Красный террор в России



        1918 -- 1923

     Изд. 2ое дополненное
     Берлин
     1924

          "Страшная правда, но ведь, правда"
           Короленко

--------

Оглавление



     "Ecrasеz l'infamе!" (от автора) ... 7
     Post scriptum (o материалах) ... 28

     I. Институт заложников ... 37
     II.  "Террор  навязан"  (восстановление  смертной  казни  и   демагогия
большевиков) ... 55
     III. Кровавая статистика 1918--1923 ... 72
     IV. На гражданской войне ... 138
     V.  "Классовый  террор"   (Крестьянския  восстания,  рабочее  движение,
интеллигенция) ... 151
     VI. Произвол Ч. К. (Цинизм  в  казни; истязания и пытки; разнузданность
палачей; смертники; насилия над женщинами; "ущемление буржуазии") ... 170
     VII. "Кладбища живых" и "Дома мертвых" (тюрьма и ссылка) ... 247 {5}
     VIII.  "Краса  и  гордость"  (состав  Ч.  К.;  уголовщина;  провокация;
"революционное правосудие") ... 271

     Вместо послесловия
     К процессу Конради ... 299
     Почему? (по поводу книги Мартова о смертной казни) ... 304 {6}

--------

"Ecrasеz l'infamе!"



        (От автора к первому и второму изданию)

     "Народы  подвинутся  только  тогда, когда  сознают всю  глубину  своего
падения".
           Эдг. Кинэ.

     "Незаметно эта вещь вряд ли пройдет, если только у читателей и  критики
хватит мужества вчитаться (возможно и то: увидят, что тут  расстреливают,  и
обойдут сторонкой)" -- так писал Короленко Горнфельду по поводу рассказа Вл.
Табурина "Жива душа", напечатанного в 1910 г. в "Русском Богатстве".

     Мне  хотелось бы, чтобы у того,  кто возьмет в руки  эту книгу, хватило
мужества вчитаться в  нее. Я знаю, что моя работа,  во многих отношениях, не
отделанная литературно, появилась в печати  с  этой стороны  преждевременно.
Но,  сознавая  это,  я все же не имел и не имею  в  настоящее  время сил, ни
физических,  ни  моральных,  придать ей надлежащую форму --  по крайней мере
соответствующую  важности  вопроса,  которому   она  посвящена.  Надо  иметь
действительно железные  нервы, чтобы спокойно {7} пережить и переработать  в
самом себе весь тот ужас, который выступает на последующих страницах.

     Невольно вновь вспоминаешь  слова В.  Г. Короленко, мимолетно брошенныя
им по поводу его  работы  над  "Бытовым  явлением". Он  писал  Горнфельду  в
цитированном выше  письме  из Алупки (18 апреля):  "работал над этим ужасным
материалом о "смертниках", который каждый  день по нескольку часов  отравлял
мои нервы". И  когда читатель  перевернет  последнюю  страницу моей книги, я
думаю, он поймет то гнетущее чувство, которое должен был испытывать автор ее
в течение долгих дней, погружаясь в моря крови, насилия и неописуемых ужасов
нашей современности.  По сравнению  с нашими днями эпоха "Бытового  явления"
даже не бледная копия...1

     Я  думаю, что  читатель  получит  некоторое  моральное  облегчение  при
сознании, что, может быть,  не  все,  что пройдет перед его  глазами,  будет
отвечать  строгой  исторической  достоверности. Иначе правда же не стоило бы
жить. Надо было  бы отречься от  того  проклятаго мира,  где  возможна такая
позорная действительность, не возбуждающая чувства негодования и возмущения;
надо  было бы  отречься от культуры, которая может ее молчаливо  терпеть без
протеста. И пожалеешь, как Герцен: "Невзначай сраженный пулей, я унес {8} бы
с собой в могилу  еще два-три верования"... Если вдуматься в описанное ниже,
то правда  же можно  сойти с  ума.  Одни спокойно  взирают, другие  спокойно
совершают нечто чудовищное,  позорнейшее для человечества, претендующаго  на
культурное состояние. И спасает только все еще остающаяся  вера в будущее, о
котором, кажется, Надсон сказал:

        "Верь, настанет пора и погибнет Ваал
        И вернется на землю любовь".

     Историки  давали  и  дают  объяснения и даже оправдание  террору  эпохи
французской   революции;   политики   находят   объяснение    и    проклятой
современности.  Я не хочу давать объяснение явлению, которое,  может быть, и
должно быть  только  заклеймлено  со  стороны общественной  морали  и  в его
прошлом  и  в его  настоящем.  Я  хочу только  восстановить  картину и этого
прошлаго и этого настоящаго.

     Пусть   социологи   и   моралисты   ищут  объяснение  для   современной
человеческой жестокости  в наследии прошлаго и  в  кровавом  угаре последней
европейской   войны,  в   падении   человеческой   морали   и  в   искажении
идеологических  основ  человеческой  психики  и  мышления.  Пусть  психиатры
отнесут  все это в  область болезненных  явлений века;  пусть  припишут  это
влиянию массоваго психоза.

     Я хотел бы  прежде всего восстановить реальное изображение и прошлаго и
настоящего, которое так искажается и под резцом  исторических изследований и
в субъективной оценке современного практического политика.

     По  плану  моя  работа  естественно  распадается  на  {9}  три   части:
исторический  обзор,  характеристика  "красного  террора"  большевиков и так
называемого  "террора белого".  Лишь случайное обстоятельство  побудило меня
выпустить первоначально как  бы вторую часть  работы,  посвященную "красному
террору".

     Прозвучал  выстрел  Конради,  и  подготовка  к  лозаннскому   процессу2
заставила меня спешно  обработать  часть того материала, который мне удалось
собрать.

     И если я выпускаю  в  свет свою книгу теперь, то  потому только,  что в
данном  случае  ея  внешняя  архитектоника отступает  на  задний план  перед
жизненностью и актуальностью самой темы.

     То, что появляется  теперь в печати, не может претендовать  на характер
исследования. Это только схема  будущей работы; это  как  бы первая  попытка
сводки, далеко, быть  может, неполной, имеющегося материала. Только эту цель
и  преследует  моя книга.  Может быть,  она послужит  побуждением для  более
широкого собирания и опубликования  соответствующих материалов.  Выводы сами
придут.

        ___

     Я  косвенно  ответил  уже  на одно возражение,  которое может  быть мне
сделано. Я не могу взять ответственности за каждый факт, мною приводимый. Но
{10} я повсюду указывал источник, откуда он заимствован.  Пусть те, кто  так
смело в свое  время подводили теоретический фундамент под призыв к насилию и
крови, а теперь говорят о "мнимом" терроре (см., напр., статьи в "Известиях"
по  поводу  процесса  Конради), прежде  всего  опровергнут  эту  фактическую
сторону.  Мнимый  террор, который  грозят восстановить  московския власти за
оправдание лозаннских подсудимых!

     Я знаю, мне будет сделано и другое возражение.

     A белый террор?  На этом противопоставлении было построено  выступление
гражданских истцов и  свидетелей обвинения на процессе Конради. Это  главное
оружие  в  руках  известной  группы   социалистов.   Это  аргумент  и  части
западноевропейской  печати. К  сожалению, это противопоставление  приходится
слышать и в  рядах  более близких  единомышленников.  Никто иной,  как А. В.
Пешехонов  в  своей  брошюре  "Почему  я  не  эмигрировал?"  во  имя  своего
писательскаго  безпристрастия   счел   нужным   сопроводить   характеристику
большевицкаго  террора рядом  именно таких оговорок.  Говоря о правительстве
ген. Деникина, Пешехонов писал: "Или вы не замечаете  крови на  этой власти?
Если   у   большевиков  имеются  чрезвычайки,  то   у   Деникина  ведь  была
контр-разведка, а по существу -- не то  же ли, самое? О, конечно, большевики
побили  рекорд и  количеством жестокостей на  много превзошли деникинцев. Но
кое в чем и деникинцы ведь перещеголяли большевиков" (стр. 32).

     И А.  В. Пешехонов в пояснение  разсказывал об ужасах виселиц в Ростове
на Дону. Как убедится {11}  Пешехонов из  этой книги, он и здесь ошибался --
"перещеголять" большевиков никто не мог. Но не в этом дело.  Как ослабляется
наш  моральный  протест этими  ненужными  в  данный  момент  оговорками! Как
безплоден становится этот протест в аспекте историческаго безпристрастия!

     Я не  избегаю  характеристики  "белаго террора"  -- ему будет посвящена
третья  часть моей работы. Я допускаю, что мы  можем  зарегистрировать здесь
факты не менее ужасные, чем те, о которых говорит последующее повествование,
ибо  данныя  истории  нам творят,  что  "белый"  террор всегда  был  ужаснее
"краснаго", другими  словами, реставрация несла с  собою больше человеческих
жертв,   чем   революция.   Если   признавать   большевиков   продолжателями
революционной  традиции, то придется признать и изменение  этой традиционной
исторической схемы. Нельзя пролить более человеческой крови, чем это сделали
большевики; нельзя себе представить более циничной  формы, чем та, в которую
облечен  большевицкий террор.  Это  система, нашедшая  своих  идеологов; это
система  планомернаго проведения в жизнь насилия, это такой открытый апофеоз
убийства, как  орудия власти, до котораго  не доходила  еще никогда ни  одна
власть в мире. Это не эксцессы, которым можно найти в психологии гражданской
войны то или иное объяснение.

     "Белый" террор  явление иного  порядка  -- это прежде всего эксцессы на
почве разнузданности власти и мести.  Где и когда в  актах правительственной
политики  и  даже  в  публицистике этого  лагеря  вы  найдете  теоретическое
обоснование террора, {12} как  системы власти? Где  и когда звучали голоса с
призывом  к  систематическим  оффициальным убийствам? Где и когда это было в
правительстве ген. Деникина, адмирала Колчака или барона Врангеля?

     Моральный ужас террора, его разлагающее влияние на человеческую психику
в конце концов не в отдельных убийствах, и даже не в количестве их, а именно
в  системе. Пусть "казацкие" и иные атаманы в Сибири, или на Дону, о которых
так  много  говорили обвинители  на  лозаннском  процессе и о которых  любят
говорить  все  сопоставляющее  красный  террор  с  белым,  запечатлели  свою
деятельность кровавыми эксцессами часто даже над людьми неповинными. В своих
замечательных показаниях перед "судом" адм. Колчак свидетельствовал,  что он
был безсилен в борьбе с явлением, получившим наименование "атаманщины".

     Нет,  слабость  власти,  эксцессы,  даже  классовая месть  и... апофеоз
террора  -- явления разных порядков. Вот почему, говоря о "красном терроре",
со  спокойной совестью я  мог в  данный момент  проходить мимо насилий эпохи
"белаго террора"3. {13}

     Если наша демократическая печать  делает адм.  Колчака ответственным за
сибирскую  реакцию,  то  кто  же  ответственен  за  то,  что  происходило  и
происходит ныне в России?
     Максим Горький в  брошюре "О русском  крестьянстве"  упрощенно ответил:
"Жестокость форм  революции  я объясняю  исключительной жестокостью русского
народа". Трагедия русской революции разыгрывается в среде "полудиких людей".
"Когда в "зверстве" обвиняют вождей  революции  -- группу  наиболее активной
интеллигенции  --  я  разсматриваю  это  обвинение,  как  ложь  и   клевету,
неизбежныя  в  борьбе  политических  партий или --  у людей честных  --  как
добросовестное  заблуждение".  "Недавний  раб"  --  заметил  в другом  месте
Горький  --  стал  "самым   разнузданным  деспотом",  как   только  приобрел
возможность  быть  владыкой  ближняго  своего".  Итак, русский писатель,  не
только сочувствующий русскому коммунизму,  но и  имевший  с ним более прямыя
связи, снимает ответственность  {14}  с  творцов  террористической системы и
переносит  ее на  темноту  народную.  Спора  нет, историческая  Немезида,  о
которой так любят  многие  говорить,  в том  и  состоит,  что  "над  Россией
тяготеет проклятие, налагаемое  историей  на всякую отсталую и  развращенную
страну" -- как  писали когда-то еще в "Черном Переделе". Ни в одной стране с
развитым чувством гражданственности не могло быть того, что было в России.

     Но  Горький,  сам,  очевидно,  того   не  понимая,  произносит  грозный
обвинительный акт против демагогии властвующей ныне в России партии. Едва ли
есть надобность  защищать русского крестьянина, да и  русского  рабочаго  от
клеветы Горькаго: темен русский народ, жестока,  может быть,  русская толпа,
но не  народная психология,  не народная  мысль творила теории,  взлелеянныя
большевицкой идеологией...

     Пытаются доказать, что красный террор вызвал эксцессами белых. Тот, кто
признает хронологию канвой истории  и прочтет  эту  книгу, увидит, как  мало
правдоподобия  и  достоверности  в  этом  утверждении.  Но  в  сущности  это
интересно только для психолога, который будет пытаться  понять  человеческия
отношения в эпохи гражданских войн. Я избегал в своей работе ставить вопросы
теоретическаго характера. Они безбрежны. Мне надо было  прежде всего собрать
факты.
     Может  быть,  русская общественность именно в этом  отношении исполняет
свой долг не так, как того требует подлинная действительность жизни. Не надо
забывать, что  только  современники,  вопреки  мнению историков  французской
революции  {15} Оларовской  школы, могут изобразить  для  потомства в данном
случае правду не ложную.

        ___

     Белый террор  в  прошлом;  а  что будет впереди,  нам не суждено знать.
Террор красный, под который подведен фундамент идеологический, явление наших
еще дней.

     И  на него человеческий  мир  продолжает  с  удивительным  спокойствием
взирать. Почему? Я недавно еще отвечал ("На чужой стороне" No. 3):

     "Общественное  мнение Европы как бы  сознательно отворачивается от этой
правды,  ибо она в своем голом  и неприкрашенном виде, становится  в слишком
непримиримое  противоречие с  культурными  навыками  современнаго  правового
строя и общепризнанной людской моралью"4. И как тяжело  при  таких  условиях
читать зарубежныя письма,  начинавшияся  год или два назад  такими  словами:
"Помогите,  если это  возможно. Напиши Нансену,  напиши  Ан. Франсу,  напиши
аполитичному  Гуверу  --  кричи   всюда,  где  ты  можешь:  S.  О.  S.  !..5
"Необходимо,   {16}  чтобы  европейское  общественное   мнение   потребовало
прекращение   издевательств    над   человеком.   Необходимо   вмешательство
европейскаго социализма" -- взывает из  России  корреспондент с.-р.  "Голоса
России",  сообщая  о   неописуемых  ужасах,  творившихся  в  1921/22  г.   в
концентрационных лагерях в Холмогорах и Порталинском монастыре.

