Глава 4. Оформление русской контрреволюции (июнь 1918 года) (Иностранные влияния и наши возможности)

 

Германские переброски с русского на французский фронт.

Распределение австро-германских оккупационных армий в России. Политика Центральных держав в России в 1918г.

Политика держав Согласия в России в 1918 г. Военнопленные Центральных держав в России. Склады снабжения союзников в приморских портах России. Выступление чехов (26-29 мая 1918 г.). Союзные десанты в Мурманске и на Белом море. Интервенция союзников. Финляндия. Украина. Закавказье. Сибирь. Казачество. Немцы Поволжья. Внутренние контрреволюционные организации в Советской России. Екатеринбург. Скрещение интересов обеих коалиций мировой войны и их отражение на территории России. «Ориентации». Контрреволюционная база и ее взаи­моотношения с движущими силами контрреволюции

 

В первой половине мая 1918 г. продвижение австро-гер­манцев в глубь России наконец приостановилось. Всего для оккупации Финляндии, прибалтийских провинций, Бело­руссии, Украины, Крыма и Румынии австро-германцами было оставлено на русско-румынском фронте 45 пехотных и 5 кавалерийских дивизий. Из этого числа три четверти — 35 пехотных и 3 кавалерийские дивизии — были германские.

Всего, таким образом, со времени начала германской пе­реброски из России во Францию, совпавшего с концом выступления генерала Корнилова в сентябре 1917г., француз­ский фронт за счет русско-румынского в течение восьми ме­сяцев усилился на следующие дивизии (см. таблицу № 6).

Иначе говоря, окончательный развал нашего фронта, вызванный арестом Керенским Верховного главнокоманду­ющего генерала Корнилова, дал на французский фронт 7 пе­хотных дивизий, а приход к власти большевиков — усиление немцев во Франции на 47 пехотных дивизий1.

Таблица № 6 2

ПЕРЕБРОСКА ГЕРМАНСКИХ ДИВИЗИЙ

С РУССКО-РУМЫНСКОГО НА ФРАНЦУЗСКИЙ ФРОНТ

ЗА ВРЕМЯ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

 

 

Переброшено дивизий

 

 

пехотных

кавалерийских

1 . За время от выступления генерала Корнилова до октябрьского переворота (с 1 сентября по 7 ноября 1917г.)

7

 

2. От октябрьского переворота до заключения Брестского мира (с 7 ноября 1917г. по 3 марта 1918г.).

30

2

3. От Брестского мира до конца австро-германской оккупации (с 3 марта 1918 г. по 1 мая 1918г.)

17

3

ВСЕГО с начала переброски ( 1 сентября 1917 г.) до окончания оккупации (1 мая 1918г.)

54

5

Эти 47 дивизий и дали немцам возможность нанесе­ния нашим союзникам ряда сокрушительных ударов вес­ной 1918 г., доведя к 1 мая 1918 г. число германских пехот­ных дивизий на французском фронте до 1993 взамен 142, бывших на нем к началу выступления генерала Корнило­ва (1 сентября 1917 г.).

Оставив, следовательно, к 1 мая 1918 г. на русском фронте лишь около 1/6 общего числа своих сил, германцы совершенно прекратили (до осени) дальнейшую переброс­ку, тем более что эта 1/6 часть их сил состояла из худших (по большей части ландверных, т. е. третьеочередных) дивизий, к тому же совершенно обескровленных изъятием из них наиболее боеспособного элемента. Генерал Гофман указывает, что из дивизий русского фронта в 1918 г. гер­манская Ставка извлекла не только все младшие возраст­ные сроки, но и практически всех обученных артиллери­стов4. Германские дивизии восточного фронта после этого, конечно, сохранили лишь весьма условную боеспособ­ность, а германские дивизии французского фронта полу­чили развращенное условиями русского фронта пополне­ние, считавшее, что его снимают со спокойного фронта для посылки на убой во Францию.

Нельзя, конечно, отрицать того, что только переброс­ка дивизий с русского фронта дала возможность немцам провести свои наступления в Пикардии (март), во Флан­дрии (апрель) и на р. Эн (конец мая). Большим вопросом, однако, является правильность абсолютного обескровления Восточного фронта за счет Западного. Не было ли при этом нарушено равновесие значения фронтов, заставив­шее немцев на свой Восточный фронт смотреть только че­рез очки обстановки во Франции?

Общее число оккупационных австро-германских ди­визий в России к 1 мая 1918 г., достигая 45 пехотных и 5 ка­валерийских, распределялось так:

Таблица № 7

РАСПРЕДЕЛЕНИЕ АВСТРО-ГЕРМАНСКОЙ

ОККУПАЦИОННОЙ АРМИИ В РОССИИ И РУМЫНИИ

ПО РАЙОНАМ на 1 мая 1918 г.

 

Районы

Дивизии

Всего дивизий

 

 

германских

австрийских

пе­хот­ных

Кавале-рийских

 

 

пехот­ных

кава­лерий­ских

пе­хот­ных

кава­лерий­ских

 

 

 

 

Финляндия, прибалтий­ские провинции и Бело­руссия

16

1

 

 

16

1

Украина и Крым

16

 

2

8

2

 

24

 4

Румыния

3

2

5

ВСЕГО

35

3

1

2

45

5

 

Из этой таблицы видно, что северный район оккупа­ции (севернее р. Припяти), глубина продвижения в кото­ром (Псков и Могилев) не превышала в среднем 200 км, поглощал около 40% сил. В то же время оккупация Украи­ны, в которой максимум продвижения австро-германцев достигал почти 900 км (Каменец-Подольск — ст. Миллерово на железной дороге Воронеж — Ростов), отвлекала лишь 60% общего числа австро-германских дивизий. Про­тяжение фронтов обоих районов было одинаковым — око­ло 800 км, если не считать Финляндии, где единственная германская дивизия постепенно сменялась организуемым Маннергеймом «шюцкором». К тому же северный район был оккупирован только германскими дивизиями, в то время как Украина была на треть оккупирована значи­тельно менее боеспособными австрийцами. В среднем плотность оккупации (т. е. число дивизий на единицу пло­щади) в северном районе, по площади втрое примерно мень­шем Украины, превышала вдвое таковую же плотность оккупации Украины и Крыма. Оба района при этом были германской Ставкой разделены и на две разных сферы вли­яния. Северный район остался в подчинении «Ober-Ost», т. е. престарелого фельдмаршала принца Леопольда Ба­варского и его начальника штаба генерала Гофмана, а Ук­раина была передана в ведение фельдмаршала фон Эйхгорна и генерала Тренера (германского военного мини­стра после Зекса). Штаб первого перешел в Ковно, а вто­рого — в Киев. Наконец, штаб австрийских, оккупировав­ших южную Украину войск обосновался в Одессе5.

Линия поведения Центральных держав в оккупирован­ных областях России не была последовательной и единой.

Экономически на первом месте стояла, конечно, окку­пация Украины, но связанные с ее эксплуатацией надеж­ды оказались на практике в значительной мере преувели­ченными. Организация аппарата, предназначенного для выколачивания из Украины сырья, оказалась весьма не­совершенной. В этом отношении совершенно сходятся сильно в это время расходившиеся по многим другим воп­росам и Людендорф, и Гофман. Вот их свидетельства:

Людендорф

«Сбор сырья был сосредо­точен в руках Министер­ства народного хозяйства. Более запутанной и мно­гоголовой организации придумать было нельзя... Министерство народного хозяйства преследовало на Украине далеко забе­гающую вперед событий этой эпохи политику буду­щих мирных взаимоотно­шений...»6

Гофман

«В Киеве был посажен генерал Тренер с целью создания германо-украинской торговой организации. На бумаге она была блестящей, но результаты были относительно скромные. Пре­увеличила ли в свое время украинс­кая делегация (в Бресте) наличие за­пасов хлеба или крестьяне его скры­вали, вероятно, никогда не станет известно. Я думаю, что причина была именно в последнем. Во всяком слу­чае, нашей организации не удалось получить серьезных (nennenswerte) запасов зерна. Я склонен думать, что если бы вместо мощной центральной организации мы попросту завербо­вали более значительное количество евреев-посредников с задачей про­сто продать нам зерно, мы бы до­стигли большего»7.

Все же, конечно, несмотря на сложившуюся обстанов­ку на Украине и, несомненно, верно подмеченное Гофма­ном пассивное вначале сопротивление украинского селян­ства, все-таки от Украины австро-германцам удалось по­лучить хотя бы то, без чего они, вероятно, не смогли бы продержаться в 1918 г. Людендорф в этом совершенно от­кровенно признается: «Сильно нуждавшаяся Австро-Вен­грия горячо принялась за дело, и хотя она далеко не полу­чила того, что граф Чернин8 считал безусловно необходи­мым для нее еще в феврале, все же полученное Украины продовольствие в связи с оказанной нам ей помощью по крайней мере спасло от голода и Австрию, и ее армию. Этим хотя бы было сделано самое неотложное. Мы, однако, далеко не получили того, что было необходимо в смыс­ле хлеба и фуража для оживления подорванных сил на­шей родины. Все же Украина помогла и Германии. Летом 1918 г. она нам поставляла мясо. Лишь это дало возмож­ность вообще продолжать наше, хотя и столь скудное, пи­тание мясом и позволило воздержаться от дальнейшего уничтожения нашего скотоводства и скотоводства захва­ченных нами во время войны территорий. Армия получи­ла значительное количество лошадей. Без них дальней­шее ведение войны стало бы невозможным. Если бы по­ставка для армии лошадей должна была и впредь выпол­няться Германией, это нанесло бы новый тяжелый удар нашему сельскому хозяйству. Наконец, мы получили от Украины и сырье всех видов.

Несмотря на все это, все же нам скоро пришлось похо­ронить надежду, что хлебные запасы Украины дадут нам в руки могучее средство улучшения наших взаимоотноше­ний с нейтральными странами и дадут облегчение нашего экономического положения, столь важного нам для веде­ния нами войны»9.

Украина послужила тем вспрыскиванием камфары, которое поддержало биение останавливавшегося в 1918 г. сердца армий Центральных держав. От этого до прорыва блокады, о котором мечтали наши противники в Бресте, было все же очень далеко. До известной степени Украина их разочаровала.

Наряду с украинскими хлебом и скотом в 1918 г. не меньшее значение получала для Центральных держав и кавказская нефть. Ничтожные сравнительно с военными потребностями запасы галицийской нефти почти целиком шли на нужды австро-венгерской армии. Оккупация ру­мынских нефтяных промыслов в Карпатах не покрывала всей потребности германской армии. Из двух основных источников нашей нефти — Баку и Грозного немцы оста­новились на первом. Но там они столкнулись с турками. Продвигаясь без сопротивления за развалившимся Кавказским фронтом, к концу марта турки заняли уступлен­ные им большевиками по Брестскому миру Каре, Ардаган и Батум. На этом, однако, они не остановились и решили провести оккупацию всего Закавказья. Отвлечение турок от их прямых задач по борьбе с Англией в Персии совер­шенно не входило в расчеты германцев. К тому же и клас­сическая дезорганизованность турецких органов снабже­ния не позволяла немцам рассчитывать на получение бакинской нефти через турок. Идти же самим за нефтью в Баку значило посылать новые войска теперь уже и в Закавказье. Поэтому немцы временно решили оставить ту­рок идти на Баку, а самим лишь завязать переговоры с закавказскими народностями.

Этой экономической стороной вопроса, однако, дале­ко не исчерпывалась проблема оккупации.

Политически главное значение принадлежало не Ук­раине, а северному району оккупации, угрожавшему Пе­тербургу и Москве. В связи с оккупацией Финляндии «между Нарвой и Выборгом мы теперь располагали пози­циями, которые нам каждую минуту позволяли начать наступление на Петербург»10.

В этом вопросе, однако, линии поведения германс­кой дипломатии и германской Ставки сильно расходи­лись.

Берлин определенно стал на точку зрения принятия Брестских условий всерьез и относился к советской вла­сти как к власти государственной, с которой он стремился поддерживать добрососедские, вытекавшие из договора отношения.

Не критикуя пока по существу правильность или оши­бочность этой линии поведения, нельзя не признать за ней все же известной последовательности. Своей задачей гер­манская дипломатия ставила себе наряду с вывозом сы­рья с Украины обеспечение тыла на русской границе. И эти задания Берлин стремился провести в жизнь. Вопрос был лишь в том, что понимать под обеспечением тыла. И тут Берлин наивно играл на руку большевикам, откровенно издевавшимся над близорукостью берлинских диплома­тов, допустивших советское посольство для пропаганды в Берлине и давших большевикам жизненно необходимую им передышку.

Политическая линия поведения германской Ставки была гораздо более неопределенной. В общем, она все вре­мя колебалась между срывом Бреста и сохранением в силе Брестских условий.

Людендорф так расценивает общую политическую обстановку в России после Бреста: .«Я не стремился к разрушению России или такому ее ослаблению, кото­рое привело бы к ее политической смерти. Гораздо более я надеялся на то, что восстание империи начнется с Ук­раины; наиболее отвечало моим намерениям и русское решение польского вопроса. Литва и Курляндия не были для России, так же как Каре и Батум, вопросами жизни и смерти. Зато потеря ею Лифляндии и Эстляндии была для нее чувствительной. В этом вопросе можно и долж­но было пойти на все возможные уступки России. Ко­нечно, сейчас вопрос о возможности возвращения окреп­шей России Лифляндии и Эстляндии являлся праздным, так как такой «окрепшей» России в то время налицо не было»11.

