окружения, созданная маневром, не могла быть приведена в исполнение и из-за недостатка сил, и, главное, из-за чрезмерного растяжения фронта.

Между тем красные, хотя и окруженные Добровольческой армией, не потеряли еще активности, а подход Таманской группы сильно поднял дух и частей Сорокина. К тому же ватаги таманцев и Сорокина были (к концу сентября) переформированы в Таманскую армию (две пехотные и одна кавалерийская дивизии) под командованием Матвеева и пять колонн и отдельный кавалерийский корпус. Во главе же Северо-Кавказского фронта был поставлен Революционный военный совет во главе с неким Полуяновым, в состав которого вошел и Сорокин.

Вскоре красные и сами перешли в наступление. Таманцы двинулись к Армавиру и, захватив его (26 сентября), установили этим связь с Сорокиным по Владикавказской железной дороге. Одновременно с этим и Сорокин выбил генерала Боровского из Невинномысской (28 сентября), и, таким образом, связь по Владикавказской железнодорожной магистрали была восстановлена.

К тому же «в эти дни, — пишет генерал Деникин20, — когда Сорокин атаковал Невинномысскую, Шкуро, тяготевший по мотивам нестратегическим к Кисловодску, повернул на юг и 25 сентября с боя взял этот город»21.

Таманская армия заняла северо-западный фас красного фронта, а одна из колонн Сорокина была выслана на Владикавказ для борьбы с восставшими терцами. Стратегическое окружение конца сентября оказалось иллюзией. Инициатива действий начала определенно переходить к красным. К тому же отдельные красные отряды, или так называемая Ставропольская группа, действовавшие в калмыцких степях между Великокняжеской и Ставрополем, также перешли в наступление на линию р. Егорлыка (2 октября у Преградного), угрожая ст. Торговой (от Преградного до Торговой лишь 70 км) и связи Добровольческой армии с Доном.

Расхождение донцов на Царицын и Добровольческой армии к Ставрополю неизбежно ставило под угрозу сообщения Добровольческой армии с ее базой — Доном и не могло не отвлекать на это направление значительных сил Добровольческой армии. Царицын все время давил на тылы Добровольческой армии.

С востока и севера Ставрополь прикрывался (у с. Петровского) сформированной осенью 2-й кубанской дивизией полковника Улагая. Однако ее уже было недостаточно, и генералу Деникину пришлось выслать против наступавших на линию р. Егорлыка красных импровизированный отряд генерала Станкевича.

Несмотря на удачные действия генерала Станкевича (на р. Егорлыке) и полковника Улагая (восточнее Петровского), угроза с севера не была окончательно устранена, и генералу Деникину пришлось для ее ликвидации выслать еще и дивизию генерала Боровского из Ставрополя, переведя на ее место дивизию полковника Дроздовского, а против Армавира выдвинуть 1-ю дивизию генерала Казановича. Перегруппировка была закончена к 15 октября, и лишь 19 октября степные группы большевиков были разбиты у Терновки (в 50 км севернее Ставрополя).

Все попытки Добровольческой армии сжать кольцо, в которое были зажаты большевики, однако, привели лишь к выдвижению крайнего правого фланга (Покровский) с линии р. Фарса на р. Лабу (1 октября).

Между тем красные, овладев Армавиром и Невинномысской, т. е. обеспечив за собой владение Владикавказской железной дорогой, решили окончательно захватить в свои руки инициативу. На этой почве, однако, разгорелся спор между Матвеевым и Сорокиным. Первый настаивал на движении через Кавказскую на Царицын, второй предлагал через Петровское и Святой Крест22. Сейчас очень трудно установить оперативные планы этих двух совершенно, конечно, безграмотных в военном отношении красных «вождей». Несомненно, однако, что оба они все-таки как-то выражали, хотя бы примитивно, идею тяготения Северо-Кавказского фронта на Астрахань и Царицын. Восстание на Тереке и события в Закавказье, где 15 сентября турки заняли Баку (что вызвало эвакуацию англичан обратно в Энзели и отход отряда Бичерахова в Дагестан), настойчиво требовали базирования Северного Кавказа не по Владикавказской железнодорожной магистрали, а на северо-восток. От Ставрополя до Астрахани свыше 400 км по грунтовому пути через пустынные степи. Поэтому примитивное мышление Матвеева, вероятно, отражало желание красных во что бы то ни стало пробиться к железной дороге, связывавшей их с Царицыном, куда их, несомненно, тянуло и царицынское командование красных.

Конечно, план Сорокина грамотнее, а идеи Матвеева отражали лишь те сумбурные представления об обстановке, которая разделялась рядовой массой красных — «пробиваться к своим», т, е. к Царицыну. Как пробиться — об этом, конечно, Матвеев мог судить лишь на основании своего партизанского опыта. Однако обстановка на Северном Кавказе в октябре 1918 г. была уже не та, к которой привык Матвеев при действиях его ватаг в Таманском отделе летом. Революционный военный совет определенно проводил переформирование полчищ Сорокина в армию, не остановившись при этом и перед расстрелом Матвеева, тянувшего в сторону партизанщины.

Приняв план Сорокина, Революционный военный совет, однако, не принял во внимание, что Сорокину, совершенно так же как и Матвееву, было органически неприемлемо «регулярство» и что ему совсем не улыбался переход с положения «самостоятельного главковерха» на Северном Кавказе на роль командующего армией, подчиненного директивам центра.

Нехитрый план Сорокина вылился в директиву 7 октября, по которой наиболее боеспособные части (Таманская армия Ковтюха) перебрасывались по железной дороге с фронта между Армавиром и Лабой в Невинномысскую, откуда, усиленные частями Сорокина, переходили в наступление на север для захвата Ставрополя. Удар же по Ставрополю прикрывался заслоном по линии Армавир — Упорная, т. е. расположение красных приобретало очертания острого исходящего угла, обращенного своей вершиной (Армавир) на северо-запад.

Отход красных с линии Лабы на фронт Армавир — Упорная был обнаружен (взрыв красными моста через Лабу у Коше-Хабля) в ночь на 14 октября. Все три дивизии Добровольческой армии на южном берегу Кубани сейчас же перешли в наступление. Атака генералом Казановичем Армавира была, однако, 14 октября отбита красными с большими потерями, главная тяжесть которых легла на только что сформированный сводно-гвардейский пехотный полк. Наступление конницы генерала Врангеля и Покровского было более успешным, и, хотя и с очень упорными боями, им все же удалось к 20 октября выйти с линии р. Лабы на линию р. Урупа, продвинувшись в среднем за неделю на 50 км.

На линии Урупа, однако, красные удержались. Из воспоминаний генерала Деникина видно, что наступление с линии Лабы было вызвано неправильным представлением командования Добровольческой армии о плане большевиков.

«К концу сентября (т. е. к середине октября по новому стилю), — пишет генерал Деникин, — относится также перемена стратегического плана большевистского командования: было решено, оставив Кубань и прикрываясь сильным арьергардом на Лабе и у Армавира, отступать на юго-восток в общем направлении на Невинномысскую (курсив генерала Деникина)»23.

Как мы сейчас знаем, такого плана не было, а отход с Лабы находился в связи с захватом Ставрополя (план Сорокина).

Генерал Врангель не скрывает24, что, отходя, большевики продолжали драться. Особенным упорством отличались бои 15 октября у Синюхских хуторов (на полпути между Урупом и Лабой), и выход на линию Урупа потребовал от дивизий генералов Врангеля и Покровского немалых усилий. Сопоставляя это с тем, что линией фронта заслона красными намечался рубеж Армавир — Урупинская — Упорная25, видно, что генералы Врангель и Покровский не только преследовали красных, но и сбивали их с рубежа, избранного ими для прикрытия Ставропольского наступления.

Отход до Урупа заслона красных, ставил под вопрос возможность обеспечения Ставропольского наступления с запада. К тому же и с юга партизаны Шкуро очистили 7 октября Кисловодск и были привлечены в район армии, чем вновь стали угрожать тылам красных на восточном берегу Кубани.

Итак, к 20 октября красный клин по Кубани и Лабе сузился до клина по Кубани и Урупе с острой вершиной у Армавира.

Наступление главных сил красных на Ставрополь началось 23 октября. Одновременно с этим, однако, Сорокин решил расправиться и с Северо-Кавказским ЦИКом, стремившимся ограничить его единоличную власть, и расстрелял председателя ЦИКа и члена Революционного военного совета. Сорокин, однако, переоценил свои силы и должен был после этого бежать, так как фронтовой совет в Невинномысской объявил его вне закона. К началу решительного сражения северокавказские армии остались поэтому без главнокомандующего.

Исходное положение красных перед началом наступления на Ставрополь сводило эту операцию к двум одинаково важным для ее успеха действиям: прорыву Добровольческого фронта севернее Невинномысской и обороне линии Урупа с Армавиром, являвшимся как бы шарниром, вокруг которого отворачивался северный фас красного фронта, наступавшего на Ставрополь.

Первая задача была решена красными легко, так как против всей Таманской армии, усиленной еще двумя колоннами из прежней армии Сорокина, стояла лишь одна дивизия Дроздовского (2-я пехотная и 2-я Кубанская дивизии в это время были отвлечены ликвидацией наступления красных в калмыцкой степи, севернее Ставрополя). Таманцы, переправившись через Кубань 24 октября, двумя группами повели наступление на Ставрополь через Темнолесскую и Татарку. Ночной атакой таманцев 29 октября дивизия полковника Дроздовского была сбита с занятой ею в 10 км южнее Ставрополя позиции. 30 октября Ставрополь был занят красными.

Для штурма таманцами был избран оригинальный прием.

«Начальнику артиллерии было приказано: без пристрелки точно определить расстояние до оборонительных позиций противника и до наступления темноты произвести наводку всех орудий и ждать условного сигнала... Для атаки были выдвинуты две штурмовые колонны, и туда же были направлены два оркестра музыки для поднятия духа бойцов... В 24 часа по данному сигналу открыла огонь артиллерия, которая в течение получаса обстреливала позиции противника из 18 орудий... В половине первого часа 29 октября показалась луна. Соответственными сигналами артиллерийский огонь был прекращен, а пехоте удалось подойти вплотную к расположению противника и с криками «ура» ворваться в его окопы...»26

Любопытно, что тот же прием ночной атаки был применен таманцами и при разгроме ими грузинской дивизии у Туапсе, и при прорыве заслона Покровского у Белореченской. Этот прием верно использовал сильные стороны таманцев — их численное превосходство и несомненный порыв, парализуя в то же время их слабые стороны — дезорганизацию и техническую слабость.

Захват Ставрополя ставил перед красными вопрос о дальнейшем плане действий. Никакого плана, однако, не было. Главнокомандующий Сорокин был объявлен вне закона, командующий таманской армией Ковтюх заболел тифом, и скопившимися в Ставрополе красными командовало одновременно несколько случайных начальников.

