В общей сложности, эти 166 военных училищ и школ прапорщиков, выпустили около 600.000 молодых офицеров, и все же, несмотря на это, офицерский состав был в постоянном некомплекте, так как, кроме больших боевых потерь, новые и новые формирования требовали массы офицеров: армия в 1917 году имела 228 пех. дивизий, 11 стрелковых бригад и 52 конных дивизии, состав коих дошел до 9 мил. человек при 320.000 офицеров, что показывает, что наши потери в офицерском составе превзошли все расчеты военной статистики, которая (“Наука о войне” ген. Головина) дает норму убитых офицеров в 3 раза большую — в процентном отношении, чем солдат.

Таким образом кандидаты в офицеры находились до производства на службе от 11-ти до 13-ти месяцев. В теории, они на практике знакомились со службой и обращению с людьми, обстреливались на фронте, а затем, в течение последних 6 месяцев, получали необходимое военно-техническое обучение. На деле же, для средней массы получалась скачка с препятствиями, которые надо было пройти. Поэтому многие и обходили стороной самый до-приятный этап — фронтовую службу. Дитя оказывалось у семи нянек, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

1, особенно 3-я, 4-я и 5-я оценены хорошо: ... “юнкера-студенты оказались более прирученными, нежели в школах Петроградского и Московского военных округов” — “принесение в

Начиная с графа Толстого, когда в России был взят за основу “классицизм” — т. е. изучение древних языков — латинского и греческого, выходившие из средней школы были воспитаны на примерах древних римлян и греков, — образцовых республиканцев. Техническая часть программы — математики, физики, химии, естественных наук — строилась на сугубо материалистической основе. В истории — новой, — восхвалялись достижения французской революции. Таким образом в течение десятилетий — почти 45 лет — в России, в стране с монархическим направлением, шла открытая подготовка республиканской идеологии, которая охватывала всех, кто имел аттестаты зрелости. Противодействие этой идеологии было случайным, основанным только на историческом воспитании части населения — таковым было, например, настроение подавляющего числа кадет в кадетских корпусах, части казачества. Армия — офицеры — держалась за монархическую идеологию только на основании присяги, дисциплинарного устава и Свода положений о военнослужащих. Защитой монархической идеологии, ее преимуществ, — занимался только Корпус жандармов по долгу службы. Погром армии, который устроила ей, непониманием задач, первая Ставка — 1914-1915 года, вызвал в рядовой офицерской массе глухое возмущение и заставил ее прислушиваться к демагогии революционных заправил из Государственной Думы. Все это отзывалось на составе юнкеров. Поэтому то, когда в 3-й Московской школе прапорщиков (30 июня-1-июля 1916 год)а — студенческой, — ген. Адамович задал вопрос, странный для нас теперь, — каково их мнение о суровости военной службы после ознакомления с ней на опыте, то услышал в ответ; — “... об этом надо еще потолковать между собою...”, — что показывает на существование в ней какой-то организации.

Как пример положения, бывшего тогда в военных училищах и школах прапорщиков во время октября 1917 года, из целого ряда боевых столкновений в Сибири — 10.12.1917 юнкеров в Омске, сотника Ситникова 3.12.1917 в Томске и 9-17.12.1917 года в Иркутске и т. д. возьмем наиболее крупное по числу участников — Иркутское, которое было и самым характерным по ходу действий и результату.

Ц- К. партии с.-р. запрещал категорически своим организациям вооруженную борьбу с большевиками и выступления против красных производились по личному почину членов военной секции партии с.-р. — Соколова, Лебедева, Фортунатова, Краковецкого, Солнышкова и других. Поэтому-то, даже успешные боевые действия не давали никаких результатов, так как главари после перемирия разбегались и оставляли массу, шедшую за ними, на растерзание озверелых победителей.

Из расположенных в Иркутске военного училища и 3-х школ прапорщиков отказалась выступить 3-я целиком, в военном училище и 2-х других отказчиков также набралось около 100 человек, которые были разоружены и находились во время боев на положении арестантов. В училище и школах прапорщиков была только половина штатного состава, так как незадолго до 9.12.1917 года был очередной выпуск молодых прапорщиков и налицо находился только младший курс, а нового пополнения не было получено.

Когда Иркутский совдеп потребовал разоружения училища и школ, то в них были собраны митинги для решения, — драться или подчиниться. Характерным оказалось и поведение большинства кадров: на 90 проц. они уклонились от всякого участия в событиях; поэтому юнкерам приходилось или становиться под команду случайных офицеров (напр., пор. Худякова — организатора захвата здания прогимназии, Гайдука, сопротивлявшегося около понтонного моста и там же убитого 12.12.1917) или же выбирать себе начальников.

В какой мере прилагали свои руки к организации выступления пресловутый Краковецкий и полк. Скипетров не очень ясно, но на них лежит вина за такой пропуск — как уход 3-х запасных батарей с 18-ю орудиями на сторону красных, вследствие чего юнкера оказались в крайне невыгодном положении, имея только два десятка пулеметов и два, три бомбомета. Всеми операциями управлял комроты 2-ой школы — полк. Лесниченко.

Таким образом против запасных полков — 9-го, 11-го и 12-го, укомплектованных в значительной части бывшими ссыльно-каторжниками и присоединившимися к ним 4.000 рабочими Черемовских копей — всего приблизительно 20.000 человек, оказалось около 800 юнкеров и сотни-полторы добровольцев.

Иркутский казачий дивизион оплел свои казармы проволокой и заявил о своем нейтралитете.

Как известно, в то время как юнкера захватили большую часть города, развивали наступление, теснили красных и дальше, Краковецкий и Скипетров, на девятый день боя, заключили трехдневное перемирие, затем согласились разоружиться и распустить участников боев.

В этом случае все характерно: подбивание из-за кулис эсерами юнкеров на выступление, уклонение кадра училищ и школ прапорщиков от руководства юнкерами и событиями и, наконец, боевая настроенность юнкерской массы, готовой идти на бой в почти совершенно безнадежной обстановке, не имея никакой руководящей и ясной цели.

Это настроение юнкеров нельзя считать за защиту своих военно-профессиональных интересов: при посещении 6-й Московской школы прапорщиков (4-6 июля 1916 г.) генерал Адамович задал вопрос — кто предполагает остаться на военной службе после окончания войны — утвердительных ответов последовало только 5 проц.

Эти настроения начали проявляться позже среди всего населения части России, — на восток от Волги, когда, начиная с февраля 1918 года, вспыхнувшие восстания — в Оренбург. губернии, в Прикамье, на Урале, в Семиречье и т. д. — получили организующее ядро в виде выступления корпуса чехословаков.

Когда восставшие были организованы в русские воинские части и создались фронты, то, во всей остроте, встал вопрос о пополнении убывающего в боях офицерского состава, а поэтому самотеком, в разных местах стали открываться военные училища.

По времени открытия училища были созданы:

1. Оренбургское Казачье военное училище август 1918 года.

2. Хабаровское военное училище — 18.10.18 г.

3. Читинское, Атамана Семенова, военное училище — 14.11.1918 г.

4. Школа Нокса (Русский Остров — Владивосток) — ноябрь 1918 г.

5. Инструкторские школы:

а) Екатеринбургская;

б) Челябинская;

в) Томская;

г) Иркутская (начало апреля 1919 г.);

д) Тюменская.

6. Морское военное училище во Владивостоке — ноябрь 1918 г.

7. Челябинская кавалерийская школа — май 1919 г.

8. Омское артиллерийское военное училище -1.6.1919г.

9. Омское артиллерийское техническое военное училище — 1.6.1919 г.

10. Юнкерская сотня Уральского Каз. Войска — июль 1918 г.

11. Иркутское военное училище — 1919 г.

12. Корниловское военное училище — октябрь 1921 г.

Собранные сведения о части военных училищ дают ясную картину их работы, жизни. О других имеются только их имена, отрывочные данные, — по участию в боях; что, напр., представляла собой юнкерская сотня Уральского Каз. Войска, — судить очень трудно, так как единственным указанием на ее существование является случайно оброненная фраза в книге ген. Толстова “От красных лап в неизвестность” о ее гибели 20.12-1919 г. при внезапном нападении Алаш-Орды, причем только упоминание, что ее начальником был ген. Мартынов, позволяет предполагать, что это было военное училище.

Мысль о сборе материала и первые данные принадлежат инженеру Е. А. Леонтьеву — бывшему юнкеру Омского артил. училища. Остальной материал собран мной от бывших юнкеров и офицеров существовавших училищ. Некоторые, — напр., сотник Красноусов, автор книги “2-я батарея”, давали сведения весьма обстоятельно и охотно, другие давали ответы отрывочно, скупо, стараясь остаться анонимами, неохотно, враждебно.

Как бы то ни было, но кое-какие данные, — пусть и скупые — собраны и страница прошлого написана, которая, возможно, пригодится при формировании Российской Национальной Армии после свержения коммунизма в России.

Изложение истории военных училищ будет дано хронологически, по времени их возникновения.

Справка к общей части. — Николаевское кав. училище имело ускоренные выпуски: в 1914 году в корнеты после 14 месяцев обучения, в прапорщики — два по 4 месяца, один в 6, один в 8, дальше в один год с производством в корнеты. Это было возможно потому, что хотя наша кавалерия и дралась доблестно — ив пешем и в конном строю, но не имела таких потерь, как пехота, сменившая от 4 до 11 комплектов людей, а потому и могла увеличить курс воен. училищ.

Уральская школа прапорщиков была сформирована в августе 1918 года для подготовки замены офицерского состава из числа лиц, имеющих права вольноопределяющихся 1 и 2 разрядов. Первоначально, состав школы состоял из конной сотни, пехотной роты, пулеметной команды и взвода артиллерии Срок обучения, вначале установлен в 8 месяцев, но, позднее, обстановка изменила все предположения и потому оба выпуска, которым, еще юнкерами, пришлось больше быть в боях, чем учиться, не имели точного времени курса.

Вначале, до оставления Уральска, в январе 1919 года, школа размещалась в войсковой столице, затем она была прикомандирована к штабу армии. Комбриг Кутяков, в своей книге о пресловутом Чапаеве, упоминает об участии школы в боях под станицей Сломихинской в начале марта 1919 года, когда было остановлено продвижение на юг 22-й советской дивизии и фронт стабилизировался.

Ведал формированием школы и ею командовал полковник Исаев, который, позднее, сдал ее полковнику Донскову.

К концу 1919 года, в Школе осталось только сотня и пулеметная команда. Юнкеров числилось — 30, из которых часть была в тифу.

Школа принимала участие в боях при сдаче Уральска красным, когда был смертельно ранен герой Уральского Войска генерал Матвей Филаретович Мартынов, бывший в это время с юнкерской сотней, которой командовал тогда есаул Мясников. После падения Уральска, в момент полного упадка, охватившего казаков, атаманом был выбран генерал В. С. Толстов, который при помощи юнкеров сотни разогнал митинг, созванный казаками для переговоров о сдаче, и приказал есаулу Яганову с юнкерами расстрелять главарей. Таким образом, и здесь юнкера удержали в порядке казачью массу, готовую еще раз поверить красным делегатам и разойтись, распылиться по домам, где бы их, как и год назад, переловили бы го одиночке и порасстреляли.

Сведения даны Начальником пулеметной команды Школы есаулом Карташевым.

Оренбургское Казачье военное училище было основано в 1890 году, со штатом в 120 юнкеров, для подготовки офицеров во все казачьи виска, за исключением Донского.

С началом войны 1914-1918 г.г. училище перешло на 4-хмесячный курс обучения. В августе 1914 года училище было дублировано пехотной школой прапорщиков, размещенной в здании Оренбургской мужской гимназии на Николаевской улице. После событий 1.12.1917 г., школа прапорщиков, т. е. ее старший курс, — примерно 200 юнкеров — демобилизовалась и от нее осталось только 20 юнкеров под командой поручика Студеникина.

Последний набор юнкеров 1917 г. в сотню Оренбургского казачьего воен. училища был усиленным, поэтому к октябрьским событиям училище имело 150 юнкеров — 60 на старшем и 90 на младшем курсе. С конца октября занятия прекратились, так как юнкера несли караульную службу в банках, на складах, в арсенале и т. д.

При обозначившемся наступлении на Оренбург красных под командой Кобозева, 23.12. 1917 года, 24 декабря 64 юнкера были спешно двинуты на ст. Каргала (первая ж.-д. станция на запад в сторону города Бузулук), на которой уже было несколько мелких партизанских отрядов, составлявших фронт против красных.

4.1-1918 г. юнкера на фронте были сменены другими, а бывшие на фронте поздней ночью 5.1.1918 г. вернулись в училище. После первых успехов казачьи дружины разошлись по домам, а красные, подтянув новые силы (800 матросов с “Гангута”), — 14.1.1918 г. повели наступление, которое сотне юнкеров и добровольцев партизан не удалось сдержать. Что произошло на фронте и в Оренбурге 17.1.1918 г. требует отдельного разбора. Из 64 юнкеров, бывших на фронте, 12 вернулись в училище перед самым его выступлением на Илецк. Остальные остались в тылу у красных и частью погибли, частью успели разойтись по домам. Атаман Дутов с комендантом станции Оренбург пор. Румянцевым успел выскочить из города на случайно захваченном извозчике. В первой станице к ним присоединилось еще 6 молодых офицеров: 8 человек, двинувшиеся на Верхне-Уральск после падения Оренбурга, было все, что осталось от фронта, хотя бы и в кавычках.

Оренбургское военное училище и отряд Студеникина — остатки Оренбургской школы прапорщиков, — двинулись на Илецк - в пределы Яицкого войска. Здесь был произведен выпуск старшего курса в хорунжие, которые разъехались по своим войскам. За ними разъехался и младший курс, так что осталось только 20-25 юнкеров и добровольцев, задержавшихся около кадра училища.

Восстание, начатое 23.2.1918 г., возглавленное хорунжим Петром Чигвинцевым, расширилось позже по всей области Оренбургского войска. Выступление чехословацкого корпуса 25.5-1918 г. расширило и связало воедино казачьи, крестьянские и рабочие восстания Поволжья, Урала и Сибири.

