Петров П.П.
Главы из книги «От Волги до Тихого
океана в рядах белых».
ОСЕНЬ 1918 ГОДА В УФЕ
Крушение Поволжского фронта не было неожиданностью для Уфимского командования, и потому там не
наблюдалось какой-либо растерянности. Опасность для Уфы раньше была со стороны
Мензелинска и устья Белой, так как
красные после занятия Казани устремились частью сил на Ижевско-Воткинское направление, а частью по нижней Каме, принудив нашу речную флотилию
зайти в р. Белую.
Теперь эта опасность увеличивалась. Нужно
сказать, что в Уфимском районе с самого начала восстания на
Волге настроение вообще было тверже, чем в Самаре, так как помимо
городского населения, давшего значительное число добровольцев,
отозвалась и часть сельского татарского населения, а также часть
населения Урала.
Уфа, после освобождения, своими
добровольческими частями самостоятельно выполнила задачу по
очистке района от большевиков и довольно успешно боролась с
появлявшимися на севере отрядами. Единственно, что не удалось
Уфе, — это отрезать отступление красных из Оренбургского района под
начальством Блюхера, который провел отряд около 2000 человек
недалеко от Уфы и выбрался после на Кунгур.
В Уфе был объявлен тоже призыв по
мобилизации и формировался корпус. Формирование задерживалось
недостатками снабжения и к моменту оставления Самары не могло быть
закончено. «Корпус» не представлял корпуса, а был лишь его
скелетом; всё же это было удачнее формирований в районе Самары именно
потому, что население относилось сочувственно к борьбе с
большевиками.
К моменту отхода из Самары и Симбирска
Уфимская группа имела задачей — обеспечение Уфимского района с
севера, со стороны устья Белой и не могла выделить сил для помощи на
Симбирском или Самарском направлениях.
На направлении Уфа—Богульма—Симбирск
находился Каппель с Самарскими и Симбирскими частями, к которым присоединились позже
через Чистополь с большими трудностями и Казанские.
Чехи с Симбирского
направления были скоро выведены.
На направлении Уфа—Самара были чехи, и
начавший формироваться батальон Учредительного Собрания с конным дивизионом;
они должны были задерживать красных у Богуруслана.
После оставления нами Кинеля
открывалось направление на Оренбург, который сразу не мог
выдвинуть значительных сил для обеспечения себя со стороны
Самары. Я настоял на посылке Сызранских частей, кроме
Оренбурского казачьего полка.
Частям, отступавшим к Оренбургу, приказано
было задерживать красных у Бузулука, но скоро они отошли несколько дальше; Оренбург
остался не связанным железной дорогой с Уфой и вообще связь с
ним была
затруднительна.
Значение удержания нами Уфы для Оренбурга
было очевидным, а потому в Уфимский район Дутов
направил Оренбургские казачьи части, принявшие затем
участие во всех боях за Уфу. Будь эти части в Самаре, Самарский
район не был бы оставлен так быстро.
Уральские казаки оказались как бы
изолированными в своей борьбе и кое-как начали налаживать
снабжение из Омска.
Сибирская армия в это время вела активные бои
севернее Екатеринбурга, который считался надежно обеспеченным.
Что делалось в глубокой Сибири в отношении
формирований, какие задачи поставило новое Правительство в
создании силы, в какой срок, как выполняются задания — нам было
неизвестно. Знали только о мобилизации. Пополняли ли мобилизованные
действовавшие отряды или формировались какие-то новые, точно
было неизвестно; знали, что в Челябинске генерал Ханжин
формировал корпус из двух дивизий и двух кадровых бригад. Летом имелись
сведения, что формирование к осени будет закончено, а несколько позже, что
формирование задерживается недостатком одежды и вооружения.
В смысле политики и после избрания Директории
Уфа не ушла от нее совершенно; Комитет Учредительного Собрания из Самары перебрался
в Уфу, а затем в Екатеринбург; в Уфе остался «Совет управляющих
ведомствами территории Учредительного Собрания» с Уполномоченным
Правительства Знаменским во главе. Комитет действовал как местная
краевая власть с широкими правами.
Из Екатеринбурга члены Учредительного
Собрания скоро были насильно удалены и часть из них с Черновым
во главе привезена чехами в Уфу.
Скоро после оставления Самары и прибытия в
Уфу штаба Поволжской группы, переименованного в штаб Самарской
группы, Командующим этой группой был назначен генерал Войцеховский, работавший
до этого времени на Екатеринбургском направлении, а генерал Чечек уехал во Владивосток. Начальником 1-й чешской дивизии
должен был быть полковник Швец, но он застрелился в Белебее. Ясных причин не
установлено, но самоубийство можно было приписать развалу чехов, а 1-го полка
в частности, так как полковник Швец тяжело переносил перемену
настроений, сильно отразившихся и на взаимоотношениях.
Начальником 1-й чешской дивизии был назначен
полковник Воженилек,
работавший под Самарою на Николаевском направлении.
Назначение генерала Войцеховского в Уфу,
безусловно, сыграло большую роль в смысле выигрыша времени;
оборона затянулась.
Надо сказать, что к этому времени чешский
арьергард у Богуруслана,
чуть ли не впервые, получил удар от большевиков, которые устроили
неожиданное нападение на них в вагонах, очевидно плохо охраняемых.
Арьергард бросил вагоны и с потерями, спешно, частью по железной дороге, а
частью кружными путями отошел почти к Белебею; стоило много труда
заставить остановиться их у ст. Абдулино.и
не обнажать совершенно направления.
Чехи к этому времени почти требовали
немедленного отступления, и когда им приказали сосредоточиться у
Белебея, то не желали свертывать от главной магистрали к г. Белебею.
Даже такой отличный полк, как 1-й, и тот был в брожении и только после смерти полковника Швеца, произведшей
большое впечатление, вопрос о сосредоточении как будто разрешился благоприятно.
Уход в это время чехов поставил бы в
скверное положение группу Каппеля,
действовавшую севернее в районе Бугульма — р. Ик.
Сменить же чехов было нечем, так как здесь из
русских частей была только часть батальона Учредительного
Собрания да Самарский конный дивизион под начальством члена
Комитета Учредительного Собрания Фортунатова.
Сыровой от
Челябинска, или вернее Начальник штаба генерал Дитерихс,
обещал присылку первых Уральских частей в первых числах декабря. Нужно было
удержать на фронте чешские части хотя бы до первого декабря. Генерал
Чечек уже до некоторой степени потерял влияние на
своих людей и не мог объединить все силы в этом районе, совершенно различные по
природе. А кроме того, и политическая обстановка была весьма
сложной.
Генерал Войцеховский был начальником штаба
первой чешской дивизии еще в 1917 году; был затем
командиром 3-го полка и Командующим Екатеринбургской
группой войск в месяцы первых наших успехов. Под его руководством
было организовано выступление в Челябинске и освобожден Троицкий
район.
Он пользовался большой популярностью среди
чехов и, получив назначение, добился переброски из-под
Екатеринбурга в Уфу бывшего своего полка, Ударного батальона и
конной батареи. Кроме того, было обещано
подчинение ему 1-го польского полка под начальством опытного командира полковника Румша.
Сразу же по прибытии ген. Войцеховский
поставил совершенно определенно вопрос об участии чехов в действиях против
большевиков до 1 декабря; начальнику дивизии и всем прибывающим чешским командирам
полков объявлялась предстоящая задача — о сосредоточении
в Белебее с целью маневра — как дело решенное, которое никто изменить
не может.
И даже те командиры, которые пытались представить
свои мнения о невозможности активных действий при существующем
настроении, замолкали и уходили к себе, чтобы готовиться. Всё это в отношении чешских
частей.
В остальном нужна
была работа — использовать все, что возможно для обороны. Задача для Уфимского
командования была совершенно ясной: удерживать Уфу возможно дольше, чтобы дать
возможность Уралу закончить работы по формированию и сосредоточить
новые части в зависимости от обстановки. Удерживать активно, ибо
оборона в гражданской войне — гибель.
Потеря Уфы была бы весьма
чувствительной, особенно для Оренбургского района; решено
держаться упорно, но всё же местные власти были предупреждены о
необходимости эвакуации всего нужного к половине (середине. — Ред.) декабря.
Генерал Войцеховский был встречен в Уфе
русскими сначала не особенно доверчиво, но скоро все знали, что в
порученном ему деле он действительный, предусмотрительный
хозяин, не упустит случая для удара по большевикам и не позволит
никому вмешиваться в военное дело. Хозяйственную сторону, вопросы снабжения он
поручил начальнику штаба, а сам занялся вопросами оперативными.
Учет сил, обстановку на фронте во всех деталях, вопросы связи и
проч. он знал хорошо; малейшие изменения докладывались ему
днем и ночью немедленно; использование всяких возможностей для
ударов, использование личных свойств разнородных войск и их
начальников не требовало каких-либо докладов подчиненных. В свое время
получалось письменное или словесное личное распоряжение, всегда совершенно
определенное. Были жалобы войск лишь на постановку задач,
часто трудных, иногда непосильных.