Как это ни может показаться странным, но 1 ноября Сорокин прибыл в Ставрополь, где был сейчас же арестован и застрелен на допросе одним из таманских командиров «в отместку за расстрел им таманца Матвеева»27.

В Ставрополе началась анархия. «Этот период безвластия, — пишет Ковтюх, — тяжело отразился на всей участи Северного Кавказа. Таманская армия, заняв Ставрополь, около 20 суток стояла на месте, отражая попытки возвратить Ставпрополь, и ждала дальнейших распоряжений»28. Никаких «распоряжений», однако, ниоткуда не последовало.

Между тем дивизия Дроздовского была усилена спешно притянутыми генералом Деникиным из калмыцкой степи дивизиями Боровского и Улагая, которые к 31 октября развернулись в 15 км севернее Ставрополя.

Одновременно с этим генерал Деникин начал и свой контрманевр, атакуя красный заслон по Урупу. Уже 26-го генерал Казанович (в третий раз за осень 1918 г.), и теперь уже окончательно, захватил Армавир, а генерал Покровский 31-го, переправившись через Уруп, захватил ст. Невинномысскую. Красный заслон по Урупу этим был отрезан от своих сообщений и толпами бросился пробиваться через Невинномысскую. Удар пробивавшихся красных, правда, выбил генерала Покровского из Невинномысской, но зато дал возможность генералу Врангелю нанести решающий удар через ст. Безскорбную на ст. Овечку (4 ноября). Удар же генерала Врангеля, в свою очередь, помог генералу Покровскому с партизанами Шкуро вновь, и уже окончательно (в четвертый раз за осень 1918 г.), овладеть 5 ноября Невинномысской.

Занятие всей Владикавказской магистрали южнее Ставрополя, отбрасывая красных от Терека, одновременно с этим зажимало их в клещи.

Концентрическим наступлением всех своих дивизий генерал Деникин с 5 ноября начал окружение Ставрополя. Однако несмотря на царившую в Ставрополе анархию, таманцы все-таки отбивались, стремясь сохранить путь отхода на Петровское и Святой Крест. 13 ноября они сами перешли в контратаку, чтобы отогнать охватывавших их с севера добровольцев и этим открыть себе путь отхода. Контратака удалась, и части 2-й и 3-й дивизий были отброшены на Дубовку и Пелагиаду, причем был тяжело ранен полковник Дроздовский29. Генерал Врангель, однако, ударил в левый фланг наступавших на север большевиков и 14 ноября захватил Ставрополь. Красные, «потеряв почти половину своего состава»30, отошли к Благородному и заняли фронт в 70 км восточнее Ставрополя за р. Калаус по линии Петровское — Минеральные Воды (имея на правом фланге таманцев). «От Таманской армии, — пишет Ковтюх, — остались жалкие остатки, разутые, раздетые и без патронов»31. Остальные войска Северного Кавказа «с отходом таманцев из Ставрополя также были сбиты противником с занимаемых позиций и постепенно превращались в деморализованную толпу»32, остановившуюся на фронте южнее таманцев, но удержавшую все-таки за собой ст. Минеральные Воды.

Тяжело, однако, обошелся Ставрополь и Добровольческой армии.

«Основные части Добровольческой армии во второй раз (первый — в 1-й Кубанский поход), казалось, гибли, — пишет генерал Деникин, — 2-ю, 3-ю дивизию, несколько пластунских батальонов пришлось вывести на длительный отдых для формирования и пополнения... В добровольческих полках, проведших через свои ряды помногу тысяч людей, оставалось налицо 100-150 штыков»33.

Армавир и Ставрополь обошлись русской контрреволюции дороже Казани, Самары и Симбирска, и все-таки за р. Калаусом создался новый красный фронт, тянувший Добровольческую армию все дальше и дальше на восток, к Каспийскому морю.

Дни ставропольских побед Добровольческой армии были, однако, и днями разгрома восставшего Терского казачества. Дезорганизованное с самого его начала, разбившееся на ряд очагов и ориентации, Терское восстание к тому же осложнялось и давнишними спорами казаков с коренным туземным населением Терского края. Несмотря на захват Моздока и Прохладной еще в июле и даже на временный захват восставшими в августе терской столицы — Владикавказа и осады ими Кизляра и Грозного, терского фронта как единого целого никогда не существовало. Симпатии его политических руководителей тянули к Петровску, куда перешел после занятия в середине сентября Баку турками отряд Бичерахова, брата главы терского повстанческого правительства. Симпатии военных руководителей восстания определенно тянули к Добровольческой армии, с которой к тому же терцы связались с 22 сентября. Однако ни Добровольческая армия, ни Бичерахов реально помочь были не в состоянии, и в течение ноября месяца все очаги Терского восстания были подавлены красными.

Первым был сломлен ближайший к Добровольческой армии очаг района Прохладной — Моздока, а вскоре затем красные освободили и Грозный и Кизляр. Терцы рассыпались. Часть ушла через Кабарду в Баталпашинск на соединение с Добровольческой армией, часть, с правительством — к Бичерахову в Петровск, остальные разбежались по станицам или ушли в горы.

Подавление Терского восстания при отходе красных от Ставрополя на линию Калаус, конечно, было для красных вопросом первостепенного значения, давая им обеспеченный тыл в лице Терского края. Не меньшее значение имело это и для белых, так как новый фронт на Калаусе этим сразу приобретал устойчивость и давал возможность красным оправиться от ставропольского разгрома.

Терское восстание летом и осенью 1918 г. было слишком удалено от района действий Добровольческой армии. К ноябрю, когда оно могло оказать решающее влияние на Кавказский фронт красных, оно кончилось, и кончилось как раз в ту минуту, когда получило смысл в общем ходе вооруженной борьбы.

Итак, пятимесячная борьба Добровольческой армии на Северном Кавказе закончилась освобождением Кубанской области, но не разгромом красных на Северном Кавказе.

Перенос штаба Добровольческой армии в Екатеринодар дал ему наконец ту «оседлость», которая позволила при командовании создать и политический орган в виде особого совещания. Несомненно, что орган этот мыслился командованием Добровольческой армии именно как орган политический. Административное управление несколькими уездами Черноморской и Ставропольской губерний не требовало сложного аппарата и осуществлялось военными губернаторами в Новороссийске и Ставрополе (полковники Кутепов и Глазенап). Положение об особом совещании, не при командующем армией, а при верховном ее руководителе, т. е. генерале Алексееве, было утверждено 31 августа. Представителем особого совещания являлся сам генерал Алексеев. Однако смерть генерала Алексеева 8 октября объединила командование и управление в лице главнокомандующего генерала Деникина. Особое совещание поэтому стало некоторым административно-законодательным органом при главнокомандующем, но окончательно круг ведения особого совещания был сформулирован лишь Положением 15 февраля 1919 г.

Параллельно с борьбой за Царицын и за Кубань фронтом на восток Южный контрреволюционный фронт продолжал борьбу и на Московском направлении, на северозападных границах Донской области. Центр тяжести усилий здесь был направлен на Воронеж, вдоль основной магистрали Москва — Ростов.

Первой целью донцов была рокадная линия Балашов — Лиски, для захвата которой главные усилия были направлены вверх по левому берегу Дона.

8 сентября донцы заняли Калач, 5 октября — Павловск и ст. Бутурлиновку. Все попытки образовавшейся на Воронежском направлении 8-й армии красных приостановить продвижение донцов, однако, отражались действовавшим здесь генералом Гуселыциковым (с Гундуровским полком). В середине ноября гундуровцы Гуселыцикова вновь наголову разбили красных у Васильевки (в 30 км северо-восточнее Бутурлиновки) и овладели Бобровым, а 23 ноября — и Лискинским узлом на рокадной железной дороге Балашов — Лиски. Одновременно с этим донцам приходилось бороться с красными и на Балашовском направлении, но и там к 23 ноября им удалось отбить одно время подходившие было уже к Дону части 9-й красной армии и выйти на северо-восточную границу Донских земель.

Вооруженная борьба на северном Донском фронте, однако, сразу ставила вопрос о дальнейших ее этапах. Освобождение Дона, казалось казакам, было уже закончено. Дальнейшее уже выходило за пределы чисто донских задач. Еще в августе генерал Краснов, учитывая эти настроения, стремился к созданию «русской» армии на северной границе Донских земель (см. гл. 6). Попытка эта, однако, оказалась неудачной.

Приказом донского атамана от 13 октября было объявлено о формировании Особой Южной армии в составе трех корпусов Воронежского (бывшая Южная армия), Астраханского (бывшая Астраханская армия) и Саратовского (бывшая Русская Народная армия). Все эти три корпуса действовали на трех различных направлениях, вне всякой связи друг с другом, и формирование Особой Южной армии, конечно, приходится рассматривать не как создание нового фронта, а лишь как стремление генерала Краснова постепенно заменить казачьи ополчения на трех основных направлениях Донского фронта (Царицынском, Балашовском и Воронежском) «русской» армией для наступления в глубь России.

Во главе этих армий с начала ноября стал по приглашению генерала Краснова престарелый генерал Н. И. Иванов (бывший главнокомандующий Юго-Западным фронтом в начале мировой войны).

Поставленная на Воронежской магистрали Южная армия (или, точнее, Воронежский корпус) прочно обосновалась в Кантемировке (в Богучарском уезде Воронежской губернии в 30 км от донской границы), но наступать до окончательного своего формирования она не хотела и не могла.

В «корпусе» Южной армии, пишет генерал Краснов, «едва насчитывалось 2000 человек. Из них не более половины были боеспособны, остальные были священники, сестры милосердия, просто дамы и девицы, офицеры контрразведки, полиция (исправники и становые), старые полковники, расписанные по должностям командиров несуществующих полков, артиллерийских дивизионов и эскадронов и, наконец, личности, жаждущие должностей губернаторов, вице-губернаторов и градоначальников с более или менее ярким прошлым...

Вся эта публика наполнила Кантемировку шумом и скандалами. Семенов (командующий этой группой. — А. 3.) начал водворять по уездам Воронежской губернии, только что очищенным казаками, земскую полицию старого режима со всеми ее недостатками — взятками и лихоимством...

Это так не согласовывалось с обещаниями атамана и его программой, так не соответствовало вожделениям населения, что возбудило общее неудовольствие, вылившееся местами в бунты, усмирять которые пришлось казакам...

В боевом отношении армия эта немногого стоила»34.

Еще более резкий о ней отзыв дает исполнявший должность начальника штаба генерала Н. И. Иванова генерал Залесский35.

«Формирования, — писал он, — шли медленным темпом, и к концу октября 1918 г. Южная армия едва насчитывала 9000 штыков. Это за четыре месяца формирований... К концу октября 1918 г. донские казаки уже принесли колоссальные жертвы в борьбе с большевиками, они не только очистили свою область от большевиков, но заняли значительную часть Воронежской губернии. Южная армия в борьбе этой еще не участвовала».