Эта расценка условий Брестского мира была, конеч­но, очень осторожной и не противоречила политике и гер­манской дипломатии. Однако наряду с этим у Людендорфа можно найти и другие проекты.

«Наша восточная политика по отношению к России... целиком направлялась по большевистскому фарватеру. Бесспорно, что это помешало возникновению в течение лета нового Восточного фронта... Но эта политика была близорукой... С военной точки зрения мы были в состоя­нии с теми войсками, которые у нас оставались на востоке, нанести короткий удар на Петербург, а с помощью дон­ских казаков и в направлении на Москву. Это было бы лучше, чем оборона на растянутых фронтах, которая погло­щала больше сил, чем их было нужно для короткого про­движения. Кроме того, оборона подрывала дух войск, в то время как наступление его бы поддержало. Мы могли уст­ранить столь внутренне враждебное нам советское прави­тельство и способствовать водворению в России другой власти, которая не шла бы против нас и была бы готова идти с нами заодно. Этим бы достигался значительный успех в общем ведении нами войны. Наличие нового пра­вительства в России позволило бы посмотреть на то, как с ним можно было договориться по поводу Брестского мира. Лишиться, однако, сейчас полученных в Бресте преиму­ществ при наличии большевиков, совершенно не имея даже представления о том, как развернутся дальнейшие собы­тия, было бы такой же политикой авансов, как и идея мира по соглашению, до тех пор пока эта идея не была бы вос­принята и нашими врагами»12.

Этот короткий удар на Петроград и в направлении на Москву, но гораздо более конкретно занимал и начальни­ка штаба германского Восточного фронта генерала Гоф­мана. Ознакомившись за первые месяцы оккупации с це­ной большинства советских обещаний, Гофман ясно ви­дел, что обеспечения тыла политика берлинской дипло­матии дать не может. На фронте продолжались постоян­ные стычки. Росли слухи о вмешательстве Англии, о че­хах. Вообще, советская территория в 1918 г. не представ­ляла собой хотя бы мало-мальски сложившегося государ­ственного организма, договорные отношения с которым могли бы что-либо обеспечить или гарантировать. Поэто­му Гофман с весны 1918г. стоял на точке зрения необходи­мости «разъяснения обстановки на востоке, т. е. наруше­ния мира походом на Москву, установления нового рус­ского правительства, которому можно было бы предло­жить лучшие условия, чем Брестский мир, — например, в первую голову возвратить ему Польшу, — и заключения с этим новым русским правительством союза...

Продвинувшись, например, до линии Смоленск — Пе­тербург, можно было бы, дойдя до этого рубежа, сформи­ровать русское правительство, хотя бы основываясь на фикции о том, что жив еще наследник цесаревич. Взамен него можно было во главе поставить местоблюстителя — я думал при этом о великом князе Павле (Александрови­че), с которым главнокомандующий Восточным фронтом (принц Леопольд Баварский) уже вошел в сношения че­рез полковника Дурново, зятя великого князя13. Раз поса­див это временное правительство в Москве, по моему мне­нию, свержение большевистского правительства было бы уже пустяками...»14.

Эта точка зрения все же безответственного генерала, как видно из сопоставления ее с мнением ответственного руководителя германской Ставки, была гораздо более оп­ределенной. Гофман, не касаясь предлагаемых им приемов, конечно, яснее и отчетливее представлял себе истинное положение дел в России. Людендорф был слишком погло­щен французским фронтом. Тем не менее и тот и другой, один — непосредственно, а другой — через киевское коман­дование, вели переговоры с русскими политическими дея­телями. Гофман пишет, что «он завязал сношения с раз­личными представителями старого русского правитель­ства»15. Людендорф отмечает, что на Украине «мы также вошли в сношения со многими великорусскими народны­ми течениями»16.

Реальность осуществления этих планов не вызывала сомнения у германского командования. Выше уже цити­ровались слова Людендорфа о том, «что с военной точки зрения мы были в состоянии с теми войсками, которые у нас оставались на востоке, нанести короткий удар на Пе­тербург и в направлении на Москву». Гофман подтверж­дает это еще более определенно. Он прямо пишет, что для наступления «Восточный фронт совершенно не нуждался ни в каких подкреплениях. Майор Шуберт, наш новый военный агент в Москве, который первым выступил за решительное наступление против большевиков, считал достаточным для водворения порядка в Москве и установ­ления нового правительства двух батальонов. Хотя я и считал его расчеты слишком оптимистичными, все же мне кажется, что для проведения этого в жизнь нам хватило бы и тех немногих дивизий, которые оставались еще в на­шем распоряжении. Ленин и Троцкий в то время не распо­лагали еще Красной армией. Все их заботы были погло­щены разоружением и раскассированием старой армии. Их власть опиралась лишь на несколько латышских ба­тальонов и на несколько орд китайских кули, которых они вооружили и которые применялись ими прежде всего, как это, впрочем, делается и по сию пору, в качестве палачей»17.

Несомненно, что, несмотря на постоянные колебания политики главного германского командования в русском вопросе, общая организация оккупации (уплотнение в се­верном районе за счет Украины) все же отвечала идее угрозы большевикам. Как будто политическая сторона ок­купации преобладала вначале над стороной экономиче­ской. Лишь все большее и большее внимание, уделяемое Людендорфом французскому фронту, заставило эту идею постепенно потерять свою осязательность.

Однако упорное, навязчивое стремление Людендор­фа во что бы то ни стало прорвать в 1918 г. союзный фронт во Франции и этим закончить войну затушевывало в гла­зах германской Ставки значение Восточного фронта. Ре­шение войны чисто военными приемами на полях Фран­ции политику подчиняло стратегии, и с этой точки зрения занятые после Бреста позиции в России рисовались Став­ке лишь источником пополнения армий Западного фрон­та. Между тем германское командование Восточного фрон­та инстинктивно чувствовало, что 1918г. дал Германии и другие козыри кроме возможности прорывов англо-фран­цузского фронта. И прав, конечно, Гофман, когда он, гово­ря о проекте захвата Москвы, пишет: «Конечно, нужно пре­доставить фантазии возможности отражения подобных событии на Германию и на Западном фронте. Без сомнения, однако, они были бы гигантскими, если бы только герман­ская политика и германская Ставка на это решились до того, как Людендорф начал свое первое наступление в марте 1918 г18

Бездействовавшие, обескровленные изъятием из них всего боеспособного элемента германские дивизии Восточ­ного фронта все менее и менее становились способными для выполнения, несомненно, существовавших у герман­ского командования планов вооруженной борьбы с боль­шевиками. А в этой борьбе значение имело не столько, быть может, число дивизий, сколько тот ореол, которым окру­жали Германию ее победы первой половины 1918 г.

Однако решение русской проблемы для немцев все бо­лее и более отходило на второй план по сравнению с собы­тиями, решавшими войну во Франции и Салониках. Се­редина июля окончательно заставила ее повернуться ли­цом на запад, предоставив события на востоке своему естественному течению.

Роль Австро-Венгрии в оккупации русской террито­рии и направление ее политики в этом вопросе были со­вершенно ничтожными. Отчаянное положение Австрии в 1918 г. позволяло ей лишь либо плестись на поводу у Гер­мании, либо нащупывать почву для сепаратного мира, ценой которого еще казалось возможным спасение остат­ков многоплеменной и раздираемой внутренними проти­воречиями империи императора Карла.

Несмотря на переброску с русского фронта в Италию примерно 30 пехотных и 10 кавалерийских дивизий, авст­ро-венгерские армии завязли и в Северной Италии, куда их вывело из гор германское наступление в конце 1917 г., и в Албании. Попытка их перейти в наступление летом 1918 г. в Италии окончилась полным провалом, и через несколько дней после его начала австрийцы должны были спешно отойти на исходное положение (наступление к р. Пиаве 15 июня 1918 г.).

Поэтому все стремления Австрии были направлены на усиление лишь своего дипломатического влияния в Ук­раине, полное отделение которой представлялось ей поче­му-то выгодным, хотя оно сразу ставило под вопрос и судь­бы австрийской Восточной Галиции и запутывало ее вза­имоотношения с поляками из-за справедливых притяза­ний Украины на Холмщину. Тем не менее, австрийские дип­ломаты по старой традиции особенно рьяно поддержива­ли идею полного суверенитета Украины.

Факт оккупации австро-германцами, не считая Фин­ляндии, 18 русских губерний (9 целиком и 9 частично) не мог не тревожить державы Согласия. Планы германского командования каждый момент могли стать реальностью. Нарушение Германией блокады и снабжение ее за счет рус­ского сырья, казалось, грозило затянуть войну. Непрерыв­ная переброска дивизий с русского фронта на француз­ский давала наконец Германии ни разу не достигнутое ею за всю войну и численное превосходство во Франции. Рос­сия становилась в глазах ее союзников источником снаб­жения Германии и тем резервуаром, из которого лились на французский фронт германские дивизии.

Несколько даже, быть может, преувеличенные опасе­ния возбуждала и возможность получения Центральны­ми державами из России по условиям Брестского мира своих военнопленных.

Общее число военнопленных в России, правда, дости­гало на 1 сентября 1917 г. (последняя дата подсчетов Глав­ного штаба) весьма внушительной цифры в два прибли­зительно миллиона (во много раз превосходящей число военнопленных, взятых всеми вместе нашими союзника­ми за все время войны). Однако распределение их по при­надлежности к разным армиям давало следующую карти­ну (см. таблицу № 8).

Из таблицы видно, что наличное число наиболее опас­ных союзникам военнопленных германцев составляло лишь 143 тыс., т. е. равнялось только 1/8 одного нормального призывного возраста класса Германии. Громадная же, свыше 1,5 млн., масса австрийских военнопленных сколь­ко-нибудь значительной боевой ценности, конечно, не представляла.

Таблица № 8 19

ЧИСЛЕННОСТЬ ВОЕННОПЛЕННЫХ, ВЗЯТЫХ РУССКОЙ АРМИЕЙ с начала войны по 1 сентября 1917 г. (в тыс.)

 

Движение

Страны происхождения военнопленных

военнопленных

Германия

Австрия

Турция

Болгария

ВСЕГО

Всего было взято

159,3

1736,7

64,5

0,6

1961,1

Из них отправлено

 

 

 

 

 

инвалидов

 

 

 

 

 

на родину для

 

 

 

 

 

интернирова-

 

 

 

 

 

ния в иностр.

15,7

130,9

1,2

147,7

госуд., умерло

 

 

 

 

 

и бежало

 

 

 

 

 

Налицо (1 -IX)

 

 

 

 

 

в пунктах во-

 

 

 

 

 

дворения, ле-

143,6

1605,8

63,3

0,6

1813,4

чебных заведе-

 

 

 

 

 

ниях и на рабо-

 

 

 

 

 

тах

 

 

 

 

 

К сожалению, не существует данных, позволяющих точно определить национальный состав австро-венгер­ских военнопленных в России. Имеются лишь косвенные указания в виде цифр племенного состава австро-венгер­ской армии и боевых потерь среди различных националь­ностей Австро-Венгрии.

Работы Венского военного архива20 и Винклера21 по­казывают, что по боеспособности на первом месте стояли австрийские немцы, затем югославяне и только на третьем месте — венгры. Затем шли словаки, поляки, русские (ру­сины), чехи, румыны и итальянцы. По проценту убитых в отношении к общей численности населения каждой из национальностей на первом и втором местах стояли немцы и венгры (2,9 и 2,8% соответственно). Процент убитых ос­тальных национальностей не превышает 2,0-2,3% (для итальянцев же он в некоторых районах опускался до 0,6%).

Таблица № 8a22

НАЦИОНАЛЬНЫЙ СОСТАВ АВСТРО-ВЕНГЕРСКОЙ АРМИИ

 

НАЦИОНАЛЬНОСТЬ

% солдат в армии

Немцы

24,8

Венгры

23,3

Чехословаки

16,2

Сербы, хорваты, словенцы

11,7

Поляки

7,9

Русские («русины»)

7,8

Румыны

7,0

Итальянцы

1,3

Исходя из этого можно предполагать, что процент пленных славян, румын и итальянцев среди австро-вен­герских пленных в России, вероятно, составлял не 52%, как это давала бы их относительная численность в авст­ро-венгерской армии, а скорее 2/3 общего их состава, т. е. цифру, близкую к 1-1,1 млн. человек.

Наконец, число пленных турок и особенно болгар было совершенно ничтожно.

Тем не менее вопрос пополнения армии личным соста­вом и для Германии, и для Франции, и для Англии на чет­вертый год войны приобрел такую остроту, что и сотня тысяч германских военнопленных, и то, что можно было еще извлечь годного из моря пленных австрийцев, каза­лись державам Согласия далеко не второстепенным во­просом.