17.6.1918 г. Оренбург был освобожден казачьими частями, под командой войскового старшины Красноперцева. К началу июля кадр училища с бывшими при нем юнкерами и добровольцами вернулся в Оренбург.

Хозяйственная часть справилась с обмундированием, и юнкера были одеты в форму -— защитные рубахи, синие галифе и кожаные сапоги, хотя форма была грубо сшита-

На вооружении оказались: трехлинейные винтовки, шашки, пики, 3 пулемета разных систем, для обучения, и 2 трехдюймовые пушки.

Курс обучения был установлен в один год. Попыток увеличить боевую силу училища созданием обще-образовательного курса не было сделано, а эта мера могла бы довести состав училища до тысячи человек. Возможно, что подействовала обстановка, так 1-я армия Тухачевского, наступавшая на Оренбург зимой, имела 120.000, а оборонявшаяся Оренбургская всего 30 тыс. человек.

Орудия полубатареи были поставлены на сани-платформы, с сидениями для номеров. Платформы не годились для движения по глубокому снегу оренбургской стели, поэтому на походе полубатарея отстала вначале в хвост колонны, а затем осталась одна. К обеду, выбиваясь из сил, полубатарея прошла станицу Сакмарскую, в которой шел бой. По окончании боя какие-то казачьи части вышли на дорогу и ушли вперед. Положение стало серьезным: с боку находился поселок, занятый красными, а орудийные упряжки и обоз стали, так как лошади выбились из сил. Тогда полк. Мякутин приказал бросить часть обоза, освободившихся лошадей впрячь в уносы, и только тогда смогли пройти мимо занятой красными станицы Сакмарской. Так шли до поздней ночи, пока лошади не стали окончательно в полуверсте от какой-то заимки. Пушки и обоз были оставлены на дороге, а голодные юнкера ушли спать по хатам. На утро пушки и обоз были запряжены и полубатарея двинулась вперед. В первом поселке вошли в связь с оренбургцами и уже спокойно продолжали поход. Через два дня было приказано сдать орудия казачьей батарее; дальнейший поход до станции Полтавской, где грузились на поезд, был проделан быстро и легко.

На путь до Иркутска потребовался почти месяц. Во время пути в эшелоне вспыхнула эпидемия тифа, и часть юнкеров лежала в бреду. При проезде через Омск училище представлялось адмиралу Колчаку.

По прибытии в Иркутск, у начальника училища произошло несколько скандалов с комендантом города ген. Сычевым, который, где только было можно ставил училищу палки в колеса, напр., в организации довольствия, настаивая на том, что юнкера и могут, и должны обходиться солдатским пайком. Необходимо отметить, что ген. Сычев в мирное время, за свои красные убеждения, был отчислен от лейб-гвардии Сводно-Казачьего полка,

В Иркутске училище было размещено в казармах артиллерийского дивизиона, на Первушиной Горе. Оборудование помещений, классов, спален и столовой было удовлетворительным, только в столовой не хватало личной посуды — тарелок, поэтому суп ели, по армейской старинке, из медных бачков на пять человек- Во время обеда и ужина в столовой играл салонный оркестр из 6 пленных австрийцев. Еда была хорошая, хлеб — белый.

Вспоминая училищную жизнь, сотник Красноусов указывает: “...жизнь в училище была “потугой” на прежнее: юнкера, хотя и однообразно, но были одеты плохо, жизнь и занятия шли размеренно и строго, по уставу, кроме воскресений, когда частенько выезжали на проездку лошадей по Ангаре, — это был своего рода пикник. Май-июнь 1919 года были посвящены усиленным занятиям в поле, на полигоне, топографии и окопному делу. В последних числах июня, полубатарея была переведена на станцию Михалево, где получила во владение орудия и лошадей от запасной батареи и провела экзаменационную стрельбу из 3-х-дюймовых пушек- 2-го июля стрельба была спешно закончена, ночью нас вернули в училище, а 3-го было производство в поддоручики, хорунжие и корнеты...” При производстве были выданы подъемные — 2800 рублей и огромные пистолеты Кольта без кобуры. Переменив юнкерские погоны на офицерские, 5-го июля молодые офицеры спешно отправились по местам своего назначения.

Новый прием юнкеров начал свои занятия по отъезде молодых офицеров. Так как выпускные уехали в своем обмундировании, то строй молодых юнкеров запестрел — шинели теперь были и русские и японские, часть была в полушубках, то же самое и с сапогами, — были и русские и японские, далее часть винтовок была переменена на японские, несмотря на то, что в цейхгаузе Иркутского казачьего дивизиона было 5000 винтовок. Из 4-х орудий только одна трехдюймовка была в порядке, трех других никак не могли починить. Жизнь в училище продолжала идти своим чередом и новый выпуск, ускоренный, намечался в январе 1920 года.

В начале декабря месяца был произведен 3-й прием юнкеров. Училище было в • некомплекте и насчитывало: в сотне — 100 юнкеров, в эскадроне — 70, батарее — 100, в пехотной роте — 88 и в инженерном взводе — 50. Новый прием начал занятия 15. 12. 1919 г.

24- 12. 1919 г., в 6 часов вечера, когда юнкера мылись в бане, началось восстание в Глазкове. Установить точно, что делали части училища от 26. 12. 1919 г. до 5. 1. 1920, не удалось. Например, сотня под командой есаула Баженова 27. 12. 1919 г. была выслана к гостинице “Модерн”, где размещалось правительство, откуда вышла для очистки от красных 1-ой мужской гимназии,- но нашла ее пустой, со следами боя. Затем сотню вернули обратно в “Модерн”, где разместили в ресторане. Голодные и промерзшие юнкера попросили их накормить, однако в ужине было отказано и только после переговоров есаула Баженова с заведующим рестораном возмущенным юнкерам дали чай. Негодование юнкеров усиливалось тем, что члены правительства и служащие его жили весело и пьяно, в ресторане было много дам, смахивавших на явных шансонеток. Сюда в “Модерн” явились два юнкера, бывшие в отпуску, -один из них — племянник капитана Калашникова, — главного бунтовщика в Иркутске. Эти отпускные, одетые во все новенькое обмундирование, принялись агитировать за переход на сторону красных, указывая в качестве аргумента на хорошее отношение к ним эсеров, тепло хорошо и щегольски их одевших. Целый час их молча слушал есаул Баженов, а затем приказал арестовать и отправить в училище; на другой день изменники были расстреляны в овраге за училищем.

После ночевки в ресторане “Модерн”, сотня принимала участие в боях за старое здание Иркутского кадетского корпуса — на площади и по Граф Кутайсовой улице, при захвате штаба восставших на Солдатской улице. В этих боях юнкерам приходилось туго: стояли свирепые предкрещенские морозы, а вести бои и нести службу приходилось в кожаных сапогах — хозяйственная часть не выдала юнкерам валенок, находившихся в цейхгаузе; не заботилась и о их довольствии на фронте. Эту задачу, однако, выполняли Оренбургские институтки и Иркутские гимназистки, самоотверженно приносившие юнкерам еду от себя, под огнем красных.

Годная для стрельбы пушка била с Первушиной горы по красным; юнкера, в боевой обстановке, производили стрельбу не по надуманным задачам, а по требованию боевой обстановки. То, что пушка была одна, весьма снижает высокопарные рассуждения ген. Жанена о запрещении им стрельбы по Военному Городку и Глазкову.

Войдя в училище, юнкера увидели, что рабочая команда, — австрийцы, пытались взломать дверь цейхгауза, выходившую в столовую. Австрийцы были разогнаны и юнкера сами открыли цейхгауз, который был переполнен синим и зеленым сукном, полушубками, валенками, словом все тем, в чем так нуждались юнкера. Запасы цейхгауза были разыграны юнкерами.

Утром 5.1.1920 года пришли представители эсеров и потребовали сдать оружие, что и было выполнено в спальнях. Четыре дня юнкера были в училище, а затем их под конвоем отвели в Иркутское военное училище.

В этом здании отношение эсеров к пленным юнкерам было самое отличное: кормили очень хорошо, по старому играл оркестр за обедом и ужином, было выдано по два комплекта нового обмундирования, выход в город по увольнительным запискам — без всяких ограничений, желающие могли строем совершать прогулки, — впрочем, таковых не оказалось, — прислуга по-прежнему были пленные австрийцы. Такое отношение продолжалось до боя у станции Зима — 2.2.1920 г.

Перед боем у ст. Зима к оставшимся 250 юнкерам обоих училищ — из 800 — пришла комиссия Соколова из 10 человек (Соколов — красный комендант города). Все были собраны в главный зал и здесь Соколов весьма вежливо указал на хорошее отношение к пленным юнкерам, предложил помочь в обороне города от каппелевцев у ст. Зима. Представители юнкеров попросили разрешения в течение получаса обсудить это положение самим, без присутствия комиссии. Наедине представители указали, что драться с каппелевцами не рука: ведь там свои близкие люди. Комиссии было заявлено о категорическом отказе выступить, а власть вольна с ними делать, что угодно.

Соколов согласился с доводами, пожалел об отказе и предложил в течение 4-х дней разойтись по иркутским частям, а кто останется после этого в здании и дальше — пусть пеняет на себя. Однако, уже на третий день, даже не дав пообедать, всех оставшихся в здании спешно угнали в пересыльную тюрьму. В тюрьме юнкера были предупреждены, что в случае штурма города, они будут перебиты. 7.2.1920 г. красные ушли из города, в пустой Иркутск привезли в госпиталя много тифозных и обмороженных каппелевцев; при подходе советской бригады Грязнова 3.3.1920 г. им предложили, — кто мог двигаться, — разбегаться и скрываться.

Последнее, о чем можно упомянуть, — судьба ген. Слесарева: вначале его поставили работать в пекарню — рубить дрова и носить воду, затем он был отправлен в Омск и назначен начальником школы курсантов комсостава. После первого выпуска курсантов в марте 1921 года, во время полыхавшего восстания Западной Сибири, был арестован и расстрелян по обвинению в связи с повстанцами.

Хабаровское военное училище было основано 18-10.1918 года, для окончивших кадет Хабаровского кадетского корпуса, выпускных Хабаровского реального училища и молодежи отряда атамана Калмыкова. Вначале военное училище именовалось школой. Первым начальником училища был директор Хабаровского кадетского корпуса ген. майор Никонов, его помощником полк. Грудзинский, позже ставший начальником училища.

Училище размещалось и довольствовалось в Хабаровском кадетском корпусе. Форма училища была — зеленые защитные рубахи, синие шаровары с желтым, уссурийским, лампасом, папаха и зеленые шинели. На вооружении юнкеров были русские трехлинейные винтовки и шашки.

Имелись и все учебные пособия. Конский состав был в комплекте. Курс училища был установлен в полтора года. По роду оружия училище было кавалерийским. Особенностью училища была его нелегальность — до инспекции ген. Хорвата в августе 1919 г., только после этого оно было признано адмиралом Колчаком, и первый, ускоренный, выпуск дал молодых хорунжих в части на Урале, на Амуре и в отряд атамана Калмыкова.

Вследствие последнего условия, первый прием имел только 22 юнкера, закончили курс 21, а один был исключен за проступок в нетрезвом виде. Второй прием имел уже 80 юнкеров, а, кроме того, были сформированы артиллерийские курсы — 60 юнкеров под командованием полк. Грабского. Курсы своей материальной части не имели и изучали ее при артиллерии отряда.

Когда в ноябре 1919 года 4 китайские канонерки пытались, в нарушение русско-китайского договора о плавании по рекам Амур и Сунгари, самовольно пройти в Сунгари, то были встречены орудийным огнем отряда атамана Калмыкова у Хабаровска. После 6-ти часового боя одна канонерка была потоплена, после чего остальные ушли обратно в Николаевск на Амуре. В этом бою юнкера принимали самое деятельное участие.

Характерно, что только случайно спасшийся от ликвидации коммунист В. Голионко, сидевший в вагоне смертников в Хабаровске и написавший книгу о тех временах “Годы борьбы”, ни слова не говорит о расстрелах невиновных: все, кого ликвидировала хабаровская разведка, состояли в организации красных и, следовательно, получили заслуженное ими.

Все это рисует атамана Калмыкова в другом виде: честного и беспощадного врага красных, чьи ошибки и прегрешения были не больше и не меньше ошибок и прегрешений других возглавителей того времени.

Сведения даны юнкером Савицким.

Читинское Атамана Семенова военное училище было основано 14 ноября 1918 года. Описывая обстановку того времени, один из тогдашних юнкеров вспоминал: “...казенного обмундирования еще не было и мы явились в том, что носили у себя в частях или дома... пестрота одеял на кроватях и обилие “собственных вещей” разложенных у стен, без всякого порядка, дополняли впечатление табора. на первых порах жилось нам довольно скучно. Отпусков не было, занятий не производилось, и мы целыми днями сидели на кроватях или бродили по коридорам...”.

Тогда, это безделье не было понятно юнкерам, они считали, что попали в военное училище, на самом же деле, в эти дни, только решалась судьба его — быть ли ему военным училищем или учебной школой для унтер-офицеров. Этим обстоятельством объясняется и то, почему училище, первое время, именовалось школой и почему оно имело все роды оружия.

Первое время кадр и юнкера размещались в помещении гостиницы “Селект”, откуда, только в половине ноября, перешли в здание училища, в котором и был отдан приказ по училищу № 1 от 25 ноября 1918 года. Приказом по войскам Отдельной Восточной Сибирской Армии № 134, от 17 апреля 1919 года, Читинская Военная Школа переименована в Военное Училище. Производство первого выпуска состоялось приказом Главнокомандующего всеми вооруженными силами Дальнего Востока и Иркутского Военного Округа № 141 от 1 февраля 1920 года.

Училищным праздником был избран день Св. Архистратига Михаила — 21 ноября.

Формирование части — нелегкая работа даже при налаженной государственной машине, при готовых кадрах, наличии интендантских и артиллерийских складов, посылке воинскими начальниками тысячных партий людей, оборудованных казармах, депо конского состава; теперь же не было ничего, кроме твердой воли начальников к осуществлению задачи, данной им приказом Атамана Семенова.

