Дневники П. А. Богданова 1919-1932 гг.

Тетрадь шестая.

10 июля. Среда.

Положение пиковое. За квартиру не плачено уже за два месяца, плюс вода, свет. В кармане ни гроша. Работы никакой. Перспектив нет. В деревню не поехал. Долги мелкие и потому более нудные. Органон сдал – все не можется. Требования идут со всех сторон. Надо браться за устройство собственной крыши. Иначе – крышка.

— •• —

Два дня стоит прескверная погода. Дождь и холодно. Сегодня к вечеру солнышко, хотя прохладно по-вчерашнему.

— •• —

Вчера сдал статью в эстонский кооперативный журнал. Приняли ли? Ведь речь идет о 3-хтысячном гонораре, на золото – 15 рублей. Шутка ли – три тысячи эстонских марок!

— •• —

С. С. Маслову отправил письмо. Сообщаю об обыске у Семенова. Ответ на его письмо от 29. VI.

11 июля.

Ждем из Парижа письма вместе с Николаем Васильевичем, что манны небесной: он изныл от безделья, я мотаюсь, ибо впереди маячит зима, а значит и повышенные расходы. Доходов уже нет. Надо работать, а тут пробавляешься во имя какого-то «решающего центра», как гордо себя называет Маслов.

— •• —

Вчера вечером долго говорили с Тамарой о Варюшке. Она настойчиво твердит: «Варюша и все мы Вас очень любим». Не знаю, верить или нет. Тамара требует веры. Пришел домой встревоженным и мрачным, опять все всколыхнулось.

— •• —

Вера просит денег. Где я их возьму?! Нет их.

— •• —

Перестаю в себя верить. Какая-то апатия и... тоска. Тяжкая, временами кажется – безысходная. Точно камнем придавило. Для борьбы не чувствуется силы. Руки сами опускаются.

12 июля. Пятница.

Телеграмма из Хабаровска сообщает: вчера утром китайские власти взяли телеграф Восточно-Китайской железной дороги и опечатали торгпредство, отделение Госторга, текстиль-синдиката и совторгфлота. По всей линии железной дороги китайцы ликвидируют большевиков (аресты и высылка) и их учреждения.

Коротко – китайцы захватили дорогу. Еще одна национальная потеря, удар по России.

14 июля.

«Известия» (по ТАССу) поместили текст ноты Советов Китаю. На ноту требуется ответ в 3-хдневный срок. Основа требований большевиков: 1) освободить арестованных граждан СССР; 2) отменить все незаконные действия в районе дороги; 3) созвать конференцию для проработки вопросов, связанных с недоразумениями между Китаем и СССР.

Ультиматум грозит в случае ее неприятия «другими мерами». Война? Заваривается новая каша.

— •• —

Вчера пришел долгожданный ответ из Парижа. В нем П. Н. Милюков спрашивает, намерен ли я порвать с «Крестьянской Россией»? В связи с этим Николай Васильевич насел на меня, требуя, чтобы я отказался в «деловой части», т. е. работе на Россию от заданий «Крестьянской России». «Если Вы де находитесь в деловых отношениях с нами, то мы Вам можем запретить: распространять «Крестьянскую Россию» на Россию, оказывать помощь крестьяновцам, идущим туда». Для пущей убедительности привел пример: запрещаем же мы газетчикам, продающим «Последние Новости», продавать «Возрождение». Я резко заявил: «Если Вы ставите вопрос о покупке моих услуг, то я вообще отказываюсь разговаривать на эту тему».

Разговор был длинным и местами резким. В словах Николая Васильевича все время сквозила мысль: нанялся – продался. Когда я пытался уточнить эту мысль, он увертывался, появлялись ссылки на доверие их ко мне и прочее.

Сегодня написал сам П. Н. Милюкову обстоятельное письмо по этому поводу.

Значит, опять жди и теряй время.

16 июля. Вторник.

