ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ РУКОВОДИТЕЛЯ ТВЕРИЦКОГО УЧАСТКА ОБОРОНЫ ЯРОСЛАВЛЯ ГЕНЕРАЛА К. ГОППЕРА «ЧЕТЫРЕ КАТАСТРОФЫ»

1920 г.

 

ЯРОСЛАВЛЬ

 

Телеграммы из Ярославля мне пришлось ждать целый месяц. Это время я провел у своей семьи в Сызрани. Я был бесконечно доволен этим месячным отдыхом от напряженного и кошмарного настроения в Петрограде и в Москве. Целый месяц я занимался возделыванием огородов. Жена на случай голода выпросила у двух домохозяев пустующие и совершенно запущенные дворы. Раскопав эти дворы и сделав грядки, мы насадили картофеля, капус­ты и всяких овощей в достаточном количестве, чтобы не нуждаться в этих продуктах целый год. Как я потом узнал осенью — они очень хорошо уда­лись, но, к сожалению, не мне пришлось их использовать, так как семье пришлось бежать дальше.

Сызранские совдепщики больше были заняты своими личными делами и спекуляцией и не представляли такого сплошного ужаса для обывателей, как это было в Москве. Только в последние дни моего пребывания там, по директивам центра, была учреждена чрезвычайка, которая начала свою деятельность с обхода квартир буржуазии и интеллигенции, производила ни с того ни с сего аресты или ограничивалась одними угрозами, если своевременно получала выкуп. Три таких бандита с револьверами в руках явились и ко мне на квартиру, но, к счастью, у меня уже была в руках телеграмма от военного руководителя из Ярославля, которая произвела свое желательное действие.

В Сызрани я произвел еще маленькую разведку в офицерской среде. Ока­залось, что тут осело довольно много (до 500) офицеров, но никакой органи­зации среди них не было. Сравнительная дешевизна съестных продуктов не заставляла очень бедствовать; офицерство — как это бывает в небольшом провинциальном городе, знало друг друга, и в случае надобности их можно было бы соорганизовать очень быстро. Создавать же организацию заранее было далеко не безопасно, так как все, что совершалось в городе, немедлен­но знал весь город. Эти данные я сообщил в Москву, но ответа не получил, а 1-го или 2-го июня я выехал в Ярославль...

События в Ярославле разыгрались иначе, чем я предполагал, собствен­но говоря, они разыгрались слишком поспешно, благодаря выступлению чехов в Самаре. По своем прибытии в Ярославль я отыскал комокруга ге­нерала Ливенцова, который жил в вагоне на вокзале. Он был рад моему прибытию, сказал, что о моем назначении начальником дивизии он гово­рил в штабе формирования в Москве и там это одобрили, велел потом по­дать на его имя заявление и высказал надежду, что дня через два-три я буду утвержден приказом и смогу приступить к формированию штаба и частей по уже выработанному плану. Я желал быть поскорее утвержден­ным, чтобы, заняв легальное положение, иметь возможность, не вызывая никаких подозрений, сноситься с нужными мне лицами под видом при­глашения их на службу.

Однако прошла неделя, и о моем утверждении не было и речи. На воп­рос мой по этому поводу генерал Ливенцов ответил, что этого утвержде­ния не желает окружной комиссар. Этим комиссаром был некто Аркадиев, о котором я не имел ни малейшего понятия и который, по-моему, реши­тельно ничего не мог иметь против меня. Тем временем я уже успел со­брать справки о месте жительства некоторых своих старых сослуживцев и знакомых, находившихся кроме Ярославля преимущественно в Костроме, Шуе и в Рыбинске, и которых мне надо было повидать; кроме того, необ­ходимо было съездить в Москву, чтобы восстановить оборванные связи и подробно ориентироваться в настоящем положении нашего союза. По­этому я попросил у ген. Ливенцова выдать мне хоть временное удостове­рение личности, вплоть до моего утверждения. Запасшись этим удостове­рением, я собрался было прежде всего поехать в Москву, но неожиданно приятно был поражен, встретив в Ярославле на бульваре д-ра Григорьева вместе с капитаном Скраббе, бывшим начальником хозяйственной части 2-го Латышского Стрелкового полка, который еще летом 1917 года так энергично боролся с большевистскими ораторами на собраниях полковых комитетов. От них я узнал много новостей, еще более поразивших меня, которые в общем сводились к следующему: Союз за последние месяцы сильно вырос, преимущественно за счет провинциальных городов. Чудо­действенную силу оказали также средства, полученные Савинковым в до­статочном количестве. По словам Н.С. (Н.С. Григорьев), в союзе в настоящее время чис­лилось до 3000 организованных офицеров. Я этим цифрам особенно не верил, так как Москва меня уже научила, что далеко не все, числящиеся на бумаге, могут считаться за настоящую боевую силу, а точной проверки, особенно в провинции, конечно, никто не производил. От деятельности в Москве союз окончательно отказался — к этому решению пришли после провала нашего штаба на Молочном переулке, где было арестовано в мае месяце несколько близко к штабу стоящих офицеров, в том числе мой бывший помощник кап. Рубис и деятельный член организации шт. кап. Пинка — тоже 2-го Латышского Стрелкового полка. Одновременно с про­валом нашего штаба был арестован также генерал Довгерт, стоявший во время моего пребывания в Москве во главе одной из самых сильных орга­низаций, с которым мы поддерживали связь, но которого отчасти поба­ивались, подозревая его также в базировании на немцев, так как не могли никак выяснить, откуда эта организация берет средства, в которых она видимо не нуждалась. Теперь же, как нам сообщил Н.С., ген. Довгерт, от­пущенный большевиками, сидит в штабе у графа Мирбаха. Прекращая деятельность в Москве, союз эвакуировался в Приволжские города и пос­тановил, в связи с выступлением чехов, в самом близком времени произ­вести восстание одновременно в целом ряде Приволжских городов: обра­зовать таким образом Поволжский фронт, облегчая тем самым движение чехов вдоль Волги и французского десанта из Архангельска. На этот по­следний возлагались большие надежды, и самое решение о таком спешном выступлении было принято под диктовку французских властей. Большая часть союза во главе с генералом Рычковым, принявшим на себя коман­дование всеми вооруженными силами союза, эвакуировалась в Казань. Часть Московской организации и Калужский отряд во главе с полк. Перхуровым эвакуировались в Ярославль. Небольшая группа во главе с полк. Бредисом — в Рыбинск. Часть Московской организации во главе с д-ром Григорьевым — в Муром. Не выработанными остались еще планы относительно Костромы, Вологды, Шуи и Иваново-Вознесенска, где также предполагались восстания, но где еще не были созданы местные органи­зации. Такое решение было вынесено уже окончательно и, как мне потом говорил Б.В. Савинков, в связи с решением объединившихся политиче­ских партий. Следовательно, оставалось напрячь все силы, чтобы обеспе­чить успех в рамках этого плана. Времени для этого оставалось немного, так как выступление предназначалось в конце июня. Этим и объяснялся приезд Н.С. в Ярославль, так как надо было посвятить во все это предста­вителей Ярославской организации и приступить к выработке предвари­тельных соображений и планов выступления, а А.П. Перхуров сам при­ехать не мог. С тем же самым Н.С. должен был ехать еще в Кострому, а А.П. Перхуров в Вологду. Так как Н.С. нашел меня в Ярославле, то часть этих поручения я взял на себя и в этот же вечер отправился в Кострому, чтобы войти в связь с местной Костромской организацией по данному ад­ресу и паролю.