Начальником училища был назначен молодой офицер — выпуска 1912 года — полковник Михаил Михайлович Лихачев. В том, что начальником училища был назначен строевой офицер, не было никакой предвзятости, ибо, как показали иркутские события в декабре 1917 года, на опытных начальников школ прапорщиков с трехлетним опытом (например, полковник Хилковский), в случае сложной обстановки рассчитывать было трудно, поэтому выбор пал на офицера, в чьей твердости не было сомнений.

Училище было размещено в двух зданиях: Читинской учительской семинарии на Николаевской улице, где находились пехотная рота, пулеметная команда, батарея, классы, столовая, околодок, гимнастический зал, канцелярия училища, церковь, офицерское собрание. Сотня, инженерная рота и рабочая команда размещались в здании мужской гимназии на Уссурийской улице; в марте 1920 года, когда пришли каппелевцы, в нижнем этаже была размещена Челябинская кавалерийская школа до ухода на Сретенский фронт.

Не менее тяжелым и трудным было психологическое состояние и представления нашей интеллигенции, которая своею молодежью комплектовала добровольческие отряды, а из них военные училища. Сто лет систематической пропаганды материалистических идей гуманизма, пацифизма, социализма, идеализированного представления о демократии, как основы республики, и идеализирования республики, полное охаивание своих народных представлений и исторически создавшейся своей государственной системы.

Война шла с безбожием и марксизмом, но идейного противовеса ему не было: от коммунизма-большевизма отталкивались не по идейным убеждениям, а в силу уголовной коммунистической практики — бессудных и зверских убийств, когда расстрел был наиболее легкой формой смерти, грабежа, насилий и разрушения привычных, веками слагавшихся, форм жизни.

Добровольцы, из учащейся молодежи, зародившихся полков Сибирской армии блуждали в трех соснах, волновались и не могли найти в себе достаточно силы, не имея нужных знаний для осмысливания своего положения и места в происходящих событиях. Подпоручик 1-го выпуска И. И. Шитников — кадет иркутянин, — вспоминая в 1920 году, в Даурии, те дни и настроения, говорил; “...не то было важно, что приходили добровольцы-студенты, гимназисты всякие и не умели далее явиться по форме, ну что возьмешь со шпака?, а было скверно, что рассуждали все неладно — мы, дескать, с братьями деремся, против трудового рабочего воюем... А я фельдфебелем в роте был, на меня косились, так что спать ложился с винтовкой, намотав ремень на руку...”

Поэтому то было важно не только собрать твердых надежных людей в отдельную воинскую часть, но и начать подготовку из них новой смены массы офицеров, редеющей с каждым днем. Установив в ноябре 1918 года двухгодичный курс обучения, основатели и руководители училища показали, что они правильно понимали задачу, стояли на верной дороге, но не считались с обстановкой, поэтому-то первые два выпуска пришлось сделать после обучения в 14 месяцев.

Состав юнкеров 1-го выпуска так описан одним из них: “...Среди всевозможных гимнастерок, френчей, бушлатов виднелись, странные в этой военной обстановке, тужурки двух-трех студентов и учащихся средне-учебных заведений... В огромном большинстве это был “тертый”, боевой народ, прошедший суровую школу гражданской войны и хорошо умевший держать винтовку в руках. Среди нас были и почти мальчики и солидные отцы семейств. Много было кадет из Иркутского, Хабаровского и Сибирского корпусов... Дисциплина сразу же была установлена железная и, что важнее всего, курсовые офицеры и преподаватели стремились привить юнкерам лучшие традиции военно-учебных заведений былых времен. Большую услугу в этом отношении оказали училищу многочисленные кадеты. Они принесли с собой дисциплину и выучку и, заняв портупей-юнкерские должности, способствовали установлению того истинно-воинского духа, которым так отличалось Читинское военное училище от обычных школ прапорщиков военного времени...”

Отмена в 1915 году черты оседлости де-факто привела в училище евреев: в батарее — Гавриловича, в пехотной роте — Горбулева, в сотне — Кавалерчика, георгиевского кавалера, юнкера Иркутского военного училища, участника боев за Иркутск, в декабре 1917 года; караим Гусинский — фельдфебель 1-го выпуска, позднее в Шандуне китайской службы подполковник.

Цель формирования юнкерам представлялась так: “...Нам казалось, что мы кончили период “кустарной войны” и должны готовить себя к службе в настоящей, быть может, общерусской армии... Прибывшие добровольцы из частей создали политически монолитную массу...”

Революционные события отозвались даже на домах: здание училища было попорчено и постепенно его приводили в порядок, электричество перестало гаснуть, исправлено было отопление, оттаяли стекла в окнах.

Пестрота обмундирования была изжита после того, как училищу был передан вещевой склад читинской областной тюрьмы и, хотя не очень-то красиво, но строй получил однообразие: широкие, серого солдатского сукна, шаровары, серые фланелевые гимнастерки, солдатские сапоги, полушубки и папахи. Как ни странно, в недалекой полосе отчуждения Восточно-Китайской железной дороги, где, казалось, можно было бы купить все, что надо, на деле оказывалось или ничего, или такое, как знаменитая синяя форма из крашеной мешковины, которую после двухнедельного ношения пришлось изъять, так как она не только пачкала белье, но и вызывала накожные заболевания. Внешний вид юнкеров оставался непрезентабельным и хозяйственной части пришлось много потрудиться, пока, наконец, удалось добыть приличное обмундирование.

В преодолении этой трудности сказывалось не только налаживание хозяйства, но и понимание психологии: ген. Краснов в своих лекциях, читаных в 1918 году в Новочеркасском военном училище, особенно подчеркнул, какое сильное психическое воздействие на войска оказывает красивая форма из хорошо сшитого материала.

В конце концов, появились хорошо сшитые и аккуратно пригнанные шинели желтого сукна черная форма — мундиры и шаровары читинской конвойной команды, сразу сделавшие заметными на улицах Читы и других городов отпускных юнкеров читинцев.

Инженерный взвод получил полный шанцевый инструмент и на проверке бойко и бодро “считывался на “кирко-мотыгу, лопату-топор”.

В первых числах декабря начались строевые занятия на расчищенном плацу, перед боковым фасадом здания училища. Одновременно начались и классные занятия, которые довольно долго велись по запискам, пока не были разысканы, дополнены по опыту войны 1914-1918 года, — все потребные учебники, наставления и уставы. Курс, при переименовании школы в училище, был расширен. Короче — за неполных три месяца — была налажена вся организация, снабжение и работа училища. Срок этот, при трудности работы, надо признать минимальным. Вскоре молодое училище стало гордостью и политическим оплотом Дальнего Востока. Теперь в училище и откомандировывались, и сами просились самые лучшие, образованные и талантливые офицеры, выковавшие из трудного, по революционным временам, человеческого материала счастливых, щеголявших выправкой, дисциплиной и лихостью юнкеров.

Или другой случай: накануне Нового, 1919, когда патруль поручика Кузнецова, будучи в наряде, зашел обогреться во 2-ое Общественное Собрание города Читы. В Собрании находился помощник Атамана Семенова генерал Скипетров. Узнав о присутствии юнкеров, он вышел к ним, поздоровался и приказал накрыть для них стол с новогодним угощением. Когда о поведении патруля стало известно в училище, то поручик Кузнецов, ожидавший производства в штабс-капитаны, был разжалован в рядовые и направлен на службу в Особую Манчжурскую дивизию.

Были и организационные промахи: полное пренебрежение повторительным офицерским отделением, которое было необходимо для освежения военных знаний, утверждения воинского духа и дисциплины, как отдых от тяжелой фронтовой службы. Как правило, войска на фронте деградируют в военном деле, переставая выполнять уставные положения, заметно падает дисциплина и, благодаря этому, резко снижается боеспособность. Так, например, окопная война на западном фронте в 1915 году совершенно разучила немецкие войска воевать с винтовкой и Людендорфу пришлось потратить много труда, чтобы снова приучить войска к винтовке. Не было принято к выполнению и формирование общеобразовательного курса, что вдвое увеличило бы силу училища мобилизацией старших классов средне-учебных заведений и было бы видом политического заложничества: родители мобилизованных, бурча и негодуя на командование, волей или неволей тянули бы за нас в политическом отношении.

В конце мая 1919 года был произведен прием новичков на младший курс. К 15-му июня прием был закончен и в училище влилось еще 200 молодых юнкеров. Эти юнкера существенно отличались от первого набора: формы откомандированных от полков резко выделялись в массе ученических рубах молодежи, попавшей в училище прямо со школьной семьи. Это различие могло сгладиться только в хорошей боевой операции, которая спаяла бы оба курса воедино. Такая операция уже назревала.

К 15 июля выяснилось, что все было готово для перехода всей 1-ой Забайкальской казачьей дивизии к красным. Дивизия стояла в станице Доно, в 84 верстах на север от железно-дорожной станции Борзя, что в случае успеха давало возможность перерезать железнодорожную линию и удерживать ее в своих руках на неделю — двадцать дней, а после вынужденного отхода привести в такое состояние, которое потребовало бы еще, по крайней мере, три недели на восстановление всех разрушений, то есть, практически, перерыв подвоза со всеми вытекающими отсюда последствиями.

15-го июля 1919 года 1-ый Забайкальский казачий полк 1-ой Забайкальской казачьей дивизии, стоявший в поселке Грязном, взбунтовался, перебил своих 14 офицеров и перешел к красным. Остальные полки 1-ой дивизии, стоявшие в станице Доно, также находились под влиянием красной агитации и готовились, с минуты на минуту, перейти к красным.

Спешно был сформирован отряд для исправления положения. В него вошли Читинское военное училище, рота 2-го Манджурского полка, укомплектованная мобилизованными забайкальцами-солдатами под командой капитана Арсеньева, взвод конной батареи Особой Манджурской дивизии, укомплектованной пленными красноармейцами — пермяками под командой войскового старшины Иванова и Колчинская дружина. По дороге до Борзи юнкера батареи, свободные от обслуживания орудий, были сведены в отдельный пехотный взвод. Отъезд училища из Читы был произведен в строгом секрете из опасения безудержной паники в городе. Из Борзи отряд спешно двинулся на подводах в станицу Доно, откуда начальник дивизии генерал Мациевский слал одно тревожное сообщение за другим.

На второй день отряд прошел Доно в пешем строю, с песнями, и стал на квартиры в выселках. Когда юнкера с песнями проходили Доно, это было видно, что донесения ген. Мациевского были верными: казаки 1-мй дивизии кричали проходящим юнкерам “золотопогонники”, “сенькины ребята”, “сволочь”.

На другой день, после обеда, из Дно приехал отряд, человек в 40 казаков 1-ой дивизии “за получением обмундирования” — это были зачинщики — коноводы, готовившие уход дивизии к красным. Их арестовали и расстреляли на глазах населения. Дивизия, лишенная заправил, стала в недоумении — что же ей делать?

19-го июля, в 2 часа ночи, наши дозоры обнаружили красную разведку. Немедленно, по тревоге, юнкера были подняты и отряд приведен в боевую готовность. Силы красных — 5 конных полков и два орудия. Красные разделились на две колонны — главную и обходную, атака должна была начаться на рассвете, по сигналу — пушечному выстрелу. Красных не смущало превосходство нашей артиллерии — около 10 орудий, они рассчитывали, что при дружной атаке к ним перекинутся остальные три полка 1-ой дивизии, хотя бы и лишившиеся своих заправил.

Перед рассветом ген. Лихачев послал связного юнкера Сороковникова на батарею, приказав не открывать огня до особого приказа, но юнкер Сороковников, хотя и знал устав очень хорошо, все же решил, что он не понял, все перепутал и надо передать как раз наоборот. Поэтому, прискакав на батарею, передал капитану Вельскому, что можно открыть огонь и умчался обратно доложить, что приказание выполнено. Капитан Вельский, не спеша, подумал: “Куда же начать стрелять сначала?”, затем дал направление и дистанцию и скомандовал: “Первое, огонь”. В это время Сороковников примчался к штабу и доложил, что приказание исполнено. А с батареи донесся гром первого выстрела. По разборе дела, когда была выяснена история выстрела, взбешенный генерал Липачев приказал сейчас же поставить Сороковникова под шашку. Старший командир связных подвел злополучного Сороковникова к крыльцу штаба, остановил, повернул направо и скомандовал: “Шашку вон! На плечо!” И только хотел произнести последнее: “Смирно!”, как на северной заставе неуверенно щелкнул выстрел, сразу заполнивший всю предутреннюю тишину тревожным ожиданием, которое мгновенно исчезло, так как в тот же миг на всех заставах на севере и востоке часто и дробно затрещала ружейная стрельба. Бой под станицей Доно начался.

Сражение было выиграно. Красные чуть не потеряли свои пушки и не решились атаковать потому, что не были уверены в настроении 1-ой Забайкальской казачьей дивизии, ставшей уступом за нашим левым флангом. В этом бою с юнкерами соперничали в доблести и мобилизованные забайкальцы роты Арсеньева, вооруженные берданками, и пленные красноармейцы — пермяки войскового старшины Иванова, и, особенно, непримиримые к красным казаки Калгинской станичной дружины.

За отступавшими красными наши двинулись вперед, а на кладбище в Доно остались белеть кресты над могилами портупей-юнкера Усова, юнкеров Николаева, Костикова, Кемриц, Калиниченко и Ананьина. Затем пошли бои под Аргунской, где были убиты Перфильев и Кузменко, под Колочи, под Шаки, Нерчинским Заводом и, наконец, трехдневный бой, 28. 9. -1. 10. 1919 года под Богдатской, где красные были разгромлены. Одних только командиров красных полков было убито из пяти — четыре. Училище потеряла убитыми Ушакова, Калашникова и Комогорцева. После боя у Богдатской 3000 красных, еще уцелевших, прорвали наше кольцо и ушли с энергией отчаяния, решив или погибнуть или прорваться. Но практически, как боевая сила, они перестали существовать. Часть из них ушла на север, таежными тропами на Алашары, по реке Уров, в глухую и голодную тайгу, большая же часть перешла Аргунь и расположилась по глухим китайским заимкам. Китайские власти их не преследовали и не разоружали — из ненависти к японцам. После боя у Богдатской, училищу уже нечего было делать в Восточном Забайкалье и его вернули обратно в Читу — до Сретенска походным порядком, а оттуда по железной дороге.