Размещение пленных на территории России в общем распадалось на две почти равные группы: пленные, раз­мещенные в прифронтовых округах23, т. е., грубо считая, западнее меридиана Вологда — Москва — Ростов-на-Дону и на Кавказе, и военнопленные во внутренних округах России, т. е. в Подмосковном районе, Поволжье, Сибири и Туркестане. Первая группа составляла несколько более половины общего их числа (54%)24, вторая — несколько менее половины (46%)25.

Первая группа для союзников могла считаться зара­нее потерянной, так как границы территории этих при­фронтовых округов (кроме Кавказа) в общем совпадали с линией фронта австро-германских оккупационных войск. Оставалась, следовательно, лишь вторая, т. е. группа внут­ренних округов. Из общего числа расположенных в них 836 тыс. военнопленных главная масса (542 тыс., или по­чти точно 2/3) падала на долю Поволжья и Сибири26. Отсюда становится ясным, какое значение для держав Со­гласия приобретала возможность воспрепятствовать воз­вращению германских и австрийских военнопленных че­рез неоккупированные австро-германцами Поволжье и Сибирь.

Наконец, единственные отдушины, через которые во все время войны Россия сносилась со своими союзниками, были расположены в трех пунктах: в Мурманске и Архан­гельске на севере и во Владивостоке на востоке. Каково было состояние не вывезенных из этих трех пунктов запа­сов в 1918 г., конечно, судить очень трудно. Никаких мате­риалов по этому поводу не сохранилось ни у нас, ни у крас­ных. Все же, учитывая постоянные жалобы и союзников, что мы не успевали вывозить все нам поставленное, и на­ших фронтов — на медленную разгрузку этих портов, можно считать, что запасы военного снаряжения в этих портах достигали весьма крупной цифры. Только что пе­решитая с узкой колеи на широкую Архангельская желез­ная дорога, связывавшая его с Москвой, и построенная перед самой революцией Мурманская железная дорога, связывавшая его с Петроградом, так же как и 9000 км пути от Владивостока до фронта, конечно, не успевали своевре­менно разгружать эти три порта за последний год войны.

Какова же была величина заграничных заказов наше­го Военного министерства, показывают цифры уже зака­занного нами имущества на 1 января 1918 г., т. е. к началу нашей Гражданской войны.

Таблица № 9 27

СТОИМОСТЬ И ВЕЛИЧИНА ТОННАЖА

УЖЕ ЗАКАЗАННЫХ РОССИЕЙ

ПРОДУКТОВ ВОЕННОГО СНАБЖЕНИЯ ПО ЗАКАЗАМ ВОЕННОГО МИНИСТЕРСТВА

на 1 января 1918 г.

 

Виды снабжения

Тоннаж

Стоимость зака-

 

(тыс. тонн)

занных предметов

 

 

(млн. руб.)

Артиллерийское

664,9

1756

Военно-техническое

326,9

63

Интендантское

184,9

269

Военно-воздушного флота

15,0

139

Военно-санитарное

0,5

3

ВСЕГО (включая и заказы, шед-

 

 

шие через Россию для Румынии)

1192,2

2230

Следовательно, как общая исходная данная нашего заграничного военного ввоза к началу Гражданской вой­ны может служить цифра в 1,1 млн. т тоннажа на стоимость в 2 1/4 млрд. рублей. Так как курс нашего рубля на Лондон­ской бирже в среднем за 1917 г. составлял около 25 руб­лей28 за фунт стерлингов, т. е. ценность нашего рубля за время войны по сравнению с золотым довоенным рублем упала лишь приблизительно в 2,5 раза, вся стоимость этих заграничных заказов и на золотые рубли была близка к миллиарду.

Главными нашими поставщиками заказанного нами военного имущества в конце (для нас) мировой войны, т. е. к началу нашей гражданской, были:

Таблица № 10 29

 

Страна

По тоннажу (тыс. т)

По стоимости (млн. руб.)

Англия

442

757

США

294

835

Италия

234

63

Франция

170

421

Япония

44

152

Так как ввоз Англии, Франции и Италии направлял­ся главным образом через северные порты (Архангельск и Мурманск), а ввоз из США и Японии — через Тихий оке­ан (Владивосток), из таблицы видно, что по количеству ввозимых грузов военного снабжения удельный вес наших северных портов примерно вдвое превышал удельный вес Владивостока (соответственно 846 и 338 тыс. т).

Переброска германских дивизий во Францию, воен­нопленные армий Центральных держав в Поволжье и Сибири и базы снабжения — Мурманск, Архангельск и Владивосток должны были поэтому в первую очередь при­влечь к себе внимание держав Согласия.

Насколько вопрос военнопленных в Сибири тревожил союзников, показывает специальная командировка из Пекина американского полковника В. Дризделя в Восточ­ную Сибирь, который, объехав ее, 29 марта 1918 г. доно­сил, что «никакой непосредственной опасности захвата вооруженными военнопленными Сибирской железной дороги сейчас не существует»30.

Воссоздание Восточного противогерманского фронта было, однако, далеко не так просто. Думать о переброске войск с Западного фронта не приходилось. Оставались невоевавшие японцы, хотя и объявившие войну Германии, но фактически ограничившиеся захватом Циндао, и толь­ко что начинавшие прибывать во Францию сформиро­вавшие миллионную армию американцы.

Мысль об этом зародилась у союзников почти сразу же после начала Брестских переговоров. Англичане вступили в переговоры с японцами еще в 1917г. и 31 де­кабря 1917 г.31 сообщили свой проект японской интер­венции в Сибири президенту США. Вильсон, однако, отнесся отрицательно к идее и чисто японской, и сме­шанной японо-американской интервенции. В конце ян­варя32 Великобритания при поддержке Франции вновь предложила поручить Японии от лица всех союзников «мандат на выступление». Америка, однако, вновь это отклонила, хотя японцы соглашались, лишь требуя от Америки финансовой поддержки и помощи в снабжении их сталью.

Только упорное нежелание Америки допустить япон­скую интервенцию сорвало весной 1918 г. идею выступле­ния Японии.

Случайно эту роль вооруженной силы держав Согла­сия сыграли чехи. С самого начала войны, осенью 1914 г., из проживавших в России чехов была сформирована дру­жина, в 1916 г. развернутая в бригаду. Положение чехов резко изменилось с началом революции, когда Временное правительство разрешило чешские формирования в виде самостоятельного корпуса из австрийских военнопленных чехов и словаков. На 1 сентября 1917 г. числилось уже 36 тыс. австрийских военнопленных, «отправленных на формирование частей»33. Большая их часть, несомненно, падала на чехов, так как до этого из национальных частей сформирована лишь сербская дивизия (в 1916 г.). Чешские формирования, благодаря значительному числу военно­пленных австрийцев чешского происхождения, пошли очень быстро, и ко времени октябрьского переворота чеш­ский корпус насчитывал уже три дивизии общей численно­стью до 40 тыс. бойцов. Сформировавшийся в России с разрешения генерала Духонина (6 октября) чешский кор­пус был, однако, совершенно автономен и зависел только от французского командования34.

Идея чешских формирований зародилась во Франции под влиянием затруднений с комплектованием армии еще в 1916 г., но русское правительство до революции шло на формирования из военнопленных чехов крайне неохотно. Поэтому после разрешения Временным правительством этих формирований французское главное командование 28 февраля 1918 г. назначило главнокомандующим чехо­словацкой армией во Франции генерала Жанэна (Janin), а чехи должны были быть переброшены через северные русские порты на французский фронт.

Ко времени октябрьского переворота чешский корпус стоял в тылу Юго-Западного фронта, т. е. на Украине.

В глазах австро-германцев чехи, как бывшие военно­пленные, были изменниками, и этим объясняется упорство сопротивления, оказанного чехами германцам в боях под Конотопом в марте 1918г., когда они уходили с Украины под давлением наступавших австро-германцев вместе с большевиками. В этот период общим врагом и для боль­шевиков, и для чехов были, конечно, только немцы. Фран­цузы первоначально хотели направить чехов во Францию по кратчайшему маршруту, т. е. через Мурманск и Архан­гельск. Однако чехи, зная отношение к ним австро-гер­манцев, определенно опасались этого направления ввиду возможности дальнейшего продвижения немцев35, и их эшелоны по договору с большевиками в конце марта36 были повернуты на Сибирь, для посадки на суда во Владивос­ток. Несомненно, что между французской военной мисси­ей и чехами существовал контакт (при чешском командо­вании был и французский военный представитель майор Гине), но поводом к выступлению чехов послужил случай­ный японский десант 6 апреля 1918 г., когда японцы выса­дились во Владивосток для ограждения жизни и имуще­ства своих подданных. Этот, в сущности, случайный де­сант сильно вспугнул большевиков, и они заявили чехам, что предлагают им либо испросить тоннаж у союзников для их отправки через Архангельск и Мурманск, либо перейти на советскую службу или вообще остаться в России. При этом чехам большевиками ставилось условие под предлогом того, что они были вооружены в России, сдать это оружие, оставляя лишь самое ограниченное число для внутренней охраны эшелонов.

Чехи отказались этому подчиниться, опасаясь выдачи их австро-германцам, и решили силой пробиваться на Владивосток.

Из этого сцепления, по существу дела, чисто случай­ных, но прямо отвечавших целям держав Согласия при­чин и родилась интервенция союзников. Действительно, к концу мая, т. е. к эпохе, к которой относится требование большевиков о повороте чешских эшелонов на Архан­гельск и их разоружении, чехи растянулись по всей Си­бирской магистрали от Волги до Забайкалья, продвига­ясь на Владивосток. Чехи могли, следовательно, владея Сибирской железнодорожной магистралью, и воспрепят­ствовать вывозу военнопленных, и обеспечить Владиво­сток.

Чешские эшелоны были разбиты на четыре основные группы, каждая в 1 тыс. км примерно одна от другой:

капитана Чечека — у Пензы,

полковника Войцеховского — у Челябинска,

капитана Гайды — у Новониколаевска,

генерала Дитерихса — в Забайкалье.

Несмотря на разбросанность их расположения, вы­ступления чехов произошли почти одновременно: 25 мая в Новониколаевске, 26-го — в Челябинске и 28-го — в Пензе. Лишь группа Дитерихса продолжала продвигаться к Вла­дивостоку. Советская власть в Сибири при помощи мест­ных офицерских организаций была свергнута 31 мая в Томске. Группы Гайды и Войцеховского, двигаясь от Но­вониколаевска и Челябинска, соединились у Омска; 10 июня и в Омске была свергнута советская власть. Итак, вся Сибирская магистраль к востоку от Урала (Челябин­ска) была в середине июня в руках чехов, а Поволжская тыловая группа Чечека, продвигаясь к востоку на соеди­нение с остальными эшелонами, заняла 8 июня Самару.

Чешский фронт на Волге и захват чехами Сибирской магистрали как раз и были теми задачами, которые долж­но было ставить себе командование держав Согласия. По­этому совершенно понятно, что уже 4 июня представите­ли держав Согласия заявили сменившему Троцкого ново­му народному комиссару по иностранным делам Чичери­ну, что «разоружение чехов рассматривалось бы держава­ми Согласия как враждебный по отношению к ним акт»37.

Немцы ясно отдавали себе отчет в происшедшем, и Людендорф возмущался бездействием советской власти. «Согласие продолжало с ведома советской власти набор чехословацких частей из австро-венгерских военноплен­ных... И это допускало правительство, с которым мы за­ключили мир... Чехословацкие войска поехали не во Фран­цию, а были задержаны на Сибирской железной дороге, на границе России и Сибири, чтобы отсюда сражаться с московским правительством. Согласие одновременно с этим занятием Сибирской железной дороги достигло и того, что наши военнопленные не могли вернуться из Си­бири. Это было, несомненно, чистым убытком для нас. Если бы советское правительство честно относилось к мирному договору, оно в тех же эшелонах, в которых ехали чехи, могло бы доставить нам и германских военноплен­ных. Но оно было бесчестно. Большевики вредили нам вез­де, где они только могли»38.

Для решения второй основной задачи держав Согла­сия в России — занятия северных портов они, однако, не располагали на территории России никакой вооруженной силой. Северное побережье привлекало главным образом внимание англичан, и главные их опасения вызывало на­личие германских войск и организация при их содействии Белой гвардии генерала Маннергейма в Финляндии. Ан­гличане определенно стремились к обеспечению от гер­манского захвата северных морских баз России.

Первоначально англичане в лице прибывшего в конце мая в Мурманск генерала Пуля вступили в переговоры с большевиками. Чрезвычайный советский комиссар, некий Нацаренус, в обмен на официальное признание советской власти обещал «обеспечить красными войсками Мурман­скую железную дорогу от покушений белофиннов». Одно­временно с этим англичане усиливали свой десант (вна­чале лишь батальон морской пехоты). 27 июня в Мурман­ске англичане высадили уже около 2 тыс. пехоты, одновре­менно увеличив число своих военных судов на побережье и в Белом море. При этих условиях благоприятный исход переговоров для большевиков становился все более и бо­лее сомнительным. При этом часть членов Мурманского совета открыто пошла на соглашение с англичанами и зак­лючила с ними 8 июля договор о совместных действиях против держав германской коалиции, объявив независи­мость Мурманского района. За первые числа июля гене­рал Пуль успел провести полную оккупацию Мурманс­кого района и Мурманской железной дороги на протяже­нии 600 км от побережья (до ст. Сороки). Одновременно с этим 4 июля англичанами были заняты Соловецкие ос­трова и прекращена работа установленной на них ра­диостанции. От Сорок англичане двинулись, однако, не на юго-запад, в сторону финской границы, а на юго-вос­ток (на Сумский Посад), т. е. в сторону Онеги и Архан­гельска, подготовляя оккупацию и южного берега Бело­го моря.