В смысле увеличения сил он не стал на ту
точку зрения, которая была в тылу, в Челябинске и Омске. Там
говорили о формировании батальона Учредительного Собрания,
русско-чешского полка и конного дивизиона под начальством члена
Учредительного Собрания, эсера Б. К. Фортунатова, как о чем-то
преступном, направленном во вред делу. Там довольно презрительно
отзывались о Народной армии, несмотря на работу на Волге Каппеля; там признавали за единственную силу, способную
что-либо сделать, — это новые дивизии, формируемые в
тылу, под защитой Народной армии.
Фронт требовал использования всего, что
брало винтовку, независимо от партийной окраски; сформированные в
тылу части были еще где-то далеко, и мы в них по опыту не так
верили, как создававшие. Там не было командного состава, требуемого
особыми условиями гражданской войны. И Войцеховским было дано
разрешение на формирование русско-чешского полка, т. к. это
обещало приток добровольцев. Все части были одинаково ценными и
ценимыми.
В отношении гражданской власти (Совета
управляющих ведомствами из членов бывшего Комуча)
и представителя чешского национального Совета генерал Войцеховский поставил
себя совершенно независимо; никто в подчиненной ему группе не
имеет права распоряжаться без него, без его разрешения; он же
исполняет лишь приказание Главнокомандующего фронтом.
Весь октябрь после оставления Самары прошел в мелких боях; в первых числах ноября группа полковника Каппеля была оттеснена красными за р. Ик и вела бои на линии примерно Белебея. Полковник Каппель
задерживался, переходя в короткие контрудары, но противник был сильнее его. К этому времени красные
части уже действовали в новых
соединениях — дивизиях. В распоряжение полковника Каппеля
был послан только что сформированный 1 -и польский полк, прибывший броневик
англичан и, сколько помнится, небольшая часть Оренбургских казаков.
Чехи сосредоточились в Белебее, имея
авангард впереди у Абдули-на.
Немедленно по сосредоточении чехов было решено нанести
удар красным, наступавшим от Богульмы
с одновременными действиями и вдоль Богульминской
железной дороги, и от Белебея.
В 10-х числах ноября генерал Войцеховский
оставил часть своих сил в распоряжении начальника 1-й чешской
дивизии для обеспечения Самарского направления
у Абдулина, а сам взял непосредственное руководство маневренной
группой из семи чешских батальонов в районе Белебея.
Маневр должен быть таков: полковник Каппель
активно обороняется в центре на железной дороге и выделяет часть сил для удара
в левый фланг красных с обходом их с севера. Сам генерал Войцеховский сосредотачивал
чешские части в гористой местности (Верхне-Троицкий завод
близ Белебея) и бил частью сил прямо в правый фланг красных,
а частью сил выходил им в тыл в направлении на Бугульму. Маневр блестяще
удался. Продолжался он дня четыре (все действия между
13 и 10 ноября).
Красные втянулись в ловушку, ничего не зная об угрозе с юга со стороны
Белебея; обойденные на обоих флангах, после упорных боев в
центре, бежали, бросая пулеметы, и выбрались в сторону Богульмы
лишь благодаря условиям местности и тому, что район маневра для наших
сил оказался слишком велик. Много позже мне пришлось читать разбор
этого маневра в Красном военном журнале; неудача объяснялась превосходством
сил белых. На самом деле это было не так.
Чешские части в последний раз дрались
отлично; ударному батальону в одной из деревень ночью пришлось
пустить в ход ручные гранаты. Все распоряжения выполнялись точно и
хорошо. После большого успеха требовалось доконать
противника — гнать его и не давать устроиться в Богульме.
Но тут-то чехи и заявили, что они
согласились на наступательную операцию, выполнили ее добросовестно, а
в дальнейшие действия ввязываться не желают и просят сменить их. В последние
дни боев настали резкие холода и некоторые чешские
части начали страдать от холода, т. к. были легко одеты. Пришлось
отказаться от использования в полной мере успеха боя.
По опыту прежних боев нам было известно, что
красные, оставленные в покое, залечат свои раны недели в
две, и, значит, около 1 декабря надо было ожидать нового
наступления.
Чехи после этой операции всё равно были не
защитники фронта, и поэтому началась отправка эшелонов в тыл по очереди,
установленной генералом Войцеховским. Чехи уходили, а новых сил не
было.
Уральцы (6-я дивизия) еще не приходили; их
обещали к 1 декабря, но они запаздывали. Приходилось оставлять Самарское
направление на конный дивизион Фортунатова, батальон
Учредительного Собрания и посылать только что сформировавший
несколько рот русско-чешский полк.
В начале декабря начали прибывать новые
Уральские .части — два полка 6-й Уральской
дивизии. Увы, это была не дивизия, это была только часть ее и притом, по нашей оценке, малобоеспособная; офицерский состав, начиная от командиров полков,
был призван по мобилизации и имел все грехи мобилизованных и главный из них, осторожность в обращении с
мобилизованными солдатами, несмотря на строгие уставы. Эта осторожность
оказалась и в подготовленности.
Кроме того, условия гражданской войны в это
время года требовали особых приемов для успеха. Выпал глубокий снег, начались
морозы, бои стали сводиться к боям за жилье, и успех имел тот, кто был подвижнее
и настойчивее. Люди прибыли без валенок, что совсем не позволяло выжидать противника.
Кажется, один из полков этой дивизии был сначала послан в
Бирск, так как противник угрожал Уфе с севера через этот пункт, а другой пошел
на смену чехам в районе Белебея, позже оба полка соединились.
Чехи ушли. На фронте остались лишь русские
части, английский броневик, польский полк и так называемый
русско-чешский полк, в сущности русский, т. к. в нем
были только офицеры-чехи.
В первых числах декабря красные, оправившись
после операции в ноябре, стали настойчиво нажимать как на Бирск, так и на Богульминском направлении. На
Самарском направлении тоже началось оживление.
Нужно иметь в виду, что во второй половине
ноября красные снова захватили Ижевский завод и имели
возможность надавить на Уфу с севера особенно сильно. Этот нажим был
чувствителен особенно, так как при успехе принуждал бросать и Бугульминское, и Самарское направления.
В ноябре и декабре в районе Бирска и севернее
шли ожесточенные бои с переменным успехом, кончившиеся перед
оставлением Уфы занятием красными Бирска.
Декабрь месяц для групп, действовавших на Бугульминском и Самарском
направлениях, был временем ежедневных боев за деревни, которые
часто переходили из рук в руки.
На Самарском направлении молодые Уральские
части не выдержали хорошо экзамена, и здесь пришлось
опираться на прежние части — учредиловцев
и русско-чешский полк, которые были слабы по численности.
Полковнику Каппелю пришлось смотреть и на юг; в первой
половине декабря он раза два бил красных маневром; одно время, когда
красные заняли Белебей, он оставил на своем участке часть сил и в
жестокие морозы ударил польским полком по красным. Они бежали и
дали некоторое время передышки на этом направлении. Выбив красных
из Белебея, ему пришлось проделывать такой же маневр на севере, так
как оставленные им на участке части подались назад.
Так шли бои в первой половине декабря, когда
в тылу переваривались последствия Омского переворота в пользу
Адмирала Колчака; когда новая власть окончательно разделывалась с
учредиловцами, а те частью уходили в подполье,
частью же начали сговоры с большевиками.
Переворот в Омске был полной неожиданностью в
Уфе; там в это время находился прибывший на
несколько дней член Директории и Верховный
Главнокомандующий генерал Болдырев.
Как уже раньше упоминалось, части Народной
армии, дравшиеся на Волге, отнеслись к избранию
Правительства «всея России» равнодушно. До переворота Директория ни в чем не
проявила еще своей работы, и судьба ее мало кого интересовала. В отношении
армии деятельность новой власти проявилась только в некоторых
производствах и в введении ношения погон.
Между прочим, в Уфе многие были против этой
меры — даже генерал Войцеховский. Недостатки новой власти за
ежедневной фронтовой работой не обсуждались. Поэтому-то фронт в
первые дни просто удивился перевороту. Даже ярые противники эсеров
говорили: «Нашли время!» Помнится, даже в разговоре по телеграфу с
только что произведенным в генералы Каппелем, тот на сообщенную новость сказал
что-то вроде, что «всё это хорошо, но лучше бы прислали что-нибудь
из тыла на фронт. А тут в своей среде еще могут быть недоразумения».
Для нас, находившихся в Уфе, первый вопрос
был: надо не допустить на фронте никакой агитации, надо
удержать все части на фронте. В этих целях генерал Войцеховский
заявил Совету управляющих ведомствами требование не посылать
никаких воззваний и не отдавать никаких приказаний помимо него. Не исполнившие
будут арестовываться независимо от того, кто будет отдавать
приказания. Кажется, был издан приказ.
Совет управляющих ведомствами как бы
подчинился этим требованиям, но пытался, конечно, разъяснить
войскам «Учредительного Собрания» происшедшее в своем духе. Кроме
того, чехи в это время еще не ушли, и была попытка произвести нажим
через чехов, то есть представителя Национального Совета доктора Влассака.