Приход училища был красочным: выгрузившись на станции Чита 2-ая, юнкера строем вышли на Атаманскую площадь, где был парад, награждение отличившихся; затем, после церемониального марша, они вернулись в здание училища, где дамский комитет уже приготовил в коридоре и на поверечной площадке обильное угощение. После этого юнкера были отпущены в отпуск. В этот день они были почетными гостями всех ресторанов, кондитерских и кино: их всюду приветствовали, угощали и нигде не хотели брать ни копейки. Город радостно приветствовал своих родных героев.

В январе 1920 года начался 3-ий прием юнкеров. Теперь в училище стали собираться те, кто уцелел от разных катастроф: три-четыре оренбуржца, из Фугдина портупей-юнкер Игорь Чеславский вывел 12 юнкеров Хабаровского училища, из Владивостока приехал почти весь выпуск 1919 года (все кадетские корпуса в Сибири начали заниматься с 1-м классом сразу же по окончании 1918-1919 учебного года для того, чтобы дать ускоренный выпуск к новому 1920 году). Во главе омичей был их корпусный фельдфебель Потанин. Но дальше — новичков не было и поэтому из полков откомандировывали всех подходящих. Пониженный образовательный ценз потребовал организации общеобразовательного курса, на котором вначале было более 50 юнкеров, но затем число это быстро съехало до 30.

Через неделю начались занятия. Если обычные лекции шли своим порядком, то к программе общеобразовательного курса не нашли правильного подхода: вместо двух-трех офицеров, которые вели бы дело, его поручили двум преподавателям из женской гимназии, которые у юнкеров не пользовались никаким авторитетом, не смогли заинтересовать их, смотрели на преподавание, как на сине куру, получили прозвища Кутейкина и Цифиркина, на занятиях занимались только рассказами о гимназистках. Выходило, что к преподаванию, кроме жалования, привлекла их главным образом помпа: громовая команда старшего юнкера Зуева — “Встать! Смирно!”, а затем рапорт дежурного.

Но нормальные занятия все же не налаживались: едва схлынули наглые чешские интервенты, как за ними сразу же подошла Народная Революционная Армия только что нарезанной Ульяновым-Лениным Дальне-Восточной республики. В конце марта 1920 года был сдан Верхнеудинск и красные пошли на Читу. Училищу была дана боевая задача оборонять город с юга. 25 марта училище выступает на свой второй фронт — Ингодинский.

Погрузившись в эшелон в 16 часов, в 18 двинулись в путь и вскоре прибыли на разъезд Дровяной, где до утра нам пришлось мерзнуть в холодных вагонах, так как в них печей не было. В 8 часов 26-го марта выгрузились из вагонов и пошли походным порядком, на подводах, по маршруту: Татаурово - Черемхово -Кадахта - Блатуканы - Гарцакан - Николаевское - Танга - Ново Салия. Уже через два дня в Кадахте встретили красных партизан. 3-го апреля бегущие партизаны, получив подкрепление со станции Хилок, дивизион 5-го кавалерийского красного полка, пытались выбить налетом из Новой Салии стоявший там дивизион 1-го конного Атамана Семенова полка, но были отбиты. На следующий день, 5-го апреля, к красным подошли новые части: 13-ый и 14-ый Иркутские советские полки и весь 5-ый кавалерийский. Училищу, с приданной ему ротой 1-го Манджурского полка, — около 70 штыков и 1-ым конным Атамана Семенова полком, пришлось отойти. Не так были сильны красные, как у нашего командования, не хватало воинского дерзания, не было умения использовать свое преимущество в артиллерии. Не так уж и было страшно кольцо красных, которое уже готово было сомкнуться. В этом бою училище потеряло четырех убитых: хорунжего Нескусил, юнкеров Турчина, Дамаскина и Ефремова. Наш отход продолжался до пос. Кадахта, куда подошло подкрепление: батальон японцев с бомбометами. Красные, подтянув к себе 1-ый и 2-ой Чикойские добровольческие полки, теперь силою в 4 пехотных и один кавалерийский полк, атаковали 10-го апреля, но были отбиты, и на их плечах училище двинулось вперед и захватило пос. Бользой, в котором простояло до 12-го. Японцы после боя у Кадахты двинулись сами в другом направлении, попали в тайгу, были окружены и в упорном бою уничтожены до последнего.

Обнаруженное движение красных, стремившихся отрезать училище, вызвало необходимость отхода на Кадахту - Черемхово - Татау-рово и через, тяжко проходимый весной, Оленгуйский хребет на пос. Верхнее-Нарымский, по ненадежному льду на левый берег Ингоды. Здесь училище, считавшееся погибшим, получило приказ о возвращении в Читу, и двинулось через поселок Елисаветинский-Александровский на станцию Кручину. 22-го апреля училище вернулось обратно и после недельного отдыха продолжало учебную, строевую и гарнизонную службу.

Жизнь стала входить в свою колею. На Пасху под Читой красные были разбиты на голову, главным образом благодаря стойкости и выдержке японских частей. Фронт отодвинулся к станции Могзон, и в темные ночи из окон верхнего этажа были видны зарницы артиллерийской стрельбы. Начались налеты красных самолетов. Первый сбросил две бомбы — одну у вокзала, другую на Атаманской площади. Первый раз это прошло для него безнаказанно, к другим налетам уже подготовились: на плацу поставили подвижную раму, на раму поставили орудие, в стороне подготовили яму для зенитной стрельбы пулеметом. После этого красные самолеты встречались орудийным и пулеметным огнем; впрочем, это продолжалось не долго; произошла очень странная вещь — по требованию японцев с красными было заключено перемирие.

В эти дни училище достигло вершины своего развития: почти 600 юнкеров в строю, батарея развернулась в дивизион, одной батареей командовал полк. Вельский, второй — полк. Иванов, так лихо громивший красных из своей французской пушки под Тангой и Кадахтой, командиром дивизиона стал командир батареи полк. Масюков. Из 1-го Сибирского кадетского корпуса приехало на летние каникулы 60 кадет. Их направили в училище. Наличие в их среде многих музыкантов дало возможность производить вечернюю поверку с зарей. Однако, кадетам суровая училищная дисциплина скоро наскучила и они, пробыв в училище около месяца, перекочевали на бронепоезда. Летняя форма, новая, щеголеватая выгодно выделяла строй. Юнкера, не имевшие шинелей, к летней форме получили короткие кавалерийские коричневые американские шинели.

В середине лета, как-то неожиданно, начальник училища ген. Лихачев был заменен генералом Тирбахом. Тем самым Тирбахом, чьим именем красные пугали своих детей. Генерал Тирбах оказался чрезвычайно заботливым начальников и сразу же подтянул хозяйственную часть, которая у полк. Данилина хромала на все четыре ноги. Экономия на довольствии отпускных юнкеров была пресечена в корне: отпускные могли являться на обед и ужин, не являясь дежурному офицеру из отпуска. На стол подавались все порции на всех довольствующихся юнкеров. В будние дни было разрешено после поверки до 10 часов выходить в садик напротив, что привело в восхищение всех влюбленных. Одновременно был отдан приказ: “...Для уничтожения снобизма юнкеров сотенцев и артиллеристов перед юнкерами пехотинцами приказываю уборку лошадей производить самим...”. Тогда еще никто не подозревал, что странная форма приказа была началом подготовки к расформированию училища, началом свертывания борьбы с красными, проводимом по настоянию японцев.

В конце июля была назначена эвакуация. Золотой запас, хранившийся в училище, был погружен ночью в багажный вагон, прицепленный в середину бронепоезда “Семеновец”. Золото перевозилось на грузовиках: 10 ящиков золота, 7 юнкеров конвоя и грузовик, рыча мотором и поднимая кучу пыли, мчались к вокзалу, в поперечных улицах наши пешие и конные патрули; погрузкой распоряжался полк. Данилин. В вагоне с золотом поехали юнкера инженерной роты, пулеметная разместилась в броневых коробках, пехотная рота, батарея полк. Вельского и хозяйственная часть в другом эшелоне. Сотня и батарея полк. Иванова остались в Чите: начиналась агония училища.

Утром “Семеновец” и эшелон двинулись в путь, быстро пролетели Карымскую, знаменитую петлю у Аги, немного задержались на заставленной эшелонами 3-го корпуса и страшно загаженной станции Оловянной, переползли по восстановленному деревянному мосту через пенящийся и бешено мчавшийся по камням Онон и помчались к станции Даурия. За Ононом начиналось царство железного барона генерала Унгерн-фон-Штернберга. Это было сразу же заметно: на станциях чистота и порядок, перед последней к Даурии станцией — Шарасун, по сторонам дороги, показались разъезды Азиатской дивизии, наблюдавшие за окрестностями. 500 верст пути были проделаны и никто раньше не позаботился об охране такого важного груза.

Станция Даурия маленькая — 6 путей. На север от станции — ряды красных кирпичных казарм. На юг — маленький поселок, где периодически вспыхивали чумные заболевания: жители охотились на тарбоганов — небольших степных зверьков ради их шкурки и ели их мясо, а тарбоганы — переносчики чумы. Большинство казарм пустовало: на Азиатскую дивизию, 1000-1200 человек много помещений не требовалось. В казармах, стоявших по краям городка, были замурованы кирпичом все окна и двери нижнего этажа и попасть наверх можно было только по приставной лестнице. Часть крыши с них была снята и там стояли орудия образца 1877 года. На форту № 6 был верх возможной техники: крепостной прожектор; на этом форту сразу же обосновалась инженерная рота. Пулеметная рота осталась в броневых коробках бронепоезда, на ветке, проходившей посредине города и около церкви, окруженной громадными штабелями снарядных ящиков.

Порядок, чистота, дисциплина здесь были заметны в каждой мелочи. О бароне рассказывали чудеса: что он спит на досках, поставленных на два ящика с золотом, покрытых потником, с конским седлом в голове. Потом от связных, носивших пакеты барону, узнали, что это вранье: квартира у него — как квартира и кровать хорошая, даже с пружинным матрасом.

Барона боялись: юнкера Савельева, зазевавшегося с отданием чести, он отправил на губу бегом, поэтому, как только где-либо усматривали барона, так опрометью кидались в боковую коробку, закрывали дверь и через бойницы следили, куда продвигается опасность. Зимой барон не сажал на губу: арестованный, одетый в теплую доху, выпроваживался на крышу и там, особенно в пургу, судорожно цеплялся за печную трубу, чтобы не быть сдутым с 20-метровой высоты на чуть припорошенную снегом промерзшую даурскую землю. Трое суток такого сидения превращали в образцовых солдат самых распущенных и недисциплинированных людей.

Выпускные экзамены и первого и второго выпуска пехотинцев, сотенцев, пулеметчиков, сапер и железнодорожников происходили без всяких приключений. Первый выпуск артиллеристов также провел без осложнений свою боевую стрельбу на прекрасном пасчанском полигоне, но у второго выпуска в Даурии на стрельбу приехал сам начальник артиллерии полк. Карамышев. На его красочной фигуре необходимо несколько задержаться. Офицер 4-ой Сибирской артиллерийской бригады, он в войну 1904-1905 года, при обороне Порт-Артура, своей стрельбой снискал у японцев такое уважение, что они ходатайствовали о награждении его орденом св. Георгия, которое было уважено, и капитан Карамышев стал георгиевским кавалером. Этот случай любопытен по рыцарскому взаимоотношению воюющих сторон в те времена. Всю 1-ую Великую войну полк. Карамышев провел с 4-ой Сибирской артиллерийской бригадой. Затем он был на Волге, дрался с красными, проделал Великий Сибирский поход и пришел к каппелевцам в Читу — место стоянки 4-ой Сибирской артиллерийской бригады. Его несколько раз производили в генералы, но он не признавал этих производств. Теперь на боевой стрельбе 2-го выпуска судьба его столкнула со своим сослуживцем по 4-ой Сибирской артиллерийской бригаде — полковником Вельским. Рознь между каппелевцами и семеновцами уже легла прочно, теперь от начальника артиллерии — каппелевца — ожидали не только строгой, придирчивой оценки стрельбы, но и возможных подвохов, тем более, что приказ о стрельбе и задачах был доставлен в училище точно в пять часов утра, ко времени выступления. На стрельбу собралось все училищное командование. Первым стрелял юнкер Вульф — в прошлом юнкер Михайловского артиллерийского училища, не закончивший его вследствие революционных событий. Как ни искал упущений полк. Карамышев, однако единственным его замечанием было указание, что наблюдатели находятся слишком близко к противнику, что было отпарировано словами полк. Вельского: “Наблюдатели находятся в пехотных цепях, как это было принято, например, в 4-й Сибирской артиллерийской бригаде во время Великой войны, что показало себя крайне полезным, и именно этот метод применялся при обучении в Читинском военном училище”.

1-го октября 1920 года Читинское Атамана Семенова военное училище было расформиро-вано. Оставшиеся юнкера были зачислены в Отдельный Стрелковый личного конвоя Атамана Семенова дивизион. В этом дивизионе уцелевшие от эвакуации и оставшиеся в живых юнкера (дивизион сильно пострадал в десанте при взятии Владивостока 26-го мая 1921 года и позднее при стычках с хунхузами летом) — в числе 55, были произведены 8-го сентября 1921 года — младший курс в подпоручики, обще-образовательный — в прапорщики.

Приказом № 64 от 1-го октября 1920 года было расформировано военное училище, просуществовавшее 23 месяца и давшее армии 597 молодых подпоручиков и прапорщиков. То, что тогда современникам казалось простым и неизбежным, теперь, в исторической перспективе, выглядит совсем иначе; какие бы ни были тогда основания для расформирования училища, оно должно было бы быть сохранено до ухода за границу. Расформирование произошло под давлением японцев, стремившихся к свертыванию борьбы с красными. Поэтому начинался отбор наиболее верных и непримиримых. Так, в Чите было объявлено, что желающие остаться при отходе наших войск не будут преследоваться; бегство всегда начинается с задних рядов. Этим правом воспользовался, например, старший офицер пехотной роты полковник Мефодий Соловьев, в прошлом кадровый офицер 4-ой Сибирской дивизии, и десяток, не больше, юнкеров, например, пулеметчики Жадахин и Распопин. Приказ этот был издан под сурдинку, без огласки, а потому для многих оставался неизвестным очень долгое время.