В Костроме я первым делом разыскал своего старого боевого товарища подполк. Калпака, впоследствии погибшего геройской смертью в Латвии. Калпак также недавно вернулся с Румынского противогерманского фронта, где этот фронт все-таки держался вплоть до самого Брестского мира. Ни о каких офицерских организациях в Костроме он ничего не знал. Переночевав у него, я на следующий день отправился по данному адресу. Я позволю рас­сказать себе маленькую подробность, чтобы показать, как легко неопытному в конспиративных делах нарваться иногда на гибельные неприятности. Дверь в означенной квартире открыл мне седой старичок, который на мой вопрос, здесь ли живет шт.-кап. П., провел меня через гостиную и указал на дверь, причем предупредил, что, может быть, П. еще спит. Я постучался и, получив разрешение войти, действительно нашел П. еще в кровати. Покло­нившись, я назвал пароль, но П. удивленно спросил, что это значит. Я по­вторил пароль еще явственнее, но П. только пожал плечами и ответил, что ничего не понимает. Только тогда я догадался спросить, действительно ли он П., на что он ответил, что он поручик С. Тогда я, досадуя, что мне дали неверный адрес, извинился за беспокойство и хотел было удалиться, но по­ручик С. сказал, что в этой же квартире живет еще один офицер и, может быть, тот и нужен мне. Действительно, так и оказалось. Квартирный хозяин сдал две из своих комнат квартирантам, фамилии которых сам не помнил. Слава Богу, что недоразумение не повлекло за собой никаких дурных по­следствий, что так легко могло случиться в то время. Шт.-кап. П., с кото­рым, как оказалось, я был знаком еще на фронте, мало мог мне сообщить утешительного. Организация, которой он являлся представителем, состояла всего из 8 человек, — сила, которую, понятно, нельзя было и во внимание принимать при серьезных намерениях. Тогда я решил сделать попытку со­здать в Костроме что-нибудь на скорую руку. Через некоторых своих знако­мых мне удалось нащупать еще одну организацию и познакомиться с двумя представителями ее, но и эта организация была незначительна и насчитыва­ла всего около 20 человек членов. Обе эти организации стояли вне всяких политических платформ и готовы были работать под флагом ген. Алексеева, но об активном выступлении в ближайшее время не помышляли без солид­ной посторонней помощи. Последняя из организаций была хорошо осве­домлена о силах красных в Костроме, их настроении и о боевых запасах с оружием.

В Костроме в это время был один советский полк, но очень слабого со­става, так как он был послан на Екатеринбургский фронт, потерпел ужасное поражение от чехов и разбежался. Остатки его, собравшись на другой день после сражения, по своей инициативе выехали поездом обратно в Кострому. Мой приезд в Кострому совпал как раз с возвращением этого полка. Была довольно жалкая и комическая картина. Полк в составе около 150 штыков по прибытии на ст. Кострому не пожелал оставить вагоны, пока ему не при­везут фуражек и мундиров, так как храбрые воины растеряли эти вещи на поле сражения. Кроме того, они потребовали на вокзал музыку. Когда все это было исполнено, полк во главе с оркестром музыки торжественно про­следовал со станции в казармы.

Кроме этого полка в Костроме грозной опорой большевизма были орга­низованные коммунисты, состоявшие по большей части из рабочих двух эвакуированных с бывшего фронта фабрик. По сведениям, имевшимся в ор­ганизации, они могли выставить до 600 штыков и, кроме того, в их распоря­жении находилась единственная в городе артиллерия — один тяжелый диви­зион. Батареи были поставлены против города на правом берегу Волги, не­далеко от станции, где была расположена одна из эвакуированных фабрик. В костромских складах было много разного оружия и очень много снарядов и ружейных патронов. Обо всех этих припасах в организации имелись под­робные ведомости.

Представители обеих костромских организаций, которых я свел вместе, обещали приложить все свои усилия для развития численного состава орга­низации, я со своей стороны обязался позаботиться о денежных средствах и с этими результатами вернулся в Ярославль. Д-ра Григорьева я в Ярославле уже не застал. Все, что ему нужно было передать мне (адреса, пароли и часть денег), он передал уже капитану Скраббе, а в Вологду послал молодого офи­цера Березовского.

На следующий день Березовский вернулся из Вологды и привез еще бо­лее печальные сведения. Офицера, которому было поручено проявить там инициативу и создать организацию, он совершенно не нашел, удалось ему лишь собрать справки, что этот офицер из Вологды выехал, но куда, неизвестно.

По сведениям, полученным из Рыбинска, там дело обстояло гораздо луч­ше и там имелась хорошая офицерская организация во главе с капитаном Г. (я его знал лично), которая бралась совершить в Рыбинске переворот без посторонней помощи, имея в виду, что в Рыбинске в данное время почти не было большевистских воинских частей. Там же была сосредоточена в боль­шом количестве артиллерия, которой не было ни в одном из приволжских городов. Команда и офицеры, обслуживавшие эту артиллерию, были настро­ены против большевиков и некоторые из них входили в состав нашей орга­низации. По всем данным, успех в Рыбинске считался обеспеченным и, кроме того, можно было рассчитывать, что рыбинская артиллерия подаст помощь Ярославлю. Я лично не был в Рыбинске и не имел возможности проверить эти данные, которые привожу здесь со слов Б.В. Савинкова, полк. Бредиса и полк. Перхурова, с которыми я неоднократно встречался до ярославского выступления.

Обстановка в Ярославле была следующая. В городе в здании кадетского корпуса был расквартирован один советский полк, в составе 4-х рот, об­щим числом штыков около 600. Три роты считались малостойкими. И в них были ставленники из организаций, которые утверждали, что эти роты едва ли даже попытаются оказывать сопротивление. Одна же рота, притом самая многочисленная, состояла из мадьяр и считалась стойкой. В центре города, в особняке, был расположен особый коммунистический отряд в двести штыков, считавшийся самой надежной опорой большевиков. Кро­ме того, был отряд в 30—40 человек конной полиции, который по настро­ению можно было считать на нашей стороне. Наконец, автопулеметный отряд, состоявший из двух броневиков, и пяти пулеметов. Вся команда это­го автоотряда — 25 человек — состояла из офицеров, входивших в нашу Ярославскую организацию, а ее начальник — поручик С[упонин] — являл­ся одним из деятельных членов офицерской организации и одновременно пользовался большим доверием и даже авторитетом в военных делах у большевиков, они приглашали его на все важнейшие заседания и не имели от него почти никаких секретов.