Попытка не увенчалась успехом, так как
генералом Войцеховским было заявлено, что он исполняет указания только
Главнокомандующего, а чешские войска, пока они в районе Уфы,
— только Командующего группой.
Вскоре появилось знаменитое обращение Омска
ко всем, всем, через головы даже старших начальников об
аресте учредиловцев, где бы они ни оказались. Это
приказание в Уфе войскам передано не было — как вносившее раздор, а также не
было сразу и исполнено. Ни Директории, ни учредиловцев
никто не жалел, но боялись осложнений на фронте.
В то же время из Омска получали запросы [о
том], что делают войска «Учредительного Собрания», особенно Б.
К. Фортунатов с конницей. Отвечали, что они на фронте
продолжают нести боевую работу и никаких попыток уйти с фронта не
имеют. Не верили и переспрашивали, ибо в Омске, по-видимому, об
этом раздувались невероятные сведения.
Между тем положение, конечно, было
ненормальным. Появилась новая власть, поддержанная большинством
русских войск, требовавшая немедленного устранения всяких враждебных
группировок; такая группировка была и в Уфе. Она не имела силы и
авторитета, но всё же считала
себя Краевой властью и не складывала оружия и взывала. В Уфе
находились чехи; генерал Войцеховский был на службе чехов
и просил указаний Сырового. Тот заявил о невмешательстве
и их не давал, очевидно, под влиянием Национального Совета. В
конце концов, не получая указаний, генерал Войцеховский, кажется,
заявил, что просит
освободит его от чешской службы с тем, чтобы получить возможность
действовать иначе.
Всё это разрешилось прибытием из Челябинска
эшелона 41-го Уральского полка, со специальной миссией арестовать всех членов Учредительного
Собрания, бывших в Уфе. Те, предупрежденные кем-то об
опасности, большею частью скрылись. Охрана Комуча
поискам не противодействовала, чехи тоже. Часть членов
Учредительного Собрания укрыли чехи. Так кончилась эта борьба
явно, но началась тайная работа эсеров против Адмирала Колчака.
Мы не отдавали, по-моему,
[себе} полного отчета в последствиях происходившего — не
думалось, что ушедшие и даже скрывшиеся с.-р. начнут взрывать новую
власть. В то же время мы видели, что новой власти
будет трудно работать в среде разных сепаратистских стремлений: через
Уфу проходили телеграммы оренбургские. Из них мы видели, что атаман
Семенов имеет что-то против Адмирала Колчака и не желает подчиняться. Атаман Дутов убеждал его не вносить рознь.
В середине декабря, после ежедневных боев
наш фронт медленно приближался к Уфе. Мы считали, что не позже
20 декабря придется оставить Уфу. Тут имела значение и угроза с
севера, а также ежедневные, постепенные отходы.
Решено было дать еще один бой красным с
переходом в наступление, а затем действовать в зависимости от
результатов. Для выполнения этого решения собрали всё, что могли. К этому
времени в Уфу прибыли 47-й полк 12-й Уральской дивизии, которая
должна была позже прибыть на фронт вся. В Уфе находилась только
что прибывшая французская батарея из Колониальных войск. Стояли
жестокие морозы; прибывшие люди 47-го полка были без теплых вещей, а французы мерзли,
несмотря на шубы, теплую обувь и теплые шапки.
Операция эта была разыграна у Чишмы и не увенчалась успехом; наступление
противника было несколько задержано, но чувствительного
удара нанести не удалось. 47-й Уральский полк понес значительные
потери обмороженными, так как, участвуя в бою первый раз, довольно
долго лежал на снегу. Обвиняли Каппеля, что тот
неправильно его использовал, но, вернее, виновата была
неподготовленность командного состава к боям зимой. Позже, в
составе дивизии этот полк научился драться зимой и неоднократно
заставлял красных мерзнуть на снегу под своим огнем.
Французы не принесли никакой пользы, так как
артиллерии вообще-то было достаточно, а в этих боях она не могла
быть использована, так как в эти дни стояла морозная мгла.
Каппель
скоро просил освободить его от этой артиллерии, так как она
требовала больших забот о ней, а пользы не приносила.
После нерешительных результатов этой
операции было решено: задерживать противника насколько возможно и
подготовиться к обороне фронта уже за Уфой приблизительно на линии
ст. Иглино.
Для обеспечения Оренбурга с севера в район Табынска отправлялась часть Оренбургских
казаков. На севере из района Бирска войска должны были отходить частью
на восток в район Байки, частью на юго-восток, для обеспечения
правого фланга войск, назначенных в район Иглино. В
последних числах декабря Уфа была оставлена.
Оборона участка за Уфой была возложена на
остатки 6-й Уральской дивизии, прибывшие два полка 12-й дивизии и
41-й полк 11-й дивизии, под начальством командующего 12-й
Уральской дивизии полковника Бангерского.
Правый фланг обеспечивался отрядом Молчанова, выделенного от
Бирска. Части генерала Каппеля должны были пройти в
тыл для укомплектования; вслед за ними должен быть отправлен к
своему Уфимскому корпусу отряд Молчанова. Дальнейшее продвижение противника в
Урале от Уфы должны были сдерживать мобилизованные Уральские части и
Оренбургские казаки.
Ко времени оставления Уфы сказалась
организация нового военного центра в Омске. Адмирал Колчак принял
Верховное Командование. Из войск, действовавших на Уфимском
направлении, была образована Западная армия с генералом Ханжиным во
главе. В армию входили: 2-й Уфимский корпус, 3-й и 6-й Уральские
корпуса, около двух бригад Оренбургских казаков. Правда, что в это
время корпуса были корпусами только по названию; корпусами они
стали более-менее только к весне, и, кроме того, они не были еще
сосредоточены в своем районе.
Части генерала Каппеля
Командование Западной армией хотело сначала свести в полк, но
затем после длинных разговоров решено было их развернуть тоже в
корпус. Здесь следует отметить, что, несмотря на 7 месяцев героической борьбы на фронте
частей генерала Каппеля, в Челябинске у нового
командования, создавшего под прикрытием их
свои полки, было какое-то странное к ним отношение. Заслуги их почти не ценились, а говорилось, что их надо
подтянуть; офицеров, работавших в
Самаре, почему-то считали эсерами, как будто лучше было бы, если бы в
Самаре никто не выступил на борьбу или сразу же
заспорил о приемлемости той или иной власти. Всё это потому, что новые Уральские формирования до выхода их на
фронт внешне производили хорошее,
даже блестящее впечатление, походя на старую армию. Позже пришлось воспользоваться частями того же генерала Каппеля, учредиловцами, для
приведения в порядок некоторых из этих Челябинских
формирований.
На участке за Уфой сначала были только один
41-й полк 11-й Уральской дивизии, два полка 12-й Уральской
дивизии 6-го корпуса и два полка 6-й Уральской дивизии 3-го
корпуса. Временно приказано было объединить все части командиру
6-го Уральского корпуса (ген. Сукину). Правый фланг
по-прежнему обеспечивался отрядами Молчанова из состава 2-го Уфимского корпуса.
Генерал Войцеховский получил отпуск, штаб Самарской группы
расформировался; мне предложено было быть начальником штаба 6-го
Корпуса.
Оставление Уфы имело большое значение для
Оренбурга, который открывался для действий с севера через
Стерлитамак. В смысле дальнейших действий в тылу у нас был Урал с
трудными проходами через него зимой и, значит, как будто удобный для
обороны; но для успеха обороны вообще, а в гражданскую войну
в особенности, нужен больше
всего хороший дух в войсках и активность. Дух у мобилизованных был не крепок,
надо было укрепить его. Для активности местные условия были не совсем благоприятны.
Потеря Уфы на общем нашем Восточном фронте
была вознаграждена взятием Сибирской армией Перми с
громадным количеством запасов и пленных. Большой успех как бы
покрывал неудачу; Сибирская армия ликовала. Забывалось, что надо
бить врага в наиболее чувствительном для него месте.
Осень и часть зимы 1918 года в Уфе
вспоминается теперь как время дружной работы всех войсковых
частей, независимо от их партийной окраски, по удержанию
фронта. Большая заслуга в этом принадлежит генералу
Войцеховскому. Уфа продержалась гораздо дольше, чем мы
ожидали в октябре по обстановке и у нас, и у противника.
IV.
ЗИМА 1918-1919 ГГ. НА УРАЛЕ И ВЕСЕННЕЕ НАСТУПЛЕНИЕ 1919
ГОДА
Зима 1918 года на Восточном фронте была для
советской власти и для Омска временем подготовки для
решительной схватки весной. От успеха зимней подготовки и весенних
операций зависело всё будущее.
К январю месяцу чисто военная обстановка на
Восточном фронте была благоприятной скорее для Омска, чем для Советской власти,
так как оставление Самары и Уфы на южном, левом фланге вознаграждалось
крупными успехами на севере, в Пермском районе, и, кроме того, дальнейшее
распространение красных на южном участке было остановлено.
На юге России тоже шла подготовка к весеннему наступлению.