Утром приехала из Юрьева Вера. Изрядно пообтрепана в костюме. Боже, как идет время! Вера уже взрослая барышня.

— •• —

Булатов А. А. настаивает на моей поездке в Причудье от имени Союза русских просветительных обществ. Я принципиально не возражаю.

— •• —

События в Манджурии свернулись в крепкий клубок. Китай Восточно-Китайскую дорогу выпускать со своих рук не собирается. И та, и другая сторона на границе собирает войска. Япония грозит Китаю и усиливает охрану Южно-Китайской железной дороги. Надо ли говорить, что эта охрана (усиленная) в действительности может в любой момент быть применена для других целей, ничего общего с охраной дороги не имеющих. Япония спит и видит Манджурию и русский Дальний Восток своим.

17 июля. Среда.

Купил Вере кое-какие мелочи из ее туалета. Гуляли с ней. О многом говорили. Рассуждает как взрослый человек.

— •• —

Войны с Китаем, кажется, все же не будет. Такая война затянет многих кроме России и Китая. Большевики попали в глупое положение: подписан пакт Келлога, проповедь мира сейчас их очень связывает и обязывает не на бумаге.

21 июля. Воскресенье.

Все уехали. Вера в Бригиттовку. Николай Васильевич в город. Мои давно в Пернове. Я как перст один.

— •• —

Рейтер сообщает о начавшихся между советскими и китайскими войсками стычками. Красные отряды перешли границу. Война? Замело тебя снегом, Россия! Не везет твоим сынам. Ой, не везет...

— •• —

Вчера вечером мы с Верой бродили по Ревелю. Она с увлечением рассказывала о своих одноклассницах. Особенно много о Тане Киселевой (удочерена М. А. Курчинским). Сколько молодого задора и радости! Я слушал, мысли часто уходили далеко вглубь прошлого. Добрались до Екатериненталя. Нахлынула такая тоска! Таким одиноким я себя почувствовал, трудно передать.

— •• —

Внизу гремит грамофон, все русские напевы...

22 июля. Понедельник.

Итак, еду в Причудье смотреть, как живут русские староверы, чем занимаются. Причудцев иногда зовут ветровозами за их страсть к торговлишке.

В связи с поездкой был у члена правления ETK Пыдера. Выше среднего роста, коренастый, средних лет. Круглое лицо с большим носом. По-русски говорит с акцентом, подыскивает слова. Цель моего визита – узнать каковы их требования и намерения, как руководящего центра, в адрес Причудья.

Ничего определенного из разговора не получилось.

— •• —

От Варюшка письмо. Сухое, ворчливое, не родное...

— •• —

На границе СССР и Китая идут передвижения войсковых частей. Чай Кай Шек на заседании пленума Гоминьдана заявил, что захват Восточно-Китайской железной дороги является первой частью программы (политической) национального правительства. И китайцы, и большевики готовятся к войне...

— •• —

Лежит на столе брошюрка П. Н. Милюкова «Республика или монархия». Конечный ответ – для России нужна республика. Павел Николаевич хорошо, в простой форме разбивает все доводы монархистов разного толка и непредрешенцев.

Станция Сонда. 6 часов утра. 27 июля.

Малюсенькая станция при заново отстраивающемся поселке. За полотном железной дороги сразу лес. Поезд на Посад Черный идет через час. Вхожу в малюсенький на станции буфет. Народу много. Все – эстонцы, группами и в одиночку глушат пиво. Щуплая девочка-подросток едва успевает подавать бутылки. Есть и ожидающие поезда. В руках у большинства газеты. Преобладает «Пяэвалехт» и «Ваба Маа». За буфетом-малюсенькой стойкой, где лежат два подозрительных бутерброда, – неопределенных лет, весьма грязная женщина. Важно держится какой-то сеньор в сером летнем костюме, почтительно ему кланяются. Видимо, из купцов.

На улице серое, туманное утро. Ночью было просто холодно.

Входит почтенная пара. Она квадратной формы, на голове повязка из платка, он – сивый, щуплый, высокий.