Во главе этой Южной армии стоял генерал Семенов. «Казаки несли большие потери, истощая последние силы, фронт их растягивался, нужна была поддержка. Генерал Гуселыциков неоднократно обращался к генералу Семенову, прося его начать наступление вдоль железной дороги Кантемировка — Лиски. Но генерал Семенов отказывал, ссылаясь на недостаток оружия и одежды». В конце концов Южная армия была передана в подчинение командующего Северо-Западным фронтом донских армий генерала Иванова (лишь однофамилец командующего Особой Южной армией генерала Н. И. Иванова), и только 7 ноября генерал Семенов со своей дивизией выступил на фронт. Объезжавший фронт Южной армии генерал Залесский в ноябре дает еще более безотрадную картину: «Все, что он видел, производило отрицательное впечатление — бестолковщины, вялости, кустарности и отсутствия твердой направляющей руки. К тому же вся организация шла неправильным путем: вместо того чтобы создать полк, потом бригаду, дивизию и т. д., идя от мелкой единицы к крупной, сразу создали много штабов и много кадров...

В результате всюду штабы, всюду учреждения, кадры новых формирований, а бойцов на фронте нет. На 3000 штыков, находящихся на фронте, имеются в тылу более 40 штабов, управлений и учреждений...

Неудивительно, что при этих условиях оказалось, что в Южной армии числится около 20 000 ртов, а на фронте она имеет только 3000 штыков»36.

Немногим лучше обстояло дело в Саратовском и Астраханском корпусах. Вот как их описывает генерал Краснов: «Самозванный астраханский атаман, князь Тундутов, гордо именовавший себя другом императора Вильгельма, оказался пустым и недалеким человеком, готовым на всяческую интригу, и очень плохим организатором. Он играл роль не то царя, не то полубога у калмыков, то предлагал себя и всех калмыков в полное распоряжение атамана, носился с фантастическим проектом создания особого юго-восточного союза, возглавляемого «великим атаманом», то, напротив, грозил идти со своими калмыками против Донского Войска. Его калмыки были босы и оборванны, сидели на двухлетках и трехлетках, большинство не имело седел и оружия. Он был нестрашен и неопасен, но беспокойства и тревоги давал много. Астраханский «корпус» численностью около 3 тыс. пехоты и тысячи конных, несмотря на всю безалаберность управления, все-таки хорошо дрался и довольно крепко оборонял восточные степи за Манычем от бродячих шаек красной гвардии...

Саратовский корпус никак не мог вырасти больше бригады. Бригада эта, составленная преимущественно из крестьян и крепко их ненавидевшая, отлично дралась вместе с казаками на Царицынском, Камышинском и Балашовском направлениях»37.

Для наступления в глубь России эта «русская» армия не годилась, не могла она дать и смену донцам. Вся эта затея распалась.

Однако основная идея генерала Краснова была верной. Дон был базой, на которой должна была формироваться общерусская армия, способная к решению общерусских задач. Задача Дона была прикрыть эти формирования. И Дон их прикрыл.

Причины неудачи лежали не в основном замысле, а в исполнении. Несочувствие Добровольческой армии этим формированиям38 сразу поставило под вопрос возможность их осуществления. В общерусском масштабе авторитет Добровольческой армии стоял выше авторитета Донского атамана, и генерал Краснов не был в состоянии наперекор командованию Добровольческой армии создать русскую армию. Для решения общероссийских задач осенью 1918 г. нужно было согласие носительницы общерусской идеи — Добровольческой армии. Без соглашения с генералом Деникиным и даже вопреки ему формирование общерусской армии было не под силу генералу Деникину и было заранее обречено на неуспех. И это тем более что в связи с начавшимся с осени 1918г. поражением Германии авторитет Добровольческой армии, верной союзникам, непрерывно рос, а авторитет Донского атамана, «связанного» с немцами, непрерывно падал.

Военное положение центральных держав после июльских и августовских неудач на французском фронте еще более ухудшилось к сентябрю, и 15-го прорыв союзниками между р. Вардаром и Черной на Салоникском фронте поставил их перед лицом неизбежной и близкой катастрофы. Салоникский прорыв предрешал отпадение Болгарии от коалиции и ставил на очередь угрозу Константинополю. Немцы вынуждены были прекратить посадку частей, предназначенных для оккупации Баку, и вновь стали снимать дивизии с русского фронта для создания нового, Балканского. В германской Ставке уже 13 августа на совещании в Спа впервые зародилась мысль о мире, а 28-го генерал Людендорф определенно потребовал от правительства предложения державам Согласия условий перемирия.

И вот в этих условиях заседавший с 28 августа донской круг должен был избрать атамана. Круг всячески оттягивал выборы, и на нем стала намечаться оппозиция генералу Краснову. Чем хуже становилось положение немцев на фронте, тем более, однако, они дорожили сохранением в районе оккупации расположенной к ним власти. Несомненно, только этим можно объяснить поразительное по политической близорукости письмо офицера для связи от германского главного командования на Дону майора фон Кохенгаузена генералу Краснову с целью понудить круг переизбрать его атаманом39. Удивительнее всего, однако, то, что это письмо в минуту начала развала германского фронта во Франции и после Салоникского прорыва все же не помешало переизбранию генерала Краснова. 26 сентября генерал Краснов был вновь избран донским атаманом 234 голосами из 338. Престиж немцев все еще стоял очень высоко, а авторитет генерала Краснова среди казаков был незыблем.

3 октября германским канцлером стал принц Макс Баденский («Министерство общественного доверия»), а 5-го Германией была послана первая нота президенту Вильсону с предложением вступить в мирные переговоры. Весь октябрь прошел в обмене нотами с президентом США, а союзные армии на Балканах вышли на линию Дуная и Марицы. 24 октября Италия прорвала австрийский фронт, 26-го ушел Людендорф (замененный генералом Тренером), и 27-го Германия капитулировала в своей ноте, согласившись на все условия Вильсона.

При этих условиях австро-германской оккупации запада и юга России наступал конец, и 2 ноября на ст. Скороходово (около Полтавы) состоялось свидание донского атамана и Гетмана Украины40, который, почувствовав, «что опираться вечно на германские войска невозможно, что Украина одна не может существовать... решил создать тесный оборонительный союз, слившись с Доном, Кубанью, Крымом и народами Кавказа, а также самостоятельной Грузией41.

Верная по существу идея объединения всех противо-большевистских сил, однако, в обстановке разгрома центральных держав была запоздалой. Украина без немцев сама требовала защиты и помогать кому-нибудь в борьбе с большевиками была не в состоянии. В таком же положении была и Грузия.

Договориться как полноправные стороны, обладавшие реальной силой, могли лишь Добровольческая армия и Дон. Из этой попытки, конечно, ничего не вышло, но она характера тем, что была предпринята не тогда, когда договор мог иметь значение, а тогда, когда он его потерял. Об единении, увы, русская контрреволюция обычно думала лишь тогда, когда все старания обойтись без него приводили к катастрофе.

Заседавший в сентябре донской войсковой круг не мог не заняться и вопросом об иногородних. Пресловутый «паритет» в процессе вооруженной борьбы доказал свою непригодность. Однако что-то иногородним дать было нужно. Как ни обставлять этот запутанный и больной вопрос, суть его сводилась к тому, что «паритет» ничего не давал в смысле прироста сил для борьбы, но для обеспечения «нейтралитета» иногородних что-то для них должно было быть сделано.

Иногородние зарились на «землю» и казачьи привилегии, но не хотели нести тягот казачьей службы. Казаки своей земли давать не хотели, но требовали от иногородних «службы». Решение круга было компромиссным. Он уравнял казаков и граждан в правах, отменил все сословия и привилегии и поручил правительству выработать закон «о гражданстве» с подробным указанием, какие группы населения относятся к «гражданам» Донского Войска и как это гражданство приобретается. С другой стороны, оно должно было выработать Положение о выборах депутатов в войсковой круг от граждан42. Редакция эта настолько туманна, что, по существу дела, практически впредь «до выработки Положения» все оставалось по-прежнему.

Земельный вопрос был решен более радикально. «По земельному вопросу круг поручил комиссии выработать законопроект, в основу которого положено образование земельного фонда из отчужденных частновладельческих земель, из такого фонда наделять землею малоземельных крестьян и казаков»43. Другими словами, иногородним была обещана земля, но земля чужая — не казачья...

Наконец, было решено предоставить широкую возможность перехода иногородних в казачество. «Оказачивание иногородних», однако, никакого успеха не имело. Несколько поселений, правда, перешло в казачество, но в общем это желательного эффекта, несмотря на наивные мечты социалиста-казака Агеева «О сплошном казачьем море на юго-востоке России», не вызвало.

Союзников в иногородних Дон этим проектом не приобрел, а хотя и замаскированная, но все же идея «паритета», несомненно, ослабляла тот казачий строй, на котором держалась борьба донцов с большевиками. Взамен этих обещаний иногородние ждали прирезки земли, и не только частной, но и из казачьего фонда. Лишь этой ценой можно было купить их союз и помощь в борьбе. Все остальное было паллиативами, и «иногородний» вопрос этим постановлением круга, так же, впрочем, как и раньше, решен все-таки не был...

На Волге потеря в сентябре Симбирска предрешила отход и от Сызрани и Самары. Чехи стали проявлять явные признаки «усталости». Народная армия заменить их не могла. Все же внимание нового командования было уделено направлению на Пермь. При этих условиях полное очищение линии Волги было лишь вопросом времени.

В первых числах октября были оставлены Ставрополь и Сызрань и отдана, таким образом, красным Самарская лука, 7 октября была очищена и Самара.

Отход с линии Волги имел два важных с военной точки зрения последствия. Во-первых, Поволжский фронт терял единственную рокадную линию в виде Волги. Во-вторых, потеря Самары (точнее, узловой станции Кинель в 25 км восточнее Самары) разъединяла Поволжский фронт от Оренбурго-Уральского казачьего фронта. Взамен связанного Волгой и Самарско-Оренбургской железной дорогой единого Поволжского фронта в сентябре, в октябре этот фронт распался на три отдельных, не связанных друг с другом направления: первым становилось направление вдоль Бугульминской железной дороги на Уфу, на котором действовал полковник Каппель. Вторым было направление по железной дороге от Самары на Уфу, на котором действовали чехи, и третьим становился Оренбургский казачий фронт.

Если связь между первыми двумя направлениями все-таки до известной степени обеспечивалась пересечением обеих железных дорог в Уфе (собственно на станции Чишме в 25 км западнее Уфы), то казачий фронт совершенно терял всякую железнодорожную связь с фронтом Поволжским. Командующим Поволжским, переименованным в Самарский, фронтом в октябре был назначен генерал Войцеховский.