Советская власть еще осенью
Для управления всеми силами против нас был
создан Восточный фронт во главе с Каменевым (полковник Генерального штаба, во
время Германской войны был начальником оперативного
отделения штаба 1-й армии, затем в
Сведения о силах, красных организационных
работах, недочетах и внутреннем состоянии у нас имелись всегда достаточные;
когда же организация советской армии вылилась в определенные формы, стало
еще легче следить за переменами. По этим сведениям большевики справились
с организацией пока, так сказать, наружно. Подготовка армии, ее внутреннее
состояние были еще весьма плачевными. Началась работа по введению в
частях коммунистических ячеек, но она еще не была проведена и не
дала результатов.
Мобилизованный командный состав был запуган
предшествующим годом и присматривался, пассивно предоставляя
комиссарам наводить порядок в частях, а иногда выжидая случая для
перехода к нам. Мобилизованные солдаты воевать не хотели, так же как и у нас, и
разложение частей со скандалами было явлением не редким.
Советская власть широко развила пропаганду; она действовала, но не на всех.
Помнится, еще в ноябре, во время операций под Уфой, к нам привели
около 200 пленных, еще не переодетых как следует. Это была типичная
деревенская молодежь, которую свободно могла использовать и та, и другая
сторона при соответствующей подготовке командного состава.
Старая истина «Сила армии — в ее командном составе», казалось,
била в глаза.
Советская власть уже с лета 1918 года поняла
это и постепенно, насколько позволяла обстановка, начала поднимать
всячески авторитет командного состава, а также заботиться о подготовке его. До
благоприятного разрешения этого важнейшего вопроса было еще
далеко, но первые шаги были сделаны и имели значение для
будущего.
О каких-либо особых мерах по подготовке командного
состава в Омске для фронта мы не знали. Слышали о какой-то образцовой школе
во Владивостоке, но это было так далеко.
Какие задачи ставил себе Омск на зиму, как и
когда предполагал выполнить намеченное, какие
помехи были на пути, нам на фронте было неизвестно. Задачи нам
представлялись так:
1) Удержать
за собой занимаемый фронт.
2) Подготовить пополнения в армейских районах
для фронтовых частей.
3) Подготовить в тылу резервы на случай
колебаний фронта и для удара весной.
4) Снабдить фронт и эти части всем необходимым.
Покойный Адмирал Колчак неоднократно заявлял, что для него успехи на фронте — это главное, и, значит, ясно
представлял, куда должны быть
направлены все усилия работы. Как будто задачи понимались правильно и дело было лишь в выполнении намеченного во что
бы то ни стало и в срочности выполнения.
Дальнейшее показало, что Омск к весеннему
нашему выступлению, как центр военного Управления, почти ничего не сделал.
Выполнение первой задачи лежало на наличных
фронтовых частях. Нужно было лишь помочь им всячески в трудной
работе, особенно обращая внимание на укрепление духа.
Вторую задачу должны были выполнить
армейские тылы под руководством командующих армиями. Для
облегчения работы командующим армиями были подчинены
определенные соответствующие тыловые районы, каждый во
главе с главным начальником округа. Тыловые районы армии, кажется,
простирались до Иртыша, а дальше был район Военного министра.
Кто знает, насколько важна подготовка пополнений, организация
отправки их в части, снабжение их, тому понятно, что эта задача требовала
громадных забот и Центральной власти, и Армейского
управления, требовала самых энергичных людей для проведения работ.
Третья задача должна была выполняться под
непосредственным руководством центра, будь то Ставка или
Военный министр. Сроки выполнения должны были быть подчинены общим
предположениям о работе весной.
Наконец, четвертая, — снабжение, должна была
служить предметом особых забот Центра с главным вниманием дать прежде всего необходимое фронту и пополнениям.
Дать хотя бы главное, основное: продовольствие, одежду,
патроны.
Какие трудности лежали на пути выполнения
этих задач, нам известно было только в отношении фронта.
Верилось, что к весне всё будет преодолено. Позже, летом 1919 года,
мне пришлось ознакомиться с постановкой дела по подготовке
пополнений в армейских районах и снабжением их. Знакомство
привело к заключению, что надежды наши на фронте были слишком
оптимистическими. Тыловой армейский район Западной армии не
смог вовремя дать людей Волжскому корпусу Каппеля
и подготовил только «курень Шевченко», сыгравший впоследствии
столь печальную роль в судьбе весенних операций.
Когда я перебрался из Уфы на новое место
службы (ст. Тафтиманово), где мы должны были
задерживать продвижение красных на восток, то особой веры в
прочность нашего положения у меня не было; не было ее и у генерала
Войцеховского. Думалось, что возможен отход к проходам через Урал и
что там вероятнее всего удастся удержать противника. Но закупорка
себя в проходе была опасна тем, что не давала никаких возможностей
для активных действий и ставила нас в тяжелое положение в смысле размещения.
Единственный крупный пункт у входа был Аша-Балашевская,
но он оказался бы почти на самом фронте. Поэтому решено было держаться возможно ближе к Уфе, а на случай вынужденного
отхода были намечены 2-я и 3-я линии деревень, которые
еще оставляли нам место для активной работы в течение зимы.
Мы ясно сознавали, насколько важно для общей
обстановки удержаться без отходов, и потому с тревогой ожидали результатов
первых столкновений с красными после оставления Уфы. Большевики
в Уфе торжествовали; они засыпали фронт газетами, воззваниями. Наши добровольцы
к этому времени частью уже ушли в тыл, оставались лишь части
из мобилизованных. Удастся ли задержаться? Только бы в первые
дни успех, а там всё пойдет хорошо, так как успех дает уверенность в
крепости, поднимает дух!
Первые же бои показали нам, что нашу задачу
выполнить будет трудно, но всё же возможно. Слабые части 6-й
Уральской дивизии не удержались на своем участке, несмотря на
благоприятные местные условия, и отошли на намеченную ранее 2-ю
линию, а два полка 12-й Уральской дивизии под начальством полк. Бангерского, один из них понесший большие потери под Уфой,
при содействии артиллерии и броневиков, отлично справились со своей задачей и,
отбив наступление, нанесли большие потери красным.
Севернее нас шли бои нерешительного
характера; видно было, что наш северный заслон не отойдет скоро
далее намеченных районов и рубежей.
Раздраженные неудачей, красные неоднократно
пытались добиться успеха против 12-й Уральской дивизии и Оренбургских казаков,
но только несли потери. Уверенность людей в себе и вера в своих начальников
облегчала оборону. Тактика такой обороны была весьма простой: снег
был очень глубок и не допускал на большом расстоянии движение
вне дорог; красные подпускались к деревне на расстояние действительного
огня, где их заставляли огнем развернуться по глубокому
снегу и залечь. Морозы стояли сильные, и потому выдержать такое лежание долго
было нельзя, а продвигаться вперед трудно. Начинался отход
с большими потерями, так как артиллерия яростно преследовала
огнем отступающих.
В советских газетах мы читали позже
измышления, что деревни, на которые вели атаки красные, были обращены
чуть ли не в крепости. К сожалению, не все части так уверенно
оборонялись. Части 6-й Уральской дивизии, наоборот, потеряли всякую
уверенность в себе, и мы принуждены были вывести их в тыл для
укомплектования и обучения. На место их начали прибывать остальные полки
11-и и 12-й Уральских дивизий, но не сразу, а постепенно.
Первое время и у нас, и у соседей севернее
(Уфимский корпус) вовсе не было резервов, так как мы отправили в
тыл все части, не входившие в корпус, и потерявшую боеспособность
6-ю Уральскую дивизию. У соседей севернее — части пополнялись
на месте из жителей Урала. Мы принуждены были сразу же по
прибытии к нам отправлять части для усиления фронта, так как красные, не
переходя в общее наступление, старались оттеснить нас на восток на отдельных участках.
К концу января фронт наш как бы окончательно
закрепился на известной линии. Мы имели возможность
располагать все части с резервами западнее выходов из гор.
Наиболее угрожаемый для нас участок был
северный, так как красные при успехе ставили в затруднительное
положение весь наш центр, а особенно южный участок, где были Оренбургские
казаки, далеко в горах, с еле проходимыми дорогами в тылу. Красные это,
конечно, понимали и в феврале начали давить с севера от Красного Яра, Шады в направлении на наш ближайший тыл — Аша-Балашевская.
Несмотря на то что
мы выдержали первые натиски, что закрепились на выбранном фронте, время всё же
было тревожное; в завтрашнем дне уверенности не было до самого наступления в
начале марта. Причин к тому было много. Главные:
1) Советская власть энергично агитировала.
Помимо газет, воззваний проникали и агитаторы. Появилось
воззвание ушедших в Уфе «в подполье» или, вернее, решивших работать
с Советской властью некоторых членов Комуча
(Веденяпин, Вольский и др.).
Здесь было все: и «наемники
мировой буржуазии», и «помещики, попы, капиталисты», и
«белогвардейцы», и «золотопогонники» и т. д. Агитация эта на наших добровольцев
не производила никакого впечатления. Мобилизованных же легко
было сбить с пути, особенно в тех полках, где офицерство было
пассивное, со слабым духом, вышедшее на фронт тоже по призыву, а не по
собственному желанию.