Английский военный кабинет в лице лорда Мильнера придавал большое значение северным русским портам. 17 июня, т. е. еще до высадки английского десанта в Мур­манске, Мильнер просил президента Вильсона о посылке трех американских батальонов и двух батарей (всего 4 тыс. человек) в Мурманск и Архангельск39. Вильсон, не желая дробить американскую армию, шел на это неохотно.

Англичане, однако, упорно проводили свою точку зре­ния и, заняв 31 июля Онегу, а 1 августа острова Мудьюг 40 км севернее Архангельска), 2 августа высадили свой десант и в Архангельске.

Вообще, на севере России летом 1918г. обстановка скла­дывалась довольно оригинально.

Немцы больше всего боялись продвижения союзни­ков по Мурманской железной дороге на Петербург40. Ан­гличане стремились к обеспечению от германского за­хвата военных баз в Мурманске и Архангельске. Боль­шевики боялись наступления англичан. Поэтому и нем­цы, и финны, и красные стремились к разрушению доро­ги. Этого же, в сущности, добивались и англичане. Ясно, что при такой обстановке никаких активных действий на Мурманском направлении ожидать было нельзя. Так и вышло.

Встревоженные было вначале английским десантом немцы скоро успокоились. «Так как Белое море замерзает зимой, — пишет Людендорф, — там не могла быть пред­принята операция в крупном масштабе. Мурманская же­лезная дорога была разрушена большевиками. Финские отряды, направленные для ее разрушения, уже не нашли для себя больше работы. Соединенные германо-финские войска были теперь настолько сильны, что Согласие от­казалось от дальнейшего продвижения»41.

Центр тяжести союзнической интервенции на севере России определенно переносился с Мурманска на Архан­гельск.

Французы смотрели на интервенцию несколько ина­че. Главной, если не единственной, их заботой летом 1918г. было стремление не допустить дальнейших пере­бросок германских дивизий из России на французский фронт. Поэтому, когда несколько дней спустя (23 июня) после разговора с американским генералом Блиссом Фош узнал, «что немцы (опять) перебросили из России во Францию некоторое число дивизий», он, «в свою оче­редь, телеграфировал президенту Вильсону, что это об­стоятельство (курсив наш. — А. 3.) надлежит рассматривать как «решающий с военной точки зрения аргумент в пользу интервенции союзников в Сибири», и после это­го уже сам настаивал 27 июня во второй телеграмме пре­зиденту САСШ, прося его срочно выслать два американ­ских полка в Сибирь. 2 июля вопрос был передан на рассмотрение Верховного союзнического совета в Версале»42.

Между прочим, данные, на которых было основано решение Фоша, были неточны. Ни одной германской ди­визии за все время с 1 мая по 15 сентября из России во Францию переброшено не было. Интересно, что, однако, даже непроверенные слухи о переброске германских ди­визий во Францию заставили Фоша дважды непосред­ственно обратиться по телеграфу к президенту САСШ.

Окончательно союзная интервенция была решена на Верховном совете в Версале 2 июля 1918 г., предложив­шем послать международную экспедицию (Англия, Аме­рика, Япония) в Сибирь43. Президент Вильсон опять-таки несколько ограничил размах интервенции, поста­вив 5 июля ей целью лишь «оказание покровительства чехословакам против германцев (!) и содействие усилиям к установлению самоуправления или самозащиты самим русским в тех случаях, когда они сами будут со­гласны на это содействие»44. Одновременно с этим для «моральной поддержки» в Сибирь командировалась аме­риканцами и группа Союза христианской молодежи (УМСА)...

Вместе с этими основными районами интервенции англичане в северной Персии зорко следили за турецким продвижением в Закавказье. Как только немцы команди­ровали в Грузию полковника фон Кресса с двумя ротами для организации вывоза нефти из Баку по нефтепроводу на Батум, англичане выслали из Энзели морем отряд ге­нерала Данстервиля, который в начале августа высадил­ся в Баку. Конечно, главной целью англичан было закрыть немцам доступ к бакинской нефти. И это прямо било немцев по самому больному месту. Действительно, Людендорф, описывая командировку в Тифлис полковника Крес­са, поясняет ее так: «Нам нужно было энергично высту­пить там (в Закавказье). Этого требовал помимо военных соображений укрепления нашего положения вопрос о снаб­жении нас сырьем. Что мы в этом не могли положиться на Турцию, нам снова показали события в Батуме, где они захватили (для себя) все наличные запасы в городе. Дос­тать нефть в Баку для себя мы могли только сами... После наступления 7-й армии (конец мая во Франции) были истрачены все германские запасы горючего... мы ощуща­ли в нем большую нужду»45.

Наконец попутно англичане оккупировали в июне и смежную с северной Персией часть Закаспийской области в Туркестане.

Общее количество союзных сил, направленных за 1918 г. в Россию, составляло 46 (см. таблицу 11):

Таблица №11

КОЛИЧЕСТВО ВОЙСК СОЮЗНОЙ ИНТЕРВЕНЦИИ В РОССИИ в 1918 г.

 

РАЙОНЫ

Япон-

Анг-

Амери

Фран

Италь

Чехи

Обще-

ВСЕГО

 

цы

ли-

канны

цузы

янцы

 

союз-

 

 

 

чане

 

 

 

 

ные

 

 

 

 

 

 

 

 

контин-

 

 

 

 

 

 

 

 

генты

 

Сибирь

57000

2500

8000

1000

1500

45000

-

115000

Мурманск

-

12000

-

-

-

-

11 000

23000

и Архан-

 

 

 

 

 

 

 

 

гельск

 

 

 

 

 

 

 

 

Закаспий-

-

5000

-

-

-

-

-

5000

ская

 

 

 

 

 

 

 

 

область

 

 

 

 

 

 

 

 

Итого

57000

19500

8000

1000

1500

45000

11 000

143 000

Примечание. Отряд Данстервиля из Баку ушел в сентябре в Персию.

Запутанность взаимоотношений, создавшаяся в связи с Брест-Литовским миром, приводила к тому, что наряду с германским послом в Москве в России оставались и дип­ломатические представители держав Согласия, и их воен­ные миссии (например, французский генерал Лавёрн).

Послы, правда, переехали после Брестского мира в Вологду47, но военные миссии и отдельные чины посольств продолжали оставаться в Москве.

Несомненно, что они поддерживали связи с русскими контрреволюционными силами. Сохранились три любо­пытные перехваченные большевиками шифрованные те­леграммы, направленные «французскому военному аген­ту в Москву», относившиеся к концу мая и началу июня 1918 г. Вот они:

Телеграмма (шифрованная) из Самары французско­му военному агенту в Москву. Отправлена 9.35 ч. 17 мая. Получена 10 ч. 18 мая.

«Все казаки восстали. Главноуполномоченный Сама­ре просит денег и оружия; идут против Советов и «бошей». Ответ. Ванно»48.

Телеграмма эта была подана за десять дней до выступ­ления чехов на Волге.

Две другие, также шифрованные телеграммы поданы с Северного Кавказа (тому же адресату). Обе отправлены 3 июня. Получены 13 июня (т. е. шли 10 дней)... «1.  Казачье движение подготавливается на Тереке втайне от местного правительства, но в то же вре­мя оно направлено не против него, а против му­сульман, покушающихся на казачьи земли. Боль­шевистский главнокомандующий Автономов — патриот и просит русских офицеров для Красной армии и казаков для создания противогерманского фронта. Виделся с Радко-Дмитриевым, охотно сдает командование новому главнокомандующему генералу Снесареву. Необходимое соглашение ку­банского и терского казачеств еще не осуществле но, ему будет содействовать Автономов, в душе он против комиссарского правительства. При удаче этого казачьего движения комиссарское правитель­ство падет сейчас же.

2. Стану исключительно на точку зрения обороны про­тив немцев и мусульман, но для этого надо стать на сторону казаков. До сих пор англичане еще не вы­сказались. Полагаю, что Ростовский фронт, т. е. Ку­бань, должен быть под нашим руководством, англи­чане — на Тереке. В этом случае испрашивал бы Ва­ших директив и на какие кредиты мог бы рассчиты­вать. Шардиньи»49.

Красный главнокомандующий Автономов в это время действительно был сменен красным же генералом Снесаревым. Терское восстание вспыхнуло в августе.

Намеки на эту путаницу, когда французские офицеры поддерживали просьбы советских «главковерхов» «о ком­плектовании Красной армии русскими офицерами», встречаются и в записках небезызвестного «зеленого» (т. е. не признававшего ни белых, ни красных повстанца) Вороновича, приезжавшего в мае 1918 г. в Екатеринодар к большевикам.

«В кабинете военкома Силичева я познакомился с ка­ким-то французским лейтенантом, приехавшим в Екате­ринодар предложить местной большевистской армии по­мощь Франции для борьбы с германо-турками. Мы раз­говорились, и он стал горячо убеждать меня в необходи­мости привлечь на службу в Красную армию всех кадро­вых офицеров.

— Не все ли равно офицерам, какое правительство сто­ит сейчас у власти? Раз это правительство будет продол­жать войну с немцами и тем самым нарушит Брест-Ли­товский мир — долг каждого русского офицера доброволь­но явиться в ряды Красной армии, — говорил лейтенант. — Франция и другие народы готовы оказать помощь боль­шевикам, если они снова начнут войну.

Я не стал возражать французскому офицеру, так как понимал, что нашим бывшим союзникам решительно все равно, какое правительство стоит у власти в России, и они готовы одинаково помогать и большевикам, и монархи­ческому правительству, лишь бы оно продолжало вести борьбу с Германской империей»50.

Несомненно, что союзные военные миссии в России летом 1918 г. не бездействовали. Ход дальнейших собы­тий покажет, что дело не ограничивалось одними теле­граммами.

Двойственность политики союзников в отношении их к русской революции, конечно, диктовалась их точкой зре­ния, что во время войны все-таки единственным их насто­ящим противником были немцы. И белые, и красные оди­наково, с их точки зрения, могли быть ими использованы с этой целью.

Типичным примером подобной двойной игры являет­ся наличие, например, в России в течение первой полови­ны 1918 г. двух английских миссий — остатков прежнего посольства, возглавлявшегося советником посольства сэ­ром Фрэнсисом Линдлеем, и неофициальной миссии, воз­главлявшейся 30-летним бывшим английским вице-кон­сулом в Москве Локхартом. Первая не признавала боль­шевиков, второй же было поручено вести с ними самые оживленные переговоры, и ее глава пользовался особым покровительством Троцкого51. Таким образом, в то время как официальная английская миссия была настроена оп­ределенно против большевиков и готовила интервенцию против них, неофициальная миссия Локхарта сговарива­лась с большевиками об интервенции для содействия боль­шевикам в их борьбе (?) с немцами52.

И только высадка английского десанта в Архангель­ске в первых числах августа 1918г. положила конец мис­сии Локхарта.

Обстановка еще более усложнялась наличием помимо этих двух миссий еще и ряда совершенно самостоятельных английских офицеров, ведших в России свою собствен­ную политику на свой страх и риск. Наиболее типичным представителем этой категории был некий Сидней Рейли53, который, например, затеял целую авантюру, имев­шую целью свержение большевиков при помощи латыш­ских советских полков. Из этого ничего путного, конечно, не вышло, но косвенно замешанный в эти переговоры Локхарт большевиками был арестован и выпущен на сво­боду лишь в обмен на освобождение арестованного анг­личанами советского представителя Литвинова (Финкельштейна).

Это странное положение, создавшееся несмотря на Брестские условия, конечно, зиждилось на том, что Брест совершенно не был принят всеми верхами советской вла­сти. Рвать с союзниками многие из них в это время опреде­ленно не хотели...

Иначе как курьезом нельзя ведь назвать приводимое Черчиллем согласие, например, напуганного германским наступлением Троцкого на японскую интервенцию (!), заявившего 28 марта 1918 г. британскому поверенному в делах Локхарту, что «он не видит препятствий к высадке японских сил в России для сопротивления германскому нападению в случае одновременного выступления и дру­гих союзников при условии известных гарантий»54.

Итак, к лету 1918 г. территория России, за исключени­ем центра страны, в сущности, представляла собою две зоны взаимно перекрещивающихся между собой интере­сов. Финляндия, Белоруссия, Украина, западное Закавказье вошли в сферу влияния Центральных держав. Се­вер России, Поволжье, Сибирь, Туркестан и восточное За­кавказье составляли зону влияния держав Согласия. На границе двух зон стояли: ориентировавшийся на Германию Дон и на державы Согласия — Добровольческая армия. Мировая война продолжалась, и ее влияние стихийно распространялось и на территорию России. Летом 1918г. Центральные державы достигли зенита своих успехов.

Последнее германское наступление, начатое 27 мая, при­вело их войска, как и в 1914 г., на Марну, и линия герман­ского фронта проходила в 60 км от Парижа, т. е. лишь на расстоянии, отделявшем Ростов от Таганрога...