Однако, каковы бы ни были решения командования, рядовая масса бойцов не склонна считаться с ними, и она, и в других условиях, продолжает эту борьбу, выдвигая уже из своей среды новых возглавителей, новые организационные формы. Поэтому-то, после отступления за границу, именно снизу — бывшие юнкера начинают организацию общества юнкеров Читинцев. Юнкера Соловьев, Гречихин, Бентхен, Дунаев, Улыбин, Корякин, Базанов, Васильев, Шнайдер ведут это дело — издают журнал “Подчасок”, а позднее бюллетень “Читинец”.

Подводя итог, все же нельзя сказать, что вся работа шла без сучка и без задоринки: время и события на все накладывали свой отпечаток. Теневые стороны, оборотная сторона медали, благодаря времени, выступили особенно ярко и выпукло. Распущенность, самоубийства были, если можно так выразиться, нормальными и не выходящими за пределы, даваемые общественной психологией, разница была в реакции на них: проступки, в обычное время наказуемые мягко, теперь взыскивались очень строго. Здесь играла роль память о былых методах воспитания — постановка под ружье и шашку, муштра и не всегда оправданная отправка в дисциплинарную роту. Это отметили в “Звериаде” 1-го выпуска: “Прощай начальничек ты строгий, ты генерал наш Лихачев, в дисциплинарку очень многих своих ты сплавил юнкеров”.

Самоубийства или попытки к нему были не намеренными, а или бесшабашной игрой со смертью, или любовными историями. Божовский стрелялся, играя “в судьбу” — с заряженным одним патроном наганом, два раза повезло, в третий — глупый выстрел унес веселого и храброго юнкера в могилу. Юнкера Волков и Ермолаев стрелялись, имея по два патрона в револьвере, пугая барышень, отказывавших им во взаимности. Волков потерял только глаз, Ермолаев ушел из жизни. Эти случаи особенно характерны игрой с жизнью, презрением к смерти, и так сторожившей юнкеров на каждом шагу.

В военных училищах мирного времени молодым юнкерам давалось время осмотреться и решить — подходящим ли для него будет поприще офицера. Кто не выдерживал первых шагов — попадал в “декабристы” и мог до присяги, без последствий уйти из училища, почему училища не знали дезертирства. Теперь отчисление от училища могло быть или в дисциплинарку или в часть рядовым.

Однако, в гражданской войне каждый юнкер был на счету и поэтому никаких льгот не давалось. Было несколько случаев дезертирства, так летом 1920 года из инженерной роты бежал юнкер Михаил Альбрехт, был пойман, судим и оправдан, так как доказал, что бежал от притеснения фельдфебеля роты. В Уссурийский дивизион, при переброске его в Гродеково, сбежал юнкер Мамлеев. Бежал юнкер Канарский в Манчжурию, вместе с братом капитаном Канарским, получившим от хозяйственной части училища 8000 рублей золотом для закупок в полосе отчуждения Восточно-Китайской железной дороги.

Военное дело — путь славы или смерти, древние говорили: “Со щитом или на щите”, указывая для воина только две возможности: или смерть, или победу. Смерть или победа добываются в бою, победа сопровождается павшими, смертью венчанными.

Краток и очень неполон был скорбный синодик Читинцев, который удалось собрать в эмиграции по памяти. Где только не выростам безыменные могилы, не всегда даже отмеченные крестами: под станциями Яблоновой, Кручиной, Агой, Даурией, 82-м разъездом, разъездом Ольгохтой, под Падями, Рассыпной, Карантинной и Черной, в Амурской флотилии, во Владивостоке, Хабаровске, Красном Куте, на Камчатке, под Полтавкой, Монастырищами, верхним Спасским и самой страшной станцией Ин где чужой негодный командир полка — Ктиторов — подвел конвойцев под расстрел. В этом побоище из 85 убитых — 20 читинцев, легших на опушке Инского леса, да так и застывших с винтовками в руках, с лицом, обращенным к врагу, оправдывая замечание, что “русского мало убить, его надо еще и повалить”.

События не дали возможности читинцам дойти в России до штаб-офицерских чинов, но они дошли до этих чинов в китайской армии, когда дрались в шандунских частях против красных китайцев Чан-кайши. Из 29 юнкеров и двух из кадра училища оказались полковником один — Репчанский — артиллерист 2-го выпуска, 2 подполковника, 6 майоров, а остальные капитаны и поручики. Четверо смертью венчаны: капитан Грищев, капитан Ипатов, поручик Зыков и подпоручик Григорьев. Где только можно читинцы идут в бой против советской оккупационной власти России. Во время 2-ой Мировой войны против красных в рядах Русского корпуса в Боснии участвуют два читинца, один из них — поручик Чеславский смертью венчан в бою под Травником в феврале 1945 года.

В безнадежной партизанской войне в пределах СССР смертью венчаны командир сотни полковник Иннокентий Васильевич Кобылкин, три курсовых офицера сотни: войсковой старшина Маньков и есаулы: Марков и Войлошников; легли в партизанских отрядах хорунжие Тонких и Швалов, подпоручики Коноплев и Сергиенко, сотник Макаров, есаул Маньков, юнкер Макаров.

Эти отрывочные и неполные сведения показывают, что работа училища была правильной и доброе семя пало на добрую почву: юнкера читинцы были готовы биться за Россию всегда и везде — до победы, или же принять смерть в бою.

Сведения даны командиром батареи училища полковником В. Я. Вельским, материалы: журналы, “Подчасок” и бюллетень “Читинец” предоставлены подпоручиком 1-го выпуска Л. П. Бентхеным и дополнены другими юнкерами читинцами.

Первым начальником училища был назначен генерального штаба полковник Антонович. К сожалению, уже в мае он получил новое назначение в Омск, в Штаб Верховного Правителя, а на его место приехал полковник Мясоедов, брат повешенного жандармского полковника Мясоедова. Новый начальник училища не был предназначен и не годился для должности начальника училища, тем более, что кадр училища был сборный и его необходимо было спаять в одно целое. Кадр 1-ой и 2-ой рот состоял из офицеров бывшей Томской школы прапорщиков, благополучно проучившихся юнкеров в течение всей войны 1914-1918 г. Кадр 3-ей роты дала Иркутская школа на Русском Острове из первого выпуска, кадр 4-ой роты был назначен из числа окончивших в Томске 4-ый ускоренный выпуск Академии Генерального Штаба.

Курс училища был составлен по программе Чугуевского военного училища и рассчитан на 3 месяца с производством в подпоручики окончивших по первому разряду.

Училище имело 4 пулемета Виккерса на русский патрон. Одеты юнкера были в новенькое английское обмундирование, все необходимое снаряжение, вооружение, постельные принадлежности, оборудование столовой — не оставляло желать лучшего, наличие кадра Академии Ген. Штаба и его материальной части давало все необходимое. Учебники, уставы л приборы были получены оттуда. Занятия производились по плану: 3 часа лекций и 5 часов строевых и тактических занятий.

Юнкерский состав 1-го выпуска составляли первая и вторая роты — студенты Томского технологического института, 3-я — кадеты Омского и Иркутского корпусов, окончившие в том учебном году, 4-ая — окончившие средние учебные заведения в том же году. Число юнкеров в ротах не превосходило 100 человек.

Краткий курс осложнялся тем, что юнкеров привлекали к несению гарнизонной службы, что сокращало время обучения. Необходимо отметить, что к каждой роте был прикомандирован английский офицер для обучения стрелковому делу и спорту, так в 3-й роте находился капитан Смит.

В июле 1-ый выпуск был произведен в подпоручики и направлен по полкам. При формировании Добровольческой дивизии ген. Крамаренко, например, во 2-ой Добровольческий полк, на его укомплектование, ушла почти целиком вся 3-я рота.

В августе начат был прием юнкеров на следующий выпуск, которые и начали заниматься с конца месяца. Однако, наступившие события — сдача 14. 11. 1919 года Омска и развал армии привели к тому, что в половине декабря была начата эвакуация Томска.

Верные присяге части выступили из Томска в поход на восток. Если Екатеринбургская школа выступила в полном составе и порядке, то того нельзя сказать о Томском пехотном училище; весь кадр 1-ой и 2-ой рот бывшей Томской школы прапорщиков остался в городе, т. е. дезертировал. Так как роты были слабо укомплектованы, то в поход пошло немного больше 200 юнкеров, на долю которых выпало прикрывать отход частей, превратившихся, благодаря бездеятельности своих начальников, в беспорядочную орду. Все это не устраивало полк. Мясоедова и он, бросив юнкеров, укрылся в уютный и теплый чешский эшелон. Позднее, опознанный на одной станции, он был арестован и препровожден в штаб ген. Вержбицкого, который оставил его на свободе, в результате чего полк. Мясоедов проделал весь путь до Верхнеудинска, в котором и сдался красным. После Мясоедова училище принял полк. Шнапперман, бывший начальник организационного отдела Томской офицерской организации, захватившей город у красных 29. 6. 1918 рода.

Сведения получены от командира 3-ей роты училища — полковника Вишневского, взяты из книги “В огне войны” В. Иванова и других источников.

Училище имело 2 батареи, числивших в своем составе 240 юнкеров, и обслуживалось 100 ездовыми, на попечении которых было 180 лошадей. Юнкерский состав был укомплектован юнкерами-артиллеристами, не окончившими училищ в 1917 году вследствие захвата власти коммунистами. Много было кадет, юнкеров пехотных училищ и школ прапорщиков, а остальные — добровольцы, откомандированные из частей с фронта. Фельдфебель 2-й батареи был гардемарин. Среди георгиевских кавалеров были участники не только гражданской войны, но и германской. Короче — личный состав был превосходный.

Начальником училища был назначен полк. Герцо-Виноградский, в прошлом командир батареи Константиновского артиллерийского училища, помощником по строевой части — полк. Сполатбог — бывший курсовый офицер Константиновского артилл. училища, инспектором классов — полк. Коневега, выдающийся знаток теории артиллерии, академик; среди курсовых офицеров было несколько окончивших Константиновское артилл. училище.

Юнкера были одеты в английское обмундирование с русским юнкерским погоном — красным с черным кантом.

Учебные пособия были в ограниченном количестве, часть предметов проходилось по запискам, веденным на лекциях.

На вооружении училища было 8 французских 75 мм. пушек, рассверленных под русский снаряд, из этих пушек велась учебная стрельба; на одной такой стрельбе, в Раздольном, присутствовал ген. Нокс. Было 2 русских орудия обр. 1902 года, в Омске была еще и гаубица. Кроме этого, были японские карабины и шашки. Окончившим были выданы испанские браунинги.

Курс обучения предполагался в 2 года, но события заставили его сжать на 8 месяцев, поэтому не было младшего курса, т. к. обстановка не дала возможности провести новый прием юнкеров. Молодые подпоручики не смогли даже заказать и купить училищные знаки: двуглавый орел на белом кресте и перекрещенные пушки.

Училище принимало участие в подавлении гайдовского бунта, наводило порядок на ст. Океанская.

На Рождестве 1918 года был бал, для которого декорировали зал, приготовили угощение и на танцы пригласили старшие классы Владивостокской и Никольско-Уссурийской женских гимназий, на что те отозвались очень охотно; вследствие пурги праздник затянулся и на второй день.

30. 1. 1920 года был получен приказ о выступлении училища во Владивосток. Начальник училища выехал во Владивосток, а в это время на станцию Раздольная прибыл состав, на котором были гардемарины для помощи погрузке, но они быстро уехали обратно.

Между тем, уже перешедший на сторону красных гарнизон Раздольного начал принимать меры по ликвидации училища, против него были выставлены 3 пулемета; дежуривший в этот день по училищу поручик Митрович немедленно выслал прислугу к двум орудиям, а пришедшую с требованием разоружиться красную делегацию из одного офицера и нескольких солдат, обругал, потребовал убрать пулеметы и выгнал из училища. На другой день училище по приказу двинулось во Владивосток. В городе было объявлено о производстве в подпоручики и зачислении в резерв чинов штаба крепости.

Материал составлен курсовым офицером училища — кап. Аглазиным и юнкерами Леонтьевым и Голеевским.

сформировано в Омске 1. 6. 1919 года, позднее перебрасывается на Дальний Восток и судьба его неизвестна, так как единственный живой юнкер этого училища — Сучков, живущий в Новой Зеландии, не отзывается на письма.

Обстановка во Владивостоке в 1921 году, после свержения власти коммунистов 26. 5. 1921 года, характерна политиканством командных верхов, которое насаждалось политической миссией японских оккупационных войск. Поэтому в штабах не беспокоились ни о боевой подготовке войск, ни о их самых насущных нуждах. Приказ № 41 А 6. 11 1921 года наиболее красочно подтверждает то убожество, в котором находилась Армия. Управляющий Военным Ведомством ген. Вержбицкий живописал: “...но указанное выше меркнет по сравнению с тем, что из 27.000 едоков армия может выдвинуть на фронт фактически не более 6.000 бойцов...” Как указывает в своей книге “Белоповстанцы” Б. Филимонов, при наличии в каждой части офицерских рот, сверхкомплекте офицеров в полках, нужды в военном училище не имелось. Было бы понятно, если бы были сформированы повторительные курсы для офицеров, при которых имелось бы отделение для юнкеров. Поэтому отъезд всего выпуска Хабаровского корпуса, после получения аттестата в Гродеково, в семеновскую группу войск, надо считать причиной сформирования военного училища для того, чтобы удержать выпускных кадет у себя.

Владивостокское военное училище было сформировано в октябре месяце 1921 года и размещено на Русском Острове, в казармах 3-го полка. Помещения для училища были оборудованы помещавшейся здесь в 1918-1920 годах Школой Нокса. Начальником училища был назначен ген. Тучанский, имевший золотое оружие, орден Св. Георгия, известный еще тем, что в войну 1904-1905 года два раза водил свою роту в атаку.