Почва для успеха агитации всегда была:
неудачи, усталость, неисправная доставка продовольствия, плохое
размещение, неравномерное распределение службы, недостаток в
теплых вещах и т. д. Агитаторы били в одну точку: «уходи с фронта,
кончай воевать; Советская власть даст всякие блага».
Контрагитации почти не было. Первое время даже армейская газета присылалась неисправно, люди питались ориентировкой
ближайших штабов. Громадное
значение приобретали личные способности командиров полков и умелый подбор им
помощников. Там, где в полку находилось
несколько офицеров, сработавшихся в смысле контрагитации, было всё хорошо; где этого не было — можно было ожидать всяких осложнений.
Трудно было внедрить в сознание массы задачи
белой власти, так как сама власть не всегда одинаково о них
говорила. Ясно было одно — надо бороться с большевиками, а что же
дальше?
Сильнейшим противоагитационным
средством было бы — полное упорядочение снабжения фронта и наличие
резервов для смены частей. Но упорядочение
снабжения, несмотря на наши ежедневные вопли, шло слабо: не хватало то одного, то другого. Местных
средств не было, надо
было всё подвозить с тыла; нуждались в подкармливании
железнодорожные
служащие. В башкирских деревнях трудно было выпекать хлеб. Железная дорога работала, но
всё же были заминки: были поэтому неисправности в доставке
продовольствия. Жалованье не выплачивалось исправно: одно время начали присылать деньги такими
крупными билетами, что
их никак нельзя было раздать. Теснота размещения в большинстве была страшная; появились
заболевания тифом. Части прибыли
на фронт прекрасно одетыми, но не для сибирской зимы. Нужны были валенки и полушубки, хотя
бы для сторожевых постов. Всё
это доставлялось неисправно. Особенно трудным было снабжение Оренбургских
казачьих полков, действовавших в горах, где население само ничего не имело.
Наконец, намеченный план прибытия на фронт
частей выполнялся неисправно, почему могли быть упреки в
обмане: «говорили, что смена прибудет тогда-то, а ее нет».
При всех этих условиях, помимо боевых
случайностей, постоянно сидело в голове: выдержим ли зиму? Тревоги
были не напрасными: один из полков, ранее успешно дравшийся, однажды
самовольно ушел в тыл и был остановлен угрозой открытия огня
броневиками. Две роты с частью пулеметной команды ушли дальше и
кружным путем стали пробираться домой. Были остановлены по
приказу командира корпуса, близ Симского
завода добровольцами Каппеля, арестованы и жестоко
наказаны. В других полках были мелкие непорядки.
2) Неодинаковая
подготовка командного состава и солдат. Одни быстро освоились с особенностями войны зимой
при глубоком снеге; другие мучили себя,
людей и ничего не достигали. Особенно много хлопот доставила нам 11-я Уральская
дивизия, которая должна была
действовать в лесистом районе. Движение было возможно только по дорогам
и, казалось бы, здесь легче обороняться; но появился жупел «лыжники», которыми люди иногда пугали себя без всяких
оснований.
Инструкции с указанием приемов борьбы,
разъяснения, ничего не помогало. Нужно было учиться на успешных
действиях и для этого создавать подходящие условия. Сверху ставились мелкие
задачи, которые должны были постепенно выполнять дивизии, полки,
причем для успеха требовалась самая тщательная подготовка.
12-я Уральская дивизия, Оренбургские казаки на южном фланге в горах
целым рядом удачных мелких действий не только расстраивали противника,
но заставляли его тащить туда резервы с участков, которые намечались для удара
весной.
В одной из советских дивизий (20-й) началось
разложение, заставившее снять ее частью с фронта. Были случаи
перехода к нам целых команд из этой дивизии.
Другая наша дивизия, 11-я, несмотря на то что противник перед ней был слабее, так и не
сумела научиться. Одна операция на Биаз, к которой
готовились чуть ли не с неделю, предпринятая с
превосходными силами, кончилась неудачей, а в дальнейшем было
трудно ожидать перемен к лучшему.
Скоро красные, выяснив наше слабое место,
начали нажим против этой дивизии и к моменту нашего перехода в наступление
были близко от железной дороги, что грозило нам задержкой операции на этом
участке.
13 февраля 1919 года в район корпуса прибыл
Верховный Правитель Адмирал Колчак; в этот день 12-я
Уральская дивизия, перейдя в наступление, имела успех на фронте,
захватив у красных орудия, пулеметы и пленных.
Адмирал на броневике доезжал до охраняющих
частей и посетил некоторые деревни вблизи от железной дороги.
Просили устранить некоторые недостатки снабжения, вроде присылки
денег исключительно тысячными билетами. Последнее, безусловно, имело значение
для настроения фронта.
К концу февраля фронт у нас и у соседей
севернее оставался приблизительно на прежнем месте. У нас был
угрожаемым северный участок, но всё же мы надеялись справиться.
Противник, как уже упоминалось выше, хотя и
пытался наступать, но принужден был два раза в течение последнего
месяца усиливать свой участок против Уфы за счет ослабления своего
северного участка, где армией предполагалось нанести главный удар
весной. И тогда, и после операции было неясным
для нас, знало ли красное командование о сосредоточении двух наших
корпусов — 3-го Уральского и 2-го Уфимского — на севере для весеннего удара. Во
всяком случае, расположение их резервов перед операцией
показывало обратное: как будто они опасались наступления вдоль
железной дороги или сами собирались добиться здесь успеха,
прежде чем мы перейдем в наступление.
О предполагаемом весной наступлении мы знали
давно и к нему готовились: не знали точно только срока.
Предполагалось начать его в конце февраля, но оказалось возможным
только 5 марта.
В общий план весенних операций мы в корпусе
посвящены не были, и мне до сих пор не ясно, чего именно хотела Ставка, какую
общую идею она стремилась осуществить. По ходу событий можно предположить,
что Ставка хотела бить красных, но определенной оперативной идеи сама не имела и предоставляла армиям двигаться вперед по своему усмотрению, санкционируя армейские
планы.
Нам в Западной армии было ясно, что мы
должны двигаться примерно в тот же район, где начали борьбу, т.
е. в Самарский. Это отвечало и предполагаемой общей
идее наступления — соединению с Деникиным. Имея эту цель, мы
должны были выполнить целый ряд частных задач: разбить противника в
Уфимском районе, помочь Южной армии выйти из Уральских гор, изолировать нашим
наступлением красных в Оренбургском районе и т. д. Южная армия должна была
выйти южнее, разбив противника в Оренбургском районе и связавшись с Уральском.
Предполагая, что общая идея — есть
соединение с Деникиным, для чего требовался выход на Волгу южнее
Симбирска, казалось, что и Сибирская армия, тогда наиболее сильная,
должна была оставить на своем северном направлении лишь заслон, а главными
силами или значительной частью сил способствовать успеху на наиважнейшем
направлении.
Этот план, по-нашему, был наиболее
целесообразным и выполнимым. На самом деле, как потом стало ясно,
армии двинулись вперед изолированно, выполняя каждая свой план.
Для выполнения ближайшей задачи — овладения
Уфимским районом — план в нашей армии был такой: сосредоточенные
севернее жел. дороги Златоуст—Уфа в
районе Байки наиболее сильные части армии — 2-й Уфимский и 3-й
Уральский корпуса — должны стремительно сбить красных перед собой
и двигаться правым флангом на Бирск—Чишмы, а левым — на Уфу.
Удар был успешным. Красные начали отступать.
Преследование было стремительным — на санях. Правый фланг армии начал
продвигаться в день по 30-35 верст, угрожая пути отступления красных вдоль железной
дороги.
7 марта тронулись и наши части в метель, по
глубочайшему снегу. 13-го была занята Уфа. Противник отошел
частью вдоль железной дороги, частью на юго-запад. Соприкосновение с
противником местами было потеряно из-за метели и глубокого
снега и трудности поддерживать связь.
Перед началом операции каждый корпус, как
полагается, получил свою полосу для движения и приготовился
действовать. Мы должны были пройти Уфу правым флангом и дальше двигаться в
общем направлении на Давлеканово.
После занятия Уфы мы перебросили на свой
левый фланг 11-ю дивизию, так как ей уже нечего было делать на
правом, а с другой стороны полагали, что левый фланг нужно иметь
более сильным как Для
развития удара, так и для обеспечения на случай контрманевра красных
со стороны Оренбурга и Стерлитамака. Корпуса шли вперед на
очень широком фронте, и поэтому перемена первоначального направления
была трудной.
После занятия Уфы командование армией вместо
безостановочного преследования выделило, во-первых, себе в
резерв Ижевскую бригаду и один полк от нас, а затем распорядилось окружить
группу противника близ Уфы действиями с севера от Чишмы частей 2-го корпуса и с юга нашими левофланговыми
частями. Сложные маневры вообще редко удаются: не удался и этот, и не только не
удался, а части перепутались, и нужно было три дня, чтобы они были готовы для
дальнейших действий. Большое значение имело в этом время года:
зима, дни короткие, глубокий снег.