Станция Avinurme.

Опять стоим. Стоим больше, чем едем. Никто не торопится. Все ходят сонные. Кажется, дремлет паровозик, дремлют вагончики, дремлет публика.

Дорога от Сонды до Черного идет все лесом. Преобладает лиственный лес. Станционных зданий в ряде мест еще нет. Поезд стоит у поленницы дров, штабелей леса.

Avinurme имеет станционное здание. Новенькое, светлое. Никаких платформ, песок и лес кругом.

Узкая колея. Миниатюрные вагончики и паровозик идут не спеша, пошатываясь из стороны в сторону, точно в раздумье – для чего их тревожат? А то вдруг паровоз усиленно запыхтит куда-то заторопится, вагончики закидает из стороны в сторону.

В вагоне крестьянская девушка лет 17-18. Сильная, грудастая. В коротеньком розовом платьице, из под которого при малейшем движении видно грязное исподнее. В шляпке. Ноги голые, в туфлях. Безобразие.

Другой пассажир – молодой малец в пиджачном костюме. Из кармана торчит платочек, как у доброго городского щеголя. Ворот спортивной рубашки откинут на пиджак. Слышен русский мат. Сочный, ядреный.

В Посаде Черном.

Сам посад вытянулся больше, чем на две версты, частью по берегу Чудского озера, частью по берегам речки Черной. Четыре тысячи населения – русские и эстонцы. Среди русских много староверов. В посаде у них своя церковь. Постройки, как в русских селах и посадах – деревянные домики, кривые, косые, вросшие в землю. В центре есть и каменные – богатеев.

По задворкам тянется озеро. Оно сейчас тихое и ласковое. По всем направлениям мелькают парусники.

Хорошо, что поехал. Опять попал в родную обстановку летней деревни.

Устал и хочу адски спать. Привели меня в малюсенькую и чистую хатку, в ней и осел. Хозяйка – старая дева Козакова – поражает своей подобранностью и чистотой.

Бог с ним со всем – в кровать...

28 июля. Воскресенье.

Встал в 10 часов утра. На душе добро, спокойно. Моя комнатка выходит единственным окном на улицу. Пол белый, белый. По нему – половики. На стенах святые перемешались с фамильными фотографиями. Иконы обрамлены белыми полотенцами. На столе – хорошая цветная салфетка. «Прости, молодец!»

Степанида Димитриевна. Ей лет 50. Сухая, с легкой проседью волоса, вся какая-то подобранная. Давно ушла в церковь. Говорит: «Если не схожу к обедне, то вся неделя у меня пропала. Живу только с Богом, других у меня защитников нет».

Из разговора с Андреем Васильевичем Найденковым. Учитель. Пришел в русской рубахе, босиком. Лет тридцати пяти, чуть рыжеват. В лице что-то от хитринки. Имеет в Черном богатых родственников, кое-какую собственность. Глаза иногда бегают по сторонам.

По мнению Андрея Васильевича, местные производители-крестьяне вопросами сбыта не интересуются. Культура цикория сильно развилась на юг от Черного. Крестьяне его сдают в сушеном виде перекупщикам. Из перекупщиков более крупные – Сандер из деревни Раюши, из той же деревни Лупин, Найденков из Черного, Найденков из деревни Тихотки, Домашкин из Черного. Размеры скупки он точно не знает. Наиболее крупный перекупщик – Сандер, работает на ETK. В прошлом году взял до 2-х тысяч пудов. Про остальных говорит: собирают от 100 до 500 пудов в год. Перекупщики сдают прямо на фабрики в Ревель и Юрьев. Их заработок (валовый), по мнению Андрея Васильевича, не превышает 100 марок. Правда, тут же Андрей Васильевич оговорился – если они, перекупщики, сразу же перепродают. Они, по-моему, сразу не перепродают, а выжидают лучших цен – раз. Во-вторых, платят не деньгами, а часто – товарами.