Победа, казалось, окончательно склонялась на сторо­ну Центральных держав, но в это время на французский фронт начали наконец прибывать свежие американские дивизии...

Каковы же были на фоне этих общих интересов миро­вой войны возможности российской контрреволюции ле­том 1918 г.?

Территория, на которой сосредоточивались в то вре­мя возможности контрреволюции, в общем совпадала с окраинами Российского государства.

На самом севере была только что освободившаяся при помощи немцев от собственных большевиков, конечно, поддержанных Москвой, Финляндия. Белая гвардия гене­рала Маннергейма становилась прочным оплотом стра­ны. Несомненно, что Финляндия в эту эпоху представля­ла собой, несмотря на малочисленность своего населения, внушительную и крепкую противосоветскую силу. Одна­ко вся история взаимоотношений России с Финляндией за XIX в. не позволяла рассчитывать на то, чтобы белая Финляндия была заинтересована в воссоздании прежней единой России. Разговаривать с Финляндией можно было лишь как с союзной суверенной страной. Жизнь сама ре­шила в 1918 г. то, что предоставлялось решать мифичес­кому Учредительному собранию.

Оккупированная австро-германцами Украина потеря­ла право голоса.

«Германское Верховное командование, — пишет Людендорф, — могло быть лишь довольным переменой пра­вительства в Киеве, так как оно было нам полезно для ве­дения войны»55.

Правительство Скоропадского, созданное немцами, конечно, ими только и держалось. При этом немцы определенно не собирались разрешать новому правительству формирование армии. Все ограничивалось чисто теоре­тическими расчетами мобилизации, наборов и формиро­ванием штабов корпусов и дивизий, без полков, батарей и эскадронов. Отдельные германские формирования из ук­раинских военнопленных по прибытии их на Украину рассеивались. Широкие круги крестьянства лишились права на безвозмездную прирезку земли за счет частных землевладельцев, «дарованного» им еще 20 ноября 3-м Универсалом Украинской рады. Конечно, это не мог­ло не вызывать их недовольства, порою проявлявшегося в самых резких формах.

Однако настроения украинского селянства были все же отличны от настроений русского крестьянства. Общи­на была незнакома Украине, и это несколько иначе стави­ло земельный вопрос. Раздел частновладельческих земель не означал еще на Украине поголовного поравнения. Соб­ственнические инстинкты украинского селянства, каза­лось, давали все предпосылки для возможного решения аграрного вопроса на основах создания крепкого слоя мел­ких земельных собственников. Недаром понятие «хлебо­робов», т. е. именно мелких земельных собственников, все время носилось в воздухе во время правления гетмана.

Хотя замена рады гетманом и была проведена цели­ком и исключительно германцами, прикрыта, однако, она была флагом «хлеборобов». И это верно отражало един­ственный возможный путь решения земельного вопроса на Украине в то время.

Решения земельной проблемы правительство гетма­на, однако, не дало. Да, быть может, оно и не могло его дать потому, что главной целью австро-германской оккупации, конечно, было получение украинского хлеба и скота. Сроч­ная же реализация богатств Украины, с точки зрения ок­купантов, могла только замедлиться аграрной реформой.

Австро-германская оккупация, преследуя цели выко­лачивания хлебных излишков, сильно озлобляла крестьянство, отождествлявшее германское правительство с ка­рательными экспедициями оккупантов. Полное восстанов­ление дореволюционных земельных взаимоотношений, отвечая интересам оккупантов и крупного землевладения, совершенно не отвечало чаяниям и интересам основной массы населения Украины — ее селянства. И конфликт назревал быстрее, чем это могло казаться, благодаря внеш­нему успокоению, созданному оккупацией.

Гетманская Украина представляла собою благодарную почву для пропаганды мистических идей земельного пе­редела. И чем более эти чаяния широкой массы украин­ского селянства подавлялись штыками оккупантов, тем легче самая примитивная демагогия могла рассчитывать, и при этом наверняка, на успех своей пропаганды, опира­ясь хотя бы на наивные идеи 3-го Универсала56. Первые шаги анархической банды Махно летом 1918г. были гроз­ным предзнаменованием для будущего...

Украинское «самостийничество» не препятствовало вывозу хлеба и скота, и оно если и не всегда очень уж по­ощрялось, то во всяком случае совершенно не встречало противодействия немцев. Австрийцы его определенно по­ощряли, наивно рассчитывая на присоединение Украины к Галиции. Но если можно серьезно говорить об австрий­ских (и германских) довоенных мечтах расчленения Рос­сии, то Австро-Венгрия 1918 г. уже не могла, если бы она только отдавала себе отчет в своих возможностях, сколь­ко-нибудь серьезно думать об аннексиях. Уже Брестские переговоры, т. е. дни, быть может, величайшего националь­ного унижения России, наряду с циничной распродажей ее Лениным и Сталиным (так как только они вдвоем все время шли на все условия немцев) показали то, что Авст­рия должна была уступить. Два украинских представите­ля, по справедливому выражению Троцкого, представляв­шие территорию лишь своей собственной комнаты в Бре­сте, добились признания права Украины на ту Холмщину, которая Австрией мыслилась в виде составной части возрожденной Великой Польши (австрийской). Щирые украинцы 1918 г. в своих притязаниях на Восточную Га­лицию при всей наивности своих домогательств в Бресте все-таки стояли на гораздо более реальной почве, чем стре­мительно катившаяся к неизбежному и близкому концу Австро-Венгрия 1918 г.

Но за внешним фасадом украинских «шлыков», «осе­ледцев» и «жовто-блакитных прапоров» проглядывало и нечто гораздо более серьезное. Обильно приправленная вывезенными из австрийской Галиции неологизмами и часто чистыми полонизмами и германизмами, «мова» все-таки не так-то уж отличалась от того языка, на котором говорило почти 4/5 населения Украины. Исторически сло­жившееся преобладание неукраинского населения в укра­инских городах искажало перспективу языковых взаимо­отношений на Украине. Если в городах 2/3 населения гово­рило не по-украински, то в деревнях более 4/5 говорило по-малороссийски, или по-украински, а совсем не по-русски.

В обособленности Украины в смысле возможности ее борьбы с большевиками лежало здоровое зерно. Самосто­ятельность была тем атрибутом, который помог Украине после октябрьского переворота признать себя независи­мой от советской власти. Правда, что большевиков не при­знал и говоривший по-русски Дон, но вопрос был не в этом.

«Мова» на Украине и «казачьи вольности» на Дону одинаково противопоставляли их Советской России. Ос­новным вопросом борьбы с большевиками был вопрос признания или непризнания октябрьского переворота, и с этой точки зрения самостоятельная Украина, так же как и казачье обособление Дона, была сила контрреволюци­онной.

«Щирое» украинство, в гетманском его облике, с точ­ки зрения вооруженной борьбы с большевизмом было все-таки течением определенно противосоветским.

С точки зрения интересов будущей России украиниза­ция Малороссии была, конечно, несравненно менее опасной, чем советизация Великороссии. На путях создания единой великой России в 1918 г. лежали гораздо более се­рьезные препятствия, чем самостийность Украины. И большевики это отлично поняли, направив все свои уси­лия не в сторону борьбы с самостийностью, а по линии классового расслоения населения Украины. Мова, феде­рация и украинские национальные дивизии не помешали прочному включению Советской Украины в состав СССР.

Контрреволюционные возможности Украины в 1918 г. совершенно не ослаблялись ее самостийными стремлени­ями. Вопрос был совершенно в другом. Австро-германская оккупация, искусственно приостановив в своих чисто эго­истических видах решение земельного вопроса на Украи­не, свела почти до нуля ее контрреволюционные возмож­ности, и, быть может, именно самостийничество гетман­ской Украины в 1918 г. было единственным и потому ка­рикатурным проявлением ее непримирения с октябрьс­ким переворотом.

Не решившее аграрного вопроса, не создавшее соб­ственной армии, «изменившее» союзникам и отдавшееся в полную и безусловную зависимость оккупантам, прави­тельство Скоропадского лишь обеспечивало австро-германцам вывоз украинского сырья и проводило украини­зацию Малороссии.

Так ли это было на самом деле и не слишком ли прими­тивна такая постановка вопроса?

С точки зрения общих интересов русской контррево­люции смена социалистического правительства Укра­инской рады гетманом, бесспорно, помогла снабжению (и притом в самом широком смысле — от притока офице­ров до снарядов и сахара) Дона и Добровольческой ар­мии. Несмотря на все внешние, порой чрезвычайно ост­рые пререкания между собой контрреволюционных груп­пировок на почве ориентации и унитарного или федера­тивного принципа устройства России, и гетманская Ук­раина, и Дон, и Добровольческая армия все-таки были настроены одинаково непримиримо к своему общему вра­гу — советской власти.

Поэтому все крайности самостийничества гетманско­го правительства, конечно, несравнимы с той внутренней отчужденностью, которая разделяла бы социалистическое правительство Украины и несоциалистические Дон и Доб­ровольческую армию. Наличие гетманского правитель­ства при условии австро-германской оккупации Украины было все-таки несравненно выгоднее с точки зрения инте­ресов вооруженной борьбы и Дона, и Добровольческой армии, чем правительство Украинской рады. Гетманский переворот 29 апреля не может не расцениваться как уси­ление общих позиций русской контрреволюции.

Конечно, роль германской Украины в русской контр­революции была очень скромной. Нельзя, конечно, забы­вать, что основная ее заслуга — сохранение от большеви­ков в течение полугода 10 губерний Малороссии — цели­ком принадлежала не ей, а австро-германской оккупации. В то же время, однако, нельзя забывать и того, что в усло­виях обстановки, сложившейся на Украине в связи с ее ок­купацией в 1918г., власть гетмана была все-таки властью наиболее благоприятной для общих задач русской контр­революции из всех возможных в то время комбинаций на Украине.

Закавказье не признало ни октябрьского переворота, ни Брестского мира. По занятии турками Батума оно в конце апреля (21) 1918г. провозгласило независимость Закавказской федеративной республики, и новые респуб­лики вступили в переговоры с турками, полагая этим пу­тем добиться уступки турками Батума и Карской области.

Однако турки не только твердо стояли на Брестских условиях, но и стремились их еще более расширить. По­мимо советской власти Закавказье стояло лицом к лицу и с внешним врагом.

К концу мая (26) Закавказская федерация распалась на Грузию, Армению и Азербайджан.

Покровительство немцев спасло Грузию от турок, и грузинское социалистическое правительство распростра­нило свою власть не только на территории собственно Грузии (в общем совпадавшие с Тифлисской и Кутаисской губерниями без Закатальского и Сухумского округов), но с 27 июля и на Абхазию (бывший Сухумский округ) и на Сочинский и Туапсинский округа (русские) Черноморс­кой губернии.

Положение Армении было хуже, так как турецкое на­ступление и борьба с местными тюрками ограничивали пределы Армянской Республики лишь центральной час­тью Эриванской губернии.

Азербайджанская Республика, поддерживаемая род­ственными ей по крови и вере турками, занимала восточ­ную часть Эриванской, Елисаветпольскую, Закатальский округ Тифлисской и западную часть Бакинской гу­берний.

Все три правительства, невзирая на их взаимную на­циональную вражду и различие политических окрасок, были, однако, определенно противосоветскими.

Только в Баку с 7 апреля при содействии армянского полка, возвратившегося с персидского фронта, устано­вилась после жестокой резни армянами тюрок армяно-советская власть во главе с Шаумяном. В начале июля в Баку появился состоявший на службе англичан неболь­шой (1,5 тыс.) партизанский отряд полковника Бичерахова (Лазаря).

Бичерахов, конечно, являлся лишь орудием англий­ской интервенции, поставившей себе задачей не допустить турок и особенно немцев в Баку. Поэтому, признав советс­кую бакинскую власть, части Бичерахова выступили на турецко-азербайджанский фронт, проходивший у желез­нодорожной станции Кюрдамир в 125 км к западу от Баку. Однако, считая, по-видимому, более важным устранение советской власти в Баку, англичане его отозвали с фрон­та, и в середине июля Бичерахов сменил в Баку Советы «центрофлотом». После этого, в начале августа, в Баку прибыл английский отряд генерала Данстервиля.

Все перипетии закавказской национальной борьбы, в сущности, никакого отношения к борьбе с большевиками не имели. Утверждение советской власти в Баку весной было не более чем эпизодом, и она была сметена сейчас же, как только англичане убедились, что она не сможет или не пожелает отстоять от турок и немцев Баку.

Борьба в Закавказье шла вокруг Баку, к которому стре­мились и турки, и немцы и которое хотели от них отстоять англичане. С точки же зрения русского контрреволюци­онного процесса в целом закавказские события, лишая со­ветскую власть бакинской нефти, этим наносили большой удар ведению ею вооруженной борьбы.

Поэтому в общем временное отделение Закавказья, не признававшего советскую власть, было в 1918 г. выгодно контрреволюции и невыгодно большевикам.