В результате красные, принужденные к отходу
маневром, но не разбитые, успели устроиться на новом фронте и начали оказывать упорное сопротивление. Завязалось длительное, на
большом фронте, типичное армейское
сражение без решительного результата, причем чем дальше затягивалось решение, тем больше
выигрыш склонялся на сторону красных: им подвозились резервы, с прибытием их
начинался контрманевр, к нам никаких
резервов не прибывало и, наконец, приближалось
весеннее половодье.
В одном месте наши правофланговые части
продвинулись далеко вперед, в другом — другие подавались назад.
Выход почти в тыл красным одной из дивизий армии не сдвинул их;
они начали давить с юга со стороны Оренбурга на наш левый фланг и угрожать
всему нашему фронту.
К концу марта обстановка в центре армии и на
левом фланге становилась даже угрожающей; в центре деревни
переходили из рук в руки, и был случай захвата у нас артиллерии. На
левом фланге красные несколько дней подряд вели атаки на растянутую
11-ю Уральскую дивизию и Оренбургских казаков: атаки отбивались, но
положение было тяжелое.
В конце концов
армейское командование решило пустить в дело армейский резерв — Ижевцев и один полк 11-й дивизии — 41-й. Наступление
свежих сил — Ижевцев, шедших в атаку с особым молодечеством,
повернуло в центре успех в нашу сторону; соседние с ним части
смогли тоже начать продвижение.
Около 30 марта началось отступление красных
на всем фронте, они пытались задерживаться, но это уже не
удавалось.
Мы получили задачу — повернуть часть сил на
Стерлитамак, чтобы облегчить выход из гор Южной армии,
перехватить отступавшие перед ней части и угрожать Оренбургу.
Продвижение к Стерлитамаку шло очень быстро; 5 апреля 12-я Уральская дивизия, с
приданными ей Оренбургскими казаками, была уже в Стерлитамаке; южнее из гор выходили
части Южной армии. В Стерлитамаке мы получили приказание
спешно перебросить 11-ю Уральскую дивизию на левый фланг 3-го Уральского корпуса, т. е. в прежнюю полосу корпуса, а с остальными частями двигаться на Михайловское
(Шарлык) Богородское, куда отходили красные с Уфимского фронта и
из гор. Казаков приказано было двинуть рвать дорогу Оренбург-Бузулук. Корпус
разбрасывался на громадном фронте перед половодьем.
Движение в новом направлении пошло тоже
быстро. Красным не давали передышки
посаженные на сани небольшие отряды с пулеметами.
Но скоро движение стало затруднительным.
Снегу было страшно много, весна была дружной, между гор (Общий
Сырт) появились заторы. Мы начали купаться; обозы и артиллерия
отставали. Парки совсем отстали, и мы не смогли подтянуть их и к
боям после Пасхи.
11-ю Уральскую дивизию на левом фланге 3-го
Уральского корпуса приказано было двигать прямо на
Бузулук; когда началась ростепель и было выяснено,
что за дивизией не может идти ни артиллерия, ни обозы с патронами,
было получено указание: идти хоть без артиллерии, чтобы не отстать от
соседа справа, подходившего к Бугуруслану.
14 апреля мы еле-еле перешли р. Дему и
остановились в с. Богородском, откуда красные только что ушли.
Дальше двигаться было нельзя. Сообщение между частями, поддержание
связи стало совершенно невозможным во время половодья. 11-я
Уральская дивизия на несколько дней
оторвалась. Приходилось ждать, когда спадет хоть немного
вода, чтобы выправить расположение частей, подтянуть артиллерию,
обозы и проч.
Еще во время преследования противника, на
одном из переходов по испорченным дорогам, мы встретили небольшую колонну пополнений,
направленных армией за нами в корпус. Люди были большею частью
в своей одежде, некоторые в валенках. Сопровождавший партию офицер объяснил,
что ему в штабе армии дали на несколько дней денег для корма партии и указали маршрут. С
большим трудом удалось пристроить этих людей к ближайшей части. Со
страхом думалось, что если за этой партией следуют другие, то они
просто будут болтаться в пространстве долгое время и едва ли скоро попадут,
куда им указано. Да и настроение-то у них не могло быть
хорошим.
Половодье прервало на время возможность каких
бы то ни было действий, по крайней мере на
неделю; воды в оврагах было столько, что у нас были несчастные
случаи с конными ординарцами — тонули с лошадьми. Нужно было
ожидать стока воды.
Половодье прекратило на время не только
действия и связь, оно прекратило и подвоз продовольствия. Занятый
нами район был богатый, можно было некоторое время кормиться местными
средствами; крестьяне встретили нас хорошо, но через несколько дней
начались жалобы на самовольство частей, неправильную разверстку требуемого и
т. д. Началось недовольство и сравнивание с красными: «тоже требовали».
Мы старались платить, но, конечно, расценка не всегда удовлетворяла
крестьян.
Был еще один больной вопрос: одежда и обувь.
Мы начали преследование в полушубках и валенках и очутились весной в
половодье далеко от железной дороги без сапог и без шинелей. Да и
запасов-то в корпусе не было, так как сапоги обещали давно, но не
давали. Вид людей был угнетающий. Своими средствами помочь
горю не могли, несмотря на всю изобретательность некоторых
войсковых начальников.
После остановки красных перед нами были
сначала сведения, что они приводятся в порядок в Шарлыке (Михаиловское),
а затем, что туда прибывают еще части, действовавшие ранее
против Оренбургской Южной армии, кажется 24-я дивизия, без
артиллерии, которая перевозилась куда-то по железной дороге. Так же,
как и мы, они выжидали окончания половодья, но в это время
перебрасывали по железной дороге пополнения и части для контрнаступления.
Еще половодье не кончилось, как в руки к нам
попали ценные документы, из которых совершенно ясны были дальнейшие планы красного
командования. На Самарском направлении предполагалось удерживать
во что бы то ни стало район Кинеля, а в район
Бузулука должны быть переброшены части из-под Оренбурга и Туркестанская армия для
удара с юга в левый фланг наступавших.
Первый удар должен был получить ослабленный
3-й Уральский корпус и наша 11-я Уральская дивизия, без артиллерии и
весьма слабая к этому времени по своему численному составу. К ней
направлялись пополнения, по-видимому в том же
состоянии, о которых сказано выше. Кроме того, специально
для действий против нас сосредоточивалась
в Михайловском (Шарлыке) особая ударная группа Павловского, сильно
превосходившая нас численно, с большим количеством пулеметов и сильной конницей. Сосредоточение
должно было закончиться еще раньше, с начала половодья, но
запаздывало: некоторые части застряли в дороге. Сведения эти с
большим трудом были переданы в штаб армии и соседям.
В штабе армии отнеслись, по-видимому, к этим
сведениям не особенно доверчиво; очевидно, не верили в
возможность организации контрудара. Мы получили приказание разбить
группу Павловского, не ожидая окончания половодья.
Мы были слабее, но решили выполнять приказ
свыше о переходе в наступление при первой возможности,
надеясь, что красные не успеют собрать все свои силы. Наступление было
неудачным и сильно подорвало дух бойцов, слабых численно и действовавших по
грязи и воде, одетыми во что попало.
Через
несколько дней попытка сбить противника была
повторена, но здесь мы воочию убедились, что 24-я дивизия не
разложена, богата пулеметами и что нам бороться с ней будет
трудно.
Немного позже начали оправдываться все
полученные нами данные об организованном, общем наступлении красных. Наша
разведка давала сведения о занятии красными пунктов сообразно с
намеченным ранее планом контрнаступления.
Нас принудили скоро к обороне, а затем и к
отходам, сначала медленным, а затем и более спешным, так как отступление
всегда расстраивает части. Всё же мы еще надеялись справиться с задачами,
приблизившись к железной дороге и получив подкрепления.
В Бузулукском
районе наша слабая 11-я Уральская дивизия, получившая задачу
обеспечения левого фланга 3-го Уральского корпуса, продержалась
не долго и была принуждена к отступлению. Наши правофланговые
части в это время были далеко впереди и угрожали Кинелю.
Момент был решительный — требовалось
величайшее напряжение на всем фронте, так как в этот момент один
из обходящих мог превратиться в обойденного
и разгромленного.
У нашего командования крупных армейских
резервов не было, чтобы противодействовать маневру, продолжая свой; влитые пополнения, подошедшие в
половодье в разложенном состоянии, не могли помочь делу, а местами
начали переходить к красным или даже содействовать им.
Подошедший в район западнее Абдулино
украинский полк «курень Шевченко» был двинут на участок 11-й
дивизии, в наиболее угрожаемое место; днем этот полк был радостно встречен,
как поддержка, а ночью он выставил пулеметы против своих
соседей и штаба дивизии и пытался захватить насильно командный
состав 11-й дивизии для передачи красным. На другое утро курень был в рядах
врагов. Это, конечно, страшно повлияло на дух измотанных уже частей. Надежд на
скорую поддержку или смену не оставалось. Вообще терялись
надежды на тыл. Численность дошла до 200-300 человек в полку,
совершенно раздетых, сменивших валенки на лапти или
опорки.