Тут во всяком случае Андрей Васильевич не договаривает. Он заявил, что вопросы сбыта перед здешней интеллигенцией до сего времени не стояли. Он для них совершенно новый. Никакого практического материала дать сейчас не может. Андрей Васильевич – член правления местного русского культурно-просветительного общества.

Из разговора с Елизаветой Максимовной Титовой. Жена местного общественника-учителя. Сама учительница. Лево настроенная дама-баба. Кажется, большой сумбур в голове. «Баранин нам всем здесь надоел». Он как депутат ничего не дал. Его поддерживают богатеи да родственники. Кооперативы нужны. И в самом Посаде Черном следовало бы открыть кооператив. Большинство интеллигенции здесь правое, преследуют личные интересы. Просветительную работу среди населения многие из правых считают глупостью, напрасной тратой времени. Работать в кооперации значит восстановить против себя местных купцов.

Доктор Сергей Александрович Кедринский. Лет тридцати пяти. Выше среднего роста. Сухой. Желтоватый. На носу пенсне. Квартира с претензией на комфорт. Кажется, большая. Встречает довольно сухо. Говорю, что пришел к нему, как председателю русского просветительного общества. Отношение меняется. Берет за талию. «Пойдемте сядем и побеседуем». Мебель с претензией, но неудобная.

Знакомимся. Из разговора с ним. Край бедный. Живет не землей. До революции здешние крестьяне ходили в отхожие промыслы в Петроград, Ригу, Москву, Ревель, Псков и др. Рыбачили. Здесь много хороших строительных рабочих – каменьщики и др. С землей возилась баба. Возится и сейчас. Теперь промыслы сократились очень сильно. Плохо и со снетком. Население сильно обеднело. Пьет сильно. Много дерутся. Черновские развлечения – казенка, бильярд, мост на речке, где собираются и судачат.

В Раюшах (деревня) – «собор» староверов. При нем живет старик-иконописец. Старый, старый с ясными голубыми глазами. Он хорошо рассказывает про иконопись «собора». Она древняя. Длинные пальто на староверах называется «озям». Плат на бабах – «в роспуск».

История русских поселений Причудья связана с «преступным элементом» – беглецами из России в петровские и более поздние времена. Сейчас живут потомки беглецов. «Поэтому мы и жулики», – говорит один из здешних ворошил в Красных Горах Долгашев.

Прощаемся с доктором очень мило и сердечно.

У Ефима Тимофеевича Ионова. Знал его десять лет назад. Поседел, осунулся, растрепанный, босиком. Возится на огороде.

Его года три тому назад правление Национального союза отправило в Причудье агрономом-инструктором. Он заарендовал себе кусочек земли, около 4-х десятин, и работает на огороде. Агрономические опыты у него провалились. Ставил их в соседних деревнях. Говорит: «Годы плохие». Огород тоже в весьма заброшенном виде, стоит не полотый.

Из разговора с Ионовым на кооперативные темы. «Сбыт здешних продуктов я считаю идеальным. Грузят сами, или перекупщики, и везут. Нужно организовать такие экономические общества, чтобы снабжали деревню товарами, нужными в производстве хозяина – семена, удобрения и т. д. Купцы здесь боятся кооперации. С купцами у меня хорошие отношения, боюсь их испортить, организуя кооперативы. Пусть союз пришлет предписания местным обществам начать кооперативную работу. Пока я служил в Национальном союзе, мне было неудобно идти против Баранина, а он плясал по указке купцов. А так, что же – мне с Бараниным не детей крестить. Читал лекции по бухгалтерии молодым купцам. Слушали внимательно».

Ефим Тимофеевич увяз в купеческих сетях. Ею облапали они кругом. Пикнуть боится. Прощай, крестьянин-самородок-агроном!