Офицерская организация Ярославля, во главе с полк. Л., насчитывала до 120 членов, не считая автопулеметчиков. Члены организации были разделены на отделения по 5—6 человек, отделения сводились в 2 батальо­на, и во главе стоял полковник И. Большинство из членов состояли на службе у большевиков, преимущественно в различных артиллерийских, инженерных и интендантских складах, поэтому через них были собраны самые подробные данные обо всем военном материале, имевшемся в рас­поряжении большевиков. Учитывая силы обеих сторон, можно было наде­яться на некоторый успех в случае переворота, особенно если он будет произведен вполне внезапно, и имея в виду, что будет оказана помощь присылкой отрядов из Москвы и Калуги, а также впоследствии и из Ры­бинска.

Все приведенные данные мы имели в руках в 20-х числах июня. За все это время я посещал и большевистский штаб формирования. Прошло уже 3 недели со дня подачи мною заявления в этот штаб, но моего утверждения все еще не было. В настоящее время я и не желал его, т.к. в нем не было уже никакого смысла. Впрочем, теперь я уже понял истинную причину этого, как думал, уже полного отказа. Я узнал, что окружной комиссар Аркадьев, выбранный на эту должность местным советом, имеет еще помощника, на­значенного московским народным комиссариатом, а этим помощником оказался Нахимсон, бывший в свое время фактическим редактором «Окоп­ной правды» и душой всего дела разрушения Рижского противогерманского фронта, а в конце 1917 года самозванно назвавшийся избранным представителем латышских стрелковых полков в исполком 12-й армии, будучи сам евреем и никогда не служивши в латышских частях. Несомненно, что он отлич­но помнил меня по 17-му году в Риге, почему я, конечно, ничего хорошего для себя не мог ожидать тут. Генерал Ливенцов, впрочем, обнадеживал еще меня, говоря, что им, помимо комиссара, послана еще телеграмма в Москву, где он настаивает и т.д. Однако через несколько дней был отчислен от долж­ности и сам генерал Ливенцов, будто за слишком категорическое требование утверждения представленных им проектов, а на его место был назначен на­чальник его штаба генерал Зайченко. После этого я уже совершенно пере­стал этим штабом интересоваться и заходил туда только изредка, для от­вода глаз, причем иногда мне удавалось по документам и по приказам штаба проверить те данные о силах нашего противника, которые имелись у нас. В конце июня переехал совсем в Ярославль А.П. Перхуров, назначенный командующим Ярославским отрядом. С его приездом устроено было два общих заседания нашего штаба, где были еще детально проверены силы обеих сторон, разработан план выступления и составлен приказ о выступле­нии. В первых числах июля приехал Б.В. Савинков, от которого зависело определить точно день выступления. В эти же дни, поодиночке, прибывали из Москвы и Калуги члены нашей организации, которых ожидалось около 200 человек.

При перечислении наших сил я не упомянул о солидной поддержке, которая нам была обещана и которая, по моему мнению, должна была лечь в основание нашего выступления, а именно поддержка со стороны рабо­чих. Недовольство большевистским режимом среди рабочих в Ярославле было большое. По сообщенным нам данным, рабочие железнодорожных мастерских были поголовно готовы выступить против советов. Почти та­кое же настроение было среди рабочих фабрики Карзинкина. В разговоре с Б.В., который кстати остановился у меня, я пытался выяснить подробнее этот вопрос и настаивать на том, что рабочие в деле выступления должны подать инициативу, а наша организация явиться только поддержкой им и главной боевой силой. Если будет наоборот, то в итоге получится тот же результат, какой был уже в Тамбове и Пензе, то есть избиение офицеров и интеллигенции, оставленных в критическую минуту широкими массами. Б.В. по существу согласился со мной, но указал, что это практически не­выполнимо, т.к. за рабочими слишком сильная слежка со стороны рабочих же большевиков и что организовать их для выступления нет никакой воз­можности. Во время своего пребывания в Ярославле он беспрерывно сове­щался с видными и влиятельными представителями рабочих, которые в конце концов гарантировали, конечно, только — «словом» — свою по­мощь в следующем виде: через полтора часа после нашего выступления присоединятся к нам 150 человек рабочих одной железнодорожной мас­терской, через 4 часа прибудет еще 300 человек, а к вечеру того же дня еще 300 человек железнодорожников. Кроме того, еще надеются, что на следующий день присоединятся и рабочие фабрики Карзинкина, а рабо­чие остальных фабрик, если и не выступят на нашей стороне, то во вся­ком случае останутся нейтральными и ни в коем случае не выступят на стороне красных.

Днем выступления было определено 5-ое июля. Накануне этого дня еще раз собрался наш штаб в номерах, в комнате Перхурова для оконча­тельного принятия плана и выяснения могущих встретиться вопросов и недоразумений. При окончательном подсчете наших сил для начала вы­ступления выяснилось, что имеется всего 300, вместо ожидаемых 400 офи­церов, т.к. не все ожидаемые прибыли. Приехало 30 чел. калужцев, 12 чел. костромичей и только около 50 чел. москвичей. (Моя вторая поездка в Ко­строму выяснила невозможность что-либо предпринять в настоящее вре­мя в Костроме, почему и было решено костромичей привлечь также для Ярославля.) Приходилось удовлетворяться этими 300 чел., которых было решено разбить на 3 отряда. Половина, то есть 150 чел., при двух орудиях должны были разоружить советский полк в кадетском корпусе, 80 человек с броневиками разоружить и арестовать коммунистический отряд и запе­реть его в большом театре. Остальным 70 чел. захватить большевистский штаб в доме губернатора, почту, телеграф, радиостанцию, казначейство и выставить там караулы. После этого два первых отряда должны выделить заставу за город, а в городе штаб приступает к немедленному формирова­нию отрядов. На сборный пункт собраться к первому часу ночи, т.к. по случаю белых ночей в Ярославле в это время почти до 12 часов еще свет­ло. Место сборного пункта — кладбище в одной версте от северо-запад­ной окраины города, поблизости от которого находились склады оружия и патронов, нападением на которые и должно было начаться выступ­ление.