Мы притянули на свой левый фланг
Оренбургских казаков и усилили этим пехоту. Но фронт уже начал поддаваться
назад и с каждым днем всё быстрее. К нам прислали отряд партизан, кажется на ст. Приютов, но в нем были
элементы совершенно развращенные и непригодные для боевой работы на
фронте.
Это ли было причиной общего отхода, или еще были и другие, мне
неизвестно, но началось общее отступление всей армии — начало
общего конца всего белого движения, крушение надежд, возлагавшихся
на весну.
А ведь во время половодья корпуса получили
задание — двигаться к Волге при первой возможности. Наш корпус
должен был пройти через Бузулук и далее южнее Самары. Как
представляла Ставка в это время свои силы и их состояние,
предполагала ли пополнять их или двигать в наличном составе,
мне лично неизвестно и до сих пор. Одно можно сказать, что
армейское начальство своевременно получало донесения о положении.
Рассчитывать на пополнение людей во время
половодья можно было только при полном отсутствии ясного
представления о разбросанности частей и о бездорожье. Наладить снабжение при
таком состоянии дорог было тоже трудно. Значит, надеялись дойти до
Волги в том виде и составе, в котором застало половодье.
Какие же основания были для столь радужных
надежд — сказать трудно. Единственное предположение: советские
силы, энергия коммунистов в угрожаемые минуты были скинуты со
счетов. Не верили, по-видимому, совершенно, что красное
командование может справиться с задачами, поставленными в
половодье по сосредоточению сил для противодействия нам.
Подробный разбор военных операций 1919 года
когда-нибудь будет сделан; односторонне он был сделан в
советских органах. В общем он
подтверждает, с одной стороны, критическое положение красных перед
половодьем и энергичную работу для спасения фронта от окончательного
разгрома, пользуясь временем половодья. И у них как бы всё
висело на волоске; и у них были люди раздеты, а пополнения прямо
брались в ряды из деревень насильно.
В итоге всего, приходилось думать не о
развитии успехов, а о другом: надо было во что бы то
ни стало, во-первых, задержаться где-то и, во-вторых,
собрать силы для того, чтобы взять снова в руки
инициативу.
На севере в это время внешне обстояло всё
хорошо. Сибирская армия своими группами выдвинулась на правом
фланге почти к Глазову, а южнее прогнали большевиков за Каму к реке
Вятке.
Что там было внутри войск, как относилось
население к войскам, как пополнялись части, в каком положении они
очутились весной, нам было неизвестно.
Сводки говорили о продвижениях, газеты
разбирали операции и делали выводы на будущее самого радужного
свойства. Почему хотя бы часть Сибирской армии не была своевременно
направлена для содействия Западной, так и осталось для нас
неизвестным.
Примерно в Абдулине, где мы получили
сведения о переходе к красным украинцев и о влиянии этого перехода
на настроения наших частей, мы получили сведения о сосредоточении Волжского
корпуса Каппеля в
районе Белебея для смены на Самарском направлении наших
частей; узнали также о переорганизации армии и переменах в командном составе.
Каппель
вывел с фронта свои части в январе и после долгих трений разместил их в районе
Челябинска для переформирования выведенных кадров в корпус.
Кадрами он был богат, и кадрами надежными,
нужно было произвести лишь некоторую чистку от элементов
хулиганствующих. Как ни странно, под руководством Каппеля объединялись группы, имевшие
ранее на фронте эсеровскую окраску. Корнет Фортунатов формировал
конный дивизион. Стоило быстро пополнить Каппеля
людьми из районов, сочувствующих борьбе, дать лошадей,
снаряжение, и остов мог превратиться в грозную силу весьма скоро. Вооружение
для пехоты и артиллерии было налицо, так как Каппель
вывез с фронта значительные запасы.
Не зная обстановки в тылу зимой 1919 года,
трудно сказать, что тормозило работу, но безусловно к весне
корпус готов не был. Уже на фронте я слышал лично от Каппеля, что ему сначала предполагали дать пополнения
из внутренних округов Сибири, находившихся в ведении Военного
министра, но там затянулся призыв, и он ничего не получил. Уже
потеряв надежду на получение пополнений из тыла, он поздно начал
получать их в районе армии.
Для укомплектования пришлось даже прибегнуть
к выбору людей среди пленных красноармейцев и вовсе не
разбирать, из каких районов получены мобилизованные.
Нужно иметь в виду, что Сибирь, стоявшая
далеко от фронта, была настроена вовсе не воинственно, и мобилизованные если и являлись по призыву,
так это не значит, что шли охотно против большевиков. Сибирь еще в большей
степени, чем Поволжье, была ко времени переворотов не тронута
большевиками. Еще в городах кое-кто пострадал, а деревня стояла далеко от
влияния большевиков. При этих настроениях деревень уже зимой 1919
года в тылу начали создаваться внутренние фронты под влиянием
агитации и различных причин.
Тут были и мобилизация, и большевистская
пропаганда, и работа эсеров после переворота Адмирала Колчака.
Всё это не могло не влиять на настроения укомплектований. Наружно
за время переформирования корпуса всё шло хорошо, но внутри было не
совсем так. Каппель надеялся, что его
надежные кадры поглотят всех шатающихся и даже красноармейцев. Может быть, это
и было бы так, если бы времени для работы было больше и если бы
не пришлось выступать на фронт до окончания работ, частями.
Мы получили сведения, что придет корпус из
трех стрелковых бригад и одной кавалерийской. На этом прибытии
строились все надежды изменить
положение и даже начать снова наступление, так как красные не имели большого преимущества в силах и
наступали, в общем, вяло, а силы
корпуса Каппеля расценивались высоко и по численности, и по моральному весу.
Пунктом
сосредоточения был назначен район Белебея; командование армией, по-видимому, рассчитывало, что успеет
перевезти весь корпус в этот
район до отхода.
Расчет оказался
неправильным. Только одна бригада успела сосредоточиться, да и то очень слабого
состава; остальным частям приходилось
вступать в бой немедленно по разгрузке, и потому часть корпуса начала
разгружаться в других районах.
Первая прибывала
на фронт Симбирская бригада. Штаба Каппеля еще не было, и бригада временно подчинялась нам,
причем ставилось условием не вводить ее в
бой по частям, а использовать целиком. Мы ожидали бригаду минимум тысяч в шесть
штыков и были разочарованы,
насчитывалось около трех. Правда, и это было силой, так как наши пехотные части во всем корпусе насчитывали в
это время гораздо меньше в двух «дивизиях». Мы решили использовать бригаду для
активной задачи.
Наши части к
этому времени, несмотря на слабость, всё же задерживали перед собой противника, главное внимание которого было устремлено на направление к Уфе, на маневр фронтом
на север с целью отрезать отход
3-го Уральского и 2-го Уфимского корпусов. Против нас действовал как бы заслон, не проявлявший в это
время особой активности.
Чтобы обеспечить
успех бригаде, мы сосредоточили ее полностью в тылу и назначили ей небольшой фронт для наступления; времени для разведки и ориентировки было дано достаточно.
Сосредоточение бригады закончилось
благополучно, и утром, кажется 12-го или 13 мая, мы ждали результатов
наступления. При успехе могли ожить наши части, могла быть создана угроза красным, облегчено положение войск, действовавших севернее нас и, главное, закончено без
помехи сосредоточение Волжского корпуса Каппеля.
К этому времени
на фронт прибыл Каппель и принял командование на Самарском направлении всеми частями, как
особой группой. Наши части
подчинялись ему; я временно должен был быть у него начальником штаба.
Симбирская
бригада поднесла нам страшный сюрприз, произведший
ужасное впечатление на измотанные наши части, ожидавшие смены хоть для того, чтобы отдохнуть и
одеться. Прибыла она великолепно одетой, люди выглядели хорошо, приказы
выполнялись исправно — в общем, никаких подозрений. Вдруг утром приглашает меня к телефону Начальник штаба бригады и
встревоженным голосом говорит: «У нас несчастье, один полк целиком
перешел к красным, захватив офицеров».
Из наступления
ничего не вышло. Это было для нас страшным ударом. Надежды на изменение положения начали колебаться.
Как раз 13 мая
вечером на ст. Белебей прибыл Верховный Правитель Адмирал Колчак, смотревший части Казанской дивизии, высаживающиеся из вагонов. Доложили ему. Впечатление на
него это произвело тяжелое;
несколько истерическим голосом он сказал Каппелю, что
«не ожидал этого, но просит не падать духом».
Пришлось отказаться от активности и
перейти к обороне.
Казанская дивизия
сосредоточивалась в районе Белебея и должна была прикрывать направление
севернее железной дороги. Ее постигла
неудача на первых же порах. Полки, еще не успевшие разобраться в обстановке, были сильно потрепаны конницей красных,
действовавшей в этом районе особенно
энергично. Начальником конницы называли
Каширина, но насколько это было верно, сказать трудно, так как во время отходов всегда преувеличивались не
только силы красных, но и их
энергия.
Высадившиеся
части корпуса вовлекались в общий отход к Уфе, что было совсем скверно.