За октябрь Самарский фронт откатился приблизительно к линии левого притока Камы р. Ик-Бузулук (Мензелинск — Бугульма — ст. Абдулове — Бузулук). Далее к югу, прикрывая Бузулукское направление фронтом на северо-запад и Оренбург фронтом на юг, к нему примыкал Оренбургский казачий фронт. Осада оренбургскими казаками Орска закончилась тем, что красные 28 сентября прорвали блокаду и ускользнули на Актюбинск44. Главное внимание Оренбургского фронта было поглощено наступлением Туркестанской армии большевиков. Наконец, прикрывая Уральск, южнее Бузулука, фронтом на запад, действовали уральские казаки.

Задачей всего Поволжского фронта было возможно дольше удержать Уфу и Оренбург, чтобы выиграть время для подхода новых формирований из Сибири, которые должны были сменить не желавших больше воевать чехов.

Красные после захвата ими линии Волги считали, что Самарский фронт уже окончательно надломлен, и решили ограничиться на нем лишь преследованием 5-й и 1-й армиями, начав переброску войск с этого фронта на юг, против Дона. Эта оценка, однако, не вполне соответствовала действительности.

Сильно надломленный Самарский фронт белых все-таки задержался на рубеже р. Ик-Бузулук, в 200 приблизительно километрах восточнее Волги, а 10-13 ноября Войцеховский даже нанес частичное поражение красным, разгромив их под Белебеем (на Самарско-Уфимской железной дороге).

На Каме, т. е. на северо-западном фасе Восточного фронта, одновременно развивались наступление белых от Екатеринбурга по железным дорогам на Пермь (на Кушву, Лысьву и Кунгур) и наступление красных вдоль Камы на Сарапул и Ижевске-Воткинский район.

Наступление чехов Гайды и сибиряков на Пермском направлении медленно, но неуклонно отжимало 3-ю красную армию Берзина к Перми. Однако объединявший командование на этом направлении чех Гайда был к своей роли, конечно, совершенно не подготовлен. Путь из фельдшеров в командующие армией был им пройден всего лишь в три года, и это не могло не отзываться на его оперативной деятельности. Французский военный представитель подполковник Пишон характеризует действия Гайды в этот период так: «Мечется во все стороны и дерется растопыренными пальцами вместо кулака — хороший батальонный командир»45.

Стратегически эти успехи были близки к нулю, лишь отвлекая Восточный фронт на мертвое Архангельское направление и выкачивая последние сибирские резервы на это второстепенное направление.

Иначе приходится расценивать наступление 2-й армии красных (Шорина) вдоль Камы.

Вернув в сентябре Мамадыш и Елабугу (на северном берегу Камы в пяти переходах восточнее Казани), красные этим автоматически выходили во фланг действовавшей по железной дороге Уфа—Симбирск группе Каппеля. Дальнейшее же продвижение 2-й красной армии имело главной целью ликвидацию Ижевско-Воткинского восстания, вклинившегося в красный фронт на западном берегу Камы. 17 октября красные овладели по пути к Ижевску Сарапулом на Каме и, таким образом, владея устьем р. Белой (притока Камы), разъединили Ижевско-Воткинский район с Самарским фронтом. После этого Ижевск был предоставлен собственным силам и 7 ноября был захвачен красными. Через несколько дней пал и Воткинск, и, таким образом, было ликвидировано это продержавшееся два с половиной месяца, единственное за все время нашей Гражданской войны рабочее восстание на стороне белых. И политически, и с чисто военной точки зрения Ижевское восстание имело, конечно, первостепенное значение. Связанные с землей рабочие-хлебопашцы Ижевского и Воткинского заводов были органически враждебны советской, хотя и рабочей по преимуществу, власти. В лице ижевцев и воткинцев Восточный фронт белых наконец обрел те подлинно народные элементы, которые могли заменить «уставших»' от борьбы чехов и дать пополнение Народной армии. Пример этого восстания ярко показал, что заводской Урал в лице его землепашцев-рабочих мог и должен был быть использован белой стороной. В лице уральских рабочих белая сторона получала ту опору в населении, которой ей так не хватало. Однако Ижевско-Воткинское восстание осталось лишь эпизодом в борьбе. Не поддержанные белыми, ижевцы и воткинцы, предоставленные самим себе, были раздавлены красными. Значение, которое придавалось красными ликвидации этого рабочего восстания, видно из того, что перед штурмом Ижевска «было приказано держать прямой провод с Московским Кремлем для немедленной передачи о падении Ижевска в день, когда праздновалась годовщина Октябрьской революции»46.

Как только Ижевск был взят, Революционный военный совет 2-й красной армии об этом рапортовал Ленину: «Доблестные войска 2-й армии шлют горячее поздравление с великим праздником и подносят г. Ижевск»47.

Наконец, захват Ижевска давал в руки красных и последний, третий по счету, русский оружейный завод.

Наряду с этими основными фронтами борьбы в стороне от общего хода событий держался еще и имевший чисто местное значение Семиреченский фронт на путях от Верхнего Иртыша к г. Верному. Прикрывая южные станицы Сибирского казачьего войска и ведя борьбу за поселения семиреченских казаков, фронт этот был чисто казачьим и чисто местным. Никакого влияния на развитие хода событий на Волге и Уральском направлении поэтому он оказать не мог.

Падение Волжского фронта в сентябре и октябре поставило на очередь вопрос о перенесении центра всероссийской власти куда-нибудь подальше на восток. Ни на кого не опиравшаяся Всероссийская Директория после нескольких попыток перенести свою резиденцию в Екатеринбург решила поэтому перебраться за 1000 км от Уфы в Омск, что и было выполнено 9 октября, т. е. через день после падения Самары. Переезд Директории в столицу сибирского правительства, конечно, сразу поставил на очередь вопрос об ее взаимоотношениях с сибиряками. Возвращение 18 октября с Дальнего Востока Вологодского, являвшегося и председателем сибирского правительства, и членом Директории, не могло не повлиять на постепенное поглощение сибирским правительством всероссийской власти. Внешне, формально, сибирское правительство как будто упразднялось, заменяясь Советом министров всероссийского правительства. По существу дела, однако, председателем этого правительства назначался председатель сибирского Совета министров — все тот же Вологодский, а состав нового Совета министров, «как преемственно связанный с правительством сибирским, образовался Временным Всероссийским правительством по соглашению с сибирским правительством48.

В конце концов после долгих споров о портфелях 5 ноября сибирское правительство «в сознании священного для всех народов и частей России патриотического долга, получив гарантии, что начала автономии Сибири будут восстановлены и укреплены, как только минуют трудности политического положения России, ныне во имя интересов общегосударственных, постановило: в отмену декларации 4 июля 1918 г. «О государственной самостоятельности Сибири» сложить с себя верховное управление и всю полноту власти на территории Сибири передать Временному правительству всероссийскому»49.

В состав нового всероссийского Совета министров вошли: председателем — Вологодский, а военно-морским министром — вице-адмирал Колчак50. Бывший военный министр сибирского правительства Иванов получил в командование Семиреченский фронт, но остался на Дальнем Востоке, куда был командирован для переговоров еще осенью. К этому же времени всероссийское правительство договорилось и с генералом Хорватом, получившим права генерального комиссара на Дальнем Востоке. Наконец, совершенно безболезненно была окончательно распущена и Сибирская Областная Дума (социалистическая).

Таким образом, внешне всероссийская власть утвердилась на всей территории Сибири, Урала и Поволжья. Это внешнее благополучие, однако, далеко не отвечало истинному положению дел.

Перебравшись в Омск, Директория постепенно поглощалась сибиряками и все более и более становилась лишь декоративной надстройкой над фактически правившим Сибирью Омском в лице всероссийского Совета министров. С другой стороны, от времен Самары и Уфы в Поволжье остался и другой след в виде Уфимского Совета управляющих ведомствами (оставшийся в наследство от Самарского Комуча) и перебравшегося в Екатеринбург съезда членов Учредительного собрания во главе с небезызвестным крайним эсером Черновым. Это наследство Комуча продолжало давить на Директорию, и особенно на ее членов — партийных эсеров. Борьба этих двух течений предрешала дальнейшую участь Директории, которая, попав между двух стульев, продолжала разыгрывать роль верховной всероссийской власти.

22 октября в Уфе ЦК эсеров издал декларацию, в которой заявил, что «разрешение задачи организации власти на государственном совещании в Уфе достигнуто не было «из-за гнета» тяжелого международного положения, упорного сопротивления реакционно-империалистической группы, свившей себе гнездо среди сибирского правительства, при участии с ней некоторых высших кругов казачества»51... Директории ставилось в вину избрание Омска своей резиденцией и «территориальное разлучение со съездом членов Учредительного собрания, передача важнейших общегосударственных функций соответствующим министерствам сибирского правительства, подтверждение временного роспуска Сибирской областной думы»52 и т. д., т. е. эсеры определенно напоминали Директории, что идея «контроля» над всероссийской властью со стороны партии эсеров, о котором было столько болтовни во время совещания в Уфе в сентябре, далеко не изжита.

Наконец, прокламация определенно грозила вооруженным вмешательством эсеров.

«В предвидении, — гласила она, — возможности политических кризисов, которые могут быть вызваны замыслами контрреволюции, все силы партии в настоящее время должны быть мобилизованы, обучены военному делу и вооружены с тем, чтобы в любой момент быть готовыми выдержать удар контрреволюционных организаторов Гражданской войны в тылу противобольшевистского фронта»53. Эта прямая угроза Омску, конечно, не могла ему внушить особого доверия к той директории, два члена которой принадлежали к партии, ЦК коей призывал к вооруженной борьбе с ним.

С другой стороны, Директории грозил из Екатеринбурга и Гайда. Требуя ускорения высылки на Пермский фронт формировавшегося в Томске среднесибирского корпуса, он предъявил 10 ноября ультиматум о выступлении требуемых частей и увольнении начальника штаба Сибирской армии генерала Белова (настоящая фамилия Виттекопф) в 48-часовой срок и грозил в случае неисполнения «двинуть войска на Омск и сделать такой порядок, что долго будут помнить»54. Свои угрозы он к тому же поддержал началом сосредоточения 8-го чешского полка к Омску.

Ни Гайда, ни сибиряки, ни застрявшие в Поволжье и на Урале эсеры авторитета Директории не признавали. При подобных условиях, конечно, ее дни были сочтены, и так как единственными реальными силами в это время были Сибирь и Гайда55, определенно склонявшиеся к замене Директории единоличной властью, вопрос об установлении диктатуры становился лишь вопросом нескольких недель или дней.

Переезд Директории в Омск совпал с долгожданным появлением полномочных представителей союзников. Первым прибыл английский верховный комиссар сэр Чарльз Эллиот (5 октября), а вскоре вслед за ним и английский генерал Нокс (21 октября) и в начале октября батальон англичан. Французы прибыли позже (лишь в ноябре и декабре).