     В  значительной степени  безплодны  были  и  тогда эти обращения и  эти
ожидания. А теперь? Не  так давно мы читали,  как  центральный орган чешской
социал-демократии   "Право   Лиду"   писал:   "Теперь    русская   эмиграция
распространяет  сведения о  том,  что  большевики  преследуют  тех,  кто  не
согласен  с  их  режимом. Но  мы  считаем,  что  теперь необходима известная
осторожность при  чтении этих сообщений и в некоторых случаях встает вопрос:
не пускает  ли  определенная  часть  русской эмиграции эти сведения с  целью
оправдать  свою  бездеятельность  за  границей".6  Для  "Право  Лиду"  нужна
проверка сведений о режиме большевиков, нужна  проверка  отношения советской
власти к ея политическим противникам.  A еще два года назад чешско-словацкие
с.-д., основываясь на "достоверных  сообщениях",  интерпеллировали  министра
иностранных дел Бенеша о  "невыносимом" политическом положении  в России при
советском правительстве. Они запрашивали министра:

     1.  Не угодно ли г.  министру  иностранных  дел  дипломатическим  путем
учинить все возможное,  чтобы  {17} смертная  казнь  во всех  цивилизованных
государствах и в особенности в России была уничтожена.

     2.  Не угодно  ли г. министру принять зависящия от  него  меры, чтобы в
России    уменьшились    приговоры     над    политическими    преступниками
социал-демократическаго  направления,  будь  они рабочими,  крестьянами  или
солдатами.
     3. Не позаботится ли г. министр, насколько это возможно в международной
обстановке  принять  меры   для   того,  чтобы   в  России  были  прекращены
преследования   против  социалистов   и  чтобы   политическим   преступникам
социалистам была дана всеобщая амнистия7.

     Правда,  чешские социал-демократы говорили только о социалистах! Они не
возвысились  до понимания истины, чуждой,  к  сожалению,  им,  как  и многим
социалистам  Западной Европы8  (впрочем, и русским), о  которой  недавно еще
напомнил маститый чешский же общественный деятель Т. Г. М. в "Pzиtomnost'е":
"Для человека нет высшаго правила во всей жизни и  в политике, чем сознание,
что жизнь и личность человека должны быть священны". Что же заставило "Pravo
Lиdu" изменить  теперь позиции даже по отношении  к социалистам? Пресловутый
вопрос  о признании Европой советской власти?  Так  именно  мотивировала  на
последнем съезде в январе 1924 г. французская  социалистическая партия  свое
предложение   {18}   советскому   правительству   прекратить   преследования
социалистов -- это важно для того, чтобы партия могла бы без всяких оговорок
и  без  укоров  совести присоединиться к предложению о  признании советскаго
правительства Францией. Английская  рабочая партия,  говорящая о своем новом
яко-бы  понимании социализма, не выставляет  и этого  даже  требования...  A
чешские социал-демократы склонны заподозрить уже  и самый факт преследования
-- и это тогда, когда до нас доходят сообщения о  самоубийствах, избиениях и
убийствах в Соловках, о  чем в 1924  г. поведала миру не зарубежная  русская
печать,  а  правительственное  сообщение самих большевиков. Мы  видим  таким
образом,  какую  большую   поправку  приходится   внести  в  преждевременное
утверждение "Дней": "прошли те времена, когда  большевистския расправы можно
было производить втихомолку.  Каждая  новая волна краснаго террора  вновь  и
вновь вызывает протесты европейскаго общественнаго мнения"9.

     Не  имеем  ли  мы   права  сказать,  что   даже  социалисты,  кончающие
самоубийством в ужасных условиях современной ссылки в России,  должны  знать
теперь  о безцельности  обращения  с призывами  к  своим западно-европейским
товарищам?

     "Ужасы, творящиеся в концентрационных лагерях севера -- писал в 1922 г.
упомянутый  корреспондент  "Голоса  России" --  не  поддаются описанию.  Для
человека,  не испытавшаго и не видевшаго  их, -- они могут казаться выдумкой
озлобленнаго человека"... {19}

     Мы,  изо дня  в день  с  ужасом и болью ожидавшие эпилога, которым ныне
закончилась   трагедия   в  Соловках,  и  знаем  и  понимаем  эту  кошмарную
действительность -- для нас  это не  эксперимент,  быть  может, полезный,  в
качестве показательнаго опыта,  для пролетариата Западной  Европы... Для нас
это  свое  живое,  больное тело.  И  как  мучительно  сознавать  свое полное
безсилие помочь даже словом...

        ___

     Я не льщу  себя  надеждой, что  моя книга дойдет до тех  представителей
западно-европейскаго общественнаго мнения, которые легко подчас  высказывают
свои суждения о событиях  в России или  не зная их, или не  желая их понять.
Так  просто,  напр.,  обвинить зарубежную  русскую  печать  в  тенденциозном
искажении  действительности. Но люди, ответственные за  свои слова, не имеют
права перед лицом  потомства так упрощенно разрешать свои сомнения -- прошло
то время, когда  "грубое насильничество московских правителей" в силу полной
отрезанности   от   России  объясняли,  по   словам  Каутскаго,  "буржуазной
клеветой".

     Примером  этих  выступлений последняго  времени  могут служить и статьи
верховнаго комиссара Лиги Наций по делам русских беженцев, обошедшия полгода
назад всю европейскую печать. О них мне приходилось  писать в "Днях" в своем
как бы открытом письме Нансену "Напрасныя слова" (20-го июля 1923 г.).

     Нансен  упрекал  западно-европейское  общественное  мнение  в нежелании
понять происходящее  в  России {20}  и советовал не  ограничиваться "пустыми
слухами". "Все  понять  -- все  простить"... И  этой  старой  пословицей д-р
Нансен пытался дать объяснение тому гнету, который царит на нашей несчастной
родине. В революционное  время -- методы действия не могут быть столь мягки,
как  в мирное время.  Политическия гонения были и при старом режиме, который
тоже   представлял   собою  олигархию.   Теперь   Немезида  совершает   свое
историческое отмщение.
     Не  всякий  способен,  однако, в периоды,  когда развертываются картины
неисчислимых  страданий и горя, становиться на эту своеобразную историческую
точку зрения.
     Может  быть,  в  этом  повинна   русская  некультурность,  может  быть,
традиционность  русской интеллигентской  мысли,  но мы  --  писал  я  --  не
способны понять великих заветов гуманности, облеченных в ту форму, в которую
облекает их д-р Нансен.
     И далеко не только он один...
     Когда  совершаются  убийства  часто  невинных  людей,  когда  в  стране
свирепствует политический террор, принимающий по временам самый разнузданный
характер, наше моральное чувство не может примириться с утверждением: "ничто
великое не совершается  без борьбы  и страданий". Наша  общественная совесть
требует другого отношения к "кровавым конвульсиям", о которых столь эпически
писал  Виктор  Маргерит в  своем  приветствии  советской  власти  по  поводу
пятилетия ея существования, т. е. пятилетия насилий над человеческой жизнью,
над общественной совестью, над свободой слова. {21}
     Когда "учитель" и "ученик", Анатоль Франс и Мишель Кордей, преклоняются
перед властью, которая яко-бы несет уничтожение несправедливости и угнетения
после стольких веков, когда  они  говорят о русской коммунистической власти,
как  о провозвестнице "человеку новаго лика мира", мы имеем право требовать,
чтобы  те, которые  это пишут,  и те, которые  говорят  от имени демократии,
прежде всего познали современную русскую действительность.
     Только раз  поднялся как будто  бы  голос протеста  западно-европейской
демократии  против большевицкаго террора -- это в дни, когда  смертная петля
накидывалась  на  социалистов  во  время московскаго  процесса  партии с.-р.
Казалось,   европейский   социализм   сошел,   наконец,   с   той   "позиции
нейтралитета", которую  он  занимал до  той  поры в  вопросе о  большевицких
насилиях. Мы  слышали тогда голоса и Максима Горькаго, и  Анатоля Франса,  и
Андре  Барбюса,  и Ромэна Роллана,  и  Уэльса,  предостерегавшие  московскую
власть от "моральной  блокады" России социалистами всего мира. Угроза смерти
продолжала висеть над  "12 смертниками"!  A Горький  через несколько месяцев
уже писал, что советская власть единственная  сила,  способная  возбудить  в
массе  русского народа  творчество к новым, "более справедливым  и  разумным
формам жизни". Другие приветствовали через полгода "новый лик мира"!...
     Час истории наступит однако! И те, которые поднимают свой  голос против
войны, против ея "мрачных жертв", не должны  заглушать  свой  голос совести,
когда совершается самое  позорное, что только может {22} быть в человеческом
мире.  Кто  сознательно   или  безсознательно   закрывает  глаза   на   ужас
политическаго террора,  тот  отбрасывает  культуру  к  эпохе пережитаго  уже
варварства.  Это  величайшее преступление  перед человечеством, преступление
перед демократией  и социализмом,  о котором они говорят. Обновить мир может
только обновленный  человек. Не ему  развиться в атмосфере угнетения, ужаса,
крови и общественнаго  растления, густым  туманом  окутавшей нашу страждущую
страну.

     Наша общественная совесть настоятельно  требует ответа на вопрос о том,
каким образом гуманность и филантропия  могут  мириться  с насилием, которое
совершается  с Россией, с  той человеческой кровью, которая льется на глазах
всего культурнаго мира  не  на войне, а  в застенках  палачей? Каким образом
филантропия и  гуманность  могут мириться  даже со "святым  насилием",  если
только таковое может быть в действительности?

     Верховный  комиссар  Лиги  Наций   гордится   выпавшей  на   его   долю
возможностью оказать помощь великому русскому народу, строящему новую жизнь.
Не пора  ли в таком случае остановить руку карающей Немезиды, занесенную над
великой страной и великим народом?

     И эта рука может быть остановлена  лишь в  том случае, если  культурный
мир  безоговорочно выявит  свое отношение к тому,  что происходит  в России,
Как-то лорд Сесиль в письме в редакцию  "Tиmеs" предлагал английской  печати
ознакомить  общественное  мнение с  поведением того  правительства,  которое
"стремится  быть допущенным  в  среду цивилизованных  {23} народов".  Но "не
может  быть пророком Брандом низменный  Фальстаф"  как бы  отвечает  на этот
призыв в своей недавней книге "Нравственный лик революции" представитель так
называемаго леваго  народничества  Штейнберг.  Он  вспоминает "обличительную
мощь" Чичеринской  ноты, посланной в ответ  на протест западных  нейтральных
держав против краснаго террора в сентябре 1918 г. и говорит: "Не смеют "они"
-- вожди  этого мира поднимать  свой  голос  протеста против "революционнаго
террора".

     Ну а те, кто не повинны  в грехах правящих классов, кто смеет поднимать
свой голос, почему они молчат?

     "Мы не обращаемся ни к вооруженной, ни к материальной помощи государств
и  не просим  их вмешательства  во внутреннюю борьбу против  организованнаго
насилия" -- писал два  года назад Исполнительный  Комитет  Совещания  Членов
Учредитсльнаго Собрания в своем обращении к общественному мнению Европы. "Мы
обращаемся к цивилизованному и  передовому общественному  мнению.  Мы просим
его --  с тем же рвением, с  той же энергией и настойчивостью, с которой оно
осуждало всякую  поддержку  контр-революционных выступлений  против русского
народа и революции отказать в своей  моральной поддержке людям, превзошедшим
в методах насилия все, что изобретено темными веками средневековья". "Нельзя
более  молчать  --  кончало воззвание  -- при  страшных  вестях,  приходящих
ежедневно из  России.  Мы  зовем всех,  в  ком  жив  идеал  построеннаго  на
человечности  лучшаго  будущаго:  протестуйте  {24}  против  отвратительнаго
искажения этого идеала,  заступитесь за  жертвы, единственной виной  которых
является их горячее желание помочь истерзанному народу и сократить  срок его
тяжких страданий"...
     И все же нас продолжает отделять глухая, почти непроницаемая стена!
     В 1913 г.  в  Голландии был  создан  особый комитет помощи политическим
заключенным  в  России.  Он  ставил своей  задачей  информировать  Европу  о
преступлениях,   совершавшихся   в  царских   тюрьмах,  и   поднять  широкое
общественное  движение в защиту этих политических заключенных. "Не так давно
цивилизованная Европа  громко  протестовала против тюрем  и  казней русского
самодержавия. То, что теперь  делается  в России  --  указывает цитированное
воззвание -- превышает во много раз все ужасы стараго режима".
     Почему же  так трудно  теперь пробить брешь  в лицемерном или апатичном
нежелании говорить о том, что стало в России "своего рода бытовым явлением?"
     Отчего  мы  не  слышим  еще  в Западной Европе  Толстовского  "Не  могу
молчать?" Почему не поднимет своего  голоса во имя "священнейших  требований
человеческой  совести" столь  близкий,  казалось  бы,  Льву  Толстому  Ромэн
Роллан, который еще так недавно заявлял  (в  ответ Барбюсу), что он  считает
необходимым  защищать моральныя ценности  во  время революции  больше, чем в
обычное время?
     "Средства гораздо  важнее  для  прогресса  человечества,  чем  цели..."
Почему молчит Лига прав  {25} человека и гражданина? Неужели  "lеs prиncиpеs
dе  1879",  стали  действительно  только "фразой, как  литургия,  как  слова
молитв"? Неужели прав  был наш великий  Герцен, сказавший это в 1867 году10.
Почему на антимилитаристических  конференциях "Христианскаго Интернационала"
(в  Дании  в  июле  1923  г.)  говорят  об  уничтожении "духа  войны",  о ея
виновниках и не  слышно негодующаго  голоса,  клеймящаго  нечто  худшее, чем
война -- варварство, позорящее самое имя человека?

     "Страшно  подумать,  что в  нескольких  тысячах  верст  от  нас  гибнут
миллионы  людей от голода.  Это должно отравить  каждый наш  кусок хлеба" --
писал  орган чешских с.-д.  "Pravo  {26} Lиdu"  по поводу организации помощи
голодающей   России.  Но  разве   не  отравляет   наше   сознание   ежечасно
существование московских застенков?