На этом последнем заседании начальник автоотряда поручик С., о кото­ром я выше уже говорил, сообщил нам интересную новость, — что на быв­шем в этот день заседании в совдепе обсуждался вопрос о немедленном аресте нашего штаба, причем было названо пять фамилий: 3 полковников: Перхурова, моя и Масло, подполковника П., и капитана С., но что ему, по­ручику С., удалось уговорить отложить этот арест до более удобного момен­та, когда можно будет захватить весь штаб полностью. Очевидно, им недос­тавало Б.В. Савинкова. Эта новость нас, конечно, поразила. Мы никак не могли ожидать такой осведомленности большевиков. Но с другой стороны, мы также не могли сомневаться в достоверности сообщенного, т.к. С. видел на этом заседании меня и Перхурова в первый раз и, по крайней мере, моя фамилия ему не должна была быть известна. Во всяком случае, это не дол­жно было повлиять на решение о выступлении в завтрашнюю ночь, условлено только было еще перед вечером зайти в столовую общества официантов около 17 часов, но заговорить между собою только в том случае, если у кого-нибудь явится какой-нибудь важный вопрос. В эту столовую на следующий день кроме меня пришли только двое: капитан С., занявший место отказав­шегося от командования полком полковника И., и начальник автоотряда поручик С. Последний, посидев несколько времени за своим столиком, по­дошел ко мне и обратился с вопросом, почему на вчерашнем совещании не было ничего сказано о том, что будет предпринято против эшелона красных, стоявшего в поезде на вокзале. Ни я, ни кто-нибудь другой из членов штаба не имели ни малейших сведений о каком-то эшелоне, поэтому я удивленно спросил, что это за эшелон и почему об этом он не сообщил на вчерашнем заседании. С. ответил, что он был убежден, что про это уже нам известно, т.к. эшелон стоит уже 3-й день и отдано уже распоряжение о приискании для него квартир. На вокзале, собственно, не один, а два эшелона: один из 470 штыков пехоты, а другой в 280 чел. конницы. О цели прибытия этих войск он не знал.

Меня это известие окончательно ошеломило: это была такая сила, с ко­торой мы справиться не могли. Отложить выступление без ведома Перху­рова мы не были вправе, поэтому решили разыскать последнего. В ожида­нии А.П. я сидел на бульваре, и тут произошла еще одна неприятная для меня встреча: за месяц времени я вообще успел присмотреться к Ярослав­ской бульварной публике, но за самые последние дни появились на буль­варах совершенно новые для меня лица, преимущественно молодые люди, элегантно одетые. Я подумал, что это, быть может, члены нашей прибы­вающей организации. На этот раз, когда я сидел сильно взволнованный в ожидании А.П., вдруг подошел ко мне один из таких молодых людей, бе­зукоризненно одетый и заговорил со мной по-латышски, извинившись за беспокойство, он спросил, разве я его не узнаю, так как он служил когда-то писарем в моем штабе на фронте. Далее он высказал удивление по по­воду того, что видит меня в Ярославле, тогда как он читал будто в газетах, что я уехал и поступил на службу к чехам. Я в свою очередь удивился и заметил, что, вероятно, это написано про кого-нибудь другого, так как на­вряд ли газеты могут мной интересоваться. Тогда он вытащил из кармана номер «Советских Известий» и показал мне статью про чехов, где между прочим говорилось, что контрреволюционные офицеры проникают через фронт к чехам, как, например, латышский полковник Г. уехал из Москвы и поступил на чешскую службу. У меня сразу возникло подозрение, что вижу перед собой агента красной контрразведки. В дальнейшем разговоре он, узнав, что я занят формированием в Ярославле дивизии, просил, не могу ли я определить в какую-нибудь должность его брата, бывшего сту­дента Рижского политехникума, который также приехал с ним сюда. Когда я это обещал, он далее спросил, когда может с братом прийти ко мне и, если я позволю, адрес моей квартиры. На вопрос, давно ли он в Ярославле и что делает, он ответил, что приехал только что из Москвы с целью заку­пить кожу — как раз тот самый повод, который выставляли многие наши офицеры как причину приезда в Ярославль. Я не сомневался более, что за каждым моим шагом снова следят, и даже боялся теперь встретиться с Перхуровым, почему ушел с бульвара.

В моих глазах эшелоны на вокзале явились слишком серьезным препят­ствием, чтобы его игнорировать; с другой стороны, я не решался без ведома Перхурова изменить принятые уже решения, а отлагать решение еще далее уже нельзя было, так как не успели бы известить всю организацию о том, что выступление откладывается. Через полчаса офицер, посланный на розы­ски А.П., вернулся ни с чем, так как Перхурова нигде не нашел. Тогда мы решили все-таки немедленно дать приказ, что сегодня выступление не со­стоится. Это было уже около 8 часов вечера и распоряжение отчасти запоз­дало, так как не всех удалось оповестить, и все-таки около 60 человек яви­лись в эту ночь на сборный пункт, прождали там до рассвета, а потом ра­зошлись.

На следующее утро я был вызван в условленное место, где я встретил полковника Бредиса, который сообщил мне следующее: он приехал из Рыбинска ночью и уже виделся с Перхуровым, который вчера не показы­вался нарочно, имея основание предполагать, что будет схвачен. Эшело­ны на вокзале хотя и серьезное препятствие, но уже изменено ничего быть не может. В Рыбинске все готово и ждут только Ярославского сиг­нала.

В следующую ночь начался Ярославский кошмар: беспрерывный бой продолжался шестнадцать суток и днем, и ночью. Большевики, очевидно, что-то узнали и приняли меры предосторожности, так как по всей окра­ине города были расставлены посты и по городу разъезжали конные дозо­ры. Это обстоятельство помешало многим членам организации прийти на сборный пункт. Я направился туда вместе с офицером из Московской ла­тышской группы, поручиком Бирк. Для предосторожности мы отправи­лись окружным путем мимо Земской больницы, но на окраине города за земляным валом мы наткнулись по очереди на три дозора. От первых двух мы отделались большими обходами, но третий, конный, заметив нас, вы­слал в нашу сторону всадника, который двигался на некотором расстоя­нии за нами и таким образом заставил вернуться в город; вступить с ним в объяснение было бесполезно рисковать, а нападение могло испортить все дело. Мы вернулись в город и присоединились к отряду, только когда последний, уже захватив склады оружия, пришел в город, что было около 5 часов утра. Оказалось, что на сборном пункте собралось всего 100 чело­век, которые под командой полковника Перхурова и выступили. Но это число было слишком недостаточно, чтобы справиться со всей задачей, которая требовала внезапности и одновременности. Был полностью разо­ружен и арестован коммунистический отряд, захваченный после корот­кого боя с караулами; заняты все советские штабы; захвачены на кварти­рах некоторые комиссары. В том числе и Нахимсон, которого немедлен­но на улице же прикончили; но не доставало сил для разоружения советского полка. Поэтому Перхуровым было отдано распоряжение всту­пить с ним в переговоры о добровольной сдаче и временно занять оборо­нительное положение против них в сторону реки Которосль, отделяющей пригород, в котором находится кадетский корпус, от города. Переговоры сначала давали было надежду на добровольную сдачу полка, но когда полк. Перхуров потребовал их разоружения, тогда они ответили нежела­нием, пока они не выяснят, станут ли на нашу сторону рабочие. Но не прошло и двух часов, срок слишком недостаточный, чтобы выяснить этот вопрос, как со стороны их были открыты активные действия. С этого мо­мента и начался настоящий бой.