Хотя во главе союзной интервенции должен был стоять французский генерал Жанэн, а на генерала Нокса возлагалась лишь организация снабжения, он, однако, 24 октября подписал с генералом Болдыревым военную «конвенцию». Содержание этой конвенции чрезвычайно характерно. Вот ее подлинный текст:

ЗАЯВЛЕНИЕ

«Я сделаю все, что в моей власти, чтобы оказать помощь русскому правительству в деле формирования русской армии на следующих ясных и понятных условиях:

1. Новая русская армия должна быть настоящей армией под полным офицерским контролем. Она должна быть без комитетов и комиссаров. Ни офицеры, ни солдаты не должны вмешиваться в политику.

2. Должна быть одна русская армия. Русское правительство должно требовать от союзных представителей соглашения, что вся военная мощь будет дана только русскому правительству, но не разным русским военным начальникам, как, например, Семенову и Калмыкову. Войска генерала Хорвата должны быть расформированы.

3. Все назначения и производства офицеров должны производиться Верховным главнокомандующим.

4. Германским и австрийским военнопленным сейчас разрешается делать все, что они захотят. Каждый маленький офицерский «батальон» имеет 100 немцев в качестве поваров, прислуги и конюхов, каждая рота новобранцев имеет три немецких повара для приготовления русских щей для русских. Настоящее положение, если оно было бы известно в Англии, вызвало бы бурю возмущения. Все военнопленные неславянского происхождения должны быть заключены и охраняться в лагерях для военнопленных. Было бы гораздо лучше, если бы эти лагеря были расположены в Забайкалье или на Дальнем Востоке, где американские или японские войска могли бы их охранять.

5. Отдельное заявление подается относительно положения на Томской и Омской железной дороге. Положение на Забайкальской железной дороге как будто еще хуже. Если меры не будут приняты немедленно, чтобы заставить рабочих в мастерских работать самым энергичным и добросовестным образом, число товарных поездов уменьшится весной до 4-х пар в сутки, помощь союзников и военные действия будут невозможны. Мастерские должны быть заставлены работать.

Большое количество вагонов занято офицерами и их семьями, беженцами и войсками в глубоком тылу. Например, войска генерала Хорвата занимают несколько сот вагонов, которые они отказываются освободить. Полковник Семенов живет в поезде в Чите, несмотря на то что в городе избыток помещений. Атаман Калмыков живет в поезде в Хабаровске. Чешская рота в Красноярске живет в вагонах. Все эти вагоны должны быть немедленно освобождены, и если для беженцев нет достаточно помещений, то должны быть построены бараки.

6. Большое разочарование для союзников, которые стараются помочь России восстановить ее силу, что русские вожди так долго не могут сговориться относительно состава Временного правительства.

Мы имеем право требовать, чтобы все личные и партийные интересы были бы устранены и сильное правительство сформировано, которое бы не препятствовало в создании армии для спасения России.

Верховный главнокомандующий

Русскими вооруженными силами

генерал-лейтенант Болдырев

24 октября 1919 г.

А. В. Нокс, генерал-майор»56

Стиль этого документа не оставляет сомнений в том, что единоличным автором его являлся Нокс.

Подход к решению вопроса о вооруженной борьбе в Сибири в ней, конечно, очень незамысловат, но, по существу дела, генерал Нокс в этой «конвенции» высказывал те соображения, продиктованные здравым смыслом, которые, казалось бы, не могли встретить возражения ни с чьей стороны. Однако неразбериха в Сибири дошла до такой степени, что потребовалось вмешательство иностранного генерала для того, чтобы напомнить эти основные истины.

Немощи всероссийской власти соответствовала немощь и Восточного белого фронта. «У чехов неладно,57 -записывает генерал Болдырев в своем дневнике от 2 ноября. «Со всего фронта они отведены в тыл для приведения в порядок. Фронт держится исключительно русскими войсками... Наиболее угрожающим при этом было положение вдоль Самаро-Златоустовской железной дороги; стоявшая здесь одна чешская дивизия (1-я) покинула фронт»58.

«Чешский арьергард у Бугуруслана, — пишет генерал Петров, — чуть ли не впервые получил удар от большевиков, которые устроили неожиданное нападение на них в вагонах, очевидно, плохо охранявшихся. Арьергард бросил вагоны и с потерями, спешно, частью по железной дороге, а частью кружным путем отошел почти к Белебею; стоило многих трудов заставить остановиться их у ст. Абдулино и не обнажать совершенно направления. Чехи к этому времени (начало ноября. — А. 3.) почти требовали немедленного отступления, и когда им приказали сосредоточиться у Белебея, то не желали свертывать с главной магистрали к г. Белебею. Даже такой отличный полк, как 1-й, — и тот был в брожении»59.

7 ноября генерал Болдырев записывает в своем дневнике: «Вчера говорил с Сыровым. Он беспокоится за фронт. Чехи, видимо, серьезно решили не воевать. Особенно разложилась их 1-я дивизия на Уфимском фронте. Сыровой не отрицает возможности катастрофы. Надо поспешно сменить чехов, но пока еще нечем»60.

Ряд этих отзывов определенно указывает на то, что выступлению чехов пришел конец. Смены им между тем все еще не было. Народная армия разваливалась, сибирские формирования только еще начинали выходить на фронт.

В общем, к середине ноября, т. е. ко дню окончания мировой войны, на Восточном фронте под общей командой Сырового по линии Верхотурье—Кунгур—Бугульма— ст. Абдулино (на р. Ик) — ст. Сорочинская стояло 43 тыс. штыков и 4,6 тыс. сабель, а всего около 48 тыс. бойцов белых61 против 58 тыс. штыков и 6 тыс. сабель, а всего 64 тыс. бойцов красных62. Превосходство в силах на стороне красных, таким образом, было, в общем, сравнительно незначительным.

Белый фронт проходил в 150-180 км от Уфы и Оренбурга и подходил на 80 км к Перми. Затем, объединенные под командой атамана Дутова фронтом на юг (оренбуржцы) и на запад (уральцы), дрались казаки (всего до 15 тыс.) с 4-й и Туркестанской армиями красных (около 30 тыс.).

Особенно тяжелым, следовательно, было по-прежнему положение казачьих фронтов. Нажим красных на Уфимском направлении определенно, вследствие начавшейся переброски сил, ослабел. У Перми инициатива перешла определенно на сторону белых. Все же общее положение белого Восточного фронта нельзя признать благополучным.

Предоставив казачий фронт собственным силам и перенеся центр тяжести на второстепенное Пермское направление, белое командование Восточного фронта постепенно теряло одну задругой те позиции, которые были захвачены летом 1918 г. Войска важнейшего, Самарского направления определенно теряли боеспособность, и захват красными Уфы становился лишь вопросом времени. За три осенних месяца белый Восточный фронт, потеряв Волгу, откатывался к Уралу. От угрозы Москве он переходил к обороне Урала. Весь успех весеннего выступления чехов и летних побед на Волге был сведен на нет. Приписывать это только красному командованию, однако, не приходится. Истинной причиной этого было полное неумение белого Восточного фронта использовать те возможности, которые ему дало выступление чехов в минуту полной дезорганизации и растерянности красных. «От болтовни погибла Россия», — сказал в феврале донской атаман Каледин. Так же осенью 1918 г. «проговорили» Поволжский фронт и белое командование, и все бесчисленные белые правительства на востоке России.

На севере после высадки английского десанта в Архангельске 3 августа в течение месяца продержалось социалистическое Верховное управление Северной областью. Просуществовало оно, однако, лишь месяц. 6 сентября командующий русскими вооруженными силами на побережье Белого моря капитан 2-го ранга Чаплин это правительство арестовал и отправил на Соловецкие острова. Хотя и освобожденное через три дня, оно было, однако, с начала октября заменено несоциалистическим Временным правительством Северной области, но во главе его по-прежнему остался тот же народный социалист Чайковский. Командование же русскими вооруженными силами от капитана 2-го ранга Чаплина перешло к Генерального штаба полковнику Дурову (с 14 сентября).

Все эти события, оказывали, однако, лишь очень ограниченное влияние на общий ход событий на Северном фронте.

Уже с конца июля в Архангельск переехали послы держав Согласия, а со времени десанта фактически власть целиком сосредоточилась в руках английского военного командования, обладавшего вооруженной силой. С осени генерала Пуля в Архангельске сменил генерал Айронсайд, который и стал фактическим распорядителем судеб нашего севера.

Сменивший в середине ноября во главе русских вооруженных сил полковника Дурова генерал Марушевс-кий так описывает генерала Айронсайда: «Полным хозяином всех этих сил (т. е. вооруженных сил) был генерал Айронсайд и его штаб, который представлял собою довольно интересное зрелище. Начальником штаба был неопытный лейтенант, из солдат, известный своей блестящей храбростью. Этот человек даже плохо разбирал карту. ...Айронсайду в это время не было еще и сорока лет... Он начал свою военную карьеру мальчиком 14 лет, сбежав, если не ошибаюсь, из какого-то пансиона и вступив волонтером в один из полков, стоявших в Африке... Еще совсем недавно на Западном фронте Айронсайд командовал просто батареей. Его, говорят, исключительная солдатская храбрость быстро сделала из него начальника пехотной дивизии, в чине полковника, а затем он был временно сделан по обычаям английской армии генералом и назначен на север»63.

Силы интервентов составляли к концу 1918 г. 23 тыс., из коих 10 тыс. прикрывали Мурманск, а 13 тыс. — Архангельск64. Из этого числа 13 тыс., т. е. несколько более половины, составляли англичане.

Русские силы же были еще в совершенно зачаточном состоянии и не превышали 7 тыс. (из коих 4 тыс. на Мурмане и 3 тыс. в Архангельске). В частности, в Архангельске эти русские формирования к тому же были еще и совершенно небоеспособны. Генерал Марушевский при вступлении своем в командование (19 ноября 1918 г.) застал в Архангельске лишь следующие русские формирования:

«а) закончивший мобилизацию батальон 4-ротного состава. При нем кадры для развертывания второго батальона. Батальон этот находился в состоянии явного разложения и в полной связи с большевиствующими командами матросов в соседних флотских казармах в Соломбале;

б) только что прибывшая из Англии рота (100 человек), набранная из военнопленных, интернированных в Голландии. Рота представляла собою отличную с виду часть, щегольски одетую и вооруженную;

в) 2 взвода саперной роты, формируемой в предместье Маймакса;

г) 1/2 эскадрона конницы, еще не обученного;

д) автомобильная рота, вернее, небольшая команда для обслуживания нескольких набранных машин;

е) артиллерийский дивизион (невооруженный) в составе пеших команд для формирования 2-х легких и 4-х орудийных батарей и тяжелого взвода из 2-х гаубиц. Материальная часть находилась на Двинском фронте и лишь там должна была быть передана дивизиону»65.