Из остальных окраин Сибирь медленнее всего воспри­нимала советскую власть. Отсутствие в Сибири крупного частного землевладения лишало в глазах сибирского кре­стьянства советскую власть главной ее приманки: дележ земли, когда делить было нечего, конечно, не мог явиться лозунгом, привлекающим на ее сторону широкие массы крестьян. Земельный вопрос в Сибири сводился к рассло­ению крестьянства на зажиточных и неимущих «новосе­лов», т. е. переселенцев последних годов, не успевших ни обзавестись хозяйством, ни получивших достаточных зе­мельных наделов. Лишь эта последняя категория, особен­но многочисленная на Алтае и между Енисеем и Ангарой, представляла собою полупролетариат, склонный к воспри­ятию советских лозунгов. В общем же в Сибири предос­тавление советским земельным декретом земли всем же­лающим означало, за небольшими исключениями, раздел не частновладельческих, а казенных земель. Коренной си­бирский крестьянин, пишет видный деятель сибирской контрреволюции Гинс, «относился к земельному вопросу равнодушно, и аграрная демагогия не говорила ему ничего. Но зато сибирское крестьянство не испытало и какого-либо гнета нового режима. Ему стало жить спо­койнее. Начальство перестало тревожить, налогов ник­то не взыскивал, солдат никто не призывал. Вернувшие­ся с войны фронтовики, нахватавшиеся разных учений и политики, немного мутили деревню, но сибирские рас­стояния и холод охраняли ее и от местных, и от цент­ральных заправил»57.

В общем, Сибирь в 1918 г. не являлась ни опорой со­ветской власти, ни очагом контрреволюции. Она была нейтральной.

Наконец, от Черного моря до Тихого океана по юго-восточной границе России и южной границе Сибири по­чти сплошной лентой протянулись поселения нашего ка­зачества. Составляя свыше 2% всего населения империи, казачество ко времени нашей Гражданской войны распа­далось на 11 основных казачьих войск; по численности казачьего населения они шли в следующем порядке (см. таблицу № 12).

Расселение и образование казачьих войск сложились исторически. В общем, все наше казачество можно свести в три основных группы: юго-восточную (донское, кубанс­кое и терское), урало-сибирскую (уральское, оренбургс­кое и семиреченское) и дальневосточную (забайкальское, амурское и уссурийское). Каждая из этих трех групп име­ла свою определенную историческую задачу.

Поселение Войска Донского по среднему и нижнему течению Дона и его притокам относится еще к XVI в. До середины XVIII столетия Войско Донское было еще по­граничной областью, охранявшей юго-восточные преде­лы государства Российского (см. гл. 2).

Постоянное продвижение юго-восточной границы Рос­сии в сторону Кавказского хребта создало ряд казачьих поселений на Северном Кавказе, примерно по рубежам рек Кубани и Терека.

Таблица № 12. БОЕВОЙ СОСТАВ КАЗАЧЬИХ ВОЙСК

 

НАИМЕНО-

Всего выставляли в мирное время

Общая чис-

% от-

ВАНИЕ

(1914г.)*

ленность

ношение

ВОЙСКА

конных

конных

конных

пеших

выставляе-

к общей

 

полков

диви-

батарей

(плас-

мых в воен-

Числен-

 

 

зионов

 

тун-

ное время

ности

 

 

 

 

ских)

частей**

всех ка-

 

 

 

 

баталь-

(1900 г.) в

зачьих

 

 

 

 

онов

тысячах

войск

I.   Донское

19

-

8

-

70

36

2.   Кубанское

11

2

5

6

53,1

27,3

3.   Оренбургское

6

1

3

-

20

10,3

4.   Забайкальское

4

-

2

-

13

6,7

5.   Терское

4

1

2

-

12,7

6,6

6.   Сибирское

3

-

-

-

9,8

5

7.   Уральское

3

-

-

-

8,8

4,5

8.   Астраханское

1

-

-

-

2,3

1,2

9.   Семиреченское

1

-

-

-

2,2

1,1

10. Амурское

1

-

-

-

1,7

0,9

1 1. Уссурийское

-

1

-

-

0,7

0,4

Всего

53

5

20

6

194,3

100,0

Примечания: 1. Сверх того, пополненный из состава всех казачьих войск, кроме имевших собственные гвардейские части (донцы, кубанцы и терцы), лейб-гвардии Сводно-казачий полк.

2. Помимо этих основных 11 казачьих войск существовали еще Иркутская и Красноярская сотни.

* Краткое расписание сухопутных войск. Вострая типография Главного штаба. СПб., 1910.

** Редигер А. Комплектование и устройство вооруженной силы. СПб., 1900. С. 177. Хотя эти данные относятся к 1900 г., поза 10 лет увеличение числа каза­чьих подков было совершенно ничтожным, так что эти цифры в общем верно отвечают и положению ко времени начала войны. В частности, одни хорошо осведомленный германский источник («Die Kasaken im Wcltkricge» в журнале «Wissen uiid Wchr». 1922. Heft 6. майора фон Кохепгаузена, состоявшего в 1918 г. при донском атамане Краснове) дает (с. 379) общую численность всех казачьих войск при мобилизации в 225,5 тыс.

Первые казачьи поселения (из рязанских казаков) по Тереку и Сунже относятся еще к концу XVI в. Началом Терского войска принято считать 1577 г. — основание го­родка Терки при слиянии Терека и Сунжи.

В XVIII в. пополняемые донцами и волжскими казака­ми терские поселения протянулись от устья Терека до р. Ку­мы, составив ряд отдельных войск (от устья Терека к запа­ду: Терско-Кизлярское, Терско-Семейное, Гребенское, Моз­докский и Волгский полки). В начале XIX в. между Моз­докским и Волгским полками был расселен еще и Горский полк. Всю первую половину XIX в. терские казаки несли тяжелую боевую службу по Кавказской линии, так как их поселения в общем совпадали с южной границей империи. В это время Терское войско пополнялось главным образом донцами и один раз малороссийскими казаками, поселен­ными в районе Владикавказа. В середине XIX в. казаки всей Кавказской линии, от Кубани до Каспийского моря, были сведены в одно Линейное войско. В 60-х гг. XIX столетия Линейное войско было разделено, и восточная его часть образовала самостоятельное Терское казачье войско.

Исторически сложившееся расселение терцев по Те­реку, Сунже и Куме привело к тому, что терское казачество в пределах Терской области было как бы вкраплено в зем­ли горских народов: кабардинцев, осетин, ингушей и че­ченцев. Собственной сплошной территории у войска не было, и в пределах своей области терское казачество со­ставляло меньшинство.

Кубанское войско (см. гл. 2), подобно Терскому, с кон­ца XVIII до середины XIX в. также несло сторожевую службу по Кубани («черноморцы») и на западном крыле Кавказской линии («линейцы»). Лишь сведенное в 60-х гг. XIX столетия в одно Кубанское войско, оно потеряло свой характер пограничного военного поселения.

Таким образом, вся юго-восточная группа казачества (Дон, Кубань, Терек) исторически являлась постепенно передвигавшейся в XVIIXIX вв. южной военной грани­цей империи. Свое основное назначение эти поселения потеряли лишь со второй половины XIX в.

Юго-восточная группа нашего казачества была наи­более мощной, составляя 70% общего количества казаков. Дон и Северный Кавказ были основным ядром русского казачества, и это предопределяло решающую роль этой группы при столкновении казачьих интересов с полити­кой советской власти в ходе нашей Гражданской войны.

Внешние очертания расселения второй, урало-сибир­ской группы казачьих войск, в общем, ограничивались на западе течением Урала, а на востоке — Иртыша.

Уральское войско (до Пугачевского бунта называвшееся Яицким), неотъемлемо связанное по происхождению с дон­цами, упоминается уже в самом начале XVII в. Расселением по нижнему течению Урала оно ограждало пределы импе­рии от набегов кочевников-казаков («киргизов») с востока.

Далее вверх по Уралу до его истоков (в южной и вос­точной части Оренбургской губернии) с XVIII в. было поселено войско Оренбургское (составившееся из казаков уфимских, самарских, частью донцов, калмыков, мещеря­ков и башкир). Продолжая линию уральских казаков по Верхнему Уралу, оно ограждало пределы империи от казахских («киргизских») набегов с севера.

Далее узкой лентой от верховьев Урала до Иртыша (у Омска) и вверх по Иртышу также в XVIII в. было рас­селено Сибирское казачье войско. При завоевании нами Туркестана в 1867 г. два полка Сибирского войска были от него отделены и составили самостоятельное Семиреченское войско, расселенное по обоим берегам р. Или.

Урало-сибирская группа казачества являлась второй и по численности, составляя почти 21% общего количества казаков. По своему удельному весу она, однако, более чем втрое уступала юго-восточной казачьей группе, а глав­ное — по протяжению линии расселения (растянутой на 3500 км) она не представляла того плотного казачьего ядра, которое образовывали казачества Дона, Кубани и Терека.

Третью группу составляло казачество дальневосточ­ное, поселенное в XVIII в. в Забайкалье среди бурят и с конца XIX в. по Амуру — Амурское (с 1858 г.) и по Уссу­ри — Уссурийское (с 1889 г.). Все эти три войска, расселен­ные по китайской границе, в XIX в. еще являлись погра­ничными военными поселениями.

Дальневосточная казачья группа и по численности (8% общего количества казаков), и по растянутости ли­нии своего расселения (до 3000 км) являлась и наименее мощной, и по району своего расселения, удаленному на 4000-5000 км от центра страны, — наименее способной принять активное участие в вооруженной борьбе во время Гражданской войны.

Наконец, особняком стояло малочисленное, расселен­ное по низовьям Волги, между Астраханью и Царицыном, и отдельными станицами по обоим берегам Средней Вол­ги (в Самарской и Саратовской губерниях) Астраханское казачье войско, в основе своей состоявшее из крещенных калмыков. В отличие от трех основных групп нашего ка­зачества, исторически сложившихся на почве охраны им­перской границы со стороны южных степей и Кавказа, казахских («киргизских») орд Туркестана и нашего Даль­него Востока, Астраханское казачество выполняло огра­ниченную задачу охраны низовьев Волги от калмыков. Вероятнее всего, что образование Астраханского войска являлось лишь одним из приемов замирения кочующих калмыков.

Казачьи привилегии, главным образом в виде несрав­нимых с массой русского крестьянства по величине земель­ных наделов и известного самоуправления, покупались казачеством тяжкой ценой, несравнимой с остальным на­селением России по своей тягости, военной повинности.

В то время как вся масса населения империи давала на военную службу лишь 29% ежегодного призывного возра­ста, казачество выставляло 72%, т. е. почти в 2,5 раза боль­ше. Общее число лиц, состоявших на действительной служ­бе в мирное время, составляло 1,7% всего мужского насе­ления империи, у казаков было 3,9%58. В среднем поэтому воинская повинность для казаков по сравнению со всем населением России была в два с половиной раза тяжелее. При этом ежегодный призыв, составлявший в среднем для всех казачьих войск 72% числа достигшей призывного воз­раста молодежи, для отдельных казачьих войск был еще тяжелее, достигая, например, для уральцев и амурцев до 100%, а для терцев - 86,2%59.

Тяжкая воинская повинность казаков особенно увели­чивалась в военное время. Составляя в мирное время по­чти половину всей русской конницы (54 полка из общего числа 121 полк, или 44,6%) и более трети всей конной ар­тиллерии (20 батарей из общего числа 53, считая и конно-горные, или 37,7%), казаки при мобилизации примерно утраивали число своих конных полков и батарей.

Непримиримое отношение всех казачьих войск к ок­тябрьскому перевороту верно отражало несовместимость сосуществования казачества с советской властью. Весь уклад казачьего быта, казачьи вольности и привилегии так резко противоречили лозунгам большевиков и их урав­нительным стремлениям, что конфликт рано или поздно был неизбежен и должен был превратиться в вооружен­ную борьбу за отстаивание казачеством своего казачьего существования против поползновений на него советской власти.

С точки зрения вооруженной борьбы казачество дава­ло и территорию, и готовые кадры прирожденных бой­цов. Полувоенная организация мирного казачьего быта облегчала переход казачьих земель на военное положение в обстановке внутренней Гражданской войны. Отсутствие сепаратистских стремлений, за исключением лишь в глав­ной своей массе украинцев-кубанцев, вытекало из русско­го происхождения основной массы казачества. Самостоя­тельное существование прорезывавшей всю территорию империи ленты казачьих поселений было невозможно. По­пыток образовать казачью федерацию и не было. Юго-Во­сточный союз 1917 г., выходя за пределы «казачьего госу­дарства», конструировался все-таки по территориальному признаку, а не по признаку казачьей федерации.

При всем этом, однако, казачество все же было тесно связано со своей территорией, и отстаивание и ее, и своих вольностей от покушений большевиков в глазах подавля­ющей массы казачества не было равносильно вооруженному походу на советский центр. Казачество было готово выделить часть своих сил для решения общерусских за­дач, но наряду с ними у него были и свои местные, казачьи задачи.

Отстаивание своей самостоятельности в море русской революции требовало от казачества большого напряже­ния и для решения своих местных дел, у себя дома. Борьба со своими иногородними занимала казаков, да это и по­нятно, учитывая настроения неказачьего населения каза­чьих земель, не менее, чем общероссийская борьба. С этим русская контрреволюция не могла не считаться. Казачья база в виде территории с казачьей противосоветской вла­стью ей была ведь нужна не меньше, чем и самим казакам.