Никандр Иванович Пекарский. Учитель средних лет. Подвижный. Нервное лицо. Эстонский социалист. Среднего роста, рыжеват, или белобрыс, вечером не разобрать. В русской рубахе. Знакомимся. Объясняю цель своего прихода. Сыпятся скептическик замечания: «Бабы работают, мужики сидят на бабьей шее. Уйдут на промыслы, пропьются дочиста, потом – баба его корми лежебока. Есть тут Ионов-агроном. Какой он агроном?! Просто жулик! Пользовался бабьим трудом на своем огороде. Теперь не хочет платить. У людей все растет, у него – ничего. Ионов провалил здесь кооперацию. Подорвал доверие к приезжим. Вам будет трудно что-либо сделать. Открывайте прием продуктов при складе ЕТК. Своих организаций не нужно».

Все же сговорились попытаться устроить несколько совещаний с крестьянами-производителями.

29 июля. Понедельник.

Степанида Дмитриевна-девица. «Пошло на шестой десяток. Больше всего люблю свободу. Семейная жизнь – тяжелая. Не хочу». Другим тоном: «Меня и сейчас сватают. Жить одной тяжело. Словом не с кем обмолвиться. Вот уже пять лет, как одна. Хожу за грибами, за ягодами. Беседую с Богом. Мне ведь больше...» [Далее часть текста пропущена – Прим. публ.]

Получил письмо от Николая Васильевича. От Варюшка – ни слова. Обед. Пошел бродить по деревням Раюши, Кикита, Тихотка.

Все деревни вытянулись одной линией вдоль озерного берега. В Раюшах – широкая улица, постройки на высоких фундаментах, преобладают деревянные, много кирпичных. Дома хорошо сложены. Имеются с балкончиками, террасками. Часто встречаются выкрашенные. Один хозяин, видно, совсем недавно выкрасил в светло-голубой цвет. Даже глаз режет. Это не деревня, а один из уездных городков по постройкам. На окнах занавески, цветы – герань, фикус. Перед домами – полисадники.

В Раюшах старообрядческий «собор». Хорошо построенный, в саду. Даже красив. Рекомендовали посмотреть внутри живопись.

Подсаживаюсь к какому-то деду. Большая белая борода, волосы под горшок. Оказался разговорчивым. Из разговора с ним. Большинство здешних – каменщики, плотники, столяры, сапожники. Раньше бывало сбивались в артели и шли на заработки в Питер, Москву, Ригу, по всей России.

Сейчас податься особенно некуда. Но все же идут по Эстонии. Дома летом почитай одни бабы. При царизме жили богато. Заработки хорошие были. Сейчас живем прохладно, хлеба нет – и так ладно. Народ иной пошел – все наровит за чужой счет. Много развелось ветровозов. Едет с духом, торгует ветром. Телега нитками связана. Плечом ее подпирает, чтоб не рассыпалась. Голова у лошаденки сургучем приклеена, того поди – отвалится. Откроет на деревне рваный брезентишко духом, а там – ветер. Не так торгуют, как воруют. Повесил эстонец полотно, ан оно у ветровоза, бабы белье сушат – и оно ветровозу нужно. Пьем крепко. Понятно, не все.

В Раюшах, в Кикитах – старообрядцы. В Раюшах – федосеевского толка, девственники, брак не признают. В Кикитах – старопоморцы, признающие брак.

Раюшский «собор» построен лет 12 тому назад. Настоятель храма, он же строитель и живописец, – Гавриил Ефимович Фролов. Из дому старик выходит два-три раза в год.

Кикиты слились с Раюшами. Кикитовская староверческая община ведет свое начало с первой половины XVIII столетия. В 1740 году бежавшими сюда новгородским купцом Никитиным и одним из московских бояр Морозовым был выстроен храм. Его освятили в 1740 году во имя Воздвижения Честного и Животворящего Креста.

Кикиты до заселения ее эстами назывались Никитовка. По имени ее основателя. Земля, на которой поселился Никитин, принадлежала немецкому барону фон Липгарту. Переселившиеся староверы стали арендовать баронскую землю.