Я постараюсь, по возможности, не касаться внешней стороны этих боев и всех ужасов, творившихся в то время в Ярославле, так как об этом уже много было написано в периодической печати, а попробую только осветить весь ход этого дела с точки зрения наших интересов и целей.

Все наши наличные силы были двинуты маленькими заставами по всем улицам в сторону кладбища и железной дороги, ведущей на железнодорож­ный мост. Не успели заставы дойти до окраины города, как встретились с наступающими красными со стороны железной дороги. Это обозначало, что эшелоны, бывшие на разъезде, при разветвлении железной дороги на Боло­гое и на Вологду, вступили в действие. Во что бы то ни стало надо было выдержать этот напор. Наше положение, хотя в данный момент и критиче­ское, мы все-таки не считали плохим по следующим соображениям: 1) жи­тели ликовали, с самого утра целые толпы осаждали наш штаб с целью запи­саться в организующиеся отряды, и можно было надеяться составить из них довольно солидную силу; 2) в течение дня мы ожидали прибытия 700—800 ра­бочих; 3) можно было рассчитывать на помощь из Рыбинска; 4) большеви­кам неоткуда было ждать скорой помощи, так как дорогу на Петроград за­граждал Рыбинск; дорогу на Москву взялись испортить железнодорожники, взорвав мост в районе Ростова; из Костромы они ничего не могли взять, т.к. могли ожидать восстания и там. Не могли также и предполагать, чтобы они могли что-либо снять с чешского фронта и привезти по Вологодской желез­ной дороге. Поэтому первый, второй и отчасти третий дни восстания были наполнены радостными надеждами. Но уже вечером первого дня нас пос­тигло первое огорчение: рабочие не явились, но надежда на них еще не была потеряна, т.к. мы узнали, что между ними все еще продолжаются совещания и прения, но зато прибыло с утра 80 человек железнодорожников. Прибыв­шие ждали до вечера и, увидя, что товарищи не приходят, стали постепенно исчезать, а вечером ушли все.

Следующий день в этом вопросе не принес ничего нового, определенных сведений мы не имели, но ходили слухи, будто рабочие на митинге вынесли постановление оставаться нейтральными.

К вечеру второго дня пришла делегация от крестьян двух Заволжских волостей просить оружие для принятия участия в перевороте. Эта весть нас сильно обрадовала. Условились, что крестьяне соберутся в селе Яковлевском — в верстах 3—4 за Волгой, а оружие будет привезено для них в Тверицу — Заволжскую часть города. На следующий день в Яковлевское были направлены офицеры-инструктора и нашли там собравшихся кресть­ян около 800 человек. Это комплектование уравновесило бы потерю столь­ких же рабочих, но в моральном отношении не было бы равноценным приобретением, т.к. не произвело бы должного впечатления на красные войска. Но и здесь постигла нас неудача. Крестьяне категорически отказа­лись принять участие в боях в Ярославле, а требовали только оружия, что­бы очистить от большевиков свои деревни. Когда в этом им было отказа­но, то они разошлись, и только человек 60—70 вступило в наши ряды. Мы, впрочем, не потеряли еще надежды составить из крестьян отряд для актив­ных действий, особенно рассчитывали на Толгскую волость, где один энергичный прапорщик из бывших сверхсрочно служащих фельдфебелей по своей инициативе уже сформировал отрядик в 30 человек, по количест­ву найденного им же в деревнях оружия, и оказал нам услугу, помешав красным переправиться через Волгу в районе Толги.. Мы отправили аги­таторов в две ближайшие волости, которые всех навербованных должны были направлять в село Яковлевское, в распоряжение назначенного туда офицера. Эта мера начала приносить уже результаты, т.к. дня через 2—3 снова в Яковлевском собралось человек 200—300 крестьян, для которых уже начали отправлять туда оружие. Но тут случился совершенно неожидан­ный налет красных со стороны Вологды, о котором скажу ниже. Чтобы не возвращаться больше к вопросу о попытках организовать крестьян, отмечу только, что все попытки в этом отношении не увенчались успехом, несмо­тря на настроение крестьян, бывшее в нашу пользу. Для этого необходимо было более продолжительное время и спокойствие. Сделать же это почти под выстрелами и наспех — дело невозможное.

Я упомянул, что уже с самого утра первого дня восстания наш штаб осаждала толпа желающих записаться в наши ряды. Выпущенные в пер­вый же день воззвание и приказ о призыве всех офицеров оказали свое действие, и запись шла весьма успешно. Я упомянул также, что спешно сформированные маленькие отряды отправлялись немедленно, чтобы за­нять заставами все улицы на окраинах города. Для этого требовалось не­мало сил, но этим нельзя было ни на шаг продвинуть вперед наше дело. Обстановка требовала разбить бывшие налицо большевистские войска, пока их немного, а для этого нужно было иметь хотя бы небольшой отряд для активного действия. Красные, окружавшие нас тонкой линией, не бы­ли сильны и безусловно не имели никаких резервов. Отряд в 200—300 чело­век, напав на какой-либо из их флангов и окружив его, мог легко повер­нуть все дело в нашу пользу. Ввиду этого все усилия штаба были направ­лены к созданию такого отряда, но увы — оказались тщетными. Первые дни я лично был занят этим формированием, но ни разу не удалось сфор­мировать более 50 человек, как поступали с фронта такие категорические требования о присылке поддержки, что нельзя было отказать. Это объяс­нялось двойного рода причинами: среди добровольцев было много эле­ментов, ни разу не нюхавших пороху, которые уже простой артиллерий­ский обстрел принимали за наступление и поэтому страшно грешили в своих донесениях. Главная причина состояла в том, что большинство явившихся на регистрацию, очевидно, полагали, что переворот уже кон­чен, но, когда увидели, что приходится еще драться, постепенно исчезали по своим домам, вместе с оружием, и уследить за ними в уличных боях не было ни малейшей возможности. Вместе с подчиненными исчезали иног­да и начальники застав и десятков, обнажая таким образом целые улицы и кварталы. Вот на затычку таких дырок и уходили положительно все си­лы, какие только удалось сформировать. Надо отдать справедливость крас­ным командирам, что они своими непрекращающимися ни днем, ни ночью яростными нападениями обеспечили себя от возможности с нашей сторо­ны атаковать их. Раз не удавалось сформировать отряда для активных действий из добровольцев в городе -- мы возлагали надежды, что это удастся сделать из крестьян либо рабочих, если они изменят свою такти­ку, но, как выше уже было сказано, усилия в этом направлении не приве­ли ни к чему. Такое — уже почти безнадежное положение и выяснилось на 4-й либо 5-й день восстания. Верные принятому на себя долгу офице­ры и добровольцы оставались на позициях и оказывали очень часто ге­ройскую стойкость и выдержку, но не могло же это положение длиться без конца, так как усталость от страшного напряжения давала себя чувст­вовать. Тогда было созвано совещание для обсуждения вопроса, что пред­принять нам дальше. На совещании с достаточной ясностью обрисовыва­лась необходимость эвакуироваться из города, пока не поздно, хотя были и голоса против. Эти последние все еще возлагали надежду на Рыбинск и на обещанную помощь десанта союзников из Архангельска. На десант лично я никаких надежд не возлагал, так как помощь эта фактически не выполнима вследствие громадной отдаленности. Я в то время еще не те­рял надежды на возможность организовать крестьянские отряды в Толгской волости, которые, переправившись через Волгу в районе старого ла­геря, могли бы напасть на красных с тыла. Решение было принято не окончательное. С одной стороны, решено было сделать все подготови­тельные распоряжения для эвакуации, а с другой, усилить деятельность по созданию крестьянских отрядов.