Протянувшееся почти сплошной полосой вдоль ста­рой юго-восточной и южной границы империи, казачество исторически было повернуто фронтом на юг. Теперь Граж­данская война требовала нового казачьего фронта на се­вер. Гражданская война как бы поворачивала весь ход ка­зачьего расселения и казачьей истории, и несомненно, что этот поворот должен был преодолеть большую истори­ческую инерцию. То, что казаки считали своим тылом, ста­новилось их фронтом. Там, где прежний фронт был зами­рен, это требовало лишь преодоления известной инерции и как бы сдвига казачьей психологии. Не так было там, где, как, например, у терцев, прежний фронт был лишь подавлен, но совсем не замирен. Там это неизбежно вызы­вало войну на два фронта, и этим еще более осложнялся этот противоречивший всей казачьей истории поворот от окраин к центру. Уходившее всю свою историю от центра к окраинам казачество российская контрреволюция звала на­зад. Колесо казачьей истории как бы поворачивалось вспять.

Наконец, на территории Центральной России, в Сред­нем Повольжье, вокруг Саратова, на равном расстоянии (приблизительно в 600 км) между Оренбургом и Ново­черкасском, т. е. между центрами донского и оренбургско­го казачества, лежала область крепких земельных соб­ственников — немцев Поволжья.

Немцы Поволжья происходят от переселенцев в Рос­сию во второй половине XVIII в. (1764-1773) 8 тыс. се­мейств по обоим берегам Волги у Саратова (главным об­разом в Камышинском уезде на правом берегу и в Новоузенском и Николаевском уездах на левом берегу Волги). До 70-х гг. XIX в. они пользовались известной автономи­ей (выбор сельских должностных лиц из немцев, немец­кий язык в делопроизводстве и в школе и т. д.).

В конце 1915г. последовал указ об их выселении в Си­бирь, начало выполнения которого было намечено на ап­рель 1917 г. Временное правительство, не отменив этот закон, приостановило, однако, его действие.

Немцы Поволжья, представляя собою сплоченную группу крепких мелких земельных собственников, явля­лись отличной базой для борьбы с большевизмом. Неудач­ная политика «немцеедства» во время войны, конечно, ока­зала неблагоприятное влияние на их отношение к центру, и большевики использовали его, обещав им создание ав­тономной немецкой области.

Русская контрреволюция, безусловно, имевшая все же гораздо больше шансов для привлечения их на свою сто­рону, как-то не обратила на них внимания, и они совер­шенно ею не были использованы.

С другой стороны, несомненно, стремление выдвиже­нием к Царицыну связаться с немецкими колониями По­волжья было и у немцев.

Общая численность немецких колонистов Поволжья в 1918 г. составляла около 600 000.

Возвращаясь теперь от окраин к центру, невольно при­ходится задать вопрос: что же представляли собой в это время внутренние контрреволюционные силы в самой Со­ветской России ?

Силы эти состояли из стремившегося сорганизовать­ся офицерства и ряда политических организаций. По идее, офицерство должно было представлять собою активные силы, а политические организации должны были этими силами руководить. Представлявшие реальную силу офи­церские организации ждали руководства и указаний со стороны политических группировок, а эти последние спо­рили об «ориентациях», о формах будущего устройства России, писали записки и совещались с иностранцами. Одни ставили на немцев, другие — на союзников, но ни­кто... на себя самих. Офицерские организации искали возглавителей и ожидали решений политических центров. Центры ничего решить не смогли, а офицерские органи­зации так и не выступили...

Еще с начала 1918 г. образовались так называемые правый и левый центры. Первый составился из несоциа­листических элементов, во втором преобладали социали­сты. Вскоре, однако, в середине июня, по вопросу об «ори­ентациях» правый центр раскололся на два центра — пра­вый, настроенный монархически и придерживавшийся политики «свободы рук», т. е. допускавший и «германскую ориентацию» в смысле получения на некоторых услови­ях содействия немцев, и Национальный (преимуществен­но кадетский), придерживавшийся союзнической ориен­тации и стремившийся к диктатуре. Общность ориента­ции сблизила Национальный центр с Союзом возрожде­ния (бывшим левым центром) путем взаимных уступок — Союз возрождения согласился на лозунг «нового» вза­мен разогнанного Учредительного собрания, а Нацио­нальный центр уступил в вопросе единоличной диктату­ры, согласившись на диктатуру «директории» из «гене­рала, социалиста и несоциалиста». Откровенная союз­ная ориентация этих двух последних группировок откры­ла им довольно широкую денежную помощь союзников. Однако результатов это по-прежнему не давало никаких. Какое впечатление все эти «политические» группировки производили на активных борцов контрреволюции, по­казывают впечатления командированного от Добровольческой армии в начале июня из Задонья в Москву гене­рала Казановича.

Генерал Казанович получил задачу выяснить наличие в Москве военных организаций, ознакомить московские группировки с положением Добровольческой армии и до­биться ее финансирования хотя бы из расчета 4-5 млн. рублей в месяц. Прибыв в Москву 11 июня, генерал Каза­нович как раз попал к началу расколовшего правый центр спора об ориентациях. Вот впечатления генерала Казано­вича от посещений им правого центра: «Ознакомившись с письмами генералов Алексеева и Деникина и выслушав мой доклад о Добровольческой армии, организация вы­несла постановление: приветствовать армию и ее вождей. Когда я поднял вопрос о субсидировании армии... В. И. Гурко даже обиделся и заявил, что денег у них нет, но что они могут обеспечить армии сочувствие влиятельных общественных кругов, что не менее важно. Имея в Москве дело с политическими деятелями разных направлений, мне часто приходилось встречаться с ссылкой на «широкие» или «влиятельные» общественные круги и даже на «ши­рокие народные массы», которые якобы поддерживают ту или другую организацию, но для меня обыкновенно оста­валось загадкой, где эта поддерживающая сила и из кого она состояла»60.

Технически организации эти были обставлены явно неблагополучно. Так, например, военным специалистом правого центра был генерал Цихович, кстати, в 1920 г. уже занимавший пост члена Высшей аттестационной ко­миссии Красной армии. Генерал Цихович, по свидетель­ству лично ознакомившегося с его работой в Москве ге­нерала Казановича, «составил обстоятельную записку, в которой с цифрами в руках доказывает полную невоз­можность переброски японских войск на Волгу»61. Поче­му это было невозможно, конечно, составляет секрет изоб­ретателя.

Не менее безотрадное впечатление производил и На­циональный центр, на заседаниях которого «разрабаты­вался и обсуждался проект будущего устройства России, начиная от центральной власти до организации управле­ния в губерниях и уездах»62. Болтовня 1917 г. продолжа­лась и при большевиках.

С Союзом возрождения России генерал Казанович познакомился через одного из инициаторов его возникно­вения генерала Болдырева (впоследствии Верховного главнокомандующего в Сибири осенью 1918 г.). Рассказ генерала Казановича об этой группировке производит уже совершенно тягостное впечатление.

На убеждения генералом Казановичем генерала Бол­дырева признать главенство генералов Алексеева и Де­никина и работать вместе для общего дела генерал Бол­дырев ответил, «что не может этого сделать, так как свя­зан с партией (меньшевиков)... От него я узнал о движе­нии, подготовляющемся на Средней Волге. Из его слов можно было заключить, что там собраны уже значитель­ные силы.

— Видите ли, — сказал он, — у нас войска настоящего еще нет, а намечены начальники и штабы, которые долж­ны принять на себя руководство, когда начнется восста­ние, но там происходит какая-то ерунда, и нам нужен че­ловек, который объединил бы все это. Если бы вы приня­ли на себя эту роль? — Услыхав мой отказ, он задал мне неожиданный вопрос — сколько я получаю в месяц? — 1000 рублей. — Мы можем дать гораздо больше, хотите 2000 рублей? — Я ответил, что дело не в вознаграждении, а просто я считаю предприятие несерьезным, как начатое не с того конца: желающие разыгрывать роль начальни­ков и заполнить штабные должности всегда найдутся — гораздо труднее найти бойцов»63.

Нужно заметить, что разговор этот происходил в кон­це июня, т. е. месяц спустя после чешского выступления.

Основной вопрос денежной помощи активным силам контрреволюции внутренние группировки России были также бессильны решить, как и их прародитель — Совет на Дону в январе 1918 г. «У московских капиталистов, — пишет генерал Казанович, — я наталкивался на один от­вет: у нас самих нет денег».

Хуже всего было, однако, то, что эти немощные груп­пировки, бездействуя сами, мешали и тем, кто действовал.

Связавшись в Москве с французским консульством, генерал Казанович получил от него обещание финансо­вой поддержки. Но «при дальнейших переговорах с кон­сульством, — пишет он, — я натолкнулся на совершенно неожиданное препятствие. Ф. и К° 64, узнав о моих перегово­рах, заявили мне, что я не имею право вести самостоятель­но эти переговоры, что они сами стараются получить сред­ства от французов и что Добровольческая армия может по­лучит деньги только через посредство их организации»65.

Конечно, французы посмотрели на дело иначе, пред­почитая помочь тем, кто борется с большевиками, прямо без всяких посредников. «Опасаясь, чтобы эти господа, — говорит генерал Казанович, — не испортили мне дела у консула, я немедленно отправился к нему рассказать этот разговор и постарался объяснить, что Франции гораздо выгоднее давать средства непосредственно Добровольче­ской армии, чем через посредство каких либо, политиче­ских организаций, так как в последнем случае, несомнен­но, часть денег пойдет не на армию, а на неизвестные партийные нужды. Консул вполне согласился со мной и обещал мне вести переговоры непосредственно с Добровольческой армией... и предложил мне взять теперь же известную сумму в пределах тех средств, какими он может распоряжаться самостоятельно, т. е. от 500 тыс. до 1 млн. рублей»66.

Несомненно, несколько односторонние впечатления генерала Казановича в значительной степени подтверждаются отзывами генерала Алексеева обо всех этих груп­пировках и центрах. 9 июля 1918 г. он писал генералу Де­никину: «Фактического единения в мыслях, целях, зада­чах... между центрами не существует. Не меняются только жажда власти, стремление получить в свои руки денеж­ную помощь от союзников и тяготеть над работой и суще­ствованием Добровольческой армии»67.

Единственное исключение представляла созданная Савинковым, внешне лишь связанная с Национальным центром организация «Союз защиты Родины и Свободы». Прибыв в Москву с Дона с потерявшим давно силу удостоверением члена Совета при генерале Алексееве, Савинков со свойственными ему беззастенчивостью и ци­низмом использовал его для того, чтобы выдать себя за полномочного помощника Корнилова и Алексеева. Не ка­саясь, однако, Савинковских приемов, нельзя не признать, что ему все-таки удалось то, чего не могли добиться все центры, вместе взятые; он сформировал боевую офицерс­кую организацию68, связался с союзниками, получил от них деньги, по-видимому немалые, и готовил эту органи­зацию для активного выступления против большевиков, что и сделал в июле. Плохо ли или хорошо все это было им организовано, имели ли смысл эти выступления в том виде, как они были им задуманы и выполнены, — вопрос дру­гой. Важно то, что Савинков все-таки был единственным активным работником в Центральной России летом 1918г.

И печальный факт, что в ту пору в Центральной Рос­сии единственным активным работником оказался аван­тюрист эсер Савинков, лучше всего характеризует всю немощь и безволие внутреннеполитических группировок контрреволюции.

С этой стороны русской контрреволюции надеяться было не на что...

На фоне всей этой разрухи на границе России и Сиби­ри в Екатеринбург 30 апреля большевиками были из Тобольска доставлены государь с государыней и великой княжной Марией Николаевной, а 23 мая в Екатеринбург были доставлены и наследник цесаревич и остальные чле­ны царской семьи.

26 мая, т. е. три дня спустя, чехи Войцеховского начали восстание, заняв Челябинск. От Челябинска до Екатерин­бурга по железной дороге ровно 240 км.

Южный Урал этим приобретал совершенно иное зна­чение. Было ли это понято русской контрреволюцией? И если это было понято, на что имеется ряд данных, то что для этого было сделано? Правдивый ответ может быть только один — ничего...

Летом 1918 г. мировая война вступила в свой послед­ний, решающий фазис. Немцы поставили свою после­днюю ставку — попытку проломить союзный фронт за счет 54 дивизий, переброшенных из России. Союзники готовились дать свою последнюю карту — американскую армию.

Скрестившиеся в гигантской борьбе интересы обеих коалиций столкнулись и в России.

В этой последней стадии борьбы для обеих коалиций Россия все время была лишь ареной. Центральным дер­жавам нужно было получить русское сырье и снять с рус­ского фронта возможно больше дивизий. Нашим союзни­кам нужно было помешать переброске германских диви­зий во Францию, не дать им использовать склады снаб­жения в русских портах Ледовитого и Тихого океанов и задержать возможно больше военнопленных, взятых за время войны Россией.

Эти цели ясно и отчетливо стояли перед глазами и наших противников, и наших союзников, и проводили они их неуклонно. В этих кровных для них интересах ни коле­баний, ни сомнений мы в их политике не найдем. И с этой точки зрения линии поведения и Центральных держав, и Согласия вели прямо к намеченным целям.

На путях этой мировой борьбы, однако, лежала объ­ятая смутой Россия.