Училище имело в своем составе роту и эскадрон, а также офицерский взвод. В последние дни Приморья при втором приеме предполагалось сформировать еще и офицерскую роту, но это осталось в проекте, а офицеров, проходивших курс, было только 30 человек. Курс был намечен двухгодичный, поэтому училище не имело ни одного выпуска, так как в конце октября 1922 года отошло вместе с армией за китайскую границу и в Гирине, в начале 1923 года, было расформировано. Все раненые были эвакуированы в Гензан.

Командный состав составляли: по строевой части полк. Томилин, командир роты полк. Климочкин, курсовой офицер кап. Данылин, младшие офицеры — шт.кап. Шмелев, поручик Напалкин, шт. кап. Муромцев и Маслов. Командир конного взвода полк. Бартеньев, курсовой офицер полк. Сысин, младшие офицеры — полк. Язвин и Нефедов.

Преподавателями были: саперное дело — ген. Тучанский, тактика — ген. Андогский и полк. Слижиков, артиллерия — ген. Нарбут. Учебные пособия, при наличии кадра и библиотеки Академии ген. штаба, были в потребном количестве. Классы и столовая находились в отдельном помещении. До приема 2-го выпуска — осенью 1922 года — училище имело только роту, офицерский взвод и конный взвод. Отметим, что второй прием состоял почти исключительно из окончивших кадет Омского и Хабаровского кадетских корпусов, которых в училище приняли только осенью, а не сразу же по окончании — весной: несмотря на бешеный вихрь событий все делалось в развалку, по мирному времени.

Одеты были юнкера в английское обмундирование и русские шинели. Вначале училище было просто военным, но позднее на параде, во время училищного праздника, ген. Вержбицкий, в память ген. Корнилова, служившего в свое время на Русском Острове, наградил училище наименованием “Корниловского”.

В боевом отношении училище было слабым, так как не имело пулеметов, что страшно снижало его огневую мощь, а ему пришлось в последний период борьбы занимать главные участки боев. Во время Хабаровского похода училище только раз выходит против партизан в урочище “Трех Братьев”, названное так из-за трех скал вблизи Владивостока. Сведения оказались неверными, красных не оказалось на лицо, и юнкера вернулись обратно, не понеся потерь. Главной боевой частью училище стало в октябре месяце 1922 года, когда пришлось бросить в бой все, что было можно. Положение наших войск было безнадежным: в Хабаровском походе части были обескровлены, пополнений не было никаких: объявленная мобилизация дала только 184 человека, патронов — ружейных в первую очередь — почти не было. Рядовой состав армии, чувствуя, что он является теперь мелкой картой, небрежно сбрасываемой в игре, потерял дух и не желал больше драться в безнадежной обстановке. Даже в испытанных частях появилось забытое с 1920 года дезертирство. В такой обстановке посылка училища на фронт вызывалась самой крайней и насущной нуждой.

Личный состав училища в этих боях выполнил все, что можно было требовать от людей. В этих боях юнкера, как гренадеры Камброна под Ватерлоо, доблестно, мужественно и храбро выполнили свой долг.

После боя под Монастырищем училище было возвращено на Русский Остров, откуда 20-го октября было переброшено морем в Посьет, из которого походным порядком пошло на Ново-Киевск — китайская граница — Хунчу-Гирин. В Гирине училище было расформировано и закончило свое существование.

В Америке находятся в данное время юнкера: Валерий Крикорьянц, Олег Волков, Александр Ольховский и Николай Тарасов — ст. курса. Николай Крикорьянц — мл. курса кав. эскадрона.

Даты забылись. — Все вышеупомянутые юнкера были ранены под Свияшно и эвакуированы во Владивосток, а потом на японском пароходе в Гензан.

Специфические условия Владивостока в 20 году — наличие японской оккупации, которая смягчалась ревнивым контролем их американцами и англичанами, при существовании местной красной власти, не имевшей ни силы, ни возможности осуществлять свои права, давали возможность противникам большевиков действовать в том или другом направлении. На суше это было образование в Гродекове в июне 1920 года “Отряда войсковой обороны” Уссурийского казачьего войска, на море -- увод ст. лейт. Чухниным минного заградителя “Патрокл”, 900 тонн, 15-го августа 1920 г. и увод его за границу. Увод произошел следующим образом: “Патрокл” должен был идти по маякам, для службы снабжения. Когда все работы были закончены, грузовые люки были задраены по походному, приняты уголь, вода и провизия, команда получила время для отдыха перед походом. На борту осталась только очередная вахта и вахтенный начальник, остальные же были уволены на берег. Ночью ст. лейтенант Чухнин — сын адмирала Чухнина, с 12 своими сподвижниками ворвался на “Патрокл”, поднял пары и вышел в море. У Скрыплева оставшаяся команда была выстроена и ей было предложено на выбор: или остаться на корабле или сойти на берег. Часть решила вернуться во Владивосток, их погрузили с вещами на шлюпку и ссадили на берег.

“Патрокл” после этого взял курс на Гензан. Несмотря на то, что на корабле был поднят Андреевский флаг, японцы в Гензане отнеслись к нему подозрительно и переменили свое отношение к нему только тогда, когда Атаман Семенов заявил, что берет корабль под свою ответственность и на свое содержание. После этого “Патроклу” было разрешено перейти в Нагасаки. После свержения власти коммунистов во Владивостоке, 27 мая 1921 года, “Патрокл” вышел из Нагасаки и пришел обратно в первых числах июня 1921 года.

Все это положение вызывало необходимость сгруппирования некоторого числа молодежи, долженствующей не только поддержать флотилию изнутри, но и создать в будущем какую-то смену офицерскому составу. Поэтому в июне 1921 года ст. лейтенантом Гарковенко была сформирована гардемаринская группа в 12 человек. В состав этой группы вошел один гардемарин Морского училища В. Киркор, один окончивший во Владивостоке в 1919 году Школу радиотелеграфистов — Лашков, остальные были кадеты Омского и Хабаровского корпусов, кончившие корпус в том году.

Эти гардемарины были размещены в казармах Сибирского флотского экипажа. Курс был предположен в 2 года 8 месяцев, то есть нормальный. Одеты гардемарины были во флотскую форму, которая была найдена в складах экипажа. Довольствие во Владивостоке было хорошим, необходимыми учебными пособиями и учебниками были обеспечены, за исключением артиллерийского вооружения, иметь которое в условиях японской оккупации было невозможно. Зимой Сибирская флотилия выставила один бронепоезд на Хабаровский фронт, но гардемарины на нем не служили, и зима прошла в усиленных классных занятиях.

Практическое плавание проходилось на к. л. “Магнит”, 1200 тонн водоизмещения. Плавание началось 1 мая 1922 года и закончилось 27 марта 1923 года в Олонгпо — Филиппины, когда были произведены экзамены, и 8 апреля 1923 г., когда выдержавшие были произведены в корабельные гардемарины.

Выходя в поход, “Магнит” был нагружен, как Ноев ковчег: в шлюпках были размещены три десятка промысловых собак, на палубе — необходимая живность, в носовом помещении и трюме правительственные агенты промыслов и рота морских стрелков — 100 человек, отправленная на подкрепление гарнизона города Петропавловска на Камчатке. В задачу “Магнита” входила охрана котиковых промыслив на Беринговых островах от хищников, в первую очередь японских, которые не только выбивали котиков, но, сбрасывая продырявленные банки с нефтью, загаживали лежбища и принуждали котиков селиться на лежбищах, находившихся на юге Курильских островов, в японских водах. Высадив в Петропавловске морских стрелков, “Магнит” пошел в бухту Провидения, где с великой радостью ссадили промысловых собак, провонявших своим кормом — рыбой — весь корабль. От Анадыря пошли к берегам Аляски — в Ном, откуда вернулись на Беринговы острова, где начали наводить порядок: одна хищническая шхуна была потоплена, другие поспешили убраться по добру, по здорову. Для разбора дела японцы прислали свой крейсер “Ниитака”, однако неудачно: к его приходу разыгрался свирепый шторм; “Магнит”, успевший отойти от островов, сильно трепало, но все окончилось благополучно. Крейсер же задержался с выходом в море и его выбросило на берег, при этом так неудачно, что из 400 человек команды утонуло 150.

В то время пришло сообщение об эвакуации Владивостока и приказ о возвращении обратно. Вначале пошли на Петропавловск, где взяли обратно морских стрелков, оттуда пошли на Гензан, в котором соединились с остальными кораблями и уже вместе пошли на Фузан, а оттуда на Шанхай. После полутора-месячной стоянки в Вузунге, — укрепления перед Шанхаем, — флотилия, ссадив на берег большинство морских стрелков, оба кадетских корпуса и беженцев, пошла дальше на Филиппины, где в Олонгопо и интернировалась. Во время перехода Шанхай-Олонгопо погибло посыльное судно “Лейтенант Дыдымов”, у которого во время шторма сорвались котлы, и тральщик “Аякс” разбившийся на каменной банке у Пескадорских островов. На “Лейтенанте Дыдымове” где гибло около 30 кадет Омского и Хабаровске! корпусов, в числе команды погибли гардемарины Алексей Поляков и Халютин. В Шанхае остались еще 3, так что экзамены сдавали только оставшиеся 7.

Сведения получены от корабельного гард марина Лашкова и взяты из книги “Белоповстанцы” Б. Филимонова.

П. С. Сибирская флотилия только тогда упрочила свое положение, когда в сентябре 1921 года из Месопотамии, из лагеря Танум англичане не пароходе “Франц-Фердинанд” перебросили часть личного состава Каспийской флотилии, которая пожелала выехать во Владивосток. Тогда появилась возможность укомплектовать корабли надежными людьми, опытными специалистами по всем отраслям корабельной службы.

Осенью 1917 года правительство Керенского решило распустить Морское училище. Наличный состав кадет должен был закончить общее образование, старшей роте представлялась возможность закончить курс, 3-я рота гардемарин должна была быть пополнена “демократическим” элементом, в который вошли даже коммунисты, назначенные Центрофлотом Гуркало, Кожанов и Дажин. Эта рота 3 октября 1917 года была направлена во Владивосток на учебный отряд в составе вспомогательного крейсера “Орел” и миноносцев “Бойкий” и “Грозный”. 12 ноября 1917 года отряд вышел в плавание. В Нагасаки, куда пришел отряд, стало известно о перевороте в Петрограде, уже здесь пяти гардемаринам пришлось бежать с корабля по политическим причинам. В Гонконге среди матросов началось брожение, которое кончилось тем, что команда была разоружена и отправлена во Владивосток. Из матросов остался только один, 20 гардемарин также были списаны и отправлены во-свояси. Таким образом 205 гардемарин уже потеряли 25 соплавателей. Заведующий гардемаринами кап. 1-го ранга Китицын разошелся во мнениях с старшим лейтенантом Афанасьевым и уехал в Японию. Вследствие некомплекта в команде пришлось “Бойкий” сдать англичанам, а “Грозного” французам в Сайгоне. После некоторого времени и “Орел” разоружился в Сайгоне, а гардемарины начали занятия на базе, во французских казармах. Число гардемарин уменьшилось, так как группы гардемарин начали разъезжаться, пробираясь в Россию.

В начале ноября 1918 года в освобожденной от соввласти Сибири военно-морским министром адмиралом Колчаком был отдан приказ о сборе и отправке морских кадет, гардемарин, юнкеров флота и воспитанников Морского Инженерного училища во Владивосток, для организации и начала занятий. 19 ноября 1918 года прибыла во Владивосток из Сайгона первая большая партия гардемарин — 62 человека, таким образом у кап. 1-го ранга Китицына после чисток осталось 99 гардемарин. Сначала гардемарины размещались в казармах 35-го Сибирского стрелкового полка на Русском Острове, затем были переведены в город, в Шефнеровские казармы.

Прибывшая вторая партия гардемарин из Сайгона была профильтрована и часть была отправлена в военную школу на Русском Острове. В конечном результате рота имела 129 гардемарин, которые и начали занятия. Занимались по запискам, так как учебников не было. Только позднее удалось наладить печатание некоторых учебников, таблиц логарифмов в Шанхае. Практические занятия легко были организованы в богато оборудованных портовых мастерских. Все внимание было обращено на главные предметы, второстепенные предметы были отброшены, гимнастика, фехтование и спорт проходилось постольку поскольку этого требовала строевая служба.

К апрелю 1919 года был объявлен прием в младшую роту. В докладной записке начальник училища так объяснял свое решение: ... “Самая большая ценность нынешнего выпуска состоит не только в том, что он даст русскому флоту через полтора года сотню лишних мичманов, а в том, что он сохранит непрерывность морского воспитания, сильный дух, налаженность и порядок... влияние старшего выпуска на новый, это обеспечит преемственность и сохранит с таким трудом добытые результаты...”.

Десант был свезен в бухте “Находка” и увенчался полным успехом. 19-го апреля гардемарины вернулись обратно во Владивосток, чтобы продолжать занятия.

В начале лета гардемаринам был произведен экзамен, после чего они были произведены в старшие гардемарины и назначен был прием в следующую роту молодых людей, кончивших средние учебные заведения, большой контингент которых был из кадет сухопутных корпусов, несколько кадет Морского корпуса, находившихся в Сибири.

Эта младшая рота отправлена была летом на практические занятия на к. л. “Манчжур”, который вывели из дока и, приведя в порядок, поставили в бухте Новик на Русском Острове. Там, под руководством нескольких специалистов, вновь принятые все лето работали по приведению его в порядок, и к концу лета старик “Манчжур” торжественно, под своими парами, вернулся во Владивосток. К “Манчжуру” (командир ст. лейт. Королев, брейд-вымпел Нач. Уч. Отряда) капитаном 1-го ранга Китицыным был прикомандирован миноносец “Смелый”.

Старшая же рота ушла в плавание на других трех судах учебного Отряда — “Якут” — ст. лейт. Коренев, “Улисс” — ст. лейт. Винокуров и “Диомид” — лейт. Иванов. Последние два были ледоколами, которых вытащили из порта, где они стояли у стенки, и привели в порядок.