В Кикитах познакомился с Калистратом Антоновичем Малышевым. Учитель из старообрядцев. Лет 30-ти. Среднего роста, брюнет, с высоким лбом и синими глазами. Можно назвать красивым парнем.

Говорили на разные темы. В частности о старообрядцах. Калистрат Антонович категорически заявляет, что и в старообрядцах произошли за это время большие сдвиги. Старики ходят в «озямах», стригуться «под горшок». Старухи носят платки «в роспуск». Но молодежь вся бритая, без усов и бороды. Сам он тоже бритый. Стригется «под польку». Ходит в пиджачных костюмах. Девушки носят такие же короткие юбки. Не отличишь от всех, не узнаешь, что старовер. Мало обращают внимания и на посуду. Курят, пьют. Раньше делали это тайком, теперь – в открытую. Тронулись и старообрядцы.

Жаловался, что их попытка наладить сливочный пункт русско-верского молочного товарищества провалилась. Открыли, начали хорошо. Молоко понесли. А потом правление стало задерживать платежи за принятое молоко. Народ бедный, ждать не может. Бросили носить на пункт, понесли лавочнику.

30 июля. Вторник.

Письмо от Варюшка. Ждал, что Бога. Получил, и чего-то жаль – не греет оно.

— •• —

Посад Черный раскинулся тремя улицами главными – Юрьевская, Петроградская, Псковская – вдоль озера. По берегу последнего идут две улицы – Петроградская и Псковская. Русского населения в нем ⅔, одна треть – эстонцы. Населения около 4 000 человек. Домишки маленькие, деревянные. Вместо городской площади что-то изрытое и заваленное камнями. Около 50 лавчонок и лавок. 2 банка. Ühispank, в котором объединились местные купцы. В нем ворочает Мартинсон. Другой – Общество взаимного кредита, этот больше связан с мелкотой. Есть кирха, православная и единоверческая церкви. Много старообрядцев. Население рыбачит, возится с землей, торгует, уходит на отхожие промыслы.

— •• —

У учителя и местного культурника Федора Ивановича Титова. Среднего роста. Плоскогрудый, поджарый. Испитое лицо. Только что проделал 170 километров на велосипеде, выглядит больным и сильно осунувшимся.

Объясняю цель прихода к нему и приезда в Черный. Разговорились. О кооперации тут и мысли не было. Только после экономического совещания она забродила. Считает, что и в Черном нужен потребительный кооператив. Около него начали бы развиваться и другие кооперативные организации. Обещал переговорить с здешним рыбацким союзом, с которого, по его мнению, и надо начинать, использовав готовый устав и организацию. Дал маленькую справку об образовании второго банка. Он (Ühispank) ведь возник после того, как на общем собрании Общества взаимного кредита был ограничен размер ссуды для купцов. Тогда последние – Мартинсон, Лубья и другие – взяв свои паи, вышли из Общества взаимного кредита и образовали два года тому назад новый.

Про Е. Т. Ионова отозвался так: «Человек-то он словоохотливый, но дела как-то малы. То же и в его агрономии ничего не выходит».

Мимо едет воз, рядом с ним некий Крамков. Работал в Логозском кооперативе. Кооператив лопнул, а Крамков открыл свою лавку. Делает дела. Федор Иванович, обращаясь к нему: «Здравствуйте! Вон инструктор у меня в Логозах кооператив хочет открывать. Как Вы?» Тот: «Ничего не выйдет. Не нужен нам». Федор Иванович: «Вам-то неприятно будет?» Крамков: «Понятно, неприятно и убыточно». Жена Федора Ивановича: «Ну, вот спасибо! Хоть не скрываете. А все же открывать хочет. Обязательно».

Сговорились с Федором Ивановичем завтра нагрянуть в рыбацкий союз.

— •• —

Достал том рассказов А. П. Чехова. Перечитываю с каким-то особым удовольствием. Иногда в них видишь себя, близких себе, знакомых.