     Нет и не может быть успокоения нашей совести до той поры, пока не будет
изжито мрачное средневековье XX века, свидетелями котораго нам суждено быть.
Жизнь сметет его, когда оно  окончательно  будет изжито в нашем  собственном
сознании;  когда  западно-европейская   демократия,  в  лице   прежде  всего
социалистов,  оставляя  фантомы реакции в  стороне,  действительно,  в ужасе
отвернется  от кровавой  "головы Медузы",  когда революционеры  всех  толков
поймут,  наконец,  что  правительственный террор есть  убийство  революции и
насадитель  реакции,  что большевизм не революция и что он  должен пасть "со
стыдом  и позором",  сопровождаемый  "проклятием  всего  борящагося  за свое
освобождение   пролетариата".  Это   --  слова   маститаго  вождя   немецкой
социал-демократии  Каутскаго,   одного   из   немногих,   занимающих   столь
определенную, непримиримую позицию по отношению к большевицкому насилию.
     И нужно  заставить мир понять и осознать ужас  тех морей крови, которыя
затопили человеческое сознание.

        Берлин, 15 дек. 1923 г. -- 15 марта 1924 г.
     {27}

     1 П. А.  Сорокин в своих показаниях по делу Конради напомнил статистику
казней в  дни первой революции и последующей реакции: 1901 -- 1905 г. -- 93;
1906 г. -- 547; 1907 г. -- 1139; 1908 г. -- 1340; 1909 г. -- 771; 1910 г. --
129; 1911 г. -- 73.
     2 См. в послесловии о моем участии в этом процессе.
     3 Такую же приблизительно характеристику "краснаго" и  "белаго" террора
дал в  "Руле" и  проф. Н.  С. Тимашев.  Статья  его вызвала в  "Днях" (27-го
ноября)  со  стороны  Е. Д. Кусковой горячую  реплику протеста против яко-бы
попытки  "расценивать  людодерство".  "Его  надо  уничтожить. Уничтожить без
различия цвета" -- писала  Е. Д. Кускова. Позиция, -- единственно  возможная
для писателя, отстаивающаго позиции истинной  гуманности и демократизма. Но,
мне кажется, почтенный автор приписал проф. Тимашеву то, чего последний и не
говорил.  Разная  оценка  "людодерства"  далеко  не  равнозначуща  признанию
лучшими тех или иных форм  террора. Не то мы  называем и террором; террор --
система,  а  не  насилие  само  по  себе.  Неужели  Е.  Д.  Кускова  назовет
правительство так называемаго Комуча,  при  всех  его  политических  грехах,
правительством  террористическим? А  между  тем г.  Майский, бывший с.-д.  и
бывший  член  этого правительства,  в свое  время  в  московских "Известиях"
привел  немало  фактов расстрелов на  территории,  где правил Комитет Членов
Учредительнаго Собрания.  Правда, предателям не во  всем приходится верить и
особенно такому,  который  выступил со своими  изобличениями в  момент с.-р.
процесса, т. е. в момент, когда при большевицком правосудии прежние товарищи
стояли под ножем гильотины...  Все-таки факты  остаются фактами. И однако же
это очень далеко от того, что мы называем "террором".
     4 Я  не  говорю  уже о  тех, кто  по  своим  коммерческим  соображениям
применяют в этом  отношении  принцип: do ut  dеs,  недавно столь  откровенно
провозглашенный Муссолини. К этой позиции в сущности близка и яко-бы "левая"
позиция французских  радикалов во главе с Эррио, не прикрытая даже стыдливым
флером какой  либо общественной принципиальности.  См. напр., статью Charlеs
Gиdе в "Lе Quotиdиеn"  18 янв. 1924 г.  О книге Эррио "La  Russие nouvеllе",
чрезвычайно  ярко  вскрывающей  его  позиции,  я  писал в  No.  3  "На чужой
стороне": "Из сменовеховской литературы".
     5 "Руль" 19-го октября. Речь  шла  об индивидуальном спасении известных
общественных деятелей.
     6  Цитирую  по статье А. Б. Петрищева "Вопросы", "Право Лиду". "Дни", 8
фев. 1924 г.
     7 "Общее Дело" 17-го июля 1921 г.
     8  Напомним   о   Фридрихе   Адлере,   который   выставлял   требование
"освобождения  из  большевицких   тюрем  всех   томящихся  там  сознательных
пролетариев без различия направления".
     9 28-го декабря 1922 г.
     10 Едва  ли не впервые  на  последнем международном конгрессе  лиг прав
человека,  очевидно, под  влиянием  выступления П. И.  Милюкова,  избраннаго
вице-президентом  конгресса,  была принята  резолюция  по  поводу  положения
политических заключенных  в  России. Милюков закончил свою речь на конгрессе
словами:  "мы только  хотим... чтобы симпатии  мировой демократии не были на
стороне   злоумышленников.  Пусть   не   дают  санкции,  ни  моральной,   ни
юридической, тираническому правительству, которое никогда не  будет признано
своим  народом.  Пусть одним  словом станут на  сторону  великой нации в  ея
борьбе против тиранов за самыя элементарныя права народа".
     * Но как скромна, и по содержанию и по тону, принятая резолюция!
     *  "Международный съезд Лиг защиты  Прав Человека, которому нейтральный
комитет  передал список, заключающий в себе около 1000 (!)  русских граждан,
приговоренных  с  1920  г.  или  к  смертной  казни  или  к нескольким годам
заключения   в  тюрьмах   и  в  концентрационных  лагерях  за   политическия
преступления, считает своим долгом  настаивать перед  советскими властями на
отмене  смертных приговоров и на широкой  амнистии, освобождающей  от других
наказаний   политических   заключенных.   Съезд   требует,   чтобы   русское
правительство ускорило момент восстановления свободы слова и печати, ибо эти
свободы являются необходимыми условиями развития республики".

--------

Post scrиptum (о материалах)



     Живя в России, я  считал  своим долгом  публициста  и историка собирать
материалы  о терроре. Я  не  имел, конечно,  возможности проникать в тайники
органов, отправляющих так называемое "революционное правосудие". Это  сможет
сделать историк в будущем и то постольку, поскольку сохранится  материал  об
этой  страшной  странице  современной  русской  действительности.   Материал
исчезает, и  многое уже исчезло  безвозвратно в дни гражданской войны, когда
сами  Чрезвычайныя  Комиссии  уничтожали свое прекарное делопроизводство при
спешной  эвакуации  или  при   грозящем  восстании  (напр.,  в  Тамбове  при
Антоновском наступлении).

     Здесь,  за  границей, я  мог  использовать  только самую незначительную
часть  собраннаго  и  перевезеннаго,  в виде  выписок  и  газетных  вырезок,
материала. Но ценность этого материала в  том, что  здесь  большевики как-бы
сами говорят о себе.

     За  рубежом я мог  воспользоваться прессой,  недоступной мне  в России.
Мною просмотрена почти вся эмигрантская  литература; использованы {28} сотни
отдельных   сообщений.   Этой   скрупулезностью  (поскольку   представлялось
возможным  при  современном  состоянии материала) подбора  фактов, которые в
своей  совокупности   и  могут  только   дать  реальную  картину  по  истине
невероятнаго кошмара  современной русской  действительности,  в значительной
степени объясняется  и внешнее построение книги. Все это  данныя, за  полную
точность которых, конечно,  ручаться нельзя. И все-таки  надо признать,  что
сообщения   зарубежной  прессы   в   общем   очень   мало   грешили   против
действительности. Еще  вопрос,  в  какую сторону был  крен. Приведу  хотя бы
такой яркий  пример. Сообщение  Бурцевскаго "Общаго  Дела" говорило как-то о
расстреле 13.000 человек в Крыму после эвакуации Врангеля. Эта  цифра в свое
время  казалась редакции  почти невероятной. Но  мы  с полной достоверностью
теперь  знаем, что действительно реальное  в значительной  степени превзошло
это, казалось бы, невероятное.

     Ошибки неизбежны были в отдельных конкретных случаях; субъективны были,
как всегда, индивидуальныя  показания свидетелей и  очевидцев, но в сущности
не было  ошибок  в  общих  оценках.  Допустим, что  легко  можно подвергнуть
критике  сообщение  хотя бы с.-р.  печати о том, что  во время  астраханской
бойни 1919  г. погибло до 4000  рабочих.  Кто может дать точную цифру? И кто
сможет  ее  дать когда-либо? Пусть даже она уменьшится вдвое. Но  неужели от
этого изменится хоть на иоту самая сущность? Когда мы говорим  о  единицах и
десятках,  то  вопрос  о  точности кровавой  статистики,  пожалуй, имеет еще
первостепенное  значение;  когда приходится  {29}  оперировать  с сотнями  и
тысячами,  тогда это  означает, что дело  идет  о  какой-то  уже  бойне, где
точность цифр отходит на задний план.  Нам  важно в данном случае установить
лишь самый факт.

     В тексте  указываются  те  иностранные  материалы,  которыми  я мог  до
настоящаго времени воспользоваться. Если в тексте нет определенных ссылок на
источник, это означает, что у меня имеется соответствующий документ.

     Я  должен  сказать  несколько слов  об  одном источнике, который  имеет
первостепенное значение для характеристики большевизма в период 1918 -- 1919
гг. и единственное  для  описания террора на юге за  этот период времени.  Я
говорю о  материалах Особой  Комиссии по  разследованию деяний  большевиков,
образованной  в  декабре  1918  г.   при   правительстве  ген.  Деникина.  С
необычайным  личным самопожертвованием руководителям  этой комиссии  удалось
вывезти  во  время эвакуации  в марте  1920  г., и  тем самым сохранить  для
потомства,  значительную часть собраннаго  ими материала. При втором издании
своей книги я мог уже  в значительно большей степени воспользоваться данными
из  архива комиссии.  Читатель сам  легко  убедится  в высокой  исторической
ценности этих материалов; между тем один из рецензентов моей книги (Мих. Ос.
в   "Последних  Новостях")  попутно,  без  достаточных,  как  мне   кажется,
оснований, заметил:  "в  конечном счете мало-достоверные, легко могущие быть
пристрастными следственные документы, вроде данных  "деникинской  комиссии",
могли  бы быть свободно  опущены". Нельзя, конечно, опорочить  достоверность
тех  документальных {30}  данных, которыя  собраны  Комиссией,  -- подлинные
протоколы    Чрезвычайных   Комиссий   с   собственноручными   подписями   и
соответствующими печатями, которые мы впервые получили  из  архива Комиссии,
являются  таким же  безспорным по откровенности материалом,  как  знаменитый
"Еженедельник Ч. К."
     Показания свидетелей и очевидцев  субъективны --  повторим еще раз этот
старый  труизм.  И  тем не  менее, по каким теоретическим основаниям заранее
надо  признать малодостоверными  груды показаний,  собранных  комиссией,  те
обследования на местах, которыя  она  производила с соблюдением, как говорит
она в своих протоколах, "требований Устава Уголовнаго Производства"? Можно с
иронией относиться к общепринятым юридическим нормам, и тем  не менее оне  в
жизни обезпечивают ту  элементарную хотя бы законность, которая исчезает при
отсутствии этих  традиционных  гарантий.  В  комиссии  работали  заслуженные
общественные  деятели, прошедшие нередко хороший  юридический  стаж;  в  ней
принимали    участие   оффициальные   представители   местных   общественных
самоуправлений, профессиональных союзов и т. д.

     Материалы Комиссии  когда-нибудь  будут  разработаны и опубликованы,  и
только тогда они смогут  быть подвергнуты всесторонней  оценке.  Деникинская
Комиссия ставила  себе не  столько "следственныя задачи",  сколько собирание
материалов  о  деятельности  большевиков;  производила она  свою  работу  по
определенной программе, которая включала  в  себя "разследование мероприятий
большевиков в различных {31}  сферах государственной и народной жизни"  -- и
работа ея дала действительно полную и красочную  картину большевизма 1918 --
1919 гг. Условия русской  жизни еще  таковы, что  я,  пользуясь  материалами
Комиссии при втором издании своей книги, к сожалению, должен был оперировать
с анонимами.  Я не имел права, за редким исключением, называть имен, не зная
где в  данный момент находятся лица,  сообщавшия Комиссии  свои наблюдения и
известные им  факты. Мне приходилось ограничиваться лишь глухими ссылками на
"Материалы"  Особой  Комиссии и  тем, конечно,  ослаблять  их  показательную
ценность.  Субъективность   показаний,  связанная  с  определенным   именем,
приобретает и иной удельный вес.

     Оглядывая всю совокупность материала,  легшаго в основу моей работы,  я
должен, быть может, еще раз подчеркнуть,  что  в наши дни  он не может  быть
подвергнут  строгому  критическому анализу -- нет  данных,  нет  возможности
проверить во  всем  его достоверность. Истину  пока можно  установить только
путем некоторых сопоставлений. Я повсюду старался брать  однородныя сведения
из   источников   разных   политических   направлении.  Такая  разнородность
источников и  однородность  показаний  сами по себе, как мне представляется,
свидетельствуют о  правдивости  излагаемаго. Пусть читатель сделает  сам эти
необходимыя сопоставления. {32} {33} {34}

--------

Красный террор



     "В стране,  где  свобода  личности дает  возможность  честной,  идейной
борьбы...  политическое  убийство,  как  средство  борьбы,  есть  проявление
деспотизма".
           Исполн. Комитет Нар. Воли.

     Я прожил все первые пять лет большевицкаго властвования в России. Когда
я уехал в октябре 1922 года, то прежде  всего остановился в Варшаве. И здесь
мне  случайно  на  первых  же  порах  пришлось  столкнуться с одним из самых
сложных вопросов современной общественной психики и общественной морали.

     В  одном кафэ, содержимом  на  коллективных  началах  группой  польских
интеллигентных женщин, одна дама, подававшая мне кофе, вдруг спросила:
     -- Вы русский и недавно из России?
     -- Да.
     -- Скажите, пожалуйста, почему не найдется никого, кто убил бы Ленина и
Троцкаго?

     Я был несколько  смущен столь  неожиданно в упор поставленным вопросом,
тем более,  что за последние  годы отвык в  России  от возможности открытаго
высказывания  своих суждений. Я ответил ей  однако, что лично, искони будучи
противником террористических актов,  думаю,  что  убийства  прежде  всего не
достигают поставленной цели.

     -- Убийство одного спасло бы, возможно, жизнь  тысячей, погибающих ныне
безсмысленно в  застенках {35} палачей. Почему же при царе среди социалистов
находилось так много людей, готовых жертвовать собой  во имя спасения других
или  шедших на  убийство во имя  отомщения  за  насилие?  Почему  нет теперь
мстителей за поруганную честь? У каждаго есть брат, сын, дочь, сестра, жена.
Почему  среди них  не  подымется  рука,  отомщающая за насилие? Этого  я  не
понимаю.
     И я должен был, оставляя в стороне вопрос о праве и морали насилия1, по
совести ей ответить, что основная причина, мне кажется, лежит в том, что при
существующем положении, когда человеческая жизнь в  России  считается ни  во
что,  всякаго должна останавливать мысль,  что  совершаемый  им политический
акт,  его личная месть,  хотя бы во имя  родины,  повлечет  за  собою тысячи
невинных  жертв;  в  то время как прежде погибал  или  непосредственный {36}
виновник совершеннаго деяния или в крайнем случае группа ему сопричастных --
теперь иное. И сколько примеров мы видим за последние годы!

     1 "Насилие имеет оправдание только тогда, когда оно направляется против
насилия" -- говорил Исполнительный Комитет Народной Воли в своем обращении к
американскому народу по поводу убийства президента Гарфильда в 1881 году....
"Я совершил  величайший грех, возможный для человека, два убийства, запятнал
себя кровью  -- писал  после убийства Плеве  из Бутырской тюрьмы в 1906 году
Егор Сазонов в своих замечательных  письмах к родителям, опубликованных мною
в "Голосе Минувшаго" (1918 No.  10 -- 12)... После страшной борьбы и мучений
только под гнетом печальной  необходимости мы брались за  меч, который не мы
первые  поднимали... Не  мог  я отказаться от своего  креста... Поймите же и
простите...  Народ  скажет  про  меня и  про  моих  товарищей,  казненных  и
оставленных в  живых,  как  сказал  на  суде мой  защитник: "Бомба  их  была
начинена не  динамитом,  а  горем  и  слезами народными...  бросая  бомбы  в
правителей,  они хотят  уничтожить  кошмар, который  давил народную  грудь",
скажет  и оправдает нас, а наших  противников, тех, которые своими насилиями
над народом доводили нас до  необходимости проливать  кровь, осудит и память
их предаст вечному проклятию".
     * Моральное оправдание этих "убийц" в том, что  они не  только убивают,
но  и умирают за  убийство,  как сказал  Гершуни.  Они  действительно шли на
эшафот и жизнь свою отдавали за жизнь других.

--------

I. Институт заложников.



     "Террор -- безполезная жестокость, осуществляемая людьми, которые  сами
боятся".
        Энгельс

     17-го августа 1918 г.  в Петербурге  бывшим студентом, юнкером во время
войны, социалистом Канегиссером был убит народный комиссар Северной Коммуны,
руководитель Петербургской  Чрезвычайной  Комиссии  -- Урицкий. Оффициальный
документ об этом акте гласит: "При допросе Леонид Каннегиссер заявил, что он
убил Урицкаго не по постановлению партии, или какой-нибудь организации, а по
собственному побуждению, желая отомстить за арест офицеров и расстрел своего
друга Перельцвейга".1
     28-го августа социалистка Каплан покушалась на жизнь Ленина в Москве.
     Как ответила на эти два террористических акта советская власть?
     По  постановлению Петроградской Чрезвычайной  Комиссии  --  как  гласит
оффициозное сообщение в "Еженедельнике  Чрез. Ком." 20-го октября (No. 5) --
расстреляно 500  человек  заложников. Мы не  знаем и,  вероятно,  никогда не
узнаем точной цифры этих жертв --  мы не знаем даже  их имен. С уверенностью
однако можно сказать, что действительная цифра значительно превосходит цифру
приведенного   позднейшего   {37}  полуоффициальнаго   сообщения   (никакого
оффициальнаго извещения  никогда не было  опубликовано). В самом деле, 23-го
марта 1919 года  английский военный священник Lombard сообщал лорду Керзону:
"в последних числах августа  две  барки, наполненные офицерами, потоплены  и
трупы их были выброшены в  имении одного  из  моих друзей, расположенном  на
Финском заливе; многие были связаны по двое и по трое колючей проволокой"2.

     Что  же это неверное сообщение?  Но об  этом факте  многие  знают  и  в
Петрограде и в Москве.  Мы  увидим из другого источника, что и в последующее
время большевицкая власть прибегала к  таким варварским способам  потопления
врагов (напр., в 1921 г).
     Один из очевидцев петроградских событий сообщает такия детали:

     "Что  касается  Петрограда,  то, при  беглом подсчете, число  казненных
достигает 1.300, хотя  большевики признают только 500, но они не считают тех
многих сотен офицеров, прежних слуг и частных лиц,  которые были расстреляны
в Кронштадте и  Петропавловской  крепости в Петрограде  без  особаго приказа
центральной власти, по воле местнаго Совета; в одном Кронштадте за одну ночь
было  расстрелено  400 ч. Во  дворе были вырыты три больших ямы, 400 человек
поставлены перед ними и расстреляны один за другим"3.
     "Истерическим   террором"  назвал  эти  дни  в   Петрограде   один   из
руководителей  Вс.   Чр.  Ком.,  Петерс,   в   интервью,  данном   газетному
корреспонденту  в  ноябре:  "Вопреки  распространенному  мнению  --  говорил
Петерс,  --  я  вовсе  не так  кровожаден,  как думают".  {38} В  Петербурге
"мягкотелые  революционеры были  выведены  из  равновесия  и  стали черезчур
усердствовать. До убийства Урицкаго в Петрограде не было расстрелов, а после
него  слишком много  и  часто  без  разбора,  тогда как  Москва  в  ответ на
покушение на Ленина ответила  лишь расстрелом нескольких царских министров".
И тут же однако не слишком кровожадный Петерс грозил: "я заявляю, что всякая
попытка  русской буржуазии еще  раз  поднять  голову, встретит такой отпор и
такую  расправу, перед которой  побледнеет все, что понимается  под  красным
террором"4.
     Оставляю пока в стороне  совершенно ложное  утверждение Петерса, что до
убийства Урицкаго в Петрограде не  было  смертных  казней. Итак, в Москве за
покушение   социалистки   на  Ленина   расстреляно  лишь  несколько  царских
министров!  Петерс  не  постыдился сделать  это  заявление, когда  всего  за
несколько дней  перед  тем в  том  же  "Еженедельнике  Ч.  К."  (No. 6)  был
опубликован весьма укороченный список расстреленных за  покушение на Ленина.
Их было опубликовано через два месяца после расстрела 90 человек5. Среди них
были и министры, были офицеры, как были и служащие кооперативных учреждений,
присяжные   поверенные,  студенты,  священники  и  др.  Мы  не  знаем  числа
расстреленных.  Кроме  единственнаго  сообщения  в  "Еженедельнике  Ч.  К."6
никогда ничего больше  {39} не  было опубликовано. А между тем мы знаем, что
людей в эти дни в Москве по общим сведениям было расстрелено больше 3007.
     Те, которые  сидели в эти поистине мучительные  дни в Бутырской тюрьме,
когда были  арестованы  тысячи  людей  из самых  разнообразных  общественных
слоев,  никогда не  забудут  своих  душевных  переживаний.  Это было  время,
названное одним из очевидцев "дикой вакханалией краснаго террора".8 Тревожно
и  страшно было  по ночам слышать, а  иногда и присутствовать  при том,  как
брали десятками  людей  на  расстрел.  Приезжали автомобили  и увозили  свои
жертвы, а тюрьма не спала  и  трепетала при каждом автомобильном гудке.  Вот
войдут  в камеру  и  потребуют кого-нибудь  "с вещами"  в "комнату  душ"9 --
значит, на расстрел.  И там  будут  связывать попарно проволокой. Если бы вы
знали, какой  это был  ужас! Я  сидел в  эти  дни  в Бутырской тюрьме, и сам
переживал все эти страшные кошмары. Возьму один разсказ очевидца:10

     "В памяти не сохранились имена многих и  многих, уведенных на  расстрел
из камеры, в которой сидел пишущий эти  строки  в Ленинские августовские дни
1918 года, но душераздирающия картины врезались в память и вряд ли забудутся
до конца жизни"...

     "Вот группа офицеров,  в числе пяти человек, через несколько дней после
"Ленинскаго выстрела" вызывается в "комнату душ". Некоторые из  них случайно
были взяты при облаве на улице. Сознание возможности смерти не  приходило им
в  голову,  {40}  они  спокойно  подчинились   своей  судьбе   --  сидеть  в
заключении...

     "И вдруг...  "с вещами по городу в комнату душ". Бледные, как  полотно,
собирают  они вещи.  Но одного выводной  надзиратель никак не  может  найти.
Пятый  не  отвечает,  не  откликается.  Выводной выходит  и  возвращается  с
заведующим корпусом и  несколькими чекистами. Поименная поверка.  Этот пятый
обнаруживается...  Он   залез  под  койку...  Его  выволакивают  за  ноги...
Неистовые звуки его голоса  заполняют весь корридор. Он отбивается с криком:
"За что? Не хочу умирать!" Но  его осиливают, вытаскивают из камеры... и они
исчезают... и вновь  появляются во  дворе...  Звуков  уже не  слышно...  Рот
заткнут тряпками.

     "Молодой  прапорщик Семенов  арестован за  то,  что  во  время крупнаго
пожара летом 1918 года на Курском вокзале (горели вагоны на линии), находясь
среди зрителей, заметил, что вероятно вагоны подожгли сами большевики, чтобы
скрыть следы  хищения. Его арестовали, a вместе с ним арестовали на квартире
его отца и брата. Через три месяца после допроса следователь уверил его, что
он будет освобожден. Вдруг... "с  вещами  по городу". И через несколько дней
его фамилия значилась в числе расстреленных. А через месяц  при допросе отца
следователь сознался ему, что сын был расстрелен  по ошибке, "в общей массе"
расстреленных.

     "Однажды к нам в камеру ввели юношу  лет  18--19,  ранее  уведеннаго из
нашего корридора. Он был арестован при облавке на улице в июле 1918 г. около
храма Христа Спасителя. Этот юноша  разсказал нам, что  через несколько дней
по привозе его в В.  Ч. К., его вызвали ночью, посадили на автомобиль, чтобы
отвезти на расстрел (в 1918 году расстреливали не в подвале, а  за городом).
Совершенно случайно кто-то из чекистов обратил внимание, что расстрелять они
должны не молодого, а мужчину средних  лет. Справились, -- оказалось фамилия
и имя те  же самыя, {41} отчества расходятся, и расстреливаемому должно быть
42  года, а этому  18.  Случайно жизнь его была спасена и его  вернули к нам
обратно.

     "Красный  террор целыми неделями и месяцами держал под Дамокловым мечом
тысячи людей. Были случаи, когда заключенные отказывались выходить из камеры
на предмет освобождения из тюрьмы,  опасаясь, что вызов на  волю -- ловушка,
чтобы обманом взять из  тюрьмы на расстрел. Были и  такие случаи, когда люди
выходили из камеры в полном сознании, что они выходят на волю, и сокамерники
обычными  приветствиями провожали их. Но через несколько дней  фамилии  этих
мнимо освобожденных  указывались  в  списке расстрелянных.  А  сколько  было
таких, имена которых просто не опубликовывались..."

     Не только  Петербург и Москва  ответили за  покушение на Ленина сотнями
убийств. Эта волна прокатилась  по всей  советской России -- и по  большим и
малым городам и по местечкам и селам. Редко сообщались в большевицкой печати
сведения об этих убийствах, по все же в "Еженедельнике" мы найдем упоминания
и  об  этих  провинциальных  расстрелах,  иногда  с определенным  указанием:
расстрелен за покушение на Ленина. Возьмем хотя бы некоторыя из них.

     "Преступное покушение  на  жизнь  нашего идейнаго вождя, тов. Ленина --
сообщает Нижегородская Ч. К. -- побуждает  отказаться от сентиментальности и
твердой рукой провести  диктатуру  пролетариата"...  "Довольно слов!"...  "В
силу этого" -- комиссией "расстрелен  41 человек  из вражескаго  лагеря".  И
дальше шел  список,  в котором  фигурируют  офицеры,  священники, чиновники,
лесничий, редактор  газеты, стражник  и пр. и пр.  В этот день  в  Нижнем на
всякий случай взято до 700 заложников. "Раб. Кр. Ниж. Лист" пояснял это: "Нa
каждое убийство коммуниста  или на  покушение на убийство мы  будем отвечать
расстрелом  заложников буржуазии,  ибо кровь наших {42}  товарищей убитых  и
раненых требует отомщения".
     "В  ответ  на  убийство  тов. Урицкаго и  покушение  на  тов. Ленина...
красному террору подвергнуты", по постановлению Сумской  (Харьковской  губ.)
уездной Ч. К., трое летчиков;. Смоленской  Областной Комиссией 38  помещиков
Западной  Области; Новоржевской  -- какие  то Александра,  Наталия, Евдокия,
Павел и Михаил Росляковы;  Пошехонской -- 31 (целыми семьями: 5  Шалаевых, 4
Волковых), Псковской -- 31, Ярославской -- 38, Архангельской -- 9, Себежской
-- 17, Вологодской -- 14, Брянской -- 9 грабителей (!!) и т. д. и т. д.
     Всероссийской Ч. К. за покушение на вождя всемирнаго пролетариата среди
других расстреляны: артельщик Кубицкий за ограбление 400  т. р., два матроса
за   то   же,  комиссар  Ч.  К.   Пискунов  "пытавшийся  продать   револьвер
милиционеру",  два фальшивых монетчика и др. Такой список, между прочим, был
опубликован в  No. 3 "Еженедельника В.  Ч. К." Таких  опубликованных списков
можно было бы привести десятки, а неопубликованных -- не было  места, где бы
не происходили расстрелы "за Ленина".
     Характерен  экстренный бюллетень Ч. К. по борьбе  с контр-революцией  в
гор. Моршанске,  выпущенный по поводу происходивших событий. Он между прочим
гласил: "Товарищи! Нас бьют по одной щеке, мы это возвращаем сторицей и даем
удар по всей физиономии. Произведена противозаразная прививка, т. е. красный
террор... Прививка эта сделана по всей России, в  частности в Моршанске, где
на  убийство  тов.  Урицкаго  и  ранение т.  Ленина  ответили  расстрелом...
(перечислено 4 человека)  и если еще будет попытка покушения на наших вождей
революции   и  вообще  работников,  стоящих  на   ответственных  постах   из
коммунистов, то жестокость проявится в еще худшем виде... Мы должны ответить
на  удар --  ударом  в десять раз сильнее".  И впервые, кажется,  появляется
оффициальное  {43}  заявление  о  заложниках,   которые  будут   "немедленно
расстреляны",  при "малейшем контр-революционном выступлении". "За  голову и
жизнь одного из  наших вождей должны слететь сотни голов буржуазии и всех ея
приспешников" -- гласило объявление "всем гражданам города  Торжка и уезда",
выпущенное местной уездной Ч. К. Далее шел список арестованных и заключенных
в тюрьму,  в качестве "заложников":  инженеры, купцы,  священник и... правые
социалисты-революционеры. Всего 20 человек. В Иванове-Вознесенске заложников
взято 184 человека  и  т.  д. В Перми за  Урицкаго и Ленина  расстрелено  50
человек11.
     Не довольно  ли и приведенных  фактов,  чтобы опровергнуть оффициальныя
сообщения. За Урицкаго и Ленина действительно  погибли  тысячи невиновных по
отношению к этому делу людей. Тысячи по  всей России были взяты заложниками.
Какова   была  их  судьба?  Напомним  хотя   бы  о   гибели  ген.  Рузскаго,
Радко-Дмитриева и других заложников в Пятигорске. Они, в количестве 32, были
арестованы  в  Ессентуках   "во   исполнение   приказа  Народнаго  Комиссара
внутренних  дел тов.  Петровскаго",  как гласило  оффициальное  сообщение12,
заканчивавшееся  угрозой  расстрела  их  "при   попытке  контр-революционных
восстаний  или покушения  на жизнь  вождей  пролетариата". Затем  были взяты
заложники в Кисловодске  (в числе 33) и в других местах. Всего числилось 160
человек,  собранных в концентрационном лагере  в Пятигорске. 13-го октября в
Пятигорске произошло следующее событие: большевицкий главком Сорокин пытался
совершить переворот, имевший целью очистить "советскую власть от евреев". Им
были, между прочим, арестованы и  убиты некоторые члены Ч. К.  "В оправдание
своей  расправы Сорокин, -- как говорят материалы Деникинской Комиссии, {44}
которыми  мы пользуемся в  данном  случае13  -- представил документы, яко-бы
изобличавшие  казненных  в  сношениях  с  Добровольческой  Армией,  и  хотел
получить  признание своей правоты и своей власти от  созваннаго им в станице
Невинамысской  Чрезвычайнаго Съезда Совдепов  и  представителей революции  и
красной армии".
     Но враги Сорокина еще до прибытия его на съезд успели объявить  его вне
закона, "как изменника  революции".  Он был арестован в  Ставрополе и тут же
убит...  Вместе  с тем была решена  участь большинства лиц,  содержавшихся в
качестве заложников в концентрационном лагере.
     В No.  157  местных "Известий" 2-го  ноября  был опубликовал  следующий
приказ Ч. К.,  возглавляемой Артабековым:  "Вследствие  покушения  на  жизнь
вождей  пролетариата в гор. Пятигорске 21-го окт. 1918  г. и в силу  приказа
No. З-ий 8-го  октября сего  года в  ответ  на  дьявольское  убийство лучших
товарищей,  членов Ц. П. К. и других, по постановлению Чрезвычайной Комиссии
расстреляны    нижеследующие    заложники    и    лица,   принадлежащия    к
контр-революционным  организациям". Дальше шел список  в 59 человек, который
начинался ген. Рузским. Тут же был напечатан и другой  список в 47  человек,
где в перемешку шли:  сенатор, фальшивомонетчик,  священник. Заложники "были
расстреляны". Это ложь. Заложники были  зарублены шашками. Вещи  убитых были
объявлены "народным достоянием"...
     И в дальнейшем процветала та же система заложничества.

     В  Черниговской сатрапии студент П.  убил  комиссара  Н.  И достоверный
свидетель разсказывает нам, что за это были расстреляны  его отец, мать, два
брата (младшему было 15 лет), учительница немка и {45} ея племянница 18 лет.
Через некоторое время поймали его самого.

     Прошел год, в течение котораго террор принял в  России ужасающия формы:
по   истине   бледнеет   все   то,  что   мы  знаем   в  истории.  Произошло
террористическое  покушение,  произведенное   группой  анархистов   и  левых
социалистов-революционеров, первоначально шедших рука об руку с большевиками
и   принимавших  даже  самое  близкое  участие  в  организации  чрезвычайных
комиссий. Покушение это  было  совершено в значительной  степени в  ответ на
убийство целаго ряда членов партии, объявленных заложниками. Еще  15-го июня
1919  г.  от  имени председателя  Всеукраинской Чрезвычайной Комиссии Лациса
было напечатано следующее заявление:

     "В  последнее   время  целый  ряд  ответственных  советских  работников
получает     угрожающие     письма      от      боевой     дружины     левых
социалистов-революционеров  интернационалистов, т. е.  активистов. Советским
работникам   объявлен  белый  террор.  Всеукраинская  Чрезвычайная  Комиссия
настоящим  заявляет,  что   за  малейшую  попытку  нападения  на   советских
работников  будут  расстреливаться  находящиеся  под  арестом  члены  партии
соц.-рев. активистов, как здесь, на Украине, так  и в Великороссии. Карающая
рука  пролетариата  опустится с одинаковой тяжестью,  как на белогвардейца с
деникинским мандатом, так и на  активистов левых социалистов-революционеров,
именующих себя интернационалистами.

     Председатель Всеукраинской Комиссии Лацис"14.
     Как бы в ответ на это 25-го  сентября 1919 г. в партийном  большевицком
помещении в Москве,  в {46} Леонтьевском  переулке  произведен  был  заранее
подготовленный взрыв,  разрушивший часть  дома. Во время взрыва было убито и
ранено несколько видных коммунистов. На другой день в  московских газетах за
подписью Камшева  была распубликована  угроза: "белогвардейцы",  совершившие
"гнусное  преступление",  "понесут  страшное   наказание".  "За  убитых"  --
добавлял  Гойхбарт в статье в "Известиях" -- власть "сама  достойным образом
расплатится".

     И новая волна кроваваго террора пронеслась по России: власть "достойным
образом" расплачивалась  за  взрыв  с людьми, которые не  могли иметь к нему
никакого  отношения.  За  акт,  совершенный   анархистами15,  власть  просто
расстреливала тех, кто в этот момент был в тюрьме.

     "В ответ  на брошенныя  в  Москве  бомбы"  в  Саратове  Чрез.  Комиссия
расстреляла  28 человек,  среди  которых было несколько  кандидатов в  члены
Учредительнаго  Собрания  из  конст.-демократ. партии,  бывший  народоволец,
юристы, помещики,  священники и т.  д.16. Столько расстреляно оффициально. В
действительности больше,  столько,  сколько по телеграмме из Москвы пришлось
из "всероссийской кровавой повинности" на Саратов -- таких считали 60.

     О том, как составлялись  в эти  дни  списки  в  Москве, бывшей  главной
ареной  действия,  мы имеем  яркое  свидетельство одного  из  заключенных  в
Бутырской тюрьме17.

     "По разсказу коменданта М. Ч. К. Захарова, прямо с места взрыва приехал
в М. Ч. К. бледный, как полотно, и взволнованный Дзержинский и отдал приказ:
расстреливать  по  спискам  всех  кадет,  жандармов,  представителей стараго
режима  и  разных  там  {47}  князей  и  графов, находящихся  во всех местах
заключения  Москвы,   во  всех  тюрьмах  и  лагерях.  Так,  одним  словесным
распоряжением  одного  человека,  обрекались  на  немедленную смерть  многия
тысячи людей.

     Точно  установить,  сколько  успели  за   ночь  и  на   следующий  день
перестрелять, конечно, невозможно,  но число  убитых  должно исчисляться  по
самому скромному раз счету -- сотнями. На  следующий день  это  распоряжение
было отменено"...
     Прошел еще  год,  и  распоряжением  центральной власти  был  введен уже
оффициально особый институт заложников.
     30-го ноября 1920  года появилось  "правительственное сообщение" о том,
что    ряд    "белогвардейских   организаций    задумал   (?!)    совершение
террористических  актов против руководителей рабоче-крестьянской революции".
Посему  заключенные  в  тюрьмах  представители различных  политических групп
объявлялись заложниками18.

     На  это сообщение  счел  долгом откликнуться письмом  к  Ленину  старый
анархист П. А. Кропоткин19. "Неужели не нашлось  среди Вас никого, --  писал
Кропоткин,  -- чтобы  напомнить,  что такие  меры,  представляющия возврат к
худшему времени средневековья и религиозных войн -- недостойны  людей,  {48}
взявшихся созидать  будущее общество на коммунистических началах...  Неужели
никто из Вас не  вдумался в то, что  такое заложник? Это значит, что человек
засажен в  тюрьму,  не как в наказание за какое-нибудь преступление, что его
держат  в тюрьме,  чтобы угрожать  его  смертью  своим противникам.  "Убьете
одного из  наших, мы убьем столько-то из Ваших". Но разве это не все  равно,
что выводить  человека каждое  утро на казнь и отводить  его назад в тюрьму,
говоря: "Погодите", "Не сегодня". Неужели Ваши товарищи не понимают, что это
равносильно восстановлению пытки для заключенных и их родных..."

     Живший уже  вдали от  жизни,  престарелый и  больной  П.  А.  Кропоткин
недостаточно ясно представлял  себе реальное воплощение большевицких  теорий
насилия. Заложники! Разве  их не  брали фактически с  перваго  дня  террора?
Разве их не брали повсеместно  в период гражданской войны? Их брали  на юге,
их брали на востоке, их брали на севере...

     Сообщая о многочисленных заложниках  в Харькове, председатель  местнаго
губисполкома Кон докладывал в Харьковском совете: "в случае, если буржуазный
гад  поднимет голову, то прежде всего  падут головы заложников"20. И  падали
реально. В Елизаветграде убито в 1921 г. 36  заложников за убийство местнаго
чекиста. Этот  факт,  передаваемый бурцевским  "Общим Делом"21, найдет  себе
подтверждение  в  ряде  аналогичных  достоверных  сообщений,  с  которыми мы
встретимся  на   последующих  страницах.  Правило  "кровь  за  кровь"  имеет
широчайшее применение на практике.

     "Большевики  восстановили  гнусный обычай  брать заложников",  -- писал
Локкарт 10-го ноября 1918 г. -- И что еще хуже, они разят своих политических
противников, мстя их женам. Когда недавно {49} в  Петрограде был опубликован
длинный список заложников, большевики арестовали жен не найденных и посадили
их в  тюрьму  впредь до  явки их мужей"22. Арестовывали жен и детей и  часто
расстреливали их.  О таких расстрелах  в  1918  г. жен-заложниц за офицеров,
взятых в красную армию и перешедших к белым, рассказывают  деятели киевскаго
Краснаго Креста. В  марте  1919  г. в  Петербурге расстреляли  родственников
офицеров   86-го  пехотного  полка,   перешедшего  к  белым23.  О  расстреле
заложников в 1919  г.  в  Кронштадт "родственников офицеров, подозреваемых в
том, что они перешли к белой  гвардии",  говорит  записка, поданная  в  ВЦИК
известной  левой  соц.-рев.  Ю. Зубелевич24и. Заложники  легко переходили  в
группу  контр-революционеров.  Вот  документ,  публикуемый  "Коммунистом"25:
"13-го августа военно-революционный трибунал 14 армии, разсмотрев дело 10-ти
граждан  гор.  Александрии,  взятых  заложниками (Бредит,  Мальский  и  др.)
признал означенных не заложниками, а контр-революционерами и постановил всех
расстрелять". Приговор был приведен в исполнение на другой день.

     Брали  сотнями  заложниц --  крестьянских жен вместе с  детьми во время
крестьянских восстаний в Тамбовской губернии: оне сидели в разных тюрьмах, в
том числе в Москве и Петербурге чуть ли не в течение двух лет. Напр., приказ
оперштаба тамбовской  Ч.  К.  1-го сентября 1920  г.  объявлял: "Провести  к
семьям восставших  безпощадный красный террор... арестовывать в таких семьях
всех с  18 летняго возраста, не считаясь с  полом и если бандиты выступления
будут  продолжать,  расстреливать  их.   Села  {50}  обложить  чрезвычайными
контрибуциями, за неисполнение которых  будут  конфисковываться все  земли и
все имущество"26.

     Как  проводился  в  жизнь  этот  приказ,  свидетельствуют  оффициальныя
сообщения, печатавшияся в тамбовских  "Известиях": 5-го  сентября  сожжено 5
сел.; 7-го сентября расстрелено более  250 крестьян... В  одном  Кожуховском
концентрационном  лагере под  Москвой  (в 1921  --  22 г.)  содержалось  313
тамбовских крестьян в качестве заложников, в числе их дети от 1 месяца до 16
лет. Среди этих раздетых (без теплых вещей), полуголодных заложников  осенью
1921 г. свирепствовал сыпной тиф.
     Мы  найдем длинные  списки  опубликованных  заложников  и  заложниц  за
дезертиров, напр., в "Красном воине"27.  Здесь вводится  даже особая рубрика
для некоторых заложников: "приговорен к расстрелу условно".

     Разстреливали и  детей и родителей. И мы найдем засвидетельствованные и
такие  факты.  Разстреливали  детей  в присутствии родителей  и  родителей в
присутствии детей.  Особенно свирепствовал в  этом отношении Особый Отдел В.
Ч.  К.,  находившийся в  ведении полусумасшедшаго Кедрова28.  Он  присылал с
"фронтов" в Бутырки целыми пачками малолетних "шпионов" от  8  -- 14 лет. Он
расстреливал на местах этих малолетних шпионов-гимназистов. Я лично знаю ряд
таких случаев в Москве.

     Какое дело кому до каких-то моральных пыток, о которых пытался говорить
в  своем  письме  П.  А.  Кропоткин.  В  Чрезвычайных  Комиссиях  не  только
провинциальных, но и столичных,  практиковались  самыя настоящия истязания и
пытки. Естественно, письмо {51} П. А. Кропоткина оставалось гласом вопиющаго
в  пустыне.  Если  тогда  не было  расстрелов среди  тех,  кто был  объявлен
заложником, то, может быть, потому, что не было покушений...

     Прошел  еще  год.  И  во время  Кронштадтскаго  восстания  тысячи  были
захвачены в качестве  заложников.  Затем  появились  новые  заложники в лице
осужденных по известному процессу социалистов-революционеров смертников. Эти
жили до последних дней под угрозой условного расстрела!

     И,  может  быть,  только  тем, что  убийство  Воровскаго  произошло  на
Швейцарской  территории, слишком гласно для всего мира,  объясняется то, что
не  было в  России массовых  расстрелов,  т. е. о них не было опубликовано и
гласно  заявлено. Что  делается  в  тайниках Государственнаго  Политического
Управления, заменившаго собой  по  имени Чрезвычайныя комиссии, мы  в полной
степени не знаем. Разстрелы продолжаются, но о них не публикуется, или, если
публикуется, то редко и в сокращенном виде. Истины мы не знаем.
     Но мы  безоговорочно уже  знаем, что после  оправдательнаго приговора в
Лозанне  большевики  недвусмысленно   грозили   возобновлением  террора   по
отношению к тем,  кто считается заложниками.  Так  Сталин  --  как  сообщали
недавно  "Дни" и "Vorwдrts" -- в  заседании московскаго комитета большевиков
заявил:

     "Голоса всех трудящихся требуют от нас  возмездия подстрекателям  этого
чудовищнаго убийства.

     Фактически  убийцы  тов.  Воровскаго -- не  ничтожные наймиты Конради и
Полунин,  a те  социал-предатели,  которые, скрывшись от  народнаго гнева за
пределы досягаемости,  еще  продолжают подготовлять  почву  для  наступления
против   руководителей   русского   пролетариата.   Они   забыли   о   нашей
дальновидности, проявленной нами в августе 1922 года, когда мы приостановили
приговор  Верховнаго  Трибунала,  {52}  вопреки  настойчивому  желанию  всех
трудящихся  масс.  Теперь  мы можем им напомнить,  что постановление  еще не
потеряло силы, и за смерть тов. Воровскаго мы сумеем потребовать к ответу их
друзей, находящихся в нашем распоряжении"...29

     "Заложники  --  капитал для  обмена"...  Эта  фраза известнаго  чекиста
Лациса,  может быть,  имела  некоторый  смысл  по  отношению  к  иностранным
подданным,  во время польско-русской войны.  Русский заложник  --  это  лишь
форма  психического  воздействия,  это  лишь  форма устрашения,  на  котором
построена вся внутренняя политика, вся система властвования большевиков.

     Знаменительно, что большевиками собственно  осуществлено то, что в 1881
г. казалось невозможным самым  реакционным кругам. 5-го марта 1881  года гр.
А. Камаровский впервые высказал в письме к Победоносцеву30 мысль о групповой
ответственности. Он писал: "... не будет  ли найдено полезным  объявить всех
уличенных участников  в  замыслах  революционной  партии  за  совершенныя ею
неслыханныя преступления,  состоящими вне  закона и  за  малейшее  их  новое
покушение или  действие  против  установленнаго  законом  порядка  в  России
ответственными {53} поголовно, иn corporе, жизнью их".

     Такова гримаса истории или жизни... "Едва ли, действительно, есть более
яркое  выражение  варварства,  точнее,  господства  грубой  силы  над  всеми
основами человеческаго общества, чем этот институт заложничества"  --  писал
старый русский революционер H. В. Чайковский  по поводу заложничества в наши
дни. "Для того, чтобы дойти не только до применения его на практике, но и до
открытаго провозглашения, нужно  действительно  до конца эмансипироваться от
этих   веками   накопленных  ценностей  человеческой  культуры  и  внутренне
преклониться перед молохом войны, разрушения и зла".

     "Человечество потратило много усилий, чтобы  завоевать... первую истину
всякаго правосознания:

     -- Нет наказания,  если нет преступления" -- напоминает  выпущенное  по
тому  же поводу в 1921 г. воззвание "Союза русских литераторов и журналистов
в Париже"31.

     "И  мы думаем, что  как бы ни  были раскалены страсть в той партийной и
политической борьбе,  которая таким  страшным  пожаром  горит  в современной
России,  но  эта  основная, эта  первая  заповедь цивилизации  не может быть
попрана ни при каких обстоятельствах:

     -- Нет наказания, если нет преступления.
     Мы протестуем против возможного убийства ни в чем неповинных людей.
     Мы  протестуем против этой пытки  страхом. Мы знаем,  какия мучительныя
ночи  проводят  русския  матери  и  русские  отцы,  дети  которых  попали  в
заложники.  Мы знаем, точно  также, что переживают сами заложники в ожидании
смерти за чужое, не ими совершенное, преступление. {54}
     И потому мы говорим:
     -- Вот жестокость, которая не имеет оправдания.
     --  Вот  варварство, которому  не  должно  быть  места  в  человеческом
обществе"...
     "Не должно быть"... Кто слышит это?

     1  Перельцвейг с товарищами были  расстреляны  за несколько  недель  до
убийства Урицкаго. M. Алданов, "Совр. Зап.", т. XVI.
     2 A Collеction of Rеports on Bolschеwиsm иn Russиa. Abridgеd Edition of
Parlamеntеrs Papеr.  Russиa Nr. 1.  Книга эта переведена на французский язык
под  заглавием "Lе  Bolchеvismе еn Russiе. Livrе blanc anglais";  цитирую по
ней, стр. 159.
     3 Livrе blanc 59.
     4 "Утро Москвы", No. 21, 4-го ноября 1918 г.
     5 Еще опубликовано было 15 фамилий в No. 3 "Еженедельника".
     6 Кстати такие осведомительные и руководящие органы появились при целом
ряде Чрезвычайных Комисий: Напр., издавались "Царицынския Изв. Ч. К."; орган
всеукраинской Ч.  К. именовался "Красный Меч". Собрание этих  журнальчиков и
листков  могли  бы  дать богатейший материал  для  характеристики  "краснаго
террора".
     7 М. П. Арцыбашев  в своих показаниях  Лозаннскому суду  определяет эту
цифру в 500.
     8 "В дни краснаго террора" -- Сборник "Че-Ка".
     9  Здесь  прежде,  при  самодержавии,  дезинфецировали  новых  тюремных
сидельцев; зловещая "комната душ"  служила в 1918 г.  местом,  куда  сводили
людей, которых везли на убой.
     10 "Че-Ка", "Сухая гильотина", стр. 49 -- 50.
     11 "Сев. Ком." 18-го сентября.
     12 Изв. Ц. И. К. "Сев. Кавк." No. 138.
     13 Сводка материалов по группе Минеральных Вод, стр. 82.
     14 "Киевския  Известия". Аналогичное заявление за подписью Дзержинскаго
было  опубликовано   в  "Известиях"  еще  1-го  марта:  "арестованные  левые
социалисты-революционеры и меньшевики будут служить заложниками, и судьба их
будет зависеть от поведения обеих партий".
     15  В  изданной  в 1922  г. в Берлине брошюре "Гонения на  анархистов в
советской России" определенно говорится,  что покушение в Леонтьевском  пер.
произведено анархистами. Инициатором его был рабочий Казимир Ковалев.
     16 Саратовск. "Известия", 2-го октября 1919 г.
     17 "Че-Ка", "Год в Бутырской тюрьме", стр. 144.
     18 В сущности поводом  к этому правительственному  акту послужила  лишь
статья В. Л.  Бурцева  в его "Общем  Деле". Он писал: "На  террор необходимо
ответить    террором...   должны   найтись   революционеры,    готовые    на
самопожертвование, чтобы призвать  к  отчету Ленина  и Троцкаго,  Стеклова и
Дзержинского,   Лациса  и  Луначарскаго,  Каменева  и  Калинина,  Красина  и
Карахана, Крестинскаго и Зиновьева  и т. д.". Может  быть, в параллель  этой
статье следует отметить имеющую  психологическую ценность запись дипломата в
свой  дневник  при ведении Брест-Литовских переговоров. Чернин 26-го декабря
1917  г. записал: "Шарлота Кордэ  сказала:  я  убила  не человека, а  дикаго
зверя.  Эти большевики также  исчезнут,  и кто знает, не найдется ли Кордэ и
для Троцкаго".
     19 "На чужой стороне", кн. III.
     20 "Харьковск. Изв." No. 126, 13-го мая 1919 г.
     21 "Об. Д." No. 345.
     22 Lиvrе blanc, стр. 37.
     23 "Русская Жизнь" (Гельсингфорс), 11-го марта.
     24  В  результате   неуместнаго,   с  точки  зрения  советской  власти,
выступления Ю. М. Зубелевич была отправлена в ссылку в Оренбург.
     25 1918 г. No. 134.
     26 "Рев. Россия" No. 14 -- 15.
     27 12-го ноября 1919 г.
     28  Кедров находится  ныне, по некоторым сведениям,  в  психиатрической
больнице, как неизлечимый.
     29 В самое последнее  время  грузинская Че-Ка  объявила  заложниками 37
социал-демократов,   с  предупреждением,  что  первые  10  по  списку  будут
расстреляны за первую попытку террористическаго акта в Грузии. По  сообщению
"Соц. Вест." 11-го фев. 1924 г. (No. 3)  постановление это было отменено  по
требованию из Москвы (не забудем, что это было время, когда решался вопрос о
признании  советской  власти).  При  чем  мотивом  отмены  был  своеобразный
аргумент: так как меньшевики превратились в  "ничтожную  группу бандитов", а
органы власти  достаточно сильны для выполнения своих прекарных функций "нет
надобности прибегать  к  таким чрезвычайным мерам  репрессий, как объявление
заложниками отдельных видных деятелей меньшевицкой партии".
     30 "Письма и Записки", т. I, стр. 181.
     31 "Посл. Нов.", 9-го февраля 1921 г.

--------

II. "Террор навязaн"



     "Пролетарское   принуждение   во   всех   своих   формах,   начиная  от
расстрелов...  является  методом  выработки  коммунистическаго  человека  из
человеческаго материала капиталистической эпохи".
           Бухарин.

     Террор в  изображении большевицких деятелей нередко представляется, как
следствие возмущения народных масс. Большевики  вынуждены были прибегнуть  к
террору  под  давлением рабочаго класса.  Мало  того, государственный террор
лишь вводил в известныя правовыя нормы неизбежный самосуд. Более фарисейскую
точку зрения  трудно себе  представить и нетрудно  показать  на фактах,  как
далеки от действительности подобныя заявления.

     В записке народнаго комиссара внутренних дел и в то же время  истиннаго
творца и руководителя  "краснаго  террора"  Дзержинскаго, поданной  в  совет
народных комиссаров 17-го  февраля  1922 г.,  между прочим,  говорилось:  "В
предположении, что  вековая  старая  ненависть  революционнаго  пролетариата
против  поработителей поневоле выльется в  целый  ряд  безсистемных кровавых
эпизодов,  причем  возбужденные  элементы народнаго гнева  сметут  не только
врагов, но и друзей, не только враждебные и вредные элементы, но и сильные и
полезные,   я  стремился  провести  систематизацию   карательнаго   аппарата
революционной власти. За все время "Чрезвычайная  комиссия была не что иное,
как разумное {55} направление карающей руки революционнаго пролетариата".1

     Мы  покажем  ниже, в  чем  заключалась  эта  "разумная"  систематизация
карательнаго   аппарата  государственной   власти.   Проект  об  организации
Всероссийской  Чрезвычайной  комиссии,  составленный  Дзержинским  еще  7-го
декабря 1917 г. на  основании "историческаго изучения  прежних революционных
эпох",  находился  в  полном  соответствии  с  теориями,  которыя  развивали
большевицкие идеологи. Ленин  еще весной  1917 г. утверждал,  что социальную
революцию  осуществить  весьма  просто:  стоит  лишь  уничтожить 200 --  300
буржуев.  Известно, что  Троцкий в  ответ  на книгу  Каутскаго "Терроризм  и
коммунизм" дал "идейное обоснование террора", сведшееся впрочем к  чрезмерно
простой  истине: "враг должен быть обезврежен;  во  время войн это значит --
уничтожен". "Устрашение является  могущественным средством политики, и  надо
быть лицемерным ханжой, чтобы  этого  не  понимать".2 И  прав  был Каутский,
сказавший, что не будет  преувеличением  назвать  книгу Троцкаго  "хвалебным
гимном во славу безчеловечности". Эти  кровавые призывы по истине составляют
по выражению Каутскаго "вершину мерзости революции". "Планомерно проведенный
и всесторонне обдуманный террор нельзя смешивать с эксцессами взбудораженной
толпы.   Эти  эксцессы  исходят  из  самых   некультурных,  грубейших  слоев
населения, терpop  {56}  же  осуществлялся  высококультурными,  исполненными
гуманности людьми". Эти слова идеолога  немецкой социал-демократии относятся
к  эпохе великой французской революции.3 Они  могут  быть  повторены и  в XX
веке:  идеологи коммунизма  возродили отжившее прошлое  в самых  худших  его
формах.  Демагогическая  агитация  "высококультурных",  исполненных   яко-бы
"гуманностью" людей безстыдно творила кровавое дело.

     Не считаясь  с  реальными фактами, большевики утверждали,  что террор в
России получил применение лишь после  первых  террористических  покушений на
так называемых  вождей пролетариата. Латыш Лацис,  один  из  самых  жестоких
чекистов,  имел  смелость  в  августе 1918  г.  говорить  об  исключительной
гуманности   советской  власти:   "нас   убивают   тысячами  (!!!),   а   мы
ограничиваемся арестом"  (!!).  А  Петерс, как  мы  уже видели,  с  какой-то
исключительной циничностью публично даже утверждал, что до убийства,  напр.,
Урицкаго, в Петрограде не было смертной казни.

     Начав  свою правительственную  деятельность в  целях  демагогических  с
отмены  смертной  казни4, большевики немедленно  ее восстановили.  Уже  8-го
января  1918  г.  в  объявлении  Совета  народных  комиссаров  говорилось  о
"создании батальонов для рытья окопов из состава буржуазнаго класса мужчин и
женщин,  под надзором  красногвардейцев". "Сопротивляющихся расстреливать" и
дальше:    контр-революционных    агитаторов    "расстреливать    на   месте
преступления".5

     Другими словами, восстанавливалась смертная казнь на  месте без суда  и
разбирательства.   Через  {57}   месяц  появляется   объявление   знаменитой
впоследствии  Всероссийской Чрезвычайной  Комиссии:  ..."контр-революционные
агитаторы...  все  бегущие на  Дон  для  поступления  в  контр-революционныя
войска...  будут  безпощадно  расстреливаться  отрядом  комиссии   на  месте
преступления".  Угрозы стали  сыпаться,  как из  рога  изобилия:  "мешечники
расстреливаются  на   месте"   (в   случае   сопротивления),   расклеивающие
прокламации "немедленно  расстреливаются"6 и т.  п.  Однажды  совет народных
комиссаров  разослал  по  железным  дорогам  экстренную  депешу  о  каком-то
специальном поезде,  следовавшем  из  Ставки в  Петроград: "если  в пути  до
Петербурга   с  поездом   произойдет  задержка,  то   виновники   ея   будут
расстреляны".  "Конфискация  всего  имущества  и  расстрел"  ждет  тех,  кто
вздумает  обойти существующие и изданные советской властью законы об обмене,
продаже и купле. Угрозы расстрелом разнообразны. И характерно, что приказы о
расстрелах  издаются не одним только  центральным  органом,  а всякаго  рода
революционными   комитетами:  в  Калужской   губ.  объявляется,   что  будут
расстреляны за  неуплату контрибуций,  наложенных  на богатых;  в Вятке  "за
выход  из  дома  после 8  часов"; в  Брянске за  пьянство; в  Рыбинске -- за
скопление  на  улицах  и  притом  "без  предупреждения".  Грозили не  только
расстрелом: комиссар города  Змиева обложил город контрибуцией и грозил, что
неуплатившие  "будут  утоплены  с  камнем  на шее  в  Днестре".7  Еще  более
выразительное: главковерх Крыленко, будущий главный  обвинитель в  Верховном
Революционном Трибунале,  хранитель  законности  в советской  России,  22-го
января объявлял: "Крестьянам  Могилевской губернии предлагаю расправиться  с
насильниками по своему разсмотрению". Комиссар  Севернаго раиона  и Западной
Сибири в свою  {58} очередь  опубликовал: "если виновные не будут выданы, то
на каждые 10 человек  по одному будут расстреляны, нисколько  не разбираясь,
виновен или нет".
     Таковы приказы, воззвания, объявления о смертной казни...

     Цитируя их, один из старых борцов против смертной  казни в  России, д-р
Жбанков писал  в "Общественном враче"8: "Почти все  они дают широкий простор
произволу  и  усмотрению  отдельных  лиц   и   даже  разъяренной  ничего  не
разбирающей толпе", т. е. узаконяется самосуд.

     Смертная  казнь еще в 1918 г. была восстановлена в пределах, до которых
она никогда  не  доходила и при  царском режиме. Таков  был первый результат
систематизации карательнаго аппарата  "революционной  власти". По  презрению
элементарных  человеческих прав  и  морали центр шел впереди и показывал тем
самым пример. 21-го февраля в связи с наступлением  германских  войск особым
манифестом "социалистическое  отечество" было  провозглашено  в  опасности и
вместе с тем действительно вводилась смертная казнь в  широчайших  размерах:
"неприятельские  агенты, спекулянты, громилы,  хулиганы, контр-революционные
агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления".9 {59}

     Не  могло быть ничего более возмутительнаго, чем дело капитана Щаснаго,
разсматривавшееся  в  Москве  в  мае  1918  г. в  так  называемом  Верховном
Революционном  Трибунале.  Капитан  Щасный  спас остаток  русского  флота  в
Балтийском море от сдачи  немецкой эскадре и привел  его в Кронштадт. Он был
обвинен  тем не менее в измене.  Обвинение было  формулировано так: "Щасный,
совершая геройский подвиг, тем самым  создал  себе популярность, намереваясь
впоследствии  использовать  ее  против  советской  власти".  Главным,  но  и
единственным свидетелем  против Щаснаго выступил Троцкий.  22-го мая  Щасный
был   расстрелен   "за   спасение   Балтийскаго   флота".  Этим   приговором
устанавливалась  смертная  казнь  уже  и  по  суду.  Эта  "кровавая  комедия
хладнокровнаго  человекоубийства" вызвала яркий  протест  со стороны  лидера
социал-демократов-меньшевиков Мартова, обращенный к рабочему классу. На него
не получалось однако тогда широких откликов,  ибо  вся политическая  позиция
Мартова и его единомышленников в то время сводилась к призыву  работать {60}
с большевиками для противодействия грядущей контр-революции10.

     Смертную  казнь  по   суду  или  в  административном  порядке,  как  то
практиковала  Чрезвычайная  Комиссия  на территории  советской России  и  до
сентября 1918  года,  т. е.  до  момента  как  бы  оффициальнаго  объявления
"краснаго террора",  далеко нельзя считать проявлением единичных фактов. Это
были даже не десятки, а сотни случаев. Мы имеем в виду только смерть по тому
или  иному приговору. Мы не говорим сейчас вовсе о  тех расстрелах,  которые
сопровождали усмирения  всякаго  рода волнений,  которых было так много и  в
1918 г.,  о  расстрелах демонстраций  и  пр., т.  е. об эксцессах  власти, о
расправах после октября (еще  в 1917  г.) с  финляндскими и севастопольскими
офицерами.  Мы  не  говорим  о  тех  тысячах,  расстреленных  на  территории
гражданской войны, где в полной степени воспроизводились в жизни приведенныя
выше постановления, объявления и приказы о смертной казни.

     Позднее,  в 1919  г.,  историограф  деятельности чрезвычайных  комиссий
Лацис в ряде статей (напечатанных ранее в Киевских и Московских "Известиях",
a затем вышедших отдельной  книгой "Два года  борьбы на внутреннем  фронте")
подвел итоги оффициальных сведений о расстрелах и без стеснения писал, что в
пределах  тогдашней советской России  (т.  е.  20  центральных губерний)  за
первую  половину   1918  г.,  т.   е.  за   первое  полугодие  существования
чрезвычайной комиссии, было расстрелено всего 22 человека. "Это длилось бы и
дальше, -- заявлял Лацис, -- если бы не широкая волна заговоров и самый {61}
необузданный белый террор (?!) со стороны контр-революционной буржуазии"11.

     Так можно  было писать только при  полной общественной безгласности. 22
смертных  казни!   Я  также   пробовал  в  свое  время  производить  подсчет
расстреленных  большевицкой  властью в  1918 году, при чем  мог пользоваться
преимущественно теми данными, которыя были опубликованы в советских газетах.
Отмечая, что появлялось в органах, издававшихся в центре, я мог пользоваться
только сравнительно случайными  сведениями из провинциальных газет и редкими
проверенными сведениями из других источников. Я  уже указывал в своей статье
"Голова Медузы", напечатанной в нескольких социалистических органах Западной
Европы,  что  и  на  основании  таких  случайных данных  в  моей  картотеке,
появилось не  22,  а  884  карточки!12 "Здесь  среди нас много  свидетелей и
участников тех  событий и тех годов, которых  касается казенный  историограф
чрезвычайки"  --  писал берлинский "Голос России" (22-го февраля 1922 г.) по
поводу  заявления Лациса: "Мы, быть может, так же хорошо, как Лацис, помним,
что оффициально Вечека была создана постановлением  7-го декабря 1917 г.  Но
еще  лучше мы помним, что  "чрезвычайная"  деятельность большевиков началась
раньше. Не большевиками ли  был сброшен  в Неву  после взятия Зимняго Дворца
помощник военнаго министра кн. Туманов? Не главнокомандующий ли большевицким
фронтом Муравьев  отдал  на другой  день  после взятия  Гатчины оффициальный
приказ  расправляться  "на   месте  самосудом"  с   офицерами,  оказывавшими
противодействие?  Не   большевики  ли  несут   ответственность  за  убийство
Духонина, Шингарева и Кокошкина?  Не  по личному ли разрешению  Ленина  были
расстреляны  студенты  {62} братья Ганглез в Петрограде  за  то лишь, что на
плечах  у  них  оказались  нашитыми  погоны?  И  разве   до  Вечека  не  был
большевиками  создан  Военно-Революционный  комитет, который  в чрезвычайном
порядке истреблял врагов большевицкой власти?

     Кто поверит Лацису, что "все они были в своем большинстве из уголовнаго
мира", кто поверит, что их было только "двадцать два человека?..."

     Оффициальная  статистика  Лациса не  считалась  даже с  опубликованными
ранее   сведениями  в   органе   самой   Всер.  Чрез.  Комиссии;  напр.,   в
"Еженедельнике Ч. К." объявлялось,  что Уральской областной  Че-Ка за первое
полугодие 1918 г. расстрелено 35 человек. Что же значит больше расстрелов не
производилось  в  то время?  Как совместить  с  такой  советской гуманностью
интервью  руководителей  ВЧК  Дзержинскаго  и  Закса  (лев.  с.-р.),  данное
сотруднику горьковской "Новой Жизни"  8-го июня 1918 г., где  заявлялось; по
отношению к врагам "мы не  знаем пощады" и  дальше  говорилось о расстрелах,
которые  происходят  яко-бы  по  единогласному  постановлению   всех  членов
комитета Чрезвычайной Комиссии. В  августе  в "Известиях"  (28-го) появились
оффициальныя сведения о расстрелах в шести губернских  городах 43 человек. В
докладе   члена  петроградской  Ч.   К.  Бокия,  заместителя  Урицкаго,   на
октябрьской  конференции чрезвычайных комиссий Северной  Коммуны общее число
расстреленных в Петербурге с момента переезда Всер. Чрез. Комиссии в Москву,
т. е. после 12-го марта, исчислялось в 800 человек, при чем цифра заложников
в  сентябре определялась в 500, т. е. другими словами за указанные месяцы по
исчислению оффициальных представителей  петроградских Ч. К. было расстрелено
300 человек.13 Почему же после этого не верить записи Маргулиеса в дневнике:
"Секретарь датскаго посольства  Петерс разсказывал... как ему хвастался {63}
Урицкий, что подписал в  один день 13 смертных приговора".14 A  ведь Урицкий
был один из тех, которые будто бы стремились "упорядочить" террор...

     Может быть, вторая половина 1918 г. отличается от первой  лишь тем, что
с  этого  времени  открыто  шла  уже  кровавая  пропаганда  террора.15 После
покушения  на  Ленина urbи еt orbи объявляется наступление времен  "краснаго
террора",  о котором Луначарский в совете рабочих  депутатов  в Москве  2-го
декабря 1917 г. говорил: "Мы не хотим пока террора, мы против смертной казни
и эшафота".  Против эшафота, но не  против  казни в тайниках!  Пожалуй, один
Радек  высказался  как-бы  за  публичность  расстрела.  Так  в  своей статье
"Красный  Террор"16  он  пишет:  ..."пять  заложников, взятых  у  буржуазии,
расстреленных на основании  публичнаго  приговора пленума  местнаго  Совета,
расстреленных в присутствии  тысячи рабочих, одобряющих этот  акт  --  более
сильный акт массоваго террора, нежели расстрел пятисот человек по решению Ч.
К. без участия рабочих масс". Штейнберг, вспоминающий "великодушие", которое
царило  в трибуналах "первой эпохи октябрьской революции", должен  признать,
что "нет сомнений" в том, что-бы период  от марта до конца августа 1918  был
период фактическаго, хотя и не оффициальнаго террора".

     Террор превращается  в  разнузданную  кровавую бойню, которая на первых
порах  возбуждает {64}  возмущение  даже в коммунистических рядах. С  первым
протестом  еще  по  делу  капитана Щаснаго  выступил  небезызвестный  матрос
Дыбенко,  поместивший в газете  "Анархия" следующее  достаточно  характерное
письмо от 30-го июля:  "Неужели нет ни  одного  честнаго большевика, который
публично заявил протест против  восстановления смертной казни? Жалкие трусы!
Они  боятся открыто подать  свой голос  -- голос протеста. Но если есть хоть
один  еще  честный  социалист,  он  обязан  заявить  протест  перед  мировым
пролетариатом... мы не повинны в  этом позорном акте восстановления смертной
казни  и в знак  протеста выходим из  рядов правительственных  партий. Пусть
правительственные коммунисты после нашего заявления-протеста ведут нас, тех,
кто боролся и борется против смертной казни, на эшафот, пусть будут и нашими
гильотинщиками  и палачами".  Справедливость  требует сказать,  что  Дыбенко
вскоре же отказался от этих "сентиментальностей", по выражению Луначарскаго,
а через три года  принимал  самое деятельное участие в расстрелах в 1921  г.
матросов при  подавлении  восстания  в  Кронштадте:  "Миндальничать с  этими
мерзавцами не приходится",17  и  в первый  же  день  было  расстрелено  300.
Раздались позже  и другие голоса. Они также умолкли. А творцы террора начали
давать  теоретическое   обоснование   тому,  что  не   поддается  моральному
оправданию...

     Известный большевик Рязанов,  единственный, выступивший против введения
института  смертной казни  формально в новый уголовный кодекс, разработанный
советской юриспруденцией  в  1922 г., в ленинские  дни приезжал в  Бутырскую
тюрьму  и  разсказывал  социалистам,  что  "вожди"  пролетариата  с   трудом
удерживают  рабочих, рвущихся  к  тюрьме  после покушения  на  Ленина, чтобы
отомстить и расправиться  с "социалистами-предателями".  Я слышал то же  при
допросе в сентябре от самого  Дзержинскаго и от многих {65} других. Любители
и знатоки внешних инсценировок  пытались  создать такое впечатление, печатая
заявления разных  групп с требованием  террора. Но эта  обычная инсценировка
никого обмануть не может, ибо это только своего рода агитационные приемы, та
демагогия,  на которой возрасла и  долго держалась  большевицкая власть.  По
дирижерской палочке принимаются эти фальсифицированныя, но запоздалыя однако
постановления  --  запоздалыя,  потому что "красный  террор"  объявлен,  все
лозунги даны на митингах18,  в газетах, плакатах и  резолюциях и их остается
лишь просто повторять  на местах. Слишком уже  общи  и привычны лозунги, под
которыми происходит расправа: "Смерть капиталистам", "смерть буржуазии".  На
похоронах Урицкаго  уже  более  конкретные  лозунги,  более  соответствующие
моменту: "За каждаго вождя тысячи ваших  голов", "пуля  в грудь всякому, кто
враг  рабочаго  класса",  "смерть  наемникам  англо-французскаго  капитала".
Действительно кровью отзывается каждый лист  тогдашней большевицкой  газеты.
Напр.,  по поводу  убийства  Урицкаго петербургская  "Красная Газета"  пишет
31-го  августа:  "За смерть нашего борца  должны  поплатиться тысячи врагов.
Довольно  миндальничать...  Зададим  кровавый  урок  буржуазии... К  террору
живых... смерть  буржуазии -- пусть  станет лозунгом  дня".  Та  же "Красная
Газета"  писала по поводу покушения на Ленина  1-го сентября: "Сотнями будем
мы  убивать  врагов.  Пусть  будут  это  тысячи,  пусть  они  захлебнутся  в
собственной крови. За кровь Ленина и Урицкаго  пусть прольются потоки  крови
-- больше  крови, столько,  сколько  возможно".19  "Пролетариат  ответит  на
поранение Ленина так, -- писали "Известия", -- что вся буржуазия содрогнется
от ужаса".  Никто  {66} иной,  как  сам  Радек,  пожалуй,  лучший  советский
публицист,  утверждал  в  "Известиях"  в  специальной  статье,   посвященной
красному террору (No. 190),  что  красный террор, вызванный белым  террором,
стоит на очереди дня: "Уничтожение отдельных лиц из буржуазии, поскольку они
не  принимают  непосредственно  участия в  белогвардейском  движении,  имеет
только значение средства  устрашения  в момент  непосредственной схватки,  в
ответ на  покушения.  Понятно, за всякаго  советскаго  работника, за всякаго
вождя  рабочей  революции, который  падет  от руки  агента  контр-революции,
последняя  расплатится десятками  голов".  Если  мы вспомним крылатую  фразу
Ленина: пусть 90%  русского  народа погибнет, лишь бы 10% дожили  до мировой
революции, -- то  поймем в каких формах рисовало воображение коммунистов эту
"красную месть":  "гимн рабочаго класса отныне будет гимн ненависти и мести"
-- писала "Правда".