К тому же чрезвычайно затрудненная безлюдьем и расстояниями нашего Крайнего Севера мобилизация русских сил затруднялась и предпринятыми союзниками формированиями русско-союзных смешанных частей в виде славяно-британского и французского легионов. Нельзя при этом не сказать, чтобы эти формирования не отвечали настроениям наших офицеров. В них офицерство шло охотно. Это совершенно определенно отмечает и генерал Марушевский, дающий любопытную картину этих своеобразных, не нашедших подражания на других фронтах нашей Гражданской войны, формирований66.

«Масса строевого и нестроевого офицерства, захваченная переворотом в Архангельске, распадалась на две следующие группы:

1. В распоряжении русского командования.

2. В распоряжении английского командования.

В первой группе состояло то, что вошло в мобилизованный в Архангельске полк, в военное управление и в те добровольческие доблестные отряды, которые работали под Шенкурском и на р. Двине. Кроме того, по городу бродило много людей в защитных костюмах, а иногда и в лохмотьях, и среди них можно было угадывать чутьем также бывших представителей великой армии.

Во второй группе состояло то, что, отчаявшись в возможности служить в русских национальных войсках, бросилось на призыв и англичан, и французов и широко заполнило ряды славяно-британского и французского легионов, а также и персонала обучаемых в английских военных школах — пехотной, артиллерийской, пулеметной, бомбометной и телеграфной...

...Первая группа была в условиях несравненно худших, нежели вторая. Вопросы продовольствия и обмундирования, с таким трудом разрешаемые для офицеров формируемых русских войск, были обставлены несравненно шире и лучше для тех, кто состоял в непосредственном распоряжении союзников.

Школы, поставленные и организованные англичанами, были сделаны, собственно говоря, по образцу наших учебных команд в частях войск. У английского командования не было даже и признака доверия, что мы можем сделать что-нибудь сами, а потому вся материальная и учебная часть находилась в руках у английских инструкторов и под английским командованием.

Настойчивая моя работа по введению в школе специального русского контроля и русского командного персонала пошла чрезвычайно неуспешно. Быстро напеченные английские лейтенанты не усваивали себе ни тона, ни возможностей совместной работы с русскими штаб-офицерами. Взаимным недоразумениям и столкновениям не было конца.

Славяно-британский легион не представлял собою строевой части в строгом смысле этого слова. К легиону относились все те офицеры, которые поступили на английскую службу с фиктивными английскими чинами. Все они носили английскую форму, за исключением лишь герба на фуражке, и имели отличительные знаки английских офицеров. Вместе с тем они не имели никаких прав на продолжение службы в английской армии и связаны были особыми контрактами. К этому же легиону относились и некоторые части, как, например, прекрасный артиллерийский дивизион, сформированный капитаном Рождественским, и отряд Берса, который потом был расформирован.

Кроме этих организаций англичане создали еще и дисциплинарные части, куда зачислялись наиболее надежные элементы из взятых в плен чинов Красной армии. Из таких частей особенно удачной была рота капитана Дайера, умершего еще до моего приезда в Архангельск.

Эта рота дала идею генералу Айронсайду сформировать целый полк, названный именем Дайера, что увеличивало, как увидим, историю области еще одним грустным эпизодом.

Французский иностранный легион представлял собою лишь одну роту, отлично подобранную, прекрасно обученную и обмундированную.

Рота эта наполовину состояла из русских офицеров, добровольно зачислившихся в ряды легиона простыми солдатами.

Вторая рота к моему приезду еще только едва начала формироваться.

Немного спустя было приступлено к созданию еще и третьей — пулеметной роты.

Легион формировался по совершенно определенным законам, установленным для иностранного легиона во Франции. Дисциплина в нем поддерживалась железная, и часть эта представляла собою пример образцовой, я бы сказал, даже щегольской организации французского командования.

Прекрасное размещение людей и отлично поставленная кухня много содействовали успеху дела, но я полагаю, что своим блестящим видом часть эта была обязана нашему офицерскому составу, давшему основной кадр солдат, капралов и унтер-офицеров».

Мобилизация русских сил шла чрезвычайно медленно, базируясь при этом лишь на новобранцах, т. е. на не служивших ранее в войсках.

Лучший элемент представляли собою хотя и немногочисленные, но крепкие крестьянские партизанские отряды по рекам Онеге и Пинеге и между р. Вагой и железной дорогой Архангельск—Москва. Партизанское движение это, однако, естественно носило чисто местный характер защиты родных сел; в войска партизаны шли крайне неохотно.

Собственно русские вооруженные силы были в общем крайне ненадежны. Армия эта была армией безпогонной, весьма условно признававшей основные начала воинской дисциплины и распорядка. Ясно, что при подобных условиях — фактического отсутствия надежных русских формирований — вся власть была в руках английского командования, единственно обладавшего вооруженной силой. Поэтому «к правительству области», как отмечает генерал Марушевский, «Айронсайд относился весьма снисходительно, полагая всю сущность русской работы в области в создании армии»67. Однако создание армии в условиях конца 1918 г. на нашем севере подвигалось очень туго. Фактически на фронте дрались только иностранцы.

К ноябрю 1918 г. окончательно оформившийся этот фронт состоял из ряда отдельных отрядов, широкой лентой опоясывавших южное побережье Белого моря, в удалении от него в среднем на 200 км. Все эти мелкие отряды составляли восемь основных групп: Мурманскую (по железной дороге у северного побережья Онежского озера), по р. Онеге, на Архангельск Московской железной дороге, по рекам Емце, Мехреньге (притоки Северной Двины), у Шенкурска (на р. Ваге), на Северной Двине (Котласское направление) и по р. Пинеге. Кроме того, северо-восточнее Архангельска, соответственно в 250 и 500 км от него, вне всякой связи с остальным фронтом действовали отдельные мелкие отряды по рекам Мезени и Печоре. Через последний, Северный фронт поддерживал некоторую связь и с Сибирью. В этих районах, впрочем, военные действия были возможны лишь зимой и летом, потому что «весной и осенью вся местность между Вычегдой и источниками рек Пинеги, Мезени и Печоры обращалась в сплошное непроходимое болото. Борьба велась отрядами, которые направлялись туда в начале лета и зимы, а в конце этих периодов отводились обратно к Северной Двине и в район Усть-Сысольска»68.

Центр тяжести борьбы сосредоточивался целиком на узком 100-километровом фронте между Архангельской железной дорогой и Северной Двиной, где были сосредоточены пять (железная дорога и по рекам Емце, Мехренге, Ваге и Северной Двине) из общего числа восьми групп. Общее протяжение Северного фронта составляло по воздушной линии около 800 км, а считая и Мезенское и Печорское направления — до 1300 км. На всем же этом грандиозном фронте стояло, как было уже приведено выше, лишь 20 с небольшим тысяч союзников, что давало примерно по батальону на 40 км фронта (а считая и северо-восточный район — до 65 км). К тому же чрезвычайно редкое население и исключительно скудная сеть путей приводили к тому, что каждая из восьми основных групп действовала почти вне всякой связи с соседями. Такое занятие Северного фронта в связи с местными условиями (бездорожье, сплошные лесные площади и тундра), конечно, предопределяло его полную пассивность.

«К поздней осени, — пишет официальный советский источник, — выяснилось второстепенное значение Северного фронта в общей обстановке Гражданской войны, и операции здесь в дальнейшем приняли исключительно местный характер»69.

Таковы же были примерно и силы красных. Так, на Архангельском направлении против 13 тыс. союзников действовало 11 тыс. бойцов при 116 пулеметах и 66 орудиях70 6-й армии красных.

Значение Северного фронта для русской контрреволюции было, однако, иным. Удаление его по воздушной линии в среднем на 500 км от обеих столиц — Москвы и Петербурга — и наличие на нем, единственном из всех фронтов нашей Гражданской войны, вооруженной силы держав Согласия делали из него отличную базу для развития операции и на Москву и на Петербург. Весь вопрос при этом, конечно, сводился к двум предпосылкам: до каких пор побережье Белого моря будет прикрыто союзным десантом и удастся ли под его прикрытием создать русскую вооруженную силу? Ответ на первый вопрос в ноябре 1918 г. как будто был благоприятным. Генерал Айронсайд на вопрос генерала Марушевского в конце ноября ему ответил: «Мы останемся здесь ровно столько, сколько это вам будет нужно и необходимо для организации и создания армии». «Я нарочно, — пишет генерал Марушевский, — ставлю эту фразу в кавычки. Я ручаюсь за ее точность и вместе с тем не сомневаюсь, что в то время Айронсайд говорил совершенно искренне, глубоко веря в незыблемую истину своих слов»71.

Ответ на второй вопрос был более сложным. Общая мобилизационная способность Северной области расценивалась, например, генералом Марушевским в 25 тыс. бойцов72, т. е., иначе говоря, своими собственными силами она не могла создать армии, достаточной для похода на Москву или Петербург. Не могла Северная область дать и достаточных кадров. Наконец, состояние русской вооруженной силы на севере к концу 1918 г. не позволяло считать ее и достаточно для этого боеспособной. Нужна была, во-первых, коренная ее реорганизация, а во-вторых, пополнение ее откуда-то извне. Оба этих вопроса, однако, требовали и времени, и помощи со стороны.

Вступив в командование, генерал Марушевский (последний начальник Генерального штаба в Петербурге при Временном правительстве) потребовал от правительства восстановления военной дисциплины, погон, формы одежды и воинских отличий. Несмотря на трения, в начале декабря ему все же этого удалось добиться. Первый шаг на пути реорганизации был сделан. Дальнейшее возлагалось на ожидавшегося к середине января генерала Миллера73, который должен был стать во главе армии и администрации как военный генерал-губернатор и командующий войсками.

11 ноября 1918 г. в с. Ретонд, на французском фронте, Верховным союзным главнокомандующим маршалом Фошем было заключено перемирие с Германией. Великая война кончилась. Это мировое событие, конечно, не могло сразу же не отразиться и на ходе нашей Гражданской войны. Перемирие 11 ноября открывало новый период русской контрреволюции. Эта дата и принята поэтому в нашем труде за конец первого ее периода. Подведем же итоги первого года нашей Гражданской войны.

Советская власть к первой годовщине своего существования оказалась в кольце окруживших ее со всех сторон группировок, частью находившихся с ней в состоянии вооруженной борьбы, частью — вооруженного нейтралитета.

На западе, от Финляндии и до западной границы земли Донского Войска, захватывая Прибалтику, Белоруссию, Украину и Крым, тянулся барьер австро-германской оккупации. Хотя этот барьер и находился формально в состоянии мира с советским правительством, наличие вооруженного кордона вдоль границ оккупированных Центральными державами областей России заставляло большевиков растянуть вдоль него ряд «завес» из отдельных отрядов, и фактически по всей этой линии протяжением до 1600 км (а считая и Финляндию, до 2500 км) создавался красный Западный фронт.