К осени 19-го года деятельность Морского училища достигла своего расцвета. Летом через Владивосток проехало много морских офицеров, и начальник училища смог пополнить офицерский состав, что было необходимо при развертывании в две роты. Командиром младшей роты был назначен ст. лейт. Королев, а в старшей роте мичмана Скупенского заменил ст. лейт. Бунин. В младшую роту были назначены “капралы”, и занятия начались. Но с неудачами на фронте местные красные подняли голову, и гардемаринам приходилось часто спать одетыми и, не расставаясь с винтовками, сидеть в классах в полном походном снаряжении, нести караулы и патрули и проводить иногда целые дни в разнообразных военных операциях, по усмирению восстаний Гайды и др., — ничего общего с флотом и учением не имеющими.

К декабрю месяцу вернулись во Владивосток, наконец, из-за границы миноносцы “Бойкий” и “Грозный” и крейсер “Орел”.

В половине января 1920 г., после того как взбунтовалась инструкторская школа на Русском Острове, — ген. Нокса, — во всем Приморье единственными надежными частями остались Морское училище и Военно-Морская Учебная команда — 70 матросов под начальством кап. 2-го ранга Потолова. Рассчитывали еще на Юнкерское Артиллерийское училище на ст. Раздольная. Но два взвода гардемарин, посланные с офицером для установления связи и привода юнкеров во Владивосток, вернулись с извещением, что на эту часть, как на боевую единицу, рассчитывать нельзя.

Ночью с 30-го на 31-ое января контр-адмирал Беренс прибыл на “Орел” и дал приказ об эвакуации. В 5 ч. утра ледокол “Байкал”, ломая лед, начал выводить “Орла” и “Якута” из Золотого Рога. Американский крейсер “Бруклин”, наведя орудия и прожекторы, начал угрожать открыть огонь, но японский броненосец “Миказа” сыграл боевую тревогу и, в свою очередь, навел орудия и прожекторы на “Бруклин”. Отряд судов, увеличивая скорость, прошел мимо обоих кораблей к выходу из Золотого Рога. Следующая большая опасность — батареи Русского Острова — не проявили признаков жизни. Ледокол “Байкал”, пожелав счастливого плавания, вернулся затем во Владивосток. Так вышли из Владивостока “Орел” и “Якут” и направились в Цуругу, имея небольшой запас свежей провизии, довольно много консервов и сухой провизии, нормальный запас угля, а в кассе — остатки расходных сумм училища, которые удалось обменять перед уходом на валюту и 10.000 иен, личный подарок японских морских офицеров с “Миказы”.

В Цуруге съехали на берег эвакуированные офицеры и их семьи, контр-адмирал Беренс, кап. 2-го ранга Потолов, несколько офицеров училища и несколько гардемарин.

Оставшиеся были сведены в 3-ю кадетскую роту — 60 человек, а всего на кораблях осталось 40 офицеров и 250 кадет и гардемарин. Из Цуруги суда пошли до Моджи, а оттуда на Гонконг и на Сингапур, в котором корабли стали в док на починку. В Сингапуре 1-я рота закончила экзамены и 11 апреля 116 старших гардемарин были произведены в корабельные гардемарины. Взяв фрахты на Калькутту, двинулись туда. По выходе из Калькутты корабли разделились: “Якут” с 3-ей ротой пошел на Цейлон, а оттуда на Порт-Саид. На этом переходе “Якут” ставил паруса и довел свой ход порой до 10 узлов. “Орел” пересек океан напрямик.

В Порт-Саиде застряли надолго, потому что агент Добровольного флота, поддержанный нашим консулом, требовал передачи “Орла” обратно Добровольному флоту, вследствие чего английские власти не давали разрешения на выход из порта. Капитан 1-го ранга Китицын тогда поставил ультиматум Верховному Английскому Комиссару в Египте: если через 36 часов не будет дано разрешение на выход из порта и все необходимое, то корабли будут введены в канал и там затоплены поперек него. Через несколько часов англичанами было предоставлено все необходимое и, в начале августа, наши корабли вышли из канала и взяли курс на Дубровник — Югославия, — куда и пришли 12 августа.

В Дубровнике, по приказу Штаба Флота в Севастополе, “Орел” был передан обратно Добровольному флоту, а “Якут” со 111 гардемаринами направился в Севастополь, куда и пришел за пять дней до начала эвакуации Крыма — 27 октября 1920 года. Прочие остались в Югославии.

За весь переход Владивосток-Севастополь был потерян только один человек — корабельный гардемарин Ландышевский, умерший от отравления испорченными консервами.

49 гардемарин, ушедших в Крым, были произведены генералом Врангелем в мичмана на переходе из Севастополя в Константинополь.

Весь материал взят из книги “Колыбель флота”, издание Всезарубежного Объединения морских организаций. Париж, 1951 года, — с необходимыми сокращениями. (Стр. 258-259).

Николаевская Военная Академия была основана в 1832 году. До 1914 года занятия в Академии не прерывались. При начале войны 1914-1918 года, когда на Россию ее союзниками была возложена почти вся тягость войны. Академия прекратила занятия, а весь личный состав занял или строевые или штабные должности. Спустя два года выяснилась вся невыгода этого положения, и в 1916 году Академия снова начала занятия — теперь при уже сокращенном курсе: вместо двух лет курс был сжат на 8 месяцев. В январе 1917 года первый, после перерыва, выпуск в числе 240 офицеров закончил занятия, и был произведен второй прием, который закончил курс в 1917 году.

При занятии Риги и движении немцев на север, Академия была переброшена в Екатеринбург вместе с офицерами, обучавшимися на третьем ускоренном курсе. Все были размещены там в здании епархиального училища. После экзаменов слушатели в конце апреля 1918 года были переведены на старший курс. На младший курс были присланы слушатели из красной армии, из которых два-три процента имели высшее образование, около десяти — среднее, а остальные были только грамотными людьми, которые и свою-то фамилию подписывали с трудом,.

На запрос начальника Академии ген. Андогского, что ему делать с этими слушателями, военнарком тов. Троцкий ответил, что он должен был это сделать... а там они или сами уйдут, или вы их отчислите за неуспеваемость, так как они не будут в состоянии осилить самых простых понятий...”. Между прочим, в числе отчисленных вскоре оказался и знаменитый Чапаев.

При выступлении, в конце мая 1918 года, белых организаций и чехословацкого корпуса, младший курс был закрыт, а слушатели его были отправлены по своим частям.

Когда Екатеринбургу стала угрожать возможность перехода в руки белых и чехов, Академия получила приказ эвакуироваться через Казань в Москву. Часть слушателей, имевших возможность скрыться в Екатеринбурге, скрылась, большинство выехало в Казань.

Из Казани, выделив 15-20 слушателей старшего курса на должности офицеров ген. штаба для организуемых новых частей в городе и в отряд полк. Каппеля, Академия с остальным составом эвакуировалась (42 слушателя и кадр), охраняя по пути до Самары золотой запас. До конца 1918 г. находилась в Омске, а затем кадр был переброшен в г. Томск.

В Омске все слушатели старшего курса были распределены во вновь создаваемые штабы армий, корпусов и дивизий.

Составлено по материалу, данному полк. Ген, штаба А. Г. Ефимовым и др. источникам.

По переезде в Томск, кадр Академии получил приказание начать работу. Из частей были откомандированы 200 офицеров для слушания курса, и занятия начались.

Академия разместилась в “Доме Науки”, на Магистерской улице. Так как армейское командование все время требовало офицеров Генерального Штаба — курс наук был сжат до предельной возможности — шести месяцев. Занятия начались в декабре 1918 года и закончились в мае 1919, когда ста пятидесяти офицерам были выданы аттестаты, а остальные, по разным причинам, были отчислены к своим частям.

Этот четвертый выпуск характерен тем, что в слушатели были приняты уже офицеры, окончившие ускоренные выпуски военных училищ. Первые нее три выпуска имели в своем составе только офицеров, закончивших обучение в военных училищах, до начала войны 1914-1917 гг.

Первый выпуск комплектовался офицерами, выдержавшими экзамен в Академию Генерального Штаба до войны, и, прослушав 4-хме-сячный курс, младший был возвращен в свои части с обязательством пройти старший курс позже. Второй прием прослушал весь курс сразу, а третий, был составлен из слушателей первого приема.

Первое время, Начальником Академии был профессор ген. майор Андогский, позже, его сменил проф. ген. лейт. Колюбакин. Лекции читали: ген. лейт. Колюбакин — История военного искусства, ген. майор Андогский — Оперативная служба Ген. Штаба и Общая тактика, ген. майор Рябиков — Разведочная служба Ген. Штаба, ген. майор Иностранцев — Стратегия, ген. майор Медведев — Военная статистика, ген. майор Христиани — Администрация, ген. майор Коханов — Военно-инженерное искусство, полков. Сырмятников — Тактика артиллерии, полков. Слижиков — Тактика пехоты, полков. Смелов — Тактика конницы, полков, Киященко — Геодезия и другие.

Закончившие курс офицеры были отправлены для замещения вакантных должностей офицеров Генерального Штаба в войсковых и армейских штабах.

Наступившие события вызвали переброску Академии во Владивосток, где она и была размещена в казармах 3-го Сибирского стрелкового полка на Русском Острове, где и находилась до конца октября 1922 года, когда была начата эвакуация, в результате которой большая часть кадра оказалась заграницей, а материальная часть осталась нераспакованной на складах. Исключительная бездарность меркуловского правительства и политиканство военных руководителей, в период 1921-22 годов, привели к тому, что кадры Академии не были использованы и сидели безработными ртами, на армейском скудном довольствии.

Сведения получены от полковника Ген. Штаба М. В. Смирнова и из других источников.

В 1925 году правитель Манчжурии маршал Чжан-золин воевал с коалицией маршалов среднего Китая, во главе которой стоял маршал У-пе —фу.

Командующий Восточным районом Манчжурии генерал Чжан-зун-чан, имевший свой штаб на станции Пограничная Восточно-Китайской жел. дороги, на границе Китая с Приморьем, за долгие годы пребывания на этом посту, был тесно связан с русскими военными и гражданскими властями. Он относился с большим уважением и симпатией к белым русским и, когда в Приморье произошел крах государственной власти, пригласил к себе советником бывшего министра Приморья — Н. Д. Меркулова, а в свою армию — инструкторов: пулеметчиков, кавалеристов и других военных, а также и гражданских специалистов по разным отраслям.

При помощи русских, закончивших свою гражданскую войну и охотно откликнувшихся на чужую, генерал Чжан-зун-чан завоевал Пекин, Тянцзин — столицу провинции Чили, Цинанфу — столицу провинции Шандун, и Циндао. Став тупаном этих провинций и маршалом, он заключил союз с тупаном пяти центральных провинций — маршалом Сун-чуан-фаном и дошел с русскими частями до города Шанхая.

С развитием боевого успеха на фронте Н. Д. Меркулов начал подготавливать формирование Военного училища для русской молодежи и, когда маршал Чжан-зун-чан взял провинцию Шандун и объявил ее столицу Цинанфу своей резиденцией, вышел приказ о сформировании “Шандунского инструкторского- офицерского отряда” (перевод с китайского приказа) в составе четырехвзводной роты для русских с производством в офицеры в будущем, по окончании наук.

Намечавшийся вначале курс в полгода, потом в год, окончательно определился в двухгодичный по программе военных училищ мирного времени. Преподавателями и строевыми офицерами были генералы, штаб и обер-офицеры русской армии.

Юнкерами зачислялись молодые люди, как окончившие средне-учебные заведения, так и не закончившие, но имевшие не меньше 5 классов гимназии или реального училища. Все носили китайскую форму и состояли в китайских чинах и званиях, жалование получали в серебре, как офицеры, так и юнкера — повышенное против китайцев. Училище имело определенные кредиты, на которые довольствовалось, одевалось, обувалось, приобретало всевозможные учебные пособия и содержало весь штат.

Через училище прошло 500 человек русской молодежи. Закончили: первый выпуск в 1927 году 43 человека, в 1928 году, второй выпуск, — 17. После первого выпуска начальник Российской Духовной Миссии в Китае митрополит Пекинский и Китайский Иннокентий предложил маршалу Чжан-зун-Чану отправить в училище, для получения военного образования, албазинцев*). Их в училище поступило 60 человек, образовавших отдельную полуроту, под командой капитана Уварова.

В 1928 году, при начале краха, Особый полк был выведен и его русские солдаты и офицеры спасены. В это же время командир роты училища, полк. И. В. Кобылкин, после бегства начальника училища — русской службы полк, ген. штаба 3., стал во главе училища, вывел его из общей неразберихи и благополучно разоружился на территории Манчжурии.

*) В 1687 году при первой попытке русских обосноваться на Амуре наиболее сильным острогом был Албазинский, который защищало от китайских войск (10.000 человек под командой Чжихуйгуаня Луантеню) 450 человек казаков и вооруженных крестьян, 5 пушек, 300 ружей на вооружении, под командой воеводы Толибузина и казачьего головы Бейтона. В конечном результате, понеся громадные потери, наши должны были очистить острог и отойти, согласно договору, на запад. Убоявшиеся похода по пустыне 15 человек согласились перейти к китайцам. С ними пошел и крепостной священник. Эти русские по приходе в Пекин были сведены с другими, ранее попавшими, в одну роту и зачислены в гвардию богдыхана. Под церковь им была отведена кумирня. Так началась Российская Духовная Миссия в Китае. Вся рота получила в жены китаянок, приобрела внешний китайский вид, но, при старании, — уже в более поздние времена, посланных монахов и священников, — были православными. Часть города Пекина, где была Миссия, называлась Бей-Гуан. Во время боксерского восстания, албазинцы-монахи были вырезаны восставшими “кулаками”. Характерно, что юнкера албазинцы позже не вернулись в Пекин, а потянулись в русские центры рассеяния, — в большинстве в Шанхай и наполнили русские учреждения.

(Из материалов полк. Шайдицкого)

Стремление русских людей к борьбе с оккупационной советской властью приводило иногда, к тому, что их чувствами пользовались разные политические спекулянты для своего личного устройства и обогащения.

Почему части из русских оказались, именно, у Чжан-Зун-Чана объясняется тем, что этот генерал, в прошлом, во время Русско-японской войны, вместе с многими другими хунхузскими старшинами, обслуживал нашу разведку, и за это, кроме денег, ему был дан чин штабс-капитана. Фотография Чжан-Зун-Чана в форме русского офицера среди подчиненных ему хунхузов, висела на почетном месте в его кабинете. Он был чрезвычайно умен, довольно хорошо говорил по-русски, и все это, вместе взятое, и послужило основанием к тому, что в его войсках были сформированы части из русских: 104 и 105 полки русских добровольцев, правда, не очень большие — штыков по 500, два конных полка, шашек по 300, дивизион бронепоездов — 6 поездов, полки с русским кадром — 107, 108 и 109, Военное училище, инженерные роты и эскадрилья самолетов.

В марте 1925 года, при штабе 63-й дивизии, была сформирована Комендантская команда, в которой оказалось большинство молодежи со вполне или не вполне законченным средним образованием. В июне они все были выделены в Отдельную Юнкерскую роту, командиром которой был назначен, русской службы, полковник Н. Н. Николаев; одновременно рота была переведена в город Цинанфу. Постепенно, при помощи посылки вербовщиков в Харбин, состав роты был увеличен и дошел до 87 человек, которые и вышли на фронт, осенью 1925 года. При выходе на фронт произошла смена командира роты; ее принял капитан Русин, известный тем, что в 1918 году перешел к нам от красных со своей дивизией и тем значительно облегчил взятие Перми. Несмотря на эту заслугу, он не был продвинут по службе и так и остался до конца — капитаном.

В то время, генерал Чжан-Зун-Чан воевал с маршалом Чан-Кай-Ши, который опирался на помощь и на советников Советского Союза. Боевая служба роты началась боем под железнодорожной станцией Фуличи, затем рота участвовала в больших боях за обладание Пекином, Нанкином, Суджафу, железнодорожной станцией Фынтай и т. д. Боевое счастье сопутствовало роте, убиты были только младший офицер роты полковник Шатин и юнкера Скрябин, Мозалевский и трое других, фамилии которых не удалось выяснить. Но, кроме боевого счастья, помогала роте и основательная выучка, так как до выхода на фронт рота усиленно занималась как строевыми занятиями, так и теоретическими. Правда, научная сторона не могла быть поставлена прочно из-за отсутствия учебных пособий, почему, преподавание велось по кратким запискам.

Осенью 1926 года, после годичной боевой практики, юнкера были произведены в подпоручики и, большей частью, вышли в добровольческие полки 104-й и 105-й, меньшая часть вышла в рядовые полки— 107, 108 и 109.

Одеты были юнкера в китайскую форму, которую нужно было пригонять на свой счет. Довольствие было отличное, так как командиры русских частей избегали делать экономию на довольствии своих подчиненных. Размещались, за отсутствием казарм, по частным домам, школам или келиям монахов при кумирнях. Большие затруднения были с обувью-сапогами, поэтому, обычно, все носили обмотки и китайские туфли. Жалованье полагалось-—12 долларов рядовым, выплачивалось оно своевременно только в спокойное время, во время боев, бывали задержки по два-три месяца. Но случалось и так, что выплачивалось двойное жалованье; это бывало тогда, когда нужно было брать какой-либо город, где ожидался большой “Фацай” — военная добыча, От противника и жителей. В этом случае, бригадный генерал объявлял перед фронтом: “ваша город бери — наша деньги давай”.

Мораль вербованной армии Китая того времени, лишенной идеи, ведшей бои за мелкие и корыстные интересы своих маршалов, обираемой своими строевыми начальниками и на жалованье и на довольствии — не могла быть высока. Это, постепенно, отразилось и на душевном состоянии русских добровольцев. Они увидели, особенно после ранения Начальника Дивизии генерала Нечаева, когда Н. Меркулов объявил себя Начальником Дивизии и непокорных ему офицеров не только арестовал, но и приказал старого боевого офицера, Начальника Штаба дивизии полковника Карлова — приковать за горло, на цепь к стене тюрьмы, что являются слепым орудием в руках наглого спекулянта; как следствие, в полках началось разложение: пьянство, картежная игра и самоубийства. Вне всякого сомнения, что большие боевые потери — в Цинанфу на кладбище похоронено около двух тысяч убитых или половина всех добровольцев, — также содействовали этому разложению: они усиливали чувство обреченности, появившееся во второй половине Хабаровского похода, под влиянием огромных потерь и отсутствии каких бы то ни было пополнений.

Но на этом фоне, юнкерская рота резко выделялась своим моральным обликом среди всех остальных добровольцев. В ней отсутствовали не только внешние признаки разложения, но и внутренние причины его, так как юнкера оказались наиболее невосприимчивыми и не очень то прельщались ни “фацаем”, ни пьянством, ни карточной игрой. Характерным отличием комплектования роты было то, что вся, целиком, она была сформирована из жителей Харбина, — вся линия Восточно-Китайской дороги не дала никого.

По времени формирования, военные училища на восток от Волги, можно разбить на три периода: училища Оренбургское, Хабаровское, Читинское, Морское, Инструкторские школы Тюменская и на Русском Острове во Владивостоке, Уральская школа прапорщиков (самотеком) — до января 1919 года. Второй период, когда военно-учебные заведения формируются по распоряжению Военного Министерства: училища 1-ое артиллерийское, 2-ое артиллерийское техническое, Инструкторские Школы в Екатеринбурге, Челябинске (пехотная и кавалерийская), Иркутское, Томское военное училище — в. мае-июне 1919 г. последний период октябрь 1921 года: Корниловское училище во Владивостоке, Гардемаринские курсы Сибирской флотилии и заграничные формирования: Шандунское училище и Юнкерская рота 65-й дивизии Китайской армии — опять-таки частный почин местных начальников.

Случайность формирования, бессистемность, непродуманность, отсутствие понимания задач и целей приводили, как правило, к тому, что выпуски производились уже тогда, когда армия, в сущности, в офицерах не нуждалась и они становились рядовыми бойцами. Сделаны во время только выпуски: Школы на Русском Острове — 15 февраля 1919 года, Оренбургского училища — 3 июля того же года, в августе Хабаровского училища (21 юнкер) и сентябре — Екатеринбургской Школы. Единственно правильной и продуктивной можно считать работу Тюменской Школы, впоследствии, развернутой в 18-ю Сарапульскую дивизию. Уже первый выпуск Школы на Русском Острове разсыропливается по трем дивизиям, которые, не имея хорошо сбитых кадров, оказались малобоеспособными и дали высокий процент перебежчиков к красным.

Понимания, что военные училища являются политическим оплотом режима — не было. В одних городах — Томск, Иркутск, Владивосток — сбиваются по два училища, другие, как Красноярск, остаются без военных училищ и это облегчает задачу эсэров по захвату этого города, в результате чего, 60 тысяч человек попадают в плен к красным.

Военное напряжение, при внутренней борьбе, можно определить числом юнкеров в военных училищах. На Востоке оно было невелико, по сравнению с тем что можно было бы получить от Сибири, Урала и Поволжья. Всего, до конца 1920 года, военные училища и школы прошло около 6.500 юнкеров, а могло быть взято до 20 тысяч, при создании же общеобразовательных курсов, число это можно было довести и до 40-45 тысяч. Это была бы та потребная тыловая армия, которая бы и без чехов обеспечила города, а политически показывала бы остальному населению, что, с нашей стороны, нет укрывательства белоручкам, что вся тяжесть борьбы не перекладывается на плечи только крестьян, как писал в газетах Омска, в августе 1919 года, английский генерал Нокс.

Армии, сильные морально, имеющие крепкие кадры и свою народную, национальную идеологию, могут, без обладания многочисленной техникой, одерживать блестящие победы, как одерживала наша армия осенью 1915 года и в 1916. Армии, слабые морально, политически неустойчивые, как в Сибири, должны были, в технике, иметь ту поддержку, которая им не доставала при их духовном состоянии. И, тем не менее, техника — самое больное место армии Сибири, что можно видеть из прилагаемой таблицы.

Волга — февраль 1919 г.

у нас у красных

Бронепоездов

Бронеавтомобилей

Самолетов

Урал — июль 1919 г.

Бронепоездов 3 3

Таким образом, как видно, инженерно-технические войска не имели должного вооружения и, фактически, отсутствовали на полях сражений. Как пример нищеты техники указывается, что в бою 8 июня 1919 года, 5 самолетов, в два налета, сбросили 9 пудов бомб!

Техническая нищета сказывалась не только в отсутствии материальной части, но и в самой мысли о применении боевых машин на поле боя: военные училища имеют только два инженерных взвода, давших один выпуск — Оренбургское — 80 чел. и Читинское, в двух выпусках — 15 и 9, итого 24 подпоручика. Инженерные взводы не имели, для обучения, ни броне-автомобилей, ни танков. Что делала, сколько и как готовила Гатчинская Авиационная школа, размещенная в гор. Спасск-Приморье, — неизвестно, занималась же она до октября 1922 года, когда имела для полетов полдюжины годных самолетов.

Эту прореху инженерного дела пытался как-то залатать генерал Нокс, который в инструкторских школах имел 2-ые роты, которые изучали саперное дело, 3-й роты — связь, 4-ые — автомобильное дело. Что можно было изучить в течение 4-х месяцев, как это дело было поставлено, что оно дало — неизвестно. Материальная же часть или была незначительна или вовсе отсутствовала.

Несколько лучше было поставлено дело с артиллерией. Оренбургское училище, в первом выпуске (июль 1919 г.) дало 60 подпоручиков, Читинское, в двух выпусках (январь и сентябрь 1920 г.) 42 и 53. 1-ое Артиллерийское дало, в январе 1920 года — 200 и должно было дать около 150 2-ое Артиллерийское Техническое. Но и здесь, как видно, не имелось ничего, чтобы указывало на правильную основную идею, на постановку дела на разумных началах: при явной необходимости подготовки пополнения офицерского состава артиллерии было бы проще свести батареи Оренбургского и Читинского училищ в трех-батарейные дивизионы, при одном Оренбургском училище. Омск, как правило, увлекается широтой размаха и не думает о практических потребностях текущего момента.

Кавалерийские училища, сотни и эскадроны училищ, также незначительны: сотня и эскадрон Оренбургского— 150 юнкеров, 80 юнкеров Челябинской школы, сотня Читинского, давшего, при трех выпусках, 140 хорунжих и Хабаровское — 21 хорунжий — это все, что было сделано для пополнения казачьих и кавалерийских частей. При этом нужно помнить, что сотня и эскадрон оренбуржцев, в Иркутске, имели лошадей что-то около трех десятков. Если могли быть затруднения с инженерной материальной частью, с пушками, то отсутствие лошадей у юнкеров кавалерийских училищ полностью ставит вопрос о личности и деятельности Начальника училища и его заведующего хозяйственной частью.

Несмотря на вопиющую необходимость ознакомления юнкеров с основами государствостроения и знакомства с главными политическими идеями, в этом направлении, ни в одном училище ничего не предпринималось. Только лишь в Читинском: училище, до выхода на Нерчинский фронт, бессистемными и беспрограмными внеклассными докладами проводилось что-то вроде ознакомления юнкеров с политическими вопросами. После возвращения с фронта и это было заброшено, даже на общеобразовательном курсе, вообще не утружденном изучением каких бы то ни было наук.

Пренебрежение к политическому воспитанию было следствием косности и положения, что армия, вне политики; что дело офицера чисто военно-техническое, что он обязан слепо выполнять приказания старшего начальника, так как разбираться в этом — преступно, тогда как разбираться в том, что преступно а что не преступно, как это трактует Дисциплинарный Устав, можно только имея твердую и четкую идеологию, которая с февраля 1917 г. в России была упразднена и признавалась в нашей армии — преступной.

Не было и борьбы с материалистической пропагандой безбожия. Никакого внимания не отводилось на ознакомление с основами Православия, все сводилось к оставшемуся шаблону: по часу в субботу и: в воскресенье в церковь и пара дней для отбытия номера с говеньем. Впрочем, много ли делали тогда в Сибири, для защиты и внедрения Православия, сами церковные иерархи?

Преемственной связи одного выпуска с другим, училищной спайке юнкеров, не придавалось никакого значения. Только в двух училищах, Читинском и Морском, были старшие и младшие курсы. Все остальные училища имели только по одному курсу, по выпуске которого, набирался следующий.

Шаблона придерживаются прочно и неукоснительно. Сформированным в 1922 году военному училищу и гардемаринским классам приказано было придерживаться программ мирного времени, созданных для других условий и в другой обстановке. Даже в Шантунге, заграницей, программа мирного времени остается незыблемой.

Все это вело к подготовке военных техников, а не народных, национальных руководи-тлей и воспитателей рядовой армейской массы. Иногда, у хороших начальников, массу можно было поднять на подвиги и она их давала, но затем, следовал срыв, так как твердой, веками выработанной, национальной идеологии не было, как не было и твердой, ясной, четкой, государственной, справедливой социальной программы, которая могла бы бороться с коммунистической демагогической пропагандой.

Как вывод из всего написанного можно сказать, что благодаря полной безыдейности верхов, постоянной борьбе за власть и иным привходящим обстоятельствам, формирование военных училищ в Белой Сибири запоздало, по крайней мере, на девять месяцев, то, что было сформировано, — было незначительно по количеству, а вследствие краткости времени обучения, не могло быть и удовлетворительным по качеству. Незначительность времени для спайки выразилось в эмиграции, напр., отсутствием издания памяток и журналов. Только одно Читинское военное училище имело свое Объединение, журналы и бюллетени.

Заканчивая работу, необходимо отметить, что начата она поздно, что оставшихся в живых чинов училищ и школ очень мало, что печатных воспоминаний о жизни в училищах и школах почти нет и начисто отсутствуют какие-либо архивные данные. Поэтому изложенное нуждается в обильных поправках, пояснениях, дополнениях, за которые приносится вперед самая глубокая и искренняя благодарность.

Бесчисленны могилы, смертью венчанных, чинов армий Сибири, Урала и Поволжья; на их безвестные могилы, среди которых и могила моего отца, подполковника Петра Ивановича Еленевского, этой работой я благоговейно возлагаю наш венок.