Мне памятно из этого заседания еще одно обстоятельство. Как меру про­тив постоянной «утечки» нашего фронта, благодаря чему таяли все наши с большим трудом образованные резервы, я предложил немедленное проведе­ние на фронте же строгой военной организации, без которой вообще не­мыслимо управлять участками. Уже в это время было пять участков с их на­чальниками, но сражающиеся на этих участках офицеры и добровольцы не были разделены на отделения, взводы, роты и т.д. Не было установлено ни­каких наружных знаков принадлежности к данному участку, люди между со­бой друг друга, конечно, мало знали, вследствие всего этого практиковались самовольные переходы с участка на участок, часто самовольные уходы, на­чальники участков не могли организовать отдыха, путем образования резер­вов и производства поочередных смен отделений на более трудных местах. Штаб также не имел возможности регулировать силы, занимающие участки, по степени их важности. Эта элементарная мера диктовалась крайней необ­ходимостью, между тем, предложение ее встретило довольно упорные возра­жения со стороны двух присутствующих на заседании офицеров генерально­го штаба — уже не в молодых чинах. Эти офицеры генерального штаба по­явились у нас не добровольцами, а вследствие приказа о призыве на службу всех офицеров, а до этого времени состояли на службе в красном штабе. В то время я не обратил почти никакого внимания на этот мелкий случай, но теперь, когда в течение двух лет у меня подобных фактов накопилось до­вольно много, у меня сложилось убеждение, что это была не случайность, а то, что эти офицеры работали не в нашу пользу, — почему я и упоминаю здесь об этой подробности.

Упомянутую меру мне все-таки удалось провести в жизнь. На участках были составлены списки, сделаны соответствующие подразделения, орга­низованы смены, начальники участков наделены правами командиров полков — все это сразу придало стойкость нашему фронту, и штаб только с этого времени начал иметь возможность сколько-нибудь учитывать наши собственные силы. На 6 или 7 день восстания у нас на всем фронте под ружьем было около 700 штыков, что сравнительно с числом выданного оружия было очень немного, так как зарегистрировано и отправлено на фронт было более 2000 человек. Приблизительно в это время случился тре­тий, уже более серьезный налет красных на Тверицу со стороны Вологды. По нашим сведениям это была пулеметная команда 1-го Латышского Стрелкового полка, поддерживаемая отрядом коммунистов города Дани­лова. Свой первый налет они сделали тремя днями раньше. Приехали они поездом, в составе которого были две бронированные платформы с двумя орудиями и несколькими пулеметами. В первый раз они ограничились за­хватом Филино и ограблением деревни Яковлевской, где разогнали со­бравшихся крестьян, а затем уехали обратно. До этого времени у них на восточной стороне Волги были только заставы у деревни Савино, у стан­ции Филино, ст. Урочь и у железнодорожного моста. После этого мы уси­лили наши силы у ст. Филино, образовав целый новый участок фронта. Немного спустя красные повторили свой набег, во время которого постра­дала одна наша застава, составленная из группы латышских офицеров. На этот раз удалось прогнать красных благодаря движению начальником уча­стка небольшого резерва в тыл красных, через лес южнее Филино. В этот же день красным удалось овладеть западным концом железнодорожного мос­та, где они установили пулеметы и угрожали нашему сообщению через Волгу. Переезжая в этот день через Волгу вместе с полковником Масло и капитаном Скраббе, мы подверглись обстрелу пулеметом с конца моста, причем смертельно был ранен капитан Скраббе — один из самых деятель­ных участников Ярославского восстания.

Свой третий налет на Тверицу красные произвели, как видно, уже с большими силами; они вытеснили наших из ст. Филино и заняли также од­но время ст. Урочь почти у самого берега Волги. Это было уже слишком опасное положение, так как Тверица была единственным путем нашего от­хода из Ярославля и с занятием красными Тверицы у нас уже обрывалась всякая связь с внешним миром и прерывалась вся работа по организации крестьян, на которых мы возлагали свои последние надежды. В то время, как было получено это сообщение в нашем штабе, меня не было там. Я как раз объезжал весь наш фронт, с целью выяснить более пассивные участки, с которых можно было снять часть сил, для начала эвакуации. Когда я уже вернулся вечером в штаб, то застал там всех в полном переполохе. Полков­ник Перхуров поставил под ружье почти весь штаб до писарей включитель­но, а равно и телефонистов, присоединив к ним все сформированные в по­следние дни резервы, в общем собралось около 150 человек. Эту роту он по­ручил генералу Л. с приказом двигаться в Тверицу и восстановить прежнее положение. Но генерал Л. отказывался, ссылаясь на то, что он как артилле­рист недостаточно опытен, чтобы справиться с этой тяжелой задачей. Тогда Перхуров поручил это дело полковнику А. — пехотинцу, но и этот отказал­ся. После этого Перхуров поручил это дело мне. Я не возражал и отправил­ся, конечно, не ручаясь за полный успех.

Переправившись тогда через Волгу, мне уже не пришлось вернуться ни разу в Ярославль. Последние 5 дней, которые длился бой в Тверице, я мало знал положение, которое было в городе после моего отъезда. Прежде чем рассказывать дальнейшие события в Тверице, я вкратце упомяну о том, в каком положении я оставил город.

Наш фронт в городе тянулся от устья реки Которосль по берегу этой реки. На высоте Сенной площади он поворачивал к этой площади, пере­секал ее и выходил к земляному валу западнее губернской земской боль­ницы. Земская больница, как находившаяся за городской чертой, находи­лась между фронтами. Оттуда наша линия раньше тянулась к железнодо­рожной линии и мосту через Волгу, но в последние дни фланг был откинут назад и находился на высоте сожженного здания городского во­допровода. Кварталы к западу от Сенной площади были по большей части сожжены, т.к. красные по ночам подползали и, обливая керосином дома, поджигали их, чтобы заставлять нас этим путем осаживать. Кварталы по­близости водопровода были сплошь сожжены артиллерийским огнем. Все лучшие дома в городе начиная с Демидовского лицея и фабричные дома были также разрушены либо сожжены артиллерией красных. Несмотря на сильное разрушение кругом, защитники города чувствовали себя доволь­но бодро и уверенно. Когда до них дошли сведения о предполагаемой эва­куации города, то большинство заявило, что они ни за что не оставят го­рода, т.к. не могут бросить здесь свои семьи и родных. Более пассивный фронт со стороны реки Которосль можно было значительно ослабить, усилив соответственно район Сенной площади и район городского водо­провода, где красные производили беспрерывные атаки. На каждом из наших четырех боевых участков было в среднем около 6 пулеметов. В вин­товках недостатка не было, но начинал ощущаться недостаток в патронах, поэтому предполагалось перевооружать участки по очереди японскими винтовками, которых в складе было достаточно, с достаточным количест­вом патронов, оставшиеся же к этому времени ружейные патроны остав­лялись исключительно для пулеметов. Общим резервом для всех участков служил единственный броневой автомобиль (было в начале два, но один испортился), который всегда появлялся там, где положение стало крити­ческим и, надо отдать справедливость, своими действиями всегда восста­навливал положение. В этом положении остался город, когда я отправил­ся в Тверицу.

Не знаю, вследствие ли переправы нашего отрядика через Волгу либо по какой-нибудь другой причине, но красные опять оставили занятые ими места в Тверице и уехали на своем поезде в сторону Данилова. Мы воспользо­вались этим, чтобы восстановить здесь наше положение. Но сил было слиш­ком мало, чтобы весь большой фронт от железнодорожного моста на Филино и далее к деревне Савино занять сколько-нибудь устойчиво, — из всего бывшего тут отряда около 180 человек мне удалось набрать всего лишь чело­век 40, к которым я прибавил прибывших со мной 150. Поэтому я иначе распределил расстановку наблюдения, ставя заставы в наиболее опасных на­правлениях, в верстах 2—3 впереди станции Филино велел разобрать рельсы, на расстоянии хорошего обстрела от разобранного места укрыл в двух на­правлениях, в замаскированных окопах по одному отделению с пулемета­ми, которые воспрепятствовали бы исправлению пути. Оставшуюся роту, силою около 80 человек, держал в кулаке, для активных действий, пользу­ясь местными укрытиями, которых тут было в изобилии. При себе на стан­ции Урочь оставил в виде общего резерва остаток Калужан — около 20 че­ловек, нуждавшихся в передышке после упорных боев. Такая готовность гораздо более соответствовала обстановке и такую на самом деле приняли на следующий день. Однако к вечеру генерал Л., который по своему жела­нию был оставлен командиром этой роты у станции Филино, без моего ведома, распорядился иначе, даже не донося мне об этом. Он снял две за­ставы, наблюдавшие разрушенный путь, присоединил их к себе и растянул всю роту по широкому фронту в лесу впереди станции Филино. Утром ра­но он за это был наказан, т.к. красные нагрянули сосредоточенным кула­ком и наша редкая цепь, хотя и встретила их огнем, не могла выдержать их напора и отступила. Насилу, при помощи моего резервика, удалось оста­новить отступающих уже на самой окраине Тверицы, и тут начался снова бой, продолжавшийся еще 4 суток.

Уже с самого начала этого периода боя я видел бесполезность такой обороны, если не будут приняты другие меры. Сносясь по телефону с полковником Перхуровым, я настаивал, чтобы весь отряд был переброшен в Тверицу, и, освободив путь на Данилов, отходил в этом направлении, с целью соединиться с французским десантом, двигающимся из Архангель­ска, но в штабе этого не пожелали, ссылаясь все на новые надежды на по­мощь рабочих двух небольших заводиков в городе, с которыми будто идут успешные переговоры. Мой отряд таял прямо-таки по часам, много выбы­вало ранеными; многие оставляли свои места самовольно, видя безнадеж­ность положения и чувствуя страшную усталость. В конце второго дня у меня осталось не более 80 человек бойцов. Тогда Перхуров обещал мне по­мочь «с другой стороны» своими силами, как он выразился по телефону. Из туманных пояснений я понял, что он намерен выехать ночью на паро­ходе с отрядом вверх по Волге и, пополнив свои ряды крестьянами, на­пасть на тыл красных в Тверице. Благодаря белой ночи, мы сами убеди­лись, что, действительно, пароход отчалил и благополучно проехал под мост, а затем скрылся в потемках. Всю ночь и весь следующий день, отча­янно борясь со слишком превосходным противником, мы поджидали обе­щанной помощи «с другой стороны», но напрасно. В конце следующего дня генерал Карпов, вступивший после выезда Перхурова в командование Ярославским отрядом, на мое донесение о безвыходности положения убе­дил меня продержаться еще сутки, т.к. Перхурова могло, может быть, за­держать какое-либо неожиданное обстоятельство, а в случае, если до ве­чера следующего дня ничего не последует, остаткам моего отряда переправиться обратно в город. На мое заявление о бессмысленности такого обратного переезда он напомнил нашу прежнюю совместную службу, где он был моим начальником на западном фронте, и я повиновался. Еще он пояснил, что он переходит на инженерную оборону.

Прождавши опять напрасно весь день, мы вечером стали уже дожидаться прибытия за нами парохода — перевоза. В час ночи отчалил пароход с того берега, и, когда он стал приближаться к нашему берегу, я со своим адъютан­том побежали, чтобы снять посты. Когда я вернулся с последними бойцами с постов и приближался к берегу, пароход отчалил, несмотря на наши крики подождать нас. Пароход находился под пулеметным огнем со стороны ст. Урочь и, очевидно, не мог больше ждать. Мы остались 16 человек в беспо­мощном положении на берегу, остальные, с постов, более близких к берегу, успели сесть на пароход. В последний день у нас осталось бойцов человек 35—40 и кроме того — человек 10 — заботившихся по хозяйству и разносив­ших патроны. Каждую минуту красные, заметивши наш отход, могли подой­ти к берегу и нас захватить. Мы стояли на месте, не зная, что предпринять. Более спокойная часть нашего участка была к югу, со стороны деревни Савино, откуда сегодня, почти весь день, не было стрельбы. Мы направились берегом в ту сторону. Но не отошли мы еще 300 шагов, как заметили, что с того берега снова отчаливает пароход, на этот раз другой, поменьше. Мы по­бежали навстречу. Осталось между нами уже не более 30 саженей, как по пароходу красные снова открыли сильный пулеметный огонь, почему паро­ход повернул обратно, и мы очутились в еще более худшем положении, т.к. красные, заметив нас, направили свой огонь вдоль берега. Тут уже приходи­лось бежать под свистом пуль, беспрестанно запутываясь в телефонную про­волоку, сброшенную разрывами снарядов со столбов. Скоро, однако, склад­ки берега нас прикрыли от пулеметного огня, и мы могли более спокойно продолжать свой путь, и так дошли берегом, а иногда и развалинами домов до деревни Савино, где, прикрывшись в маленьком овраге, произвели раз­ведку, как незамеченными пройти от берега в лес. Застава красных, бывшая в Савино, либо спала, либо была снята, так что нам удалось благополучно достичь громадного леса — болота, тянувшегося на несколько верст вдоль и от берега Волги. Тут мы почувствовали себя временно спасенными и зада­вались уже целью приискать сухое место для отдыха — ночлега. Еще в тече­ние 2-х дней после этого мы старались установить связь с Перхуровым, но когда и это не удалось, то пришли к необходимому выводу — распрощаться с Ярославлем.