     "Рабочий  класс  советской   России   поднялся"   --  гласит  воззвание
губернскаго военнаго комиссара в Москве  3-го сентября -- и грозно заявляет,
что за каждую каплю пролетарской крови... да  прольется поток крови тех, кто
идет против  революции,  против советов  и  пролетарских  вождей.  За каждую
пролетарскую    жизнь    будут    уничтожены   сотни    буржуазных    сынков
белогвардейцев... С нынешняго дня рабочий  класс (т.  е.  губернский военный
комиссар  г.   Москвы)   объявляет   на  страх  врагам,  что  на   единичный
белогвардейский  террор,  он  ответит  массовым,  безпощадным,  пролетарским
террором". Впереди всех  идет сам  Всероссийский Центральный  Исполнительный
Комитет,  принявший  в заседании 2-го  сентября,  резолюцию: "Ц. И. К.  дает
торжественное предостережение всем холопам российской и  союзной  буржуазии,
предупреждая их,  что за  каждое покушение  на  деятелей советской  власти и
носителей    идей   социалистической    революции    будут    отвечать   все
контр-революционеры   и  все  вдохновители  их".  На   белый  террор  врагов
рабоче-крестьянской  власти  рабочие  {67}  (?)  и  крестьяне  (?)  ответят:
"массовым красным террором против буржуазии и ея агентов".

     В полном  соответствии с  постановлением этого высшаго законодательнаго
органа  5-го  сентября издается  постановление совета  народных комиссаров в
виде  специальнаго одобрения  деятельности  Ч.  К.,  по  которому  "подлежат
расстрелу все лица, прикосновенный к белогвардейским организациям, заговорам
и  мятежам".  Народным  комиссаром  внутренних дел  Петровским  одновременно
разослан  всем  советам  телеграфный   приказ,  которому  суждено  сделаться
историческим  и по своей  терминологии и по своей санкции всякаго возможнаго
произвола. Он помещен был в No. 1 "Еженедельника" под заголовком: "Приказ  о
заложниках" и гласил:

     "Убийство  Володарскаго,  убийство  Урицкаго, покушение  на  убийство и
ранение  председателя совета  народных  комиссаров Владимира  Ильича Ленина,
массовые, десятками тысяч  расстрелы наших товарищей в Финляндии, на Украине
и, наконец, на Дону и в Чехо-Словакии, постоянно открываемые заговоры в тылу
наших   армий,   открытое   признание   (?)   правых   эс-эров   и    прочей
контр-революционной  сволочи в  этих заговорах, и в то же  время чрезвычайно
ничтожное    количество   серьезных   репрессий   и   массовых    расстрелов
белогвардейцев и буржуазии со стороны советов,  показывает, что, несмотря на
постоянныя  слова  о   массовом  терроре  против  эсэров,  белогвардейцев  и
буржуазии, этого террора на деле нет.

     С  таким положением должно быть  решительно покончено. Расхлябанности и
миндальничанию20 должен быть немедленно положен конец. Все известные местным
советам  правые эсэры  должны  быть  немедленно арестованы. Из  буржуазии  и
офицерства  должны быть  взяты  значительныя количества {68} заложников. При
малейших  попытках сопротивления или  малейшем  движении  в  белогвардейской
среде  должен  приниматься  (?)  безоговорочно  массовый  расстрел.  Местные
губисполкомы должны проявлять в этом направлении особую инициативу.

     Отделы управления через милицию и чрезвычайныя  комиссии должны принять
все  меры  к выяснению  и  аресту  всех,  скрывающихся под чужими именами  и
фамилиями лиц,  с  безусловным расстрелом всех замешанных  в белогвардейской
работе.
     Все означенныя меры должны быть проведены немедленно.

     О  всяких  нерешительных в  этом направлении  действиях  тех  или  иных
органов местных  советов  Завотуправ  обязан  немедленно  донести  народному
комиссариату  Внутренних  Дел.  Тыл   наших  армий  должен  быть,   наконец,
окончательно очищен от  всякой  белогвардейщины и всех  подлых  заговорщиков
против  власти  рабочаго  класса  и  беднейшаго  крестьянства.  Ни  малейших
колебаний, ни малейшей нерешительности в применении массоваго террора.
     Получение означенной телеграммы подтвердите передать уездным советам".

     А  центральный  орган В.  Ч. К.  "Еженедельник",  долженствовавший быть
руководителем и  проводникам идей и методов  борьбы чрезвычайной комиссии, в
том  же номере писал  "К вопросу о смертной  казни": "Отбросим  все длинныя,
безплодныя и праздныя речи  о красном терроре... Пора, пока не поздно, не на
словах, а на деле провести самый безпощадный, строго организованный массовый
террор"...

     После знаменитого  приказа Петровскаго едва ли  даже стоит  говорить на
тему  о "рабочем  классе",  выступающем  мстителем  за  своих  вождей,  и  о
гуманности целей,  которыя  яко-бы ставили  себе  Дзержинский и  другие  при
организации    так   называемых   Чрезвычайных   Комиссии.   Только   полная
безответственность   большевицких  публицистов  позволяла,   напр.,   Радеку
утверждать  в "Известиях"  6-то сентября, что  {69} "если бы не  уверенность
рабочих масс в том,  что рабочая власть сумеет  ответить на этот удар, то мы
имели бы налицо массовый погром буржуазии". Какое в  действительности может
иметь значение заявление неких коммунистов Витебской губ.,  требовавших 1000
жертв  за  каждаго советскаго  работника?  или  требование  коммунистической
ячейки  какого-то   автопоезда  --  за  каждаго   павшаго  расстрелять   100
заложников, за каждаго краснаго 1000 белых, или заявление Комячейки Западной
Областной Чрезвычайной  Комиссии, требовавшей 13-го сентября "стереть с лица
земли   гнусных   убийц",  или  резолюция   красноармейской   части   охраны
Острогородской Ч.  К.  (23-го сентября): "За каждого нашего коммуниста будем
уничтожать по  сотням,  а за покушение на вождей тысячи и десятки (?!) тысяч
этих паразитов". Мы видим, как по мере удаления от центра, кровожадность  Ч.
К. увеличивается -- начали  с сотен,  дошли до  десятков тысяч.  Повторяются
лишь слова где-то  сказанныя; но и эти повторения, насколько они оффициально
опубликовывались,  идут в сущности почти исключительно от самих чекистов.  И
через год та же аргументация  на там  же разнузданном и безшабашном  жаргоне
повторяется  на другой  территории  России, захваченной  большевиками  --  в
царстве Лациса, стоящего  во главе  Всеукраинской  Чрезвычайной Комиссии.  В
Киеве печатается "Красный  Меч" -- это орган В. У. Ч. К., преследующий те же
цели, что  и "Еженедельник В. Ч. К.". В No. 1 мы читаем  в  статье редактора
Льва Крайняго: "У буржуазной змеи  должно быть с корнем вырвано жало, а если
нужно,  и разодрана  жадная пасть,  вспорота  жирная утроба. У саботирующей,
лгущей,   предательски  прикидывающейся   сочувствующей   (?!)  внеклассовой
интеллигентской  спекулянтщины  и  спекулянтской  интеллигенции  должна быть
сорвана  маска.  Для  нас  нет  и  не  может  быть  старых устоев  морали  и
гуманности,  выдуманных  буржуазией  для  угнетения  и  эксплоатации  низших
классов". {70}

     "Объявленный  красный террор  -- вторит ему тут же некто Шварц -- нужно
проводить по пролетарски"... "Если для утверждения пролетарской диктатуры во
всем  мире  нам необходимо  уничтожить всех слуг царизма  и  капитала, то мы
перед этим  не  остановимся и с честью выполним  задачу, возложенную на  нас
Революцией".

     "Наш террор был вынужден,  это террор не Ч. К., а  рабочаго класса"  --
вновь повторял Каменев  31-го  декабря 1919 г. "Террор был навязан Антантой"
-- заявлял Ленин на  седьмом съезде  советов  в том  же году. Hет,  это  был
террор именно Ч.  К.  Вся  Россия  покрылась сетью чрезвычайных комиссий для
борьбы с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией. Не было города,  не было
волости,   где   не  появлялись  бы   отделения   всесильной   всероссийской
Чрезвычайной   Комиссии,   которая   отныне   становится   основным   нервом
государственнаго управления и поглощает собой  последние остатки права. Сама
"Правда", оффициальный орган центральнаго комитета коммунистической партии в
Москве, должна была  заметить 18-го октября: "вся власть  советам" сменяется
лозунгом: "вся власть чрезвычайкам".

     Уездныя, губернския, городския (на первых порах волостныя,  сельския  и
даже фабричныя)  чрезвычайныя комиссии, железнодорожныя, транспортный и пр.,
фронтовыя или  "особые отделы" Ч. К. по  делам, связанным с армией. Наконец,
всякаго   рода   "военно-полевые   ",  "военно-революционные"   трибуналы  и
"чрезвычайные"  штабы,  "карательныя  экспедиции"  и  пр.  и  пр.  Все   это
объединяется для осуществления краснаго террора. Нилостонский, автор  книги:
"Dеr  Blutrausch dеs Bolschеwиsmus" (Берлин) насчитал в одном Киеве 16 самых
разнообразных Чрезвыч. Комиссий, в  которых  каждая выносила самостоятельные
смертные приговоры. В дни массовых расстрелов эти "бойни", фигурировавшие во
внутреннем распорядке  Ч.  К.  под простыми No.No., распределяли между собой
совершение убийств. {71}

     1  Очевидно,  первый  комиссар  юстиции  при  большевиках  левый  с.-р.
Штейнберг,  выпустивший  недавно  книгу  против  террора  "Нравственный  лик
революции"  и  всемерно  обеляющий свою  партию в  участии в  кровавом  деле
террора, неправ, утверждая, что  Ч.  К.  возникли из "хаотического состояния
первых горячих дней октябрьской революции".
     2 Из книги Троцкаго Дзержинский заимствовал и аргументацию  о "народном
гневе": "В обстановке  классоваго рабства -- писал Троцкий -- трудно обучить
угнетенныя массы  хорошим манерам. Выведенныя из себя они действуют поленом,
камнем, огнем и веревкой".
     3 Каутский. "Терроризм и коммунизм", стр. 139.
     4 В No. 1 "Газеты Временнаго Рабочаго и Крестьянскаго Правительства" от
28-го  октября было  опубликовано: "Всероссийский съезд  советов постановил:
восстановленная Керенским смертная казнь на фронте отменяется".
     5 "Изв." No. 30.
     6 "Изв." No. 27.
     7 Ср. ниже с речью большевицкаго главкома Муравьева в Одессе.
     8 1918 г. No. 9 -- 10.
     9 Штейнберг  в своей книге "Нравственный  лик революции", замечает: "Мы
единогласно с негодованием в своих ответственных кругах заклеймили это вновь
вытащенное на чистую (!?) арену заржавленное орудие варварства. Мы энергично
протестовали  в центре  власти... мы единодушно  отвергали  там  все проекты
жалостливых  большевиков, (как  Луначарский), пытавшихся установить "надзор"
за  смертью... Мы не шли  ни  на какие  сделки в этом  вопросе".  Но  "когда
большинством  голосов  наши предложения были отвергнуты, мы больше ничего не
делали" -- с опозданием кается бывший комиссар юстиции. "Мы не заметили, что
этими вначале узкими воротами к нам  вернулся  с своими чувствами и орудиями
тот же  самый  старый  мир".  "Волею  революционной  власти создавался  слой
революционных убийц, которым суждено было вскоре стать  убийцами революции".
Это произошло  раньше, когда левые  с.-р. принимали участие в организации Ч.
К.  И  запоздалыми были  позднейшия  смягчения, которыя бывший  большевицкий
комиссар юстиции пытался вводить в практику  Ч. К. Представители левых с.-р.
не шли ни на какия сделки, а  в лице помощника Дзержинскаго, л. с.-р. Закса,
говорили о расстрелах!
     * Не левые ли с.-р. в день обсуждения вопроса о терроре в Петроградском
совете   8-го    сентября   высказались    за   "необходимость   классоваго,
организованнаго террора"? Не левые  ли  с.-р.  в  "Воле Труда" 10-го октября
заявляли,  что  "в отношении  контрреволюции  Ч.  К.  вполне  оправдала свое
назначение, "доказала свою пригодность"? Эта  партия "октябрьской революции"
стояла тогда "на платформе советской власти". И с полным правом председатель
суда во время процесса левых с.-р. в июне 1922 г. заявил: левые с.-р. "берут
на себя ответственность за октябрьскую революцию и создание Ч. К."
     10 См. ниже статью "Почему"? Штейнберг вновь вольно или невольно делает
хронологическую ошибку, относя предоставление трибуналам оффициальнаго права
вынесения смертных  приговоров  ко времени  "учредиловскаго движения  правых
с.-р.", восстания, организованнаго Савинковым в Ярославле. По словам бывшаго
комиссара юстиции,  эти контр-революционныя выступления "утвердили  власть в
необходимости этих приемов принуждения".
     11 Киевск. "Известия", 17-го мая 1919 г.
     12 "Justиcе", Juиn 28, 1923; "La Francе lиbrе" 13-го июля; "Дни" и др.
     13 "Еженедельник", No. 6.
     14 М. С. Маргулиес "Год интервенции" II, 77.
     15 В сущности,  конечно,  проповедь шла открыто  и раньше.  Кокошкина и
Шингарева  6-го  января 1918  г.,  непосредственно  убила не власть, но  она
объявила партию к.-д. "вне закона". "Стреляли матросы и красноармейцы, но по
истине ружья заряжали партийные политики и журналисты", как замечает в своей
книге Штейнберг. Он  же приводит характерный факт,  свидетельствующий о том,
что  ростовский  исполком в  марте  1918  г. обсуждал  вопрос  о  поголовном
расстреле  лидеров  местных  меньшевиков  и  правых  с.-р.  Для  решения  не
набралось только  большинства  голосов. ("Нравственный  лик революции,  стр.
42.)
     16 "Изв." 1918 No. 192.
     17 Рев. Россия, No. 16.
     18  В  Москве, напр., во  всех раионах  устраиваются  митинги о красном
терроре,  на которых  выступают  Каменев,  Бухарин,  Свердлов,  Луначарский,
Крыленко и др.
     19 Не имея под руками подлинника, беру эту цитату в переводе.
     20  Обратим  внимание на то,  что  этот  термин  впервые  употреблен  в
оффициальном документе, вышедшем из центра.