С юга Дон, очистив всю свою территорию от красных, вел борьбу уже за пределами области на Воронежском, Саратовском и Царицынском направлениях, где большевики к этому времени создали Южный фронт.

Далее к югу, по восточной границе Кубани, стояла Добровольческая армия, с упорными боями окружавшая Ставрополь и вышедшая к Черному морю у Новороссийска.

Закавказье было целиком оккупировано турками, а в Дагестане действовал против большевиков отряд Биче-рахова. На юго-востоке России в руках большевиков оставались лишь Терская область, где ими только что было подавлено и даже еще частично подавлялось восстание терских казаков, и Астраханский район, связывавшийся с Волгой и Царицыном с центром страны.

В Закаспии высадились англичане.

На востоке красным удалось отбросить белых от Волги на 200 км к востоку, одновременно с этим ведя борьбу с оренбургскими и уральскими казаками со стороны Саратова с запада и из Туркестана с юго-востока. Успехи красных на Приволжском фронте, однако, постепенно сменялись неудачами у Перми.

На севере союзный десант прочно прикрыл Мурманск и Архангельск, выдвинувшись в среднем на 200 км от побережья Белого моря к югу. Разрыв между Сибирью и Северным фронтом между Пермью и Северной Двиной (Котласское направление), благодаря своей необитаемости, не разрывал сжимавшего советскую власть кольца.

Большевики были отрезаны от всех четырех русских морей (сохранив выход лишь в закрытое немцами Балтийское море у Петрограда). Контрреволюционные и австро-германский фронты лишили большевиков уральской и криворожской (на Правобережной Украине) руды, донецкого угля и бакинской нефти. Кроме юга России советская власть потеряла и Сибирь. Отрезанная от всех источников сырья, советская промышленность и железнодорожный транспорт постепенно совершенно замирали. Отрезанная от хлебных юга и Сибири, Российская Советская Федерация, практически ограниченная пределами лишь Великороссии, голодала и вела жестокую борьбу с русским крестьянством за хлеб.

Москва была в 450 км от фронта австро-германской оккупации, в 500 км от союзного десанта на севере и от фронта донских казаков и в 900 км от Восточного фронта на Урале и в Заволжье. Этими цифрами и ограничивалось протяжение территории, подвластной Советам.

Разрушив до конца русскую армию и заключив мир с Центральными державами в Бресте, большевики вынуждены были сформировать новую, названную ими Рабоче-крестьянской, Красную армию, численность которой к окончанию мировой войны достигла 800 тыс. Армия эта, впрочем, далеко еще не закончила своего формирования. Все же на фронтах Гражданской войны у красных было не менее 300 тыс., постепенно переходивших к нормальной воинской организации и переформировывавшихся в дивизии, армии и фронты.

Полная блокада Советской России заставляла ее вести войну только за счет остатков великой войны и почти парализованной советской военной промышленности, по условиям ее размещения все же почти целиком оставшейся в руках большевиков.

Террор на советской территории загнал в подполье внутренние контрреволюционные силы, и вооруженные отряды большевиков сводили на нет пассивное сопротивление русского крестьянства его ограблению советской властью.

Общая картина положения советской власти к концу мировой войны, казалось, предсказывала неизбежный и близкий ее конец.

Однако на этом общем фоне зажатой в клещи и отрезанной от морей, источников сырья и топлива и южного и сибирского хлеба Советской России не все было благополучно и в стане русской контрреволюции.

Силы, окружавшие большевиков, были далеко не едины. Южный фронт русской контрреволюции тянулся к Воронежу и Царицыну (донцы) и на Северный Кавказ, к Каспийскому морю (Добровольческая армия). Восточный фронт тяготел к Перми и Котласу, а Северный фронт замер и не продвигался. Усилия отдельных фронтов расходились по взаимно удаляющимся друг от друга направлениям.

Все же наряду с этим конец мировой войны открывал западный барьер, и вся территория западной и южной России, искусственно забаррикадированная от большевиков и от сил русской контрреволюции, снова становилась ареной борьбы. В Черное море вошел союзный флот и через Константинополь связывал Южный фронт русской контрреволюции с союзниками.

Казалось, наступала новая эра русской контрреволюции. Надежда на помощь союзников окрыляла борцов с большевиками. Казалось, что исход борьбы этим был уже предрешен. Вмешательство союзников в нашу Гражданскую войну сулило ей быстрый победный конец и свержение советской власти.

Так думали и большевики...

Так ли, однако, думали победившие союз Центральных держав наши союзники?

Увы, для них русский вопрос был все-таки лишь одним из элементов мировой вооруженной борьбы. Окончание этой борьбы и то перенапряжение, ценой которого была куплена победа, ставили под большой вопрос их возможности, если не намерения, в смысле их вмешательства в нашу Гражданскую войну. Окончание мировой войны лишало в их глазах русский вопрос того значения, которое ему придавалось в последний, решающий год великой вооруженной борьбы в Европе. День 11 ноября 1918г. сводил, по их представлению, нашу Гражданскую войну на роль чисто русского внутреннего дела. В этом и лежал весь трагизм нашей Гражданской войны. День перемирия, открывавший неограниченные возможности борьбы победителям мировой войны с коммунизмом, не стал началом мировой вооруженной борьбы с большевизмом. Конец мировой войны не стал началом войны с коммунизмом, а это в значительной степени предрешало и ее исход. 11 ноября 1918г. оказалось траурным днем русской контрреволюции...

1919 г. развеял надежды 18-го года. Винить в этом союзников мы не можем. Конец мировой войны был новым этапом всемирной истории, и на этом новом этапе наша Гражданская война, неразрывно связанная с Великой войной, отделялась от общего хода событий в Европе.

Примечания

1 Эти два последних войска, как известно, выставляли каждое лишь по одной сотне, т. е. численность их, вместе взятых, не превышала нескольких тысяч человек...

2 Болдырев В. Г. Указ. соч. С. 48.

3 Гинс Г. К. Указ. соч. Ч. I. С. 242.

4 На время отсутствия Вологодского его замещал в Директории профессор ботаники некий Сапожников.

5 Гинс Г. К. Указ. соч. Ч. I. С. 200.

6 Гинс пишет, что Волков был арестован по предложению председателя Административного совета И. А. Михайлова (Указ. соч. С. 236). Болдырев же определенно пишет, что «чехи по инициативе некоторых демократических групп арестовали начальника Омского гарнизона полковника Волкова» (Указ. соч. С. 51). Последняя версия как будто более вероятна, так как и Гинс не отрицает, что чехи хотели арестовать и самого Михайлова, но тот успел скрыться.

7 Приказ Временного Всероссийского правительства № 2 24 сентября 1918 г. в Уфе.

8 Как известно, свою карьеру гененерал Болдырев закончил у большевиков, к которым перешел в 1923 г.

9 Болдырев В. Г. Указ. соч. С. 60.

10 От Волги до Уральского хребта в среднем 700 км.

11 Гайда в начале мировой войны был санитарным унтер-офицером австрийской армии. 30 октября 1914 г. он попал в плен (перешел) к черногорцам, к которым поступил на службу уже в качестве врача (хотя до войны был всего только фармацевтом). В 1916 г. он с русским санитарным отрядом выехал из Албании в Россию, где и вступил в чешские войска. В 1917 г. он уже капитан, а за свои действия в Сибири (в 1918 г.) произведен в полковники и генералы и стал начальником чешской дивизии.

12 «21 сентября вечером, т. е. на другой день по приезде во Владивосток, я, — пишет Гинс, — по поручению Вологодского говорил по прямому проводу с Омском. Речь шла о предоставлении генералу Гайде командования Сибирской армией. Предложение это было выдвинуто нами из Владивостока. Мы мотивировали его тем, что Гайда являлся все время энергичным и активным сторонником омского правительства... Мы рассчитывали, что назначение Гайды ускорит получение помощи от союзников. Наконец, среди русских генералов не было никого, кто пользовался бы общим признанием у офицеров...» (Гинс Г. К. Указ, соч. С. 231).

13 Болдырев В. Г. Указ. соч. С. 61.

14 Там же.

15 Жлоба Д. П. От Невинномысской до Царицына осенью 1918 года
//Гражданская война 1918-1921 гг. С. 29, 30.

16 Невинномысская была, правда, очищена два часа спустя (17 сентября), но вновь занята генералом Боровским 21 сентября.

17 Деникин А. И. Указ. соч. Т. III. С. 221.

18 С 13 сентября во главе 1-й конной дивизии вместо генерала Эрдели стал генерал-майор барон Петр Николаевич Врангель.

Генерал барон Врангель по окончании Горного института поступил вольноопределяющимся в л.-гв. Конный полк. Произведенный в корнеты, он был зачислен в запас гвардейской кавалерии с 1902 г. Через два года, с началом Японской войны, он поступил на действительную службу во 2-й Верхнеудинский, а затем во 2-й Аргунский полк Забайкальского казачьего войска, с которым и проделал всю кампанию. По окончании войны, в 1907 г., он был переведен в л.-гв. Конный полк поручиком. Окончив Академию Генерального штаба и курс Офицерской кавалерийской школы, он вернулся в л.-гв. Конный полк, с которым и выступил на войну командиром эскадрона Его Величества. Один из первых георгиевских кавалеров последней войны за бой у Каушена в Восточной Пруссии, он был в декабре 1914 г. пожалован флигель-адъютантом и произведен в полковники. С осени 1915 г. принял 1-й Нер-чинский полк Забайкальского войска и с декабря 1916 г. становится командиром бригады Уссурийской конной дивизии с производством в генерал-майоры в январе 1917 г. После революции, с июля 1917 г., он вступил в командование 7-й кавалерийской дивизией и сводным конным корпусом, а с сентября — 3-м конным корпусом. Прибыв в Добровольческую армию 10 сентября 1918 г., он принял сперва 1-ю конную дивизию, а с 28 ноября становится командиром 1-го конного корпуса. Произведенный 5 декабря 1918 г. в генерал-лейтенанты, он с 9 января 1919г. становится командующим Добровольческой армией, а с 23 января — командующим Кавказской Добровольческой армией. С 9 декабря 1919 г. он вновь вступил в командование Добровольческой армией и командует ею в течение месяца. Уволенный в отставку 21 февраля 1920 г., он, после ухода генерала Деникина, 4 апреля 1920 г. становится главнокомандующим вооруженными силами на юге России, с которыми после семимесячной обороны Крыма эвакуируется в Константинополь, где становится во главе русского зарубежного воинства. Скончался 22 апреля 1928 г. в Брюсселе от туберкулеза. Ко времени прибытия генерала Врангеля в Добровольческую армию ему было ровно 40 лет.