 

***

Вспоминая теперь Ярославские события, мне приходят на память много подробностей, интересных встреч и разговоров, вспоминается много ста­рых боевых товарищей, впоследствии павших жертвой большевистской расправы в городе, и теперь снова ощущаю жуткость многих минут, но все это уже не имеет отношения к целям моих воспоминаний. Я вспомню здесь только о двух случаях, оставшихся до сего времени для меня не совсем по­нятными. В первые дни восстания наш штаб наводняла целая масса разных лиц по всевозможным поводам и справкам: не было никакой возможности отделаться от этой толпы, ответить на все вопросы и справки. Пользуясь этим, в наш штаб, конечно, проникали красные лазутчики, которые пристраивались даже на должностях в штабе. Один из них, ходивший все время обвешанный ручными гранатами, револьверами и кинжалами, случайно потом был изобличен и расстрелян. Но приходили и такие лица, целей по­сещения которых мы не понимали. Почти два дня провел в нашем штабе генерал В. Я не был с ним знаком и даже не знал, что он генерал. Как-то, когда я выбрал свободную минуту напиться чаю, он подошел ко мне, отре­комендовался казачьим генералом В. и председателем Петроградского сою­за георгиевских кавалеров. Сначала я подумал, что он предложит свои услу­ги в нашей работе, и начал придумывать, как отнестись к этому. Но он на­чал разговор совершенно на другую тему — о бывших делах на фронте и о том, что делается в Москве и Петрограде, немножко поинтересовался на­шими намерениями и положением дел в Ярославле, но затем перевел разго­вор на то, что ему, как представителю Георгиевского союза, очень хорошо известно настроение офицеров в Петрограде, где в настоящее время не­сколько десятков тысяч офицеров, из которых будто [бы] 90% придержива­ются германской ориентации. Далее он опять незаметно перевел разговор на свои личные дела, рассказывая, что он тут в Ярославле остановился слу­чайно, проездом на Дон, что он человек материально независимый, что хо­тел бы иметь компаньона для поездки туда сейчас, и два раза упомянул о том, что у него сейчас при себе 30 000 совершенно свободных денег. Меня вызвали по делам, разговор оборвался, и я почти забыл о нем, только впослед­ствии в разговоре с А.П. я вспомнил о нем и узнал от А.П., что генерал В. -человек определенной германской ориентации, деятельно работающий в этом направлении.

Другой случай, о котором я хочу тут вспомнить, — это встреча тут же в штабе в эти самые дни с двумя французскими летчиками. Они явились к нам в штаб во французской форме, чтобы осведомиться, что вообще делается в Ярославле и могут ли они выехать из города. Они говорили довольно хорошо по-русски. Рассказывали, что они приехали из Москвы и теперь не могут выехать обратно. Когда полковник Перхуров начал их расспрашивать, не имеют ли они каких-нибудь сведений о десанте союзников в Архангель­ске, и намекнул на наше желание поскорее встретиться с этим десантом, они хотя и ничего не могли сообщить нам об этом десанте, но выразили готовность вместо Москвы, куда теперь пробраться трудно, ехать в Архан­гельск, и если будет возможно, то чем-нибудь нам помочь. Так как у них были и документы, то сомнений у нас не возникло, и полковник Перхуров предложил им автомобиль до Данилова, откуда они поездом смогут проехать дальше. Так и было сделано, и этот случай забылся, как и многие другие, среди напряженной работы. Но вот много времени спустя, я встретился уже на территории Сибири с французским полковником, занимавшим ле­том 18-го года высокую должность во французской военной миссии в Моск­ве, и спросил его, не знает ли он судьбу этих летчиков и благополучно ли последние вернулись во Францию. Полковник, расспросив ближе обсто­ятельства дела, выразил большое сомнение в подлинном существовании та­ких летчиков, т.к. летчики, бывшие в России, а в особенности в Москве, ему известны, и между ними не было говорящих по-русски. Если я теперь со­поставляю время отъезда этих летчиков в Данилов, обещанное ими нам со­действие и время налета красных из Данилова на Тверицу, то сомнения французского полковника кажутся мне еще более обоснованными, тем бо­лее что у большевиков Ярославля не было ни телеграфной, ни какой-либо другой связи с Даниловом.

Мне хочется отметить еще одно обстоятельство, поразившее нас в свое время в Ярославле: это необыкновенно точная, меткая и планомерная стрельба большевистской артиллерии по городу. У большевиков в то время не было почти никаких, тем более опытных, артиллеристов. В этом плано­мерном искусном разрушении всех промышленных сооружений была видна очень опытная и умелая рука.

Меня иногда мучают угрызения совести за эти страшные и ненужные жертвы, принесенные на алтарь Ярославля, и я нахожу некоторое утеше­ние только в том, что я не был инициатором этого дела, а лишь исполни­телем, не бывшим в состоянии изменить хода событий. Но нельзя отри­цать и того, что Ярославское восстание послужило большим стратегиче­ским плюсом для чешского. Ярославль почти в течение месяца сковывал у большевиков руки в важном стратегическом узле, притягивая их слабые в то время силы. Несомненно положение чехов в Екатеринбурге сильно об­легчалось Ярославлем, а также облегчалось и развитие движения народной армии из Самары. Нас, уцелевших участников Ярославских событий, эти последние заставили изменить свои взгляды на многие факты и явления, которые мы раньше неверно оценивали, но об этом скажу впоследствии, при случае. О том, как кончилась Ярославская трагедия, я слышал уже впос­ледствии в Уфе и в Сибири от товарищей, которым удалось уйти из Ярос­лавля уже после его сдачи и которые отчасти были свидетелями ужасов, творившихся там красными, вопреки данным обещаниям и гарантиям при условиях о сдаче.

Публикуется по: Ген. К. Гоппер. Четыре катастрофы: Воспоминания. Рига. [Б.г.] С. 30-66.

На главную страницу сайта