Из частей 12-й
Уральской дивизии решено было сменить с фронта два полка — всего около 500 человек и послать их за р. Белую на укомплектование,
а остальные оставить на фронте. Эти остатки полков в 500 человек с совершенно
слабым офицерским составом должны
были принять чуть ли не четыре тысячи пополнений, то есть не кадры поглощали пополнения, а они поглощались сами
прибывающими.
Между прочим,
Верховный Правитель на ст. Белебей выразил желание видеть части 6-го Уральского корпуса. Кажется, на
ст. Давлеканово ему были показаны выводимые в тыл
части 12-й Уральской дивизии. Вид их был
ужасный. Часть без обуви, часть в верхней одежде на голое тело, большая часть
без шинелей. Прошли отлично церемониальным
маршем. Верховный Правитель был страшно расстроен видом; командира корпуса после упрекали, что он
сделал это нарочно, чтобы оправдать последние неудачи на фронте.
Подробностей
отхода частей к Белой, боев на р. Белой и восточнее я не знаю, так как скоро уехал из штаба Каппеля и получил новое назначение.
Так же не знаю точно, какими планами задавалось в это время армейское командование и Ставка. Но мне
приходилось бывать в штабе армии в Уфе и говорить со многими ответственными
лицами. Видел наштаверха генерала
Лебедева, приезжавшего в Уфу, видел нового начальника штаба армии
генерала Сахарова.
Как всегда после неудач, прежде всего начинают искать виновников, а затем
начинаются различные переорганизации.
Получивший на Пасхе благодарность и чин за
действие Западной армии весной, генерал Ханжин как будто не обвинялся открыто, но ему прислали новых
начальника штаба и генерала-квартирмейстера; новый начальник штаба
генерал Сахаров распоряжался всем так, как будто он Командующий
армией. Ясно было, что генерал Ханжин выживался, вместо того чтобы
прямо сказать о недовольстве. Тот скоро и ушел — после оставления
Уфы. Предположения оправдались, — был назначен генерал Сахаров.
Примерно в середине мая было решено все
войска на фронте переформировать в группы Волжскую — Каппеля, Уфимскую — Войцеховского и Уральскую
— Голицына. 6-й Уральский корпус расформирован с передачей дивизий в
другие группы.
Носились с мыслями о сосредоточении Сибирских
казаков в районе Уфы и о направлении их в тыл красным: выводилась в район севернее
Уфы Уральская группа с 11-й дивизией для укомплектования и для
перехода в наступление.
Начались увольнения, перемещения. Начинался
разлад между командованием на фронте и армейским, так как Каппель,
Войцеховский, Голицын были на фронте с первых дней восстания, начав работу в небольших
ролях, не привыкли к понуканиям и нуждались лишь в общих указаниях
и ориентировке. Голицын скоро был уволен.
Этот период закончился попыткой армейского
командования при работе нового штаба организовать сопротивление
сначала западнее р. Белой, а затем на
Белой. Результаты были слабыми. В первом случае все предположения оказались
необоснованными и не соображенными с
временем и состоянием частей; успеха от маневра Уральской группы
не получилось. Сибирские казаки под руководством генерала Волкова
не оправдали возлагавшихся на них надежд. Во втором переоценили
значение р. Белой как преграды. Армейское командование, видимо, подошло к этой
оценке с меркой обычной войны, а не гражданской. В гражданской войне (когда
тыл неспокоен) очень плохо удерживаются именно крупные
пункты, хотя бы они имели хорошие укрепления или естественные преграды.
На реке Белой были успешные боевые эпизоды, но в общем в первых числах июня Уфа была
снова отдана красным — начался отход к Уралу и за
Урал с мелкими ежедневными, изнурительными боями. Это было окончательной ликвидацией нашего
весеннего наступления. Надежды
на то, что положение скоро изменится, уже не было.
В общем, всё же положение всего дела не
считалось безнадежно проигранным; надо было лишь принимать
какой-то широкий план для дальнейшей борьбы. Где-то должны быть
глубокие резервы, за Уралом громадные пространства — можно собраться с силами и
ударить снова.
Наступление весной показало, что отношение
населения, как к нам, так и к большевикам, одинаковое. Нас
встречали хорошо, иногда с радостью, но, увы, скоро начинались жалобы и на
реквизиции, и на самоуправства, и просто на тяжесть военного постоя.
На пути нашем из Уфы через Стерлитамак к Богородскому большевики при отходе безжалостно
отбирали лошадей для подвод — нам ничего не оставалось.
Население ругало их, проклинало; целые толпы крестьян попадались
нам навстречу — они двигались за большевиками и старались вернуть лошадей.
Иногда это удавалось. Там, где мы стояли долго, начинали ругать
нас.
Перебегали к нам крестьянские парни, только
что перед нашим приходом мобилизованные в этой местности. Мы
их отпускали домой, они с радостью уходили. Но когда их
спрашивали, не хотят ли идти против большевиков, чистосердечно заявили, что не
хотят.
Большевики в это время только что начинали
вводить в деревне комбеды, которые еще не показали себя.
Кажется, в Богородском приносили мне какие-то протоколы заседания
сельского Комбеда по вопросу об иконах. Было получено распоряжение
из уезда: выбросить иконы из помещений сельских советов. Какой-то
комбед решил, что это исполнить не следует «по причине привычки
населения к суевериям».
Какие же причины привели весной 1919 года к
неудаче? Что нужно было сделать, чтобы избежать ее? Какие ошибки были допущены
в ведении самой операции?
Одни говорят, что не надо было зарываться, а
надо было ограничиться обеспечением Уфы; другие — что
красных спасло половодье; третьи — что плохо действовали вообще на левом фланге
и т. д.
Причин было много и только по изучении всей обстановки можно ответить на эти вопросы
более-менее определенно. Нельзя делать выводы о
всей операции, изучая только часть. Можно сказать лишь следующее:
1. Фронт дал полную возможность Высшему
Командованию начать операцию по намеченному плану и
подготовился к ней вполне, использовав все
свои средства: фронт блестяще выполнил свои боевые и
маневренные задачи, но истощил свои силы.
2. Армейское командование и
центр не подготовили вовсе сил ни
для обеспечения от неожиданностей,
ни для развития удара; в нужную
минуту в руках командования не
оказалось резервов.
Почему не подготовили, были ли к этому
уважительные препоны — это вопрос другой.
3. Армейское командование не справилось с
вопросом о пополнениях частей и организации вообще запасных
частей.
4. В самой операции план первого периода был
задуман хорошо и проведен блестяще.
Но почему после занятия Уфы большевики с
13-го по 30 марта могли держаться близ Уфы? По
изучении детально обстановки можно будет
ответить на это, но мне, по имевшимся у меня во время операции данным, представлялось, что в этой задержке мы
были виноваты сами; надо было по
занятии Уфы не увлекаться окружениями, а продолжать движение без перемены направлений, стремясь не давать красным передышки.
Даже выделение армейского резерва в этот
период можно считать неправильным. Так как всё дело было в быстром
использовании первого успеха. Если бы передышки дано не было,
конечно, мы до половодья могли бы сделать много, а главное — не
потеряли бы столько людей.
5. Раз сражение близ Уфы затянулось
и было выиграно с большим трудом, нужно было уяснить
состояние своих частей и найти способ подкрепить их. Нельзя было
перед половодьем разбрасывать их на громадном фронте, зная, что
некоторое время они будут лишены взаимной связи и всякого подвоза.
Преследовать противника можно было и авангардами; успех был бы
тот же.
6. Опоздав с укомплектованием корпуса Каппеля и с переброской, надо было
сосредоточить его полностью, выбрав для сосредоточения пункт
более удаленный от фронта так, чтобы не приходилось действовать по частям.
7. Воевали на фронте всё время те, кто начал
операцию; прибывшие пополнения не только не помогли, а
местами принесли вред. Значит, обстановка в тылу была нездоровой.
8. Всегда, во всякой войне дух бойцов имел первенствующее значение.
Выше я говорил, как мы боялись за него зимой
на нашем участке. Успехи мелких действий, а затем успехи
весенней операции подняли его, и мы во время наступления уже не
боялись за внутреннее состояние частей. Во время операции
после занятия Уфы большие потери нанесли ему ущерб, но всё же он был хорош.
Надо было беречь его всемерно.
Первый удар был нанесен прибытием раздетых
пополнений, затем недостатками в снабжении (валенки и полушубки в
грязь), а затем потерей надежды на смену, когда
в полках у нас оставалось по 12-15 офицеров и 200—300 солдат и когда началась передача красным пополнений, а затем и целых полков.
Слухи о таких событиях разносятся
страшно быстро. Начались разговоры: «Значит, остаемся без помощи, пока всех перебьют».
Когда началось общее отступление, то дух,
конечно, упал и в частях наиболее крепких по командному составу. Здесь
я должен коснуться одного вопроса относительно духа, весьма,
по-моему, печального. Весной 1919 года, кажется, были аннулированы в Сибири
советские денежные знаки в 40 и 20 рублей — «керенки».
Неоднократно от начальства я слышал потом, что это отразилось на
стремлении идти вперед, так как люди лишались наживы. Ведь у некоторых пленных
отбирались десятки тысяч, а сибирское жалованье было слабое и иногда
выплачивалось неисправно.