19 Эту цифру дают и командующий Таманской армией Ковтюх (Указ, соч. С. 58), и вскоре назначенный командующим Каспийско-Кавказским фронтом Свечников (Борьба Красной армии на Северном Кавказе. М.: ГИЗ, 1926. С. 26).

20 Дентин А. И. Указ. соч. Т. III. С. 225.

21 От Невинномысска до Кисловодска 100 км!

22 Ковтюх Е. Поход Красной Таманской армии // Гражданская война. 1923. Т. II. С. 493 и Гражданская война 1918-1921 гг. Т. III. С. 102.

23 Деникин А. И. Указ. соч. Т. III. С. 226.

24 Записки генерала П. Н. Врангеля. Ч. I // Белое Дело. Т. V. Берлин, 1928. С. 82, 83.

25 Гражданская война 1918-1921 гг. Т. III. С. 102.

26 Свечников М. Указ. соч. С. 30.

27 Некоторые советские источники глухо указывают на то, что Сорокин ехал в Ставрополь не к красным, а к белым, которым будто бы решил передаться. Версия эта, однако, маловероятна, так как в это время Сорокин уже не был главнокомандующим и должен был понимать, что его переход к белым, не имея уже никакого значения, грозил ему вероятным расстрелом.

28 Ковтюх Е. Поход Красной Таманской армии. С. 64.

29 От последствий этого ранения полковник Дроздовский скончался 14 января 1919 г.

30 Ковтюх Е. Поход Красной Таманской армии. С. 64.

31 Там же. С. 65.

32 Свечников М. Указ. соч. С. 33.

33 Деникин А. И. Указ. соч. Т. III. С. 237.

34 Краснов Е. Указ. соч. С. 244, 245.

35 Залесский П. Южная армия // Донская летопись. № 3. С. 239, 241.

36 Там же. С. 244, 245.

37 Краснов Е. Указ. соч. С. 245.

38 Деникин А. И. Указ. соч. Т. III. С. 124.

39 17 сентября Кохенгаузен писал генералу Краснову из Ростова: «...Имею часть доложить Вашему Высокопревосходительству, что за последнее время высшему командованию в Киеве стал известен целый ряд событий на Дону, произведших там очень нехорошее впечатление.

Прежде всего, удивляются, что выборы атамана, назначенные на 5 сентября, не состоялись и отложены на неопределенный срок. В то время как на фронте в тяжелой борьбе с большевиками дерутся доблестные и храбрые войска Вашего Высокопревосходительства, Вы и Ваши министры отвлекаются от работы скучными и длинными заседаниями на кругу. Высшее командование боится, что Ваше твердое и самостоятельное управление страной тормозится кругом, его продолжительными спорами из-за внутренних конституционных вопросов, тем более что враждебно настроенная Вашему Высокопревосходительству партия стремится урезать полноту власти, Вам данной.

Немецкое высшее командование не хочет вмешиваться во внутреннюю политику Дона, но не может умалчивать, что ослабление власти атамана вызовет менее дружеское отношение к Дону германцев.

Высшее германское командование просит Вас потребовать немедленного выбора атамана, которым, несомненно, будете избраны Вы, Ваше Высокопревосходительство (судя по всему тому, что нам известно), чтобы скорее приняться за работу и твердо вести Всевеликое Донское Войско к устроению его.

Далее получено известие, что генерал-лейтенант Богаевский в одном из заседаний круга, на котором Ваше Высокопревосходительство не присутствовали, осуждал Вашу деятельность и все большое строительство на Дону в этот короткий срок приписывает исключительно себе. В другом заседании он пытался ослабить речь генерала Черячукина, который беспристрастно описал положение дел на Западном фронте. Генерал Богаевский выражал сомнение в окончательной победе германцев и указывал на близкое осуществление союзнического Восточного фронта. На вывод наших войск из Таганрога он указал как на последствие наших неудач на Западном фронте, между тем как с нашей стороны это было только доказательством наших дружеских и добрососедских отношений.

Откровенно говоря, мне очень неприятно обращать внимание Вашего Высокопревосходительства на отзывы Вашего председателя министров, тем более что генерал-лейтенант Богаевский не раз уверял меня в своем дружеском расположении к немцам.

Я считаю себя все-таки обязанным поставить Вас в известность и предупредить, что если мнение г. председателя министров действительно таково, то высшее командование германцев примет согласно с этим свои меры. Я еще пока не доносил об этом высшему командованию в Киеве, но буду принужден сделать это, если в будущем дойдут до меня слухи о враждебном отношении к немцам г. председателя...

... Я не могу скрыть от Вас, что все эти известия не могут произвести хорошего впечатления в Киеве, тем более что высшее командование, очистив Таганрог, допустив туда донскую стражу, снабжая Дон оружием и политически воздействуя на советскую власть на Северном фронте, явно выказало высшую предупредительность.

Отсрочка выборов атамана дает возможность агитировать враждебным немцам элементам, и я боюсь, что высшее командование сделает свои выводы и прекратит снабжение оружием. Примите уверения в моем совершенном уважении. Вашего Высокопревосходительства покорный слуга фон Кохенгаузен, майор Генерального штаба» (Краснов П. Н. Указ. соч. С. 216, 217).

40 Там же. С. 237.

41 Между прочим, на этом свидании гетманом было обещано генералу Краснову 76 млн. рублей на Южную армию.

42 Каклюгин К. Донской атаман П. Н. Краснов и его время // Донская летопись. № 3. С. 115.

43 Там же.

44 Подшивалов И. Указ. соч. С. 146.

45 Болдырев В. Г. Указ. соч. С. 106.

46 Шорин. Борьба за Урал // Гражданская война 1918-1921 гг. Т. I. С. 149.

47 Там же.

48 Гит Г. К. Указ. соч. Ч. I. С. 270.

49 Там же. С. 282.

50 Вице-адмирал Александр Васильевич Колчак по окончании в 1894 г. Морского корпуса принял видное участие в двух научных полярных экспедициях (1900-1904, 1908 и 1910гг.). В Русско-японской войне он командовал эскадренным миноносцем «Сердитый» и затем сухопутной крепостной батареей в Порт-Артуре. Один из создателей нашего морского Генерального штаба, он перед войной был флаг-капитаном командующего Балтийским флотом адмирала Ф. Эссена.

Во время мировой войны он был душой обороны Балтийского моря ив 1915 г. принял командование минной дивизией. Произведен весной 1916 г. в контр-адмиралы, в июне 1916 г. он сменил адмирала Эбергардта на посту командующего Черноморским флотом с производством в вице-адмиралы. Обладая громадным влиянием на матросов, адмирал Колчак долго сдерживал после революции брожение в Черноморском флоте, но в конце концов был вынужден сдать командование и уехал в Петербург, откуда был командирован в САСШ, а затем получил согласие английского правительства на переход на английскую службу. По пути из Японии в Индию в Сингапуре он был вызван в Пекин, где через русского посланника князя Кудашева ему было передано предложение стать во главе формирований в районе полосы отчуждения Китайской Восточной железной дороги. Поддержка Японией атаманов (особенно Семенова), однако, не позволила адмиралу Колчаку провести в жизнь эти формирования. После неудачной попытки непосредственно договориться с японцами в Японии он выехал в Сибирь. За Русско-японскую войну адмирал Колчак был награжден Георгиевским оружием, а за мировую войну получил орден Св. Георгия 4-й ст.

Ко времени вступления его в должность военно-морского министра в Омске адмиралу Колчаку было 45 лет.

51 Болдырев В. Г. Указ. соч. С. 93.

52 Там же. С. 93, 94.

53 Там же. С. 94.

54 Там же. С. 101.

55 Несомненно, что Гайдой руководили мотивы чисто личные. Нежелание чехов воевать в связи с честолюбием и карьеризмом Гайды требовали срочного усиления Пермского направления сибирскими частями. Захват Перми давал бы Гайде ореол победоносного вождя, и он уже готовился к переходу на русскую службу, получив от чешской все, что она могла ему дать. При этом Гайда определенно ставил на сибирское правительство и адмирала Колчака.

56 Болдырев В. Г. Указ. соч. С. 524, 525. Ред. советское примеч. В. Д. Вегмана.

57 Там же. С. 90. Ред. советское примеч. В. Д. Вегмана.

58 Там же. С. 103. Ред. советское примеч. В. Д. Вегмана.

59 Петров П. П. Указ. соч. С. 54, 55.

60 Болдырев В. Г. Указ. соч. С. 93.

61 Там же. С. 104.

62 Гражданская война 1918-1921 гг. Т. III. С. 167.

63 Марушевский. Год на Севере // Белое дело. Т. I. С. 36, 44.

64 В Мурманске 6,8 тыс. англичан, 1,2 тыс. итальянцев, 1,2 тыс. сербов и 700 французов. В Архангельске 6,2 тыс. англичан, 5,2 тыс. американцев и 1,6 тыс. французов (Кузьмин Н. Борьба за Север // Гражданская война 1918-1921 гг. Т. I. С. 208-209, где приведена выдержка из доклада британскому парламенту, § 7).

65 Марушевский. Указ. соч. С. 43.

66 Там же. С. 38, 39.

67 Там же. С. 36.

68 Гражданская война 1918-1921 гг. Т. I. С. 212.

69 Там же. Т. III. С. 89.

70 Там же. С. 88-89.

71 Марушевский. Указ. соч. С. 36.

72 Там же. С. 54.

73 Генерал-лейтенант Евгений Карлович Миллер по окончании Николаевского кавалерийского училища был произведен в 1886 г. в корнеты л.-гв. в Гусарский Его Величества полк. По окончании Академии Генерального штаба он в течение 9 лет был нашим военным агентом сперва в Брюсселе и Гааге, а потом в Риме. Откомандовав 7-м гусарским Белорусским полком, он получил Николаевское кавалерийское училище, а за два года до великой войны был назначен начальником штаба Московского военного округа. Выступив на войну начальником штаба 5-й армии генерала Плеве, он принял участие во всех блестящих операциях этой армии под Томашовом и Лодзью и оставался на этом посту до революции, когда получил в командование армейский корпус. Командированный осенью 1917 г. за границу генерал Миллер был вызван в Архангельск и, прибыв в январе 1919 г., вступил в командование нашим Северным фронтом, а весной стал и во главе его правительства. По эвакуации Архангельска и Мурманска союзниками в конце сентября 1919 г. он продолжал борьбу на севере до эвакуации в конце февраля 1920 г. Военный представитель генерала Врангеля в Париже, а затем и его начальник штаба в эмиграции, он после похищения генерала Кутепова стал с 27 января 1930 г. во главе Р. О. В. Союза, объединяющего русское зарубежное воинство. Ко времени прибытия на север генералу Миллеру был 51 год.