И большой ошибкой было бы считать, что в русской борьбе Центральные державы стояли целиком на сторо­не красных, а державы Согласия — на стороне контрре­волюции. И те и другие поддерживали и тех и других лишь в зависимости от своих собственных интересов. Цен­тральные империи заигрывали с Москвой и в то же вре­мя поддерживали контрреволюционные Дон, Украину, Финляндию и Закавказье. Державы Согласия, поддер­живая контрреволюционных чехов, высаживая десанты на Белом море и в Мурманске, в то же время благосклон­но смотрели на советский Баку и разговаривали с боль­шевиками.

Брест едва не погубил дела союзников весной 1918г., и естественно, что подписавшие его большевики стали врагами Согласия. Врагами — да, но они стали ими толь­ко с тех пор, как союзники увидели, что все их попытки вновь повернуть большевиков на немцев бесплодны. Ведь в феврале били большевиков немцы, а наши союзники с ними договаривались, предлагая им свою помощь... По­явление чехов заставило немцев очень серьезно призаду­маться над тем, выгоден ли им большевизм или нет. Япон­ская интервенция союзников в то же время получала одоб­рение Троцкого. Вопрос ориентации был очень непрост. И та и другая могли завести очень далеко от тех представлений, которые были с ними связаны с тех времен, когда Россия была еще субъектом, а не стала объектом мировой войны.

И союзная, и германская ориентации могли очень ча­сто противоречить нашей собственной русской ориента­ции на Россию.

Ориентации принимали тот или иной ярлык и по тер­риториальному признаку, и по политическим симпатиям. Территориально запад был германофильским, север и восток — союзническими. Грань между ними лежала на Дону. По политическому признаку левые, если можно только их так называть после октябрьского переворота, тянулись к демократиям Согласия, правые — к монархической коа­лиции Центральных держав.

С русской точки зрения германская ориентация во вре­мя весеннего наступления австро-германцев отвечала ин­тересам нашей контрреволюции, а союзная — им проти­воречила. И в то же время поддержка немцами советской Москвы шла наперекор нашим интересам, а союзничес­кая интервенция на севере и в Сибири им отвечала.

Наконец, «ставка на немца» могла быть осмысленной до перелома военного счастья Центральных держав в се­редине июля и совершенно потеряла его после этого. Од­нако пункт перемирия 11 ноября 1918 г., требовавший не­медленной эвакуации австро-германцами русской терри­тории, совершенно понятный с точки зрения чистой союз­нической ориентации, был тяжелым ударом по русской контрреволюции и явно противоречит ориентации «рус­ской».

И та и другая ориентации далеко не исчерпывали по­литической линии поведения русской контрреволюции. Ее линия шла по своей собственной дороге, часто под пря­мым углом пересекавшей пути и германской, и союзничес­кой ориентации.

Обе ориентации и отвечали, и противоречили нашим собственным интересам. Весь вопрос был лишь в том, где и когда они нам помогали или мешали. Здоровый госу­дарственный эгоизм часто сам выправлял наиболее рез­кие их уклоны. Но государственный эгоизм часто смеши­вался с изменой, а верность порой чисто отвлеченным принципам часто принималась за русскую ориентацию.

Конечная победа союзников к 1919 г., казалось, бес­спорно доказала правильность союзнической ориента­ции — но разве мы от этого победили красных?..

Русская контрреволюция зародилась на периферии империи. Революция владела центром страны. В этом было преимущество красных, и в этом была слабость контр­революции. С единым политическим центром боролась коалиция; интересы отдельных членов которой часто были прямо противоположны друг другу. Авторитет каж­дого из них в отдельности не был достаточен для их объ­единения путем подчинения кому-либо одному из них. И прямая наследница идеи Великой России — Доброволь­ческая армия могла бы стать главой коалиции лишь пу­тем равноправных договоров с отдельными ее членами. И та и другая сторона, однако, на это шли неохотно. Уни­тарный принцип воссоздания России история уже подме­няла принципом федерации. Непризнание этого, с одной стороны, и подмена идеи федерации идеей суверенитета — с другой, чрезвычайно затрудняли самую возможность прочного соглашения, если и не совсем ее исключали в среде коалиции.

И Финляндия, и Украина, и Закавказье, и казачьи зем­ли, и немцы Поволжья были теми территориями, на кото­рых могли формироваться и нарастать контрреволюци­онные силы. Они являлись базой русской контрреволю­ции. Но требовать от контрреволюционной базы стать ее движущей силой значило требовать невозможного. Все они готовы были защищать свою землю, свой край, но идти на Москву они не хотели. Выделить силы для похода на центр они могли и их выделяли, но все же это были базы, а не армии, которые можно было двигать туда, куда их звали требования вооруженной борьбы.

Обособление окраин в общем процессе контрреволю­ционной борьбы, несомненно, способствовало их непри­миримости к советскому центру, и с этой точки зрения было выгодно.

При этом, однако, центробежные национальные инте­ресы отдельных окраин часто тормозились их стремлением к центру. Равнодействующая этих двух противополож­ных сил поэтому часто колебалось то в одну сторону, бла­гоприятную интересам контрреволюции, то отклонялась в сторону ей вредившим.

В сущности говоря, лишь одно русское казачество было той контрреволюционной базой, интересы которой цели­ком совпадали с интересами общерусского ядра контрре­волюции. Но все-таки казаки были хотя и самой надеж­ной и самой могущественной в смысле возможностей вы­деления ею вооруженных сил для похода на центр контр­революционной базой, но все же они были только базой, а не движущей силой российской контрреволюции.

Внутренние силы русской контрреволюции в Совет­ской России были близки к нулю, и на них контрреволю­ция рассчитывать не могла.

Внутри оставался лишь один связанный с традиция­ми единства России символ — Екатеринбург, но волей су­деб пути русской контрреволюции прошли мимо него.

 

    К оглавлению.

 

Примечания.

 

1        Из этой последней цифры собственно на русский фронт падает 41 пехотная дивизия, 6 же было переброшено за счет ослабления Ру­мынского фронта, вызванного заключением мира с Румынией (в Буфте 5 марта 1918 г.).

2        Таблицы № 6 и следующая (№ 7) основаны на данных труда Гере, составленного по официальным материалам германского Государствен­ного архива ( Gehre L. Die deutsche Krnftverteilung wflhrend des Krieges. Berlin, 1928).

3        Общее усиление французского фронта за этот период на 57 пехот­ных дивизий слагалось из переброшенных 54 дивизий с русско-румын­ского фронта и 3 вновь сформированных за это время дивизий.

4        Hoffmann M. Op. cit. S. 226, 227.

5        Австрийская оккупация в общем распространялась на Подольскую, Херсонскую и Екатеринославскую губернии.

6        Ludendorff E. Op. cit. S. 501-503.

7        Hoffmann M. Op. cit. S. 221.

8    Австро-венгерский делегат в Бресте.

9        LudendorffE. Op. cit. S. 503.

10      Ibid. S. 505.
11    Ibid. S. 450.

12      Ibid. S. 529.

13      Генерального штаба полковник П, П. Дурново был разведенным мужем дочери морганатической супруги великого князя, княгини Па­лей, по ее первому браку.

14      Hoffmann M. Op. cit. S. 223, 224.

15      Ibid. S. 223.

16      LudendorffE. Op. cit. S. 503.

17      Hoffmann M. Op. cit. S. 224.

18      Ibid.

19      Россия в мировой войне 1914-1918 гг. (в цифрах). Т. I. М.: Центр, статистич. упр., 1925. По данным таблицы № 33. С. 41.

20      Россия в мировой войне 1914-1918 гг. (в цифрах). Т. I. По дан­ным табл. № 33. С. 44.

21      Winkler. Die Totenverluste der ust. — ung. Monarchie nach Nationa
litaten. Wien, 1919. S. 4.

22      Oesterreich-Ungarns Letzter Krieg 1914-1918. Wien, 1930-1931. Официальное австрийское издание (т. II, прилож. 1, табл. № 5).

23      Петроградский, Двинский, Минский, Киевский, Одесский и об­ласть Войска Донского и Кавказ.

24      Россия в мировой войне 1914-1918 гг. (в цифрах). Т. I. С. 41. Табл. № 32.

25      Там же.

26      Там же.

27      Таблица составлена на основании данных, приведенных в: Рос­сия в мировой войне 1914-1918 гг. (в цифрах). Т. I. С. 54. Табл. № 45.

28      Там же. С. 48. Табл. № 39.

29      Таблица составлена на основании данных, приведенных: Там же. Табл. № 45.

30      Correspondense e diplomaatique se rapportant aux relations entre la République Russe et les puissances de l'Entente. M., 1918 (советское офи­циальное издание). С. 4, 5.

31      Churchill W. 5. Op. cit. P. 89.

32      Ibid. P. 90.

33      Россия в мировой войне 1914-1918 гг. (в цифрах). Т. I. С. 41. Табл. № 33.

34 «Мы (чехословацкий корпус) были автономной армией, но в то же время были и составной частью французской армии, так как мы зависели в денежном отношении от Франции и держав Согласия» (Masaryk T. G. Die Weltrevolution. P. 200).

35      RouquerolJ. L'Aventure de l'Amiral Koltchak. Paris, 1923. «Па­рижская дипломатия советовала военным начальникам, бывшим на местах, двигаться на Архангельск. Выбор этого направления, несом­ненно, обусловливался тем, что оно совпадало с кратчайшим рассто­янием до Франции и наличием на Мурманском побережье союзного гарнизона. Сверх того, в Мурманске были значительные склады снаб­жения.

Чехословацкое командование в России стремилось к морю, но оно считало, что Архангельское направление было опасным в силу того, что путь на Архангельск проходил по соседству с Москвой» (С. 21,22).

36      Председатель чешского Национального совета в то время, ны­нешний президент Чехословацкой республики Масарик указывает, что договор с Троцким был заключен 26 марта 1918 г. {Masaryk T. G. La Rfcurrection d'un Etat. 1914-1918. Paris, 1930. P. 218).

37      Correspondence Diplomatique. P. 7-8 (ссылка на этот протест в ответной ноте Чичерина представителям держав Согласия от 12 июня1918г.).

38      LudendorffE. Op. cit. S. 526, 527.

39      Foch F. Mémoires. Paris, 1931. T. II. P. 132.

40   Ludendorff E. Op. cit. S. 447, 448 (цитировалось уже выше в гл. 3).

41   Ibid. S. 527.

42      Foch F. Op. cit. T. II. P. 133.

43      Churchill W. S. Op. cit. 95.
44 Ibid.

45 LudendorffE. Op. cit. S. 530.

46 Churchill W. S. Op. cit. P. 102 (карта).

47 Послы пробыли в Вологде до 24 июля и лишь после этого уехали в Архангельск.

48 Correspondence Diplomatique. P. 19.

49 Ibid. P. 19, 20.

50 Воронович Н. Меж двух огней (Записки Зеленого) // Архив рус­ской революции. Т. VII. Берлин, 1922. С. 85.

51      Lockhart R.H.B. Mumoires d'un agent Britanninque en Russie (1912-1918). Paris: Payot, 1933. P. 211, 241.

52      Ibid. P. 260-262, 283.

53 Рейли было в это время 46 лет. По происхождению он был одесским евреем, и его настоящая фамилия Розенблюм: «В жилах его, насколько я знаю, — пишет Локхарт, — не текло ни одной капли британской крови. Фамилия Рейли была второй частью фамилии его тестя ирландца Каллагана. Я и сейчас не знаю, как он сделался бри­танским подданным. До войны он главным образом жил в Петербур­ге, где он нажил большие деньги, как комиссионер» (Lockhart R. H. В. Op. cit. P. 338, 339). В 1927 г. Рейли погиб при своей тайной поездке в СССР.

54      Churchill W. S. Op. cit. P. 90.

55      LudendorffE. Op. cit. S. 502.

56      3-й Универсал (20 ноября 1917 г.) отменял на территории Укра­инской Народной Республики право собственности на все «помещичьи и иных нетрудовых хозяйств земли сельскохозяйственного значения, равно как и на земли удельные, монастырские, кабинетские и церков­ные. Признавая, что эти земли составляют собственность всего трудо­вого народа и должны перейти к нему без выкупа», Украинская Цент­ральная рада поручала «генеральному секретариату по земельным де­лам немедленно выработать закон об управлении этими землями, до сбора Украинского Учредительного Собрания, земельными комитета­ми, избранными народом» (Винниченко В. Возрождение нации. Ч. II. С. 76).

57      Гинс Г. К. Сибирь, союзники и Колчак. Пекин, 1921. Ч. I. С. 32,33.

58      Редигир А. Комплектование и устройство вооруженной силы. СПб., 1900. С. 128, 129.

59      Там же. С. 122.

60      Казанович Б. Поездка из Добровольческой армии в «Красную Москву» // Архив русской революции. Т. VII. Берлин, 1922. С. 191.

61      Там же. С. 192.

62      Там же. С. 194.

63      Там же. С. 195, 196.
64     Национальный центр.

65      Казанович Б. Указ. соч. С. 199.

66      Там же.

67      Деникин А. И. Указ. соч. Т. III. С. 87.

68      По разным данным, от 2 до 5 тыс. По-видимому, последняя циф­ра приближается к действительности.