— •• —

Моя хозяйка вечером поджидает меня. Начинается разговор. «Вот сейчас наш заработок – ягоды. Иного нет, там – грибки. Сегодня Господь ягодный клад мне дал. Сижу, сбираю неспеша. Вижу – идет мальчишка. Молю Бога, чтобы отвел его в сторону. Ведь отвел. Мальчишка посвистал, посвистал и прошел мимо. Худая жизнь в недостатке, худая. Я не хочу такой. Потому, видно, и замуж не вышла. Все выбирала с достатком. Чтоб поменьше работать. Выйди замуж и работай как вол. Ни за что! Тут одна работаешь и живешь в свое удовольствие. Скучно только одной и поговорить не с кем».

31 июля. Среда.

Как четыре часа утра, так под окном поет рожок пастуха. Вот уже третий день. Сегодня не вытерпел, встал посмотреть. Пастух, как и все, какой-то по виду тронутый. Труба у него в полтора аршина. Медная. Стоит боком и выдавливает на ней незамысловатые коленца. Надуется весь, покраснеет. Пошел дальше. Скота 1½ десятка замухрыжистых коров. Слабо для Черного.

— •• —

Моюсь на озере. Тут же плещутся в воде ребята. Вдали бежит черный пароходик. Мелькают на солнце паруснички.

— •• —

Из разговора с Н. И. Пекарским. Народ здесь – не приведи, Господь! Чем живет, не поймешь. Погрузит в тележонку всякой дряни и поехал торговать в Эстонию. Ездит 2 недели. Заработал тысячу марок и гордится. Разве это заработок за две недели с лошадью?! А и торговля – обмерит, обвесит. Где ногой работает, где – пальцем. Жульничество, а не торговля. Где плохо лежит, тоже не прозевает. Из под глаз нос украдут. Скажешь ему: иди работай на земле – не хочет. Взял топор под мышку и пошел грязь месить. Зимой сидит голодным, без хлеба. Сейчас мужиков, кроме торговцев и эстонцев, и дома нет никого. Одни бабы. Девки тоже на заработках: на пристанях, в лесу, на лесопилках, на огороде. Эти сбиваются на одежину. Жрать нечего, а разодета: ботинки, туфли, шелковые юбки, пальто. Барышня, и только. Тоже и мальцы.

На земле работает эстонец. Сядет и никуда. Сыт, одет, обут. Сейчас в Раюшах село на землю человек двадцать. Погодите, так пойдет – вся земля будет у эстонца.

Алексей Гаврилович Гаврилов – учитель из деревни Воронья. Среднего роста, средних лет. Жесткие черты лица, большой довольно нос, загорел. Глаза смотрят несколько исподлобья. Смеется мало, молчалив. Из его рассказа. Воронья – дворов на триста, точно не знает. Делится на две части – русскую и эстонскую. Почитай – разные части. Русские – сплошь старообрядцы. Заняты разведением лука. Цикория сеют мало. Лук сбывают прямо в Юрьев. Сколько земли – не знает. Эстонцы заняты полевым хозяйством.

Говорю о цели приезда. «Народ у нас тугой. Кооператив был, лет пять тому назад рассыпался. К кооперации сильное недоверие. Свое сырье понесут в кооператив, когда увидят от него пользу, не раньше». Приводит пример: «Начали мы культурно-просветительную работу. Отцы и матери говорили детям: не сметь ходить в культурку, смотреть на спектакли. Душу погубить можно. Там де бесы ходят. И сами не записывались в общество. Теперь поняли пользу, и бородатые помогают. Матери приходят, просят записать детей в общество.

Сам Алексей Гаврилович уезжает на месяц в Гунгенбург. О приезде рекомендовал обратиться к Гавриле Феопентовичу Огурцову. Алексей Гаврилович пока смотрит пессимистически на мою попытку.

У Александра Федоровича Горушкина. Был учителем в разных местах. Чем занят сейчас, не знаю. Секретарь Черновского рыбацкого союза. Председателем союза «на бумаге» – Иов Башкