Голубинцев А.В. 0

РУССКАЯ ВАНДЕЯ

III. ПО НАКЛОННОЙ ПЛОСКОСТИ

20. За Кубань

После неудачного боя 12 февраля конной группы генерала Павлова у станицы Плоской (Ново-Корсунский) началась Голгофа белой конницы.

На другой день после боя, 13 февраля, простояв полдня в колоннах у станицы Егорлыкской, вся конная группа, блуждая до вечера в степи, в холод и вьюгу, отошла на ночлег в Кургаевские хутора, где на каждую бригаду было отведено по одному двору. Даже штабы бригад расположились в скирдах соломы, засыпанных снегом.

Люди не могли отогреваться у костров, так как огонь запрещено было разводить. Соприкосновение с противником было утеряно. На следующий день была назначена дневка. Отдых при таких условиях, конечно, не только не освежил и успокоил части, а еще больше измучил, ибо, находясь все время на морозе, под открытым небом, казаки страдали от холода и утомления, оспаривая друг у друга место у скирды. 15 февраля рано утром конная группа выступила с места ночлега и к вечеру вошла в соприкосновение с противником у хуторов Иловайских, где в сумерках уже завязался бой спешенных частей, длившийся далеко за полночь, переходящий местами в рукопашные схватки. Хутора переходили из рук в руки. Обстановка была довольно темна. Связь между нашими частями, ведущими бой на большом фронте, часто прерывалась и терялась. Перед рассветом бой, длившийся с переменным успехом, постепенно затих. Решительных результатов не было достигнуто ни одной, ни другой стороной. Противник исчез. Следующие дни - маневрирование в резервных колоннах, редкие перестрелки. Ни приказов, ни сообщений, ни задач в части и штабы бригад от командования конной группы не получалось. Обстановка была очень неясна, так же как и цель наших маневров и передвижений. Очевидно, штаб конной группы упустил из виду, или не мог, или не считал нужным посвящать в обстановку старших начальников.

18 февраля в районе сел Грязнуха - Средне-Егорлыцкая на фронте протяжением около 15 верст был ряд нерешительных конных атак, сводившихся к стремлению обоих противников охватить фланги - отсюда получалась параллельная скачка. Едва ли в истории конницы было когда-либо скопление такой массы конницы, ведущей конные бои в таком грандиозном масштабе на таком сравнительно небольшом пространстве. К сожалению, ввиду общего утомления, физического и морального, или общей растянутости и неорганизованности бои не дали никакого результата. Отсутствие же общего руководства и, главным образом, приказаний, директив, распоряжений, сведений об обстановке, задачах и цели понижало настроение масс, затемняло обстановку и вносило неуверенность.

19 февраля конная группа перешла реку Кугасю. Отсюда начинается медленный, но безостановочный отход на Кубань по большой, размытой тающим снегом, грязной и вязкой дороге к Екатеринодару через станицы Березанскую, Журавскую, Кореновскую, Платнировскую и Динскую. Начавшаяся около 20 февраля оттепель обратила черноземную почву в грязное засасывающее болото. 27 февраля, после боя у переправы через реку Бейсуг, конная группа отошла в станицу Березанскую, где мы узнали, что генерал Павлов отозван и в командование конницей вступил генерал Секретев40.

28 февраля красные перешли в наступление; наша группа после боя отошла за реку Бейсуг, в Журавский хутор, и в тот же день к вечеру, теснимая противником, в станицу Кореновскую. Здесь было получено сообщение, что для руководства операциями в станицу Кореновскую завтра, то есть 29-го, на аэроплане прилетает командующий Донской армией генерал Сидорин. Особенного энтузиазма это сообщение не внесло, ибо Сидорин вообще не пользовался популярностью ни у командующего состава, ни у казаков и об его военных и боевых качествах и особенно политических тенденциях, так же как и методах ведения операций, мнение было далеко не в его пользу.

С утра 29-го на окраине станицы Кореновской были зажжены две громадные скирды, которые должны служить указателем места для спуска аэроплана Сидорина.

В 11 часов генерал Сидорин прибыл, встреченный генералом Секретевым. 1 марта состоялся смотр войскам у станицы Кореновской. Погода стояла скверная, еще накануне, с вечера, подморозило, пошел снег, поднялся резкий ветер и началась метель. Сидорин объехал построенные в резервных колоннах бригады, затем собрал урядников и сказал довольно бессодержательную и трафаретную речь о необходимости победить и драться. Казаки слушали и молчали, кутаясь в драные шинели и переминаясь с ноги на ногу в дырявых и мокрых сапогах и опорках.

Утром 2 марта вся группа сосредоточилась на южной окраине станицы. О противнике не было никаких сведений, но около полудня стрельба послышалась уже в тылу у нас. Начался поспешный отход к Платнировской и бои за переправы, но так как мосты и гати были размыты и растоптаны, а о поправке их заблаговременно никто не позаботился, пришлось бросить много обозов и часть пулеметов, не успевших вовремя переправиться.

Вообще надо отметить, что вступление генерала Сидорина в командование конницей ознаменовалось особыми методами ведения наступательного боя. Наш путь движения пересекался целым рядом болотистых в это время года речек, раздувшихся за время оттепели, вязких и по большей части непроходимых вброд. Сообщение возможно было только по мостам и гатям, часто разломанным и размытым. С прибытием Сидорина мы усвоили особую тактику: в бой с красными не вступали, а, не доходя 2-3 верст до какой-либо пересекающей наш путь речки, останавливались и стояли в резервных колоннах часами; когда же получались сведения, что противник нас обошел и уже в тылу за речкой открывал огонь во фланг и тыл нам, вся группа спешно отходила к переправам; но мосты ненадежны и узки, гати растоптаны, вязки и проваливались на каждом шагу, переправа производилась в беспорядке, получалось скопление, бросались обозы. После каждой такой переправы наши полки теряли веру в свои силы и, конечно, все более и более деморализовались. Это повторялось неоднократно. Укажу как характерный пример бой за переправу или, вернее, у переправы у станицы Динской.

3 марта конная группа, оставив станицу Платнировскую, остановилась, не доходя двух верст до переправы, что к западу от станицы Динской. В тылу находилась болотистая речка Качати с почти негодной для переправы гатью. Противник активности как будто не проявлял, во всяком случае, его не было видно перед фронтом. Обстановка была неясна. Около двух часов стояла группа пассивно в резервных колоннах. Вдруг были получены сведения, что красные нас обошли и выходят нам в тыл. Начался спешный отход к переправе. Моя, 14-я, бригада находилась в арьергарде и прикрывала отход. К речке подошла последней и начала переправляться. Переходить через гать можно было только в два коня, ибо она была узка и совершенно разбита прошедшими раньше частями. Лошади вязли и падали, проваливаясь в ямы, заполненные жидкой грязью. Пулеметы и орудия казаки с неимоверными усилиями тащили на руках и веревках, подкладывая бревна и припрягая строевых лошадей. Люди и лошади выбивались из сил. Я находился на правом, северном берегу речки с 29-м конным полком, следовавшим в хвосте бригады. Полк остановился шагах в пятистах от гати, ожидая окончания переправы артиллерии и передних частей. В это время на горизонте в направлении с северо-запада показалось несколько эскадронов красной конницы. Большевики развернулись и галопом с криками “ура!” неслись на нас. Минута была критической. Сотни 29-го полка сначала было смутились...

— Есаул Акимов, ведите полк в контратаку! - приказываю командиру полка.

Доблестный есаул, выхватив шашку, энергично командует: “Шашки к бою, за мной!” Решительный вид и порыв командира увлекают казаков. С гиком развернулись сотни и понеслись навстречу противнику. В это же время переправившиеся раньше две сотни Калмыцкого полка, занимавшие позицию по левому берегу реки Качати, открыли огонь из двух пулеметов по красной коннице.

Не ожидавшие такого оборота красные повернули обратно и, преследуемые казаками 29-го полка, так же быстро скрылись, как и появились. Переправа закончилась благополучно, хотя в тылу и на фланге еще слышалась частая стрельба и выдвинутые на левый фланг заслоны вели упорный бой.

На кургане рисовалась грустная, завернутая в бурку фигура генерала Сидорина. С конвоем из юнкеров пассивно и беспомощно переезжал генерал Сидорин с кургана на курган, тоскливо слушая перестрелку. Присутствие командующего Донской армией не только не вдохновляло части, но скорее пассивная группа командующего своим видом наводила на них уныние.

Оставив заслон, конная группа продолжала движение к Екатеринодару.

У станицы Динской я остановился с бригадой, решив дать частям передышку и накормить лошадей. На находившуюся невдалеке горевшую железнодорожную станцию, где брошен был интендантский склад, я послал офицера с разъездом, рассчитывая получить из интендантства овса для лошадей бригады и вещи для людей. Но интендантский склад час тому назад спешно в панике эвакуировался, вещи не были выданы вовремя, а брошены, склад горел, и даже овса нельзя было получить в достаточном количестве.

В Динской я встретил начальника конной группы генерала Секретева, ехавшего с одним только вестовым.

Что будем делать дальше, ваше превосходительство? Какие распоряжения?

Генерал Секретев, потерявший, по его собственному выражению, сердце, безнадежно махнул рукой:

Все равно никакие приказания не исполняются! и поехал дальше, нахлобучив на глаза фуражку.

Вероятно, генерал, бросив эту фразу, не учел обстоятельства, что приказания и директивы могут исполниться только тогда, когда они отдаются в приказах и распоряжениях своевременно, а не предоставлены интуиции подчиненных.

Простояв до 16 часов у Динской и пропустив запоздавшие и отставшие части, я двинулся с бригадой по направлению к Екатеринодару и, не доходя 10 верст, остановился на ночлег на шоссе у сторожевой будки, выслав в сторону противника на 5 верст вперед наблюдательные разъезды. Ночь прошла спокойно, противник не беспокоил. Утром от разъездов получены донесения, что они вошли в соприкосновение с красными и под давлением сильных разъездов противника медленно, ведя перестрелку, отходят.

4 марта около 10 часов утра бригада подходила к Екатеринодару. Проходя мимо аэродрома, я удивился спокойствию и беспечности летчиков: на аэродроме стояло много машин как бы в ожидании, чтобы их захватили большевики. Я спросил у находившегося здесь офицера, что предполагается делать с аэропланами и известна ли обстановка. Офицер-летчик ответил, что обстановка неизвестна и никаких распоряжений не получено. Я попросил к себе начальника отряда. Явившийся полковник очень удивился и заволновался, когда узнал, что в нескольких верстах от Екатеринодара находятся неприятельские разъезды. Никаких распоряжений и сведений он не получал. Впечатление такое, что об аэропланах будто бы забыли, хотя самолеты нам были очень и очень нужны. По просьбе начальника базы я оставил на аэродроме одну сотню в прикрытие, дабы дать возможность спокойно подготовить машины к отлету. На аэродроме засуетились, сожгли и привели в негодность некоторые не готовые к отлету машины, чего, конечно, не случилось бы, если бы своевременно были приняты меры к планомерной эвакуации такого ценного для нас военного материала. Учитывая такие поразительные факты небрежности и легкомыслия, невольно зарождается мысль о злом умысле, последующее еще более убеждает в этом. Весь этот хаос и неудачи нельзя приписывать только инертности, небрежности или глупости.

Будем надеяться, что будущий историк прольет свет на все эти обстоятельства.

Когда я с бригадой вступил в Екатеринодар, город был загроможден обозами, беженцами, ранеными и всякого рода тыловыми учреждениями. Распоряжение о порядке эвакуации не было сделано своевременно. В городе царила паника. Все металось, все стремилось к единственной переправе по железнодорожному мосту. Второй мост еще (?) не был поправлен!

На железнодорожном мосту образовалась пробка, строевые части перемешаны с обозами и подводами беженцев, тут же по мосту двигался поезд. Раздававшиеся по временам за городом ружейные выстрелы еще больше усиливали панику. Никто переправой не руководил, каждый торопился скорее переправиться на левый берег Кубани. Люди сбрасывали друг друга в реку. Видя такую обстановку, я по своей инициативе послал один полк бригады занять заставами северные окраины города, так как в случае появления даже небольших разъездов противника можно было ожидать катастрофы. Скоро моему примеру последовал еще какой-то полк, который, простояв с утра у переправы и учитывая обстановку, решил, что лучше ожидать своей очереди за городом, заняв позицию.

4-го вечером я с бригадой переправился на левый берег Кубани, оставив один полк в выселках у самого берега, а с остальными частями отошел на ночлег в аул Бжегокай, в нескольких верстах к западу от железной дороги Екатеринодар - Георге-Афипская.

4-й конный корпус расположился на ночлег в Ново-Дмитриевской. Мост у Екатеринодара был взорван, но так неудачно, что на следующий день, 5 марта, большевики положили доски и переправили разведчиков. Расположенный в выселках недалеко от моста 29-й конный полк прогнал красных и даже переправил своих разведчиков в город, пробывших там несколько часов и возвратившихся с продуктами для полка и сахаром, взятым из брошенных там обозов.

Об укреплении левого берега Кубани или об охране его и наблюдении никто не позаботился. Распоряжений никаких от командования не поступало.

На 4-й конный корпус, ставший на ночлег в Ново-Дмитриевской, в ночь с 4 на 5 марта “зеленые” сделали нападение, но после двухчасового боя были отбиты. Потери были с обеих сторон.

6 марта я получил приказание перейти с бригадой в аул Тахтамукай, где сосредоточивается 4-й корпус. В районе Тахтамукая 4-й корпус получил сообщение, что Донская армия по постановлению Верховного Круга41 прервала всякие сношения с Добровольческой армией и начальникам бригад и дивизий предлагается действовать по своему усмотрению самостоятельно.

Здесь же, в пути, состоялось совещание старших начальников, на котором решили, не разъединяясь, действовать вместе и отойти в Грузию, где предполагали отдохнуть и оправиться, чтобы продолжать борьбу.

Связь с Донской армией и главным командованием была прервана. Во временное командование 4-м конным корпусом вступил начальник 10-й конной дивизии генерал Николаев. Отсюда начинается новый период нашего тернистого пути к Черноморскому побережью.

***

Внимательно оценивая обстановку и сопоставляя ее со всеми распоряжениями и действиями верховного командования Донской армии, связанными с нашим отходом за Кубань, нельзя не прийти к некоторым печальным выводам. Невольно возникает вопрос и закрадывается сомнение, было ли вообще у донского командования какое-либо определенное решение или план дальнейших действий за Кубанью.

Если решили отойти за Кубань, да и другого решения при создавшейся обстановке, пожалуй, и не могло быть, то почему заблаговременно наш тыл не был эвакуирован?

Почему район за Кубанью не был подготовлен для обороны? Почему своевременно не были поправлены мосты и переправы? Почему систематически оставлялись красным интендантские и амуниционные склады? Почему аэропланы были брошены у Екатеринодара? Почему мотали без цели и пользы всю конницу, вместо того чтобы оставить на фронте лишь арьергарды?

Казалось бы, что если решено было отойти за Кубань, не ввязываясь с противником в бой по той или иной причине (а что это было так, доказывают факты, ибо не было сделано ни одной серьезной попытки к сопротивлению), то почему бы не послать заблаговременно в тыловой район одну-две бригады с задачей очистить и эвакуировать тыл, привести в порядок мосты и переправы и, что самое главное, укрепить левый берег Кубани, подготовить оборонительные позиции или рубежи, приспособить их для защиты и прикрытия в случае нужды, а также очистить район от “зеленых” банд.

Все это было возможно, времени было достаточно, тем более, что шедшие за нами красные особой активности не проявляли, даже инициатива была в наших руках. Об этом говорили, это было мнение почти всех старших начальников, но командующий Донской армией думал, по-видимому, иначе.

Какую цель он преследовал, выматывая окончательно нашу конницу и как бы умышленно ставя ее в самые пагубные и рискованные положения? Зачем создавал беспорядок и панику, держа все тыловые учреждения на фронте до последнего момента?

В последние дни нашего отхода донская конница без боя была приведена в состояние почти полной небоеспособности.

При своевременной и рациональной подготовке отхода за Кубань картина получилась бы совершенно другая. Даже одна неделя отдыха была бы достаточна, чтобы наша конница вновь приобрела былую мощь и способность побеждать. За Кубань отошли лучшие люди. Все колеблющееся, малодушное, ненадежное и потерявшее веру в победу отстало и ушло к себе домой.

Чем больше думаешь над этими вопросами, тем ярче вырисовывается и непонятней становится процедура систематического разложения армии: громадные склады и запасы фуража и обмундирования были брошены противнику при полной возможности их эвакуировать, а люди были раздеты и разуты; на черноморском побережье погибли тысячи лошадей и только потому, что не было подков, копыта на переходах по шоссе стирались, лошади падали и дохли ежедневно сотнями.

Кто виноват в этом погроме?

Этот вопрос даже не поднимался, хотя виновники всем известны.

Неумение, неопытность, некомпетентность не могут служить оправданием, ибо командовал армией не дилетант, не присяжный поверенный, а офицер Генерального штаба.

Чем занималось главное командование Донской армии и те, в чьих руках была власть? Всем и, главным образом, личной политикой, но только не судьбой армии.

История, конечно, их осудит, но не покарает. История - судья строгий, но карать не может.

21. Черноморское побережье

6 марта 1920 года. 4-й Донской конный корпус и 14-я Отдельная конная бригада сосредоточились в районе аула Шенджи. Сообщение о разрыве Донской армии с Добровольческой по постановлению Верховного Круга произвело на всех тяжелое впечатление. Политиканы губили армию.

Ввиду неясности обстановки и общей растерянности сначала решено было каждой бригаде действовать самостоятельно, отходить и пробиваться по своему усмотрению, избрав себе путь следования, и когда уже некоторые бригады тронулись в разных направлениях, принято было новое решение - идти всей конной группой вместе, не разделяясь, и по мере выяснения обстановки принять то или иное решение и выбрать район, где можно дать частям возможность отдохнуть и привести себя в порядок для продолжения дальнейшей борьбы.

На другой день начался наш кошмарный поход по Кубанской области с ежедневными стычками и перестрелками с “зелеными”. Дороги по размытому оттепелью чернозему были ужасны. Грязь вязкая, жирная, липкая засасывала. Двуколки и повозки вязли, лошади выбивались из сил, падали и гибли в грязи. Для вытаскивания пушек приходилось наряжать целые сотни людей в помощь артиллеристам. Хорошо еще, что в начале нашего движения можно было в казачьих станицах доставать фураж и хлеб. Сначала наша группа взяла направление на восток и, переправившись через вздувшуюся речку Пшиш, заняла станицу Рязанскую, но после длительной перестрелки с противником отошла на ночлег в район аула Гатлукай.

На другой день решено было идти в станицу Саратовскую через станицу Бакинскую. При подходе к Бакинской завязалась перестрелка с “зелеными”, занимавшими станицу. Бандиты были выбиты, и, продолжая движение, к вечеру конная группа вошла в станицу Саратовскую.

* * *

В станице Саратовской мы соединились с частями Кубанской армии. Сюда же прибыл со своими “волками” и генерал Шкуро, советовавший нам отойти в богатый хлебом Майкопский отдел, где якобы можно спокойно отдохнуть и оправиться для дальнейшей борьбы.

В Саратовской на совещании старших начальников решено было идти к черноморскому побережью, а дальше, в зависимости от обстановки, хоть на край света, но только не к большевикам.

Путь наш лежал через станицы Саратовскую, Кутаисскую, Линейную, Кабардинскую, Ходыженскую и далее по большой дороге через армянское село Елисаветовское, через перевал Индюк к Туапсе. Мы двигались двумя или тремя колоннами через поименованные или соседние станицы. Пересеченная и гористая местность, покрытая лесами, благоприятствовала партизанским действиям “зеленых”, ютившихся в лесах и станицах. Почти ежедневно с ними бывали стычки и перестрелки. Нас часто беспокоили они по ночам внезапными обстрелами занимаемых нами станиц, нападали на отставшие обозы и грабили их. О красных у нас не было почти никаких сведений до выхода нашего на черноморское побережье. По прибытии в станицу Ходыженскую при распределении мест для ночлега 14-й бригаде была назначена станица Нефтяная, отстоявшая на 10 верст к юго-востоку от нашего пути следования. Сделав еще этот переход и подходя в сумерках к Нефтяной, в узком горном дефиле бригада была встречена сильным пулеметным и ружейным огнем “зеленых”. Завязался ночной бой, в обход были посланы спешенные сотни, местность горная, ночь темная, перестрелка затянулась, появились убитые и раненые. Так как наша цель была не овладение станицей, а лишь ночлег, я во избежание лишних потерь оттянул части версты на две от станицы и в удобной для привала долине сделал четырехчасовой отдых и к утру прибыл с бригадой в Ходыженскую, как раз ко времени выступления конной группы на Елисаветовское.

У хутора Ходыженского путь наш был прегражден большими бандами “зеленых”, и только после часовой перестрелки, причем даже пришлось применять артиллерию, мы двинулись дальше. Из Елисаветовского без дальнейших инцидентов, поднимаясь по горной дороге, мы перевалили горный проход Индюк и спустились у Туапсе на шоссе Черноморского побережья.

Шоссе оказалось для нас еще гибельней проселочных грязных дорог Кубани. Лошади стирали о камни копыта и за отсутствием запасных подков падали и дохли сотнями. Все шоссе от Туапсе до хутора Веселого было усеяно конскими трупами. С фуражом и довольствием людей дело обстояло хуже. У населения ничего нельзя купить, жители влачили полуголодное существование. Зерна для лошадей не было. На подножном корму также нельзя было держать лошадей, ибо весна только началась и трава едва показалась из почвы. Хлеба не было. Питались кукурузой, доставать которую приходилось с большим трудом. За продовольствием, на фуражировки посылались в горы офицерские разъезды, где им зачастую приходилось вести форменные бои, чтобы получить несколько пудов кукурузной муки. Вопрос с довольствием был поставлен настолько остро, что казаки были предоставлены самим себе и должны были заботиться о своем питании. Калмыки были в лучшем положении, ибо конины было вдоволь.

Когда и где мы соединились с Кубанской армией генерала Букретова, точно не помню. Осталось у меня в памяти, что в Ходыженской с нами была Черкесская дивизия, а при выходе на Черноморское побережье мы как бы растворились в море кубанцев.

Много событий ускользнуло из моей памяти: на черноморском побережье я заболел кавказской малярией в очень тяжелой форме, к счастью, непродолжительной, и несколько переходов сделал в конных носилках. Оправился я вполне лишь в Хосте, где мы простояли несколько дней в ожидании кораблей для погрузки в Крым.

Об обстановке, при которой совершалось наше движение по Черноморскому шоссе, можно судить по приложенной к настоящим заметкам копии моего показания по делу о сдаче Кубанской армии.

Когда мы спустились с гор в город Туапсе, у нас уже было значительное количество больных и безлошадных казаков. Тащить их за собою походным порядком не представлялось возможным, поэтому было решено отправить их в Крым на пароходах.

В этом смысле было получено распоряжение от командира 4-го Донского конного корпуса. В Туапсе на один из отходящих в Крым пароходов я погрузил около 250 больных и безлошадных казаков 14-й бригады, туда же были погружены казаки и других донских частей. Погрузка была закончена, и пароход готовился к отплытию. Я и генерал Рубашкин находились на пристани. Совершенно неожиданно появился генерал Писарев и, обращаясь к коменданту парохода, приказал выгрузить донцов. Я вмешался и заявил ему, что получил распоряжение от командира 4-го Донского конного корпуса погрузить этих казаков и выгружать их не намерен. Генерал Писарев загорячился, ответил мне резко и повышенным тоном, что получено распоряжение донцов в Крым не грузить, а только кубанцев и что он заставит исполнить его требование и подкрепит его, если нужно, шестью пулеметами. Я спокойно ему ответил, что прежде всего прошу его, если он желает со мной разговаривать, не повышать голоса, ибо я не глух и могу кричать еще громче его, что же касается пулеметов, то против его шести я выставлю двенадцать, но донцов выгружать не буду. Мой ответ был холодным душем и успокоил не в меру и не к месту ненужную строптивость. На этом инцидент закончился, и пароход отошел в Крым.

В районе Туапсе конная группа отдыхала несколько дней. Место стоянки 14-й бригаде назначено в имении, кажется, князя Голицына, находящемся в 4-5 верстах по шоссе к югу от Туапсе.

Посланные в имение квартирьеры были встречены какими-то господами в бурках, заявившими квартирьерам, что имение занято членами Верховного Круга и не может быть уступлено войсковым частям.

В связи с последним постановлением Верховного Круга о разрыве с Добровольческой армией настроение в частях вообще против всех “кругов” было враждебным. Доложившему мне старшему квартирьеру о нежеланий депутатов оставить имение я приказал объявить “господам членам Верховного Круга”, чтобы к приходу бригады помещение было очищено, в противном случае “господа члены” будут оттуда выгнаны плетьми. При подходе штаба бригады к господскому дому имения из ворот вынырнули на конях человек двадцать, завернутых в бурки, с нахлобученными на глаза папахами “вершителей наших судеб”.

При дальнейшем движении по шоссе на одном из переходов я встретил одноглазого “трибуна”, полковника Гнилорыбова, во главе конного отряда Верховного Круга численностью в... 7 человек. Все стремилось в Грузию. С крымским командованием велись переговоры о погрузке и эвакуации в Крым. Генерал Стариков несколько раз ездил в Крым и обратно, но результаты этих переговоров были неутешительны. Крымское командование почему-то упорно отклоняло желание донцов грузиться в Крым. Кубанцы, по-видимому, особенного желания к переброске в Крым не проявляли, хотя несомненно, если бы был прислан своевременно достаточный тоннаж, то по инерции за донцами поплыли бы и кубанцы. Но тоннажа не было. Назревало большое преступление: истощенную, но лучшую часть белой конницы по не известным нам соображениям решено было бросить на произвол судьбы на Кавказе. Вступивший в командование 4-м конным корпусом энергичный генерал Калинин42 усиленно хлопотал и принимал все меры для спасения донской конницы, но крымское командование под различными предлогами уклонялось от присылки кораблей. Тогда решено было идти в Грузию, и об этом уже велись переговоры с грузинским правительством. В середине апреля генерал Калинин уполномочил меня отправиться в Грузию и добиться у грузинского правительства разрешить нашим частям перейти границу. Но уже в пути, на грузинской почти границе, я получил новое поручение: войти как представитель 4-го Донского корпуса в состав делегации, уполномоченной кубанским атаманом генералом Букретовым для ведения переговоров с большевиками о заключении перемирия. Переговоры эти довольно подробно изложены мною ниже, в моем показании о сдаче Кубанской армии. Генерал Калинин вместе с генералом Султаном Келеч-Гиреем43, начальником Черкесской дивизии, отправились в Грузию для переговоров, но, не добившись успеха, на другой день оба вернулись обратно.

Конечно, в Грузию мы могли бы войти и без разрешения грузинского правительства, ибо грузинская армия того времени, стоявшая на границе, была совершенно небоеспособна даже в сравнении с нашими голодными и истощенными частями. Появление одного нашего полка, производившего пробную пристрелку пулеметов, так подействовало на грузинские пограничные части, что они, бросив свои посты, поспешно, в панике отошли на 60 верст в глубь страны, и только с большим трудом удалось их успокоить и вновь водворить на границу. Но дело было не в грузинской армии, а в том, что английское морское командование заявило нам, что в случае, если мы без согласия грузинского правительства вступим в пределы Грузии, англичане отказывают нам в помощи довольствием - ни одного фунта хлеба, ни одного гарнца44 овса. Рассчитывать же на возможность получения продовольствия в Грузии мы не могли, ибо нищее население с трудом перебивалось, питаясь рыбою да кукурузой, и достать на месте что-либо для 60-тысячной армии не было никакой надежды.

19 апреля части стали подходить к хутору Веселому, где 20 апреля часть донцов была погружена без лошадей и седел на английские военные суда для отправки в Крым. Лошади и седла брошены на берегу. Таким образом, из 60 тысяч лучшей конницы в Крым прибыло лишь несколько тысяч безлошадных. А можно было и времени было достаточно (целый месяц шли переговоры с Крымом) для эвакуации всей конницы, ибо противник нас не преследовал и только в последние дни проявил некоторую активность. Главным нашим врагом был голод.

Кубанская армия и 4-й Донской корпус, вовремя переброшенные в Крым, без сомнения, изменили бы обстановку в Крыму в нашу пользу. Искать виновников нашего разгрома - дело истории. Наш долг лишь правдиво записать, что мы видели и как видели.

22. Сдача Кубанской армии

Доклад генерала Голубинцева главнокомандующему Вооруженными Силами на Юге России генералу Врангелю:

“16 апреля 1920 года, находясь с вверенной мне 14-й Донской Отдельной конной бригадой в местечке Хоста, я получил приказание от комкора 4-го Донского конного корпуса генерала Калинина прибыть немедленно в Адлер. Здесь генерал Калинин сказал мне, что возлагает на меня очень серьезное поручение, так как полагает, что я так же, как и он, одинаково оцениваем создавшуюся обстановку и так же смотрим на вещи. Обстановка создалась следующая:

1. Полное падение боеспособности кубанских частей. 2. Отсутствие продуктов и фуража. 3. Уменьшение занимаемой территории с каждым днем. 4. Враждебное отношение голодных жителей. 5. Категорический отказ грузин пропустить наши части через свою территорию. 6. Отсутствие тоннажа для погрузки в Крым. Таким образом, армия находится в критическом положении: направо горы с “зелеными”, с которыми ведутся постоянно столкновения и перестрелки при фуражировках; налево море; с фронта наступающие большевики, а сзади грузины. Все это действует на части разлагающим образом, и боеспособность резко падает с каждым днем.

Ввиду этого необходимо тем или иным способом во что бы то ни стало задержать наступление большевиков на несколько дней и выиграть время, хотя бы 3-5 дней. Может быть, к этому времени подойдут транспорты для отправки частей в Крым или удастся прийти к соглашению с грузинами.

С целью задержать наступление большевиков кубанский атаман генерал Букретов решил начать переговоры с красными о перемирии, им же назначена комиссия в составе генерала Морозова, полковника Дрелинга и председателя кубанского правительства Иваниса. От Донского корпуса генерал Калинин для этой же цели - задержать наступление большевиков - назначает меня и предлагает за получением инструкций о переговорах и полномочий явиться к кубанскому атаману, где уже приготовлен автомобиль и меня ждут.

В 15 часов 30 минут я прибыл к квартире атамана, в Адлер. Атамана не видел, но у автомобиля меня поджидали полковник Дрелинг и Иванис. Полковник Дре-линг передал мне удостоверение от атамана (копию прилагаю) и сказал, что необходимо скорее ехать к генералу Морозову на позицию у реки Мацесты, и там обстановка покажет дальнейшее.

Около 18 часов 30 минут мы прибыли к генералу Морозову, находившемуся на даче, верстах в четырех к югу от Сочи. Здесь же перед дачей занимали позицию цепи кубанцев.

Генерал Морозов сообщил нам, что при перемене позиции телефон со старой позиции не был испорчен и он, Морозов, подойдя на звонок к телефону, случайно разговорился с советским начдивом Егоровым, который дал ему понять, что он не прочь войти в переговоры о временном прекращении военных действий, так как якобы переговоры об этом уже ведутся в Крыму между центральной Советской властью и нашим командованием.

Председатель кубанского правительства Иванис вызвал к телефону Егорова и передал ему, что наше командование и он согласны войти в переговоры о перемирии, что уполномоченная комиссия прибыла и ждет прибытия Егорова. Егоров предложил нашей комиссии приехать в Сочи, но я категорически отказался ехать в Сочи, в расположение красных, и заявил, что буду разговаривать с большевиками только на нейтральной полосе. Егоров выразил изумление по поводу нашего недоверия к ним, но согласился назначить встречу. Место встречи было назначено на железнодорожном мосту, находившемся между нашими и красными цепями.

В 21 час мы прибыли к мосту, через 3-4 минуты прибыли и представители от большевиков: комендант штаба, два комиссара и командир полка. Сам начдив не приехал.

После беседы выяснилось, что прибывшие лица уполномочены только начдивом и не могут без разрешения высшего командования заключать перемирия, но что по телефону переговорят с командармом и что прибудет особая, с полномочиями, делегация или они сами будут уполномочены и тогда по телефону сообщат нам о времени новой встречи. Во всяком случае, пока военные действия, по крайней мере на 24 часа, хотя и не официально, будут прекращены.

Таким образом, я полагал, что часть возложенной на нас задачи выполнена: мы выиграли 1-2 суток, перемирие не было заключено, но военных действий, по-видимому, большевики начинать не будут до новой встречи.

Из встречи с большевиками я вынес впечатление, что они с большей охотой будут вести переговоры, чем войну, и ехал с уверенностью, что нам удастся на несколько дней затянуть переговоры о перемирии и таким образом выполнить в полной мере возложенное на нас поручение. В тот же вечер мы выехали в Адлер.

День 17 апреля прошел спокойно, хотя генерал Морозов оттянул свои части верст на пять назад, за реку Мацесту. В тот же день нами были выработаны мотивированные предварительные условия для ведения переговоров о перемирии. Точного содержания их не помню, но приблизительно следующее: 1. Немедленное прекращение военных действий до заключения перемирия. 2. Установление нейтральной зоны. 3. Пропуск на Кубань и Дон беженцев и больных.

Наше желание заключить перемирие мы мотивировали тем, что настал момент, когда нам приходится решать вопрос: переходить ли границу Грузии, и тогда, естественно, придется совместно с грузинами обратить наше оружие против русских, чего нам не хотелось бы делать, а в случае, если наступление красных будет продолжаться, мы принуждены будем разгрузить себя, отправив в Грузию наши тыловые учреждения, беженцев и больных, что уже нас, конечно, свяжет с грузинами.

Эти условия были переданы красным 18 апреля. В тот же день в 14 часов в Адлере кубанский атаман собрал у себя уполномоченную комиссию и сообщил ответ красных, переданный в форме ультиматума, сообщенный генералом Морозовым по телефону и прилагаемый здесь.

На состоявшемся по этому поводу совещании комиссии в присутствии атамана Букретова было решено тянуть переговоры насколько возможно дольше, для чего ехать немедленно к генералу Морозову и оттуда вновь вызвать красных на переговоры и вместе с тем готовиться к упорной обороне. Генералу Морозову сообщено по телефону, что комиссия сейчас выезжает к нему для новой встречи с уполномоченными от красных, так как в ультиматуме много неясного, требующего разъяснения, и необходима новая встреча.

В 18 часов состоялась новая встреча с уполномоченными от красного командования, также в нейтральной зоне, в одной из пустых дач. Фамилии вновь прибывших, кроме возглавляющего товарища Сутина, я не помню, полномочий их мы не рассматривали, ибо не придавали серьезного значения условиям, ставя себе единственной целью выигрыш времени, ибо мы разговаривали на разных языках: мы - о перемирии, они -о сдаче. На состоявшемся заседании делегаций были внесены нами такие поправки к ультиматуму, которых красные уполномоченные сами решить не могли, но которые вместе с тем не могли иметь существенного значения, чтобы из-за них прервать переговоры и начать вновь войну. Например, параграф 4-й о лошадях и параграф 5-й о холодном оружии.

Таким образом, совещание не пришло к определенному решению, и большевики поехали за разъяснениями, а мы в Адлер. Дальнейшая программа наших действий должна быть такова (это также было известно генералу Морозову): по получении ответа, какого бы он ни был содержания, мы потребуем еще 2-3 дня для разъяснения казакам; затем ответим, что нам казаков убедить не удалось, и будем просить красных прислать нам для разъяснения своих двух членов, которых мы также рассчитывали возить около трех дней по некоторым частям, где к этому времени будут заготовлены оппоненты, а затем, если еще понадобится время, назначить комиссию для выработки технических условий сдачи (для чего предполагали назначить новую комиссию, так как я и Иванис категорически отказались разговаривать о сдаче), на что также надо будет не менее двух дней; к этому времени предполагалось уже погрузить почти все части, а оставшийся небольшой заслон мог бы уйти в горы или в Грузию через Красную Поляну, имея большую вероятность рассчитывать добыть для себя продовольствие.

Программа эта была вполне возможна, так как части в политическом отношении были вполне благонадежны и среди наших казаков сочувствующих большевикам не было. В боевом отношении части были, за некоторым исключением, плохи и, главным образом, вследствие отсутствия фуража и продуктов. Лошади падали сотнями, люди по нескольку дней питались одним мясом и то в очень ограниченном количестве; бывали и такие дни, когда ничего не ели. Продуктов из интендантства почти не получали, у населения также ничего не было, и жители сами влачили полуголодное существование. Ко всему этому следует добавить антагонизм между кубанцами и донцами, возникший на почве распределения продуктов из интендантства. В то время как кубанцы если и не обильно, то во всяком случае получали достаточное количество хлеба, консервов, масла, донцы буквально голодали. Как пример укажу, что кубанцы на базаре в Сочи даже торговали продуктами, шоколадом, а в Лазаревском полковник К. обратился в интендантство отпустить для него 2 фунта хлеба, и в этом ему было отказано; продукты были, но отпускались только кубанским частям.

В ночь с 18 на 19 апреля я был вызван генералом Букретовым к себе, где нашел полковника Дрелинга и председателя кубанского правительства Иваниса. От большевиков был получен ответ, отклоняющий наши поправки и требующий ответа на ультиматум к 12 часам дня 19 апреля.

В ответ красным через генерала Морозова была передана телефонограмма приблизительно такого содержания: для принятия ультиматума необходимо разъяснить его казакам, для чего требуется не менее 2-3 дней.

Затем генерал Букретов приказал 10-й Донской конной бригаде занять позицию для обороны на реке Хосте.

Утром 19-го, часов около 12, я зашел к генералу Букретову узнать, что делается на позициях. Атаман сообщил мне, что генерал Морозов ведет с красными переговоры о технических условиях сдачи и что командующий 10-й Донской бригадой полковник Чапчиков не нашел возможным занять позицию у Хосты и 10-я бригада вернулась назад на квартиры. Я спросил: кто же уполномочил генерала Морозова вести переговоры о технических условиях сдачи? Генерал пожал плечами и добавил, что находящиеся здесь члены Кубанской Рады сейчас решают вопрос: остаться ли кубанскому атаману здесь или уехать. Я сказал генералу, что господин Букретов мог бы остаться здесь, если пожелает, но кубанский атаман не имеет права выдать себя на поругание красной сволочи. Атаман ответил, что он так же думает.

Не знаю, что решила Кубанская Рада, но через час атаман уехал на пароходе, а еще через час в квартиру атамана явился кубанский офицер с караулом, не знаю, по чьему приказанию, вероятно, по распоряжению членов Рады, с целью арестовать атамана и не дать ему возможности уехать.

В это время в Адлер прибыла снявшаяся с позиций Кубанская бригада, открыв таким образом фронт.

В 16 часов в тот же день я уехал из Адлера к себе в бригаду. Адлер был переполнен бросившими фронт кубанцами. 20-го при погрузке на хуторе Веселом я узнал, что 19 апреля Морозов отдал приказ всем частям оставаться в защищаемых пунктах и приготовиться к сдаче. Приказ был подписан “командующим войсками Черноморского побережья” генералом Морозовым.

Кем был назначен генерал Морозов командующим войсками Черноморского побережья - атаманом или красными - не знаю.

Переговоры с красными велись открыто, результаты и ультиматум красных по приказанию кубанского атамана полковник Дрелинг сообщал в части. Казаки интересовались переговорами постольку, поскольку дни касались прекращения военных действий. К сдаче они относились отрицательно, но воевать не хотели. Большая часть казаков, особенно донцы, желали ехать в Крым, но многие, не имея сил расстаться с лошадьми, уходили небольшими группами в горы.

Я не слышал о приказе Букретова, запрещавшем выезд в Крым. В Туапсе предложено было погрузить, насколько хватит тоннажа, донцов для отправки в Крым. В первую очень были погружены безлошадные и те, у кого лошади казались негодными для продолжения дальнейшей службы; часть их была отправлена, но большую часть опять выгрузили. Комкор генерал Стариков сказал мне, что генерал Писарев передал ему, что получена телеграмма за подписью генерала Коновалова о категорическом запрещении отгрузки донцов в Крым.

О безнадежном положении в Крыму я не слыхал, чтобы кому-нибудь об этом говорил атаман Букретов. Мне он сказал, что лично он предпочитает ехать в Ба-тум, так как там якобы положение твердое, туда же он предполагает эвакуировать около тысячи наиболее надежных людей, больше не позволяют средства, чтобы там, создав ячейку, при наиболее благоприятных условиях вновь начать действия против красных. Об этом мне говорил и Иванис.

Сдача была решена, по-видимому, единолично генералом Морозовым. Как она происходила, не знаю, но мне здесь уже, в Евпатории, рассказывал офицер 28-го Донского конного полка, что по приказанию генерала Морозова от частей в город Сочи были высланы делегаты для ознакомления, а затем были назначены пункты, где складывать оружие, и после сдачи оружия части в конном строю под командой оставшихся начальников отправлялись в Сочи. Этот же офицер, бежавший в последний момент, был в штабе Морозова, где все были без погон и называли друг друга “товарищами”.

Насколько помню, донских казаков было в строю около 12 тысяч, а всего на довольствии около 18 тысяч. Донские части, входившие в состав 4-го Донского конного корпуса, были страшно истрепаны переходами по шоссе, голодовкой, плохой ковкой, особенно страдали от недостатка подков. Лошади, стирая копыта, падали ежедневно многими десятками, если не сотнями, шоссе было усеяно трупами чуть ли не через 10-20 шагов, на дорогах лежали издыхающие или дохлые лошади. Большинство частей не имели достаточного количества винтовок. Полное почти отсутствие обозов. Дисциплина расшаталась. Некоторые части занимались грабежом и насилием над беженцами, даже по приказаниям командиров частей. Например, Калединовский полк (полковник Чапчиков) отнял у хоперского окружного атамана лошадей (у полковника Васильева), избил кой-кого из офицеров, держал под арестом окружного ветеринарного врача. Отнимались лошади у проезжавших одиночных людей. Каждый день с пастбищ крались лошади. Люди самовольно переходили из одной части в другую. Командир Калединовского полка даже переманивал людей к себе из других полков. Высшее командование, по-видимому, не в состоянии было справиться с такими командирами.

Но в боевом отношении некоторые части при известной настойчивости, меньше советуясь, а категорически приказывая, можно было использовать. Уйти в Грузию можно было, только сбив грузин, стоящих на границе, ибо грузинские власти категорически отказались дать разрешение на пропуск наших частей даже без оружия. Сбить же грузин было легко, ибо части, по крайней мере стоявшие на границе, не отличались ни воинственностью, ни упорством: так, например, когда 19 апреля наши части производили пробную стрельбу из пулеметов, грузины, стоявшие на границе, разбежались, стоило потом больших усилий их собрать и возвратить на посты.

1920 г.

г. Евпатория

Генерал-майор Голубинцев”.

“Войсковой атаман Кубанского

казачьего войска

№ 497

16 апреля 1920 года

Удостоверение

Дано от командующего войсками Кавказского побережья командиру 14-й Донской казачьей бригады генерал-майору Голубинцеву в том, что действительно состоит членом комиссии, уполномоченной мною вести переговоры о перемирии с войсками Советской России, действующими на фронте Кавказского побережья, что подписью и приложением казенной печати удостоверяется.

Командующий войсками Кавказского побережья

и войсковой атаман Кубанского казачьего войска

Генерал-майор Букретов

Член Кубанского краевого правительства

по военным делам

Генерал-лейтенант Болховитинов”.

Текст письменного предложения большевикам для ведения переговоров о перемирии:

“17 апреля 1920 года Адлер

1. Прекращение враждебных действий и заключение перемирия впредь до подписания мирного договора.

2. В основание при выработке условий перемирия, а впоследствии мирного договора, должны быть положены следующие идеи:

а) обе стороны должны смотреть друг на друга как на части одного великого народа и не стремиться к унижению или уничтожению противника, как то бывает при внешних войнах. Сторонам надлежит думать лишь о светлом общем будущем;

б) заключенные соглашения должны вести к долгому прочному миру, т. е. не иметь в своем содержании никаких пунктов, которые бы являлись обидными или унизительными для какой-нибудь стороны, оставляли бы чувство недоброжелательства или даже мести, не могли бы служить поводом к новым восстаниям и борьбе;

в) для достижения целей, указанных в первых двух пунктах, необходимо принять во внимание особый уклад казачьей жизни и казачьего быта.

3. Почти трехлетняя Гражданская война создала атмосферу взаимного недоверия, подозрительности, непримиримости. Поэтому при ведении переговоров необходимо проявлять и подчеркивать особое доверчивое отношение сторон друг к другу.

4. Условия перемирия:

а) демаркационная линия сторон, нейтральная полоса: река Сочи - правый берег; река Бзуга - левый берег. Между ними нейтральная полоса;

б) срок перемирия - до подписания мирного договора;

в) передвижение желающих жителей в местности, занятой противной стороной, с разрешения надлежащих начальников - не ниже начальников дивизий. Ныне же выход на полевые работы. Гарантирование им полной неприкосновенности личной и имущественной, как во время движения, так и на местах, и снабжение их надлежащими документами от обеих сторон”.

Оригинал подписали: Иванис, полковник Дрелинг, генерал Голубинцев и генерал Морозов.

Копия послана большевикам без подписей.

Условия капитуляции, переданные большевиками через генерала Морозова 17 апреля 1920 года:

“1. Гарантируется свобода всем сдавшимся, за исключением уголовных преступников, которые будут подлежать суду революционного военного трибунала.

2. Гарантируется свобода всем сдавшимся, искренне раскаявшимся в своем проступке и выразившим желание искупить свою вину перед революцией поступлением в ряды Красной армии и принятием активного Участия в борьбе с Польшей, посягнувшей на исконные русские территории.

3. Инициаторам и руководителям восстания свобода не гарантируется. Они подлежат или привлечению в трудовые батальоны, или заключению в концентрационные лагеря до конца Гражданской войны, и только в виде особой милости они могут быть допущены в ряды Красной армии.

4. Все огнестрельное оружие и шашки подлежат сдаче. Кинжалы могут быть сохранены под честное слово с тем, что они не будут обращены против Советской власти и отдельных ее представителей.

5. Содействие возвращению на родину будет оказано, поскольку позволяют разрушенные войной пути.

6. Гарантируется неприкосновенность личности всем согласно пунктам 1 и 2. Неприкосновенность имущества гарантируется всем живущим своим трудом, не принадлежащим к классу эксплуататоров.

7. На ответ дается двенадцать часов, считая срок в момент получения настоящих условий, после чего, при неполучении удовлетворительного ответа, военные действия будут возобновлены с удвоенной энергией. Ни в какие мирные переговоры представители командования тогда вступать не будут. Условия будут считаться нарушенными, если хоть один человек после получения условий перемирия будет пропущен в Грузию или уедет в Крым.

Командующий 9-й советской армией Василенко45 Член военно-революционного совета Онучин46

Передал условия военный комиссар 50-й дивизии

Рабинович”.

23. Последний этап

Переговоры с большевиками прерваны. Разложение в войсках началось, хотя эксцессов и не было. Фронт агонизировал. Положение тревожное. Кубанцы оставляли позиции и наводняли Адлер.

Утром 19 апреля я посетил кубанского атамана, он готовился к отъезду в Батум. Из штаба 4-го Донского корпуса получено сообщение, что завтра, 20 апреля, ожидаются транспорты для погрузки частей в Крым. Сообщение было неуверенное, а потому на всякий случай приходилось готовиться к худшему и искать выхода: или уходить в горы, или пробиваться в Турцию. Положение осложнялось еще тем, что я был обременен больными и ранеными офицерами, а у некоторых, кроме того, были и семьи. Необходимо было принять меры к их своевременной эвакуации тем или иным способом. Выход был один - найти подходящее судно. Для этой цели я с письменного разрешения генерала Букретова реквизировал одну из больших турецких парусных фелук, находившихся в Адлере. В нее были погружены больные и те, кто не мог следовать походным порядком. Эту фелуку я рассчитывал иметь в своем распоряжении при движении бригады вдоль берега моря. Комендантом я назначил энергичного офицера с приказанием, держась берега, отойти в хутор Веселый и стать на рейде, держа со мною связь. Фелука была перегружена и служила предметом зависти некоторых кубанских групп, бросивших фронт и переполнявших в это время Адлер. Кубанцы даже сделали попытку отнять фелуку, и отстоять ее удалось, только выставив пулеметы. Около 14 часов фелука, подняв паруса, отплыла. Полки бригады получили распоряжение перейти на ночлег в район хутора Веселого. Я со штабом бригады и несколькими казаками конвойной сотни выехал в Русскую Деревню, находившуюся у самого берега моря, верстах в 5-6 от хутора Веселого. В эту же деревню был отправлен на ночлег и 28-й конный полк.

Перед отъездом из Адлера я зашел еще раз к кубанскому атаману узнать, выехал ли он уже, как предполагалось, из Адлера. Дома атамана я не застал, и хозяйка квартиры сообщила мне, что генерал час тому назад уехал на пароходе. Почти одновременно со мной в квартиру атамана явился кубанский офицер с 10-12 казаками для ареста атамана по постановлению членов Кубанской Рады, как он мне объяснил. Но в это время атаман был уже на пароходе с кубанскими юнкерами и готовился к отплытию в Батум.

Подъезжая к Русской Деревне, я услыхал пулеметную стрельбу, а при въезде в деревню увидел нескольких казаков, бегущих от берега к избам. У берега стояла моя фелука, а на песке одиноко красовался пулемет. В дальнейшем выяснилось, что за час до отплытия нашей фелуки из Адлера на лодке по тому же пути отправились два неизвестных типа, которых комендант нашего судна отказался взять с собою. При проезде мимо Русской Деревни они сообщили казакам, что командир бригады и штаб решили бросить казаков, и сели в фелуку с целью уехать за границу. В 28-м полку началось брожение, пулеметчики установили пулемет и обстреляли плывшую вблизи берега фелуку. На барке поднялась тревога. Комендант приказал причалить к берегу.

В это время из деревни послышались крики: “Командир бригады здесь!” Сконфуженные казаки разбежались, бросив пулемет. Я прискакал к берегу, обругал и разогнал оставшихся казаков и приказал фелуке опять сняться, идти в хутор Веселый и стоять на рейде, вне выстрелов. Все обошлось сравнительно благополучно, но, по-видимому, у казаков еще не совсем исчезло сомнение, подогреваемое, конечно, подстрекателями, что их хотят бросить, хотя вслух они и не высказывали этого. В этом отношении надо отдать справедливость казакам, что у них есть врожденное чувство такта, сдержанности и собственного достоинства, что проявлялось даже в таких исключительно тяжелых обстоятельствах, когда еще свежо было сообщение генерала Старикова и Писарева, что донцов приказано не грузить в Крым. Таким образом, основание к недоверию и сомнению было. В корабли, прибывающие из Крыма для погрузки, также слабо верили. Чувствовалось известное напряжение.

Когда поднявшая паруса фелука отделилась от берега, я еще некоторое время оставался на пристани, чтобы убедиться, что судно отошло достаточно далеко от берега и вне выстрелов.

Вдруг из деревни показался разъезд около 15 коней, во главе с бравым подхорунжим 28-го полка из вольноопределяющихся, фамилии я его не помню, но за его подвижность и порывистость казаки его прозвали “броневиком”.

Разъезд неожиданно налетел на меня.

Куда?

Не ожидавший встретить меня подхорунжий, смутившись, доложил, что он послан остановить отплывшую без разрешения фелуку.

Кем послан?

Но кем, подхорунжий, по-видимому, не знал или не отдавал себе отчета.

Фелука ушла по моему приказанию, с больными и ранеными, - заметил я спокойно.

“Броневик” молчал, и лицо его выражало нерешительность.

А как ваше производство? Нет еще приказа? спросил я, желая переменить тему разговора.

Никак нет, ваше превосходительство, хотя представление сделано четыре месяца тому назад, - оживился подхорунжий. Очевидно, я попал в больное место.

Если через месяц приказа не будет, вы мне лично напомните в Крыму.

Покорно благодарю, ваше превосходительство!

А теперь поезжайте по квартирам и завтра на погрузку.

Счастливо оставаться, ваше превосходительство! - и разъезд повернул обратно в деревню.

Часов около семи вечера ко мне явился временно командующий 28-м конным полком сотник Короткое и сконфуженно доложил, что казаки 28-го полка желали бы поговорить со мной о положении и что, по его мнению, настроение у них спокойное.

Я приказал собрать полк на поляне, пригласил с собою нескольких офицеров штаба с ординарцами без оружия, но у каждого по два револьвера и по две бомбы в карманах, и явился на беседу.

На площадке собралось около 200 казаков 28-го полка. Раздалась команда “смирно!” Поздоровался. Ответили дружно: “Здравия желаем, ваше превосходительство!”

— Что угодно? Что хотите знать?

Объяснил обстановку здесь и в Крыму, сказал, что завтра предполагается погрузка, что часть кораблей уже в Веселом.

Начались вопросы делового и довольно мирного характера. Особенно смущал казаков вопрос о лошадях: тяжело было им, природным конникам, расставаться с верными друзьями, с которыми проделали две тяжелые войны.

Наконец один из казаков заискивающим тоном сказал:

Мы, ваше превосходительство, вместе с вами восстание поднимали, вместе воевали, вместе, если надо будет, и в плен пойдем!

Я ответил, смеясь:

— Правда, мы вместе воевали, вместе поднимали восстание, если Бог приведет, еще вместе будем воевать, но в плен мне с вами, пока жив, не по пути!

Кто-то из задних рядов что-то бормочет, слышны слабые реплики.

Кто это там, сзади? Что хочешь сказать, иди сюда, чего прячешься за спины других?

Никто не показывается. Казаки смущенно смеются. Беседа окончена.

Итак, завтра на погрузку, а теперь по домам!

Командующий полком командует: “Смирно! Кругом! По домам шагом марш!”

Энергичная команда, уверенный тон, а главным образом привычка к дисциплине делают свое дело. Казаки медленно, будто нехотя, но мирно расходятся.

Вообще надо заметить, что казаки при всех своих положительных военных качествах и доблести при неудачах восстаний, как это подтверждает нам история, часто стремятся рассчитаться головами своих вождей и начальников. В этих случаях только самообладание, решимость и авторитет начальника могут сдержать толпу от выступлений. Малейшее колебание, уступчивость или робость, как масло, налитое в огонь, увеличивают пламя.

Эти обстоятельства я всегда учитывал, ибо уже несколько раз бывал в таком положении во время военных неудач при противоболыпевистских восстаниях и еще раньше, при военных волнениях в начале революции.

Наступает тревожная ночь. Конвойцы мне докладывают, что казаки 28-го полка собираются группами и шепчутся, большинство из них не желает грузиться без лошадей. Полковник Красовский поздно вечером мне сообщил, что он у себя за окном слышал разговор, что надо арестовать офицеров, на что один из собеседников заметил: “Как их арестуешь, каждый из них раньше двадцать человек убьет!”.

Ночь тяжелая. Большинство казаков не спит. У меня во дворе мои конвойцы собираются группами и совещаются. Около 12 часов ночи из хутора Веселого возвратился бывший в штабе корпуса для связи сотник Фокин. Докладывает мне о порядке завтрашней погрузки, а также о том, что он обратил внимание, что у выхода из нашей деревни стоят часовые, а против моей квартиры также пост, но укрыто, в кустах, дабы его не было видно. Советует мне, по предложению командира корпуса, не дожидаясь утра, лично переехать ночью же в хутор Веселый, а части, желающие грузиться, подойдут утром. Если часовые решатся воспрепятствовать, то двух хороших ударов шашкой будет достаточно заставить их очистить путь. Я, конечно, не могу на это согласиться, так как не хочу, чтобы кто-нибудь и когда-нибудь мог бы сказать, что в критическую минуту генерал Голубинцев бросил своих казаков. Сотник Фокин отправляется в Адлер сам с докладом командиру корпуса о положении. Меня особенно беспокоило обстоятельство, что со мной находилась жена; правда, она уже сделала верхом около тысячи верст и в мужском платье, но все же создается известное затруднение. Жена безмятежно спит, не сознавая тревожной обстановки. У меня, конечно, план готов на случай, если решатся арестовать меня: израсходую две бомбы и разряжу два револьвера, оставив только два последних патрона - один для жены, другой для себя.

На рассвете, около 3-3 1/2 часов, слышу, кто-то входит и слабый стук в дверь.

Войди!

Входит конвоец, урядник Ильин.

— Что скажешь, Ильин?

Пришел проститься с вами, ваше превосходительство. Мы, тюковновцы, сейчас уходим в горы. Решили без лошадей не грузиться, а сдаваться большевикам не желаем. Я пришел от имени всех тюковновцев проститься с вами.

Простились. Расцеловались.

Тюковновцы составляли 1-ю полусотню моей конвойной сотни. С самого начала восстания все казаки хутора Тюковного Усть-Хоперской станицы славились своей консервативностью и ненавистью к большевикам, служили у меня в конвое как люди самые верные и надежные.

Я взглянул в окно. В предрассветных сумерках промелькнуло несколько конных казаков, направлявшихся к окраине деревни, где был назначен сборный пункт тюковновцев.

Утром, в 8 часов, я отдал распоряжение строиться и выступить на погрузку в хутор Веселый. Перед моей квартирой построилась оставшаяся 2-я полусотня конвойцев, в порядке, подтянутая, отлично вооруженная. Ближе к выходу из деревни строится 28-й конный полк, на три четверти растерявший свои винтовки.

Во главе с командующим полком сотником Корот-ковым полк выступил по направлению на хутор Веселый, свернул налево по шоссе, оставив на повороте маяк для нас. Через 10 минут выступил штаб бригады с конной сотней и, не сворачивая на шоссе, двинулся напрямик, параллельно берегу моря, по лесной дороге с проводником из местных жителей. Проезжая мимо двора, занятого пулеметчиками, я обратил внимание, что они готовы, но медлят с выступлением.

Чего ждешь, Мельников, почему не ведешь команду?

Боюсь, ваше превосходительство, начальник штаба меня расстреляет за то, что обстрелял фелуку, - откровенно заявляет пулеметный урядник.

Нет, не бойся, обещаю поставить на этом крест, веди команду!

Пулеметчики засуетились и стали выходить со двора.

Я поехал в хвосте конвойной сотни, как бы в арьергарде, ибо не особенно доверял пулеметчикам, считаясь с тем, что они могли открыть огонь по хвосту колонны. По мне же, я был уверен, они не решатся, ибо вообще я пользовался известным уважением и доверием среди казаков бригады.

Перейдя вброд реку Псоу ниже моста почти у самого ее впадения в море, штаб бригады около 11 часов прибыл к месту погрузки.

На рейде стояло несколько английских военных кораблей. Погрузка на военные суда уже началась. Грузился Калмыцкий полк. Английские матросы на шлюпках перевозили на корабли только людей с винтовками, даже седел не разрешалось брать с собою. Тяжело было смотреть, как казаки прощались со своими лошадьми. Многие в последний момент отказывались от погрузки и уходили в Грузию. Все желающие могли погрузиться. За хутором слышна была беспорядочная стрельба из винтовок и пулеметов.

При проходе частей на погрузку на шоссе через мост на реке Псоу происходило беспорядочное столпление; некоторые казаки митинговали и пытались остановить шедшие на погрузку сотни. Когда к мосту подошел 29-й конный полк, несколько казаков, занимавших мост, пытались было остановить командира полка есаула Акимова, ехавшего во главе полка, желая схватить за узду коня.

— Прочь! Руки обрубаю всякому, кто посмеет дотронуться до уздечки! - заревел есаул, выхватывая шашку.

Смельчаков остановить коня не нашлось, и полк беспрепятственно прибыл в хутор Веселый.

Не так благополучно обошлось с 28-м полком; часть полка не пожелала грузиться без лошадей и ушла сдаваться большевикам, уведя с собою и временно командующего полком сотника Короткова. Как мне передали потом, сотник Коротков при попытке скрыться от полка был убит своими же казаками.

Большая часть казаков 29-го и 30-го конных полков и около половины 28-го полка погрузились на английские суда, а часть ушла в Грузию, не желая бросать лошадей.

Во время погрузки в полуверсте от берега происходили митинги, ибо разложение в связи с приказом генерала Морозова о сдаче коснулось почти всех частей и контакт с большевиками через генерала Морозова налаживался. Часть шла на погрузку, часть уходила в горы или в Грузию, часть готовилась к сдаче.

К вечеру погрузка закончилась, англичане забрали на суда всех пожелавших грузиться в Крым, и на другой день английские броненосцы “Кородок” и “Мальборо” доставили нас в Феодосию. Здесь командир корпуса произвел смотр частям 4-го Донского конного корпуса, прибывшим в Крым.

Комментарии

Первое издание: Голубинцев. Русская Вандея: Очерки Гражданской войны на Дону 1917-1920 гг. Мюнхен, 1959.

Генерал-майор Голубинцев Александр Васильевич (?-1963) - казак станицы Усть-Хоперской Области войска Донского, окончил кадетский корпус и юнкерское училище, состоял в комплекте Донских казачьих полков, участвовал в Первой мировой войне, в 1917 г. был произведен в полковники и назначен командиром 3-го Донского казачьего полка, в феврале 1918г. привел полк с фронта на Дон и распустил. Весной 1918 г. возглавил антибольшевистское восстание усть-хоперских казаков, с апреля - начальник гарнизона станицы Усть-Хоперской и командир Усть-Хоперского казачьего отряда, с июля 1918 г. по февраль 1919 г. - командир 4-го конного отряда (Усть-Хоперской дивизии) Донской армии. С июня 1919 г. - начальник Усть-Медведицкой конной дивизии, с августа - командир 14-й Отдельной конной бригады Донской армии, в ноябре был произведен в генерал-майоры, в декабре 1919 г. - феврале 1920 г. командовал конной группой. В апреле 1920 г. был перевезен с Черноморского побережья в Крым, где после расформирования бригады был зачислен в Донской офицерский резерв, находившийся в Евпатории. В ноябре 1920 г. с остатками Русской армии генерала П.Н. Врангеля эвакуировался из Крыма в Турцию. В 20-е годы жил в Болгарии, где написал воспоминания о Гражданской войне на Дону. После Второй мировой войны переехал в США, последние годы жил в Филадельфии.

40 Генерал-лейтенант Секретев Александр Степанович (1880 - после 1922) - казак станицы Краснокутской Области войска Донского, окончил Донской кадетский корпус и Николаевское кавалерийское училище, откуда был выпущен хорунжим в лейб-гвардии Атаманский полк. Добровольцем участвовал в Русско-японской войне, по окончании которой ушел в запас, занимался конным спортом. В 1913г. был зачислен в 13-й Донской казачий полк. Участвовал в Первой мировой войне; с 1914 г. - командир 16-й Донской отдельной сотни, в 1917 г. был произведен в полковники и назначен командиром 25-го Донского казачьего полка, с которым возвратился на Дон. С весны 1918 г. командовал конным полком Донской армии. В 1919г. был произведен в генерал-майоры, командовал конной бригадой, с мая - конной группой Донской армии, с июля - начальник 9-й конной дивизии, входившей в состав 4-го Донского конного корпуса генерала К.К. Мамонтова, был произведен в генерал-лейтенанты. В феврале 1920 г. по решению совещания командиров частей, входивших в конную группу генерала А.А. Павлова, заменил последнего и командовал группой до эвакуации Новороссийска. В Русской армии генерала П.Н. Врангеля командной должности не получил, в ноябре 1920 г. с остатками армии эвакуировался из Крыма в Турцию. В 1921 г. переехал в Болгарию, в конце 1922 г. возвратился в Советскую Россию, был амнистирован, вступил в РККА и служил инструктором верховой езды в Новочеркасске.

41 Верховный круг Дона, Кубани и Терека был избран 5 (18) января 1920 г. в Екатеринодаре на совместном заседании Донского и Терского кругов и Кубанской краевой Рады (по 50 депутатов от каждого из этих представительных органов), объявил себя верховной властью трех казачьих областей юго-востока России. Последнее заседание Верховного круга Дона, Кубани и Терека состоялось 3 (16) марта накануне оставления Екатеринодара Вооруженными Силами на Юге России.

42 Генерал-лейтенант Калинин Николай Петрович (1884-?) - окончил Донской кадетский корпус, Николаевское кавалерийское училище в 1904 г. и Николаевскую военную академию в 1912 г. Участвовал в Первой мировой войне; с ноября 1916 г. - старший адъютант штаба 5-го кавалерийского корпуса, с февраля 1917 г. - старший адъютант штаба 40-го армейского корпуса, затем был назначен штаб-офицером для поручений при штабе 6-го Кавказского армейского корпуса. Весной 1918 г. был произведен в генерал-майоры и назначен командиром 1-го Донского конного корпуса, в апреле 1920 г. командовал 4-м Донским конным корпусом, с мая - начальник 2-й Донской казачьей дивизии, в июне был произведен в генерал-лейтенанты. В ноябре 1920 г. вместе с остатками Русской армии генерала П.Н. Врангеля эвакуировался из Крыма в Турцию, где в конце 1920-1921 г. занимал должность начальника 1-й Донской казачьей дивизии.

43 Генерал-майор Султан Келеч-Гирей (1880-1947) – из семьи помещика, родился в черкесском ауле Уляп Майкопского отдела Кубанской области, участвовал в Первой мировой войне в рядах Черкесского конного полка, в мае 1916 г. был произведен в полковники. В 1918 г. командовал Черкесским конным полком на Кубани, с 1919 г. - начальник Черкесской дивизии, входившей в Добровольческую армию, был произведен в генерал-майоры. В 1920-1921 гг. руководил отрядами, боровшимися против Красной армии в горных районах Северного Кавказа, в 1921 г. эмигрировал. Жил во Франции, с 1927 г. входил в “Национальную партию горцев Северного Кавказа”, в 1942 г. переехал в Германию и вошел в состав созданного немцами “Национального комитета горцев-мусульман”, занимался формированием частей из горцев Северного Кавказа, отступивших вместе с немецкими войсками. В мае 1945 г. в Австрии был выдан англичанами советской военной контрразведке “СМЕРШ” и по приговору Военной коллегии Верховного Суда СССР 17 января 1947 г. был повешен в Москве вместе с генералами П.Н. Красновым и А.Г. Шкуро.

44 Гарнец - мера сыпучих тел, применявшаяся в России в конце XVIII - начале XX в.; был равен 1/8 четверика, или 3,28 л.

45 Василенко Матвей Иванович (1888-1937) - штабс-капитан русской армии, участвовал в Первой мировой войне, с декабря 1919 г. - командующий 11-й армией, с апреля по июль 1920 г. - командующий 9-й армией.

46 Правильно: Анучин Сергей Андреевич (1889-1956) -начальник политического отдела 9-й армии с декабря 1919 г. по май 1920 г.

На главную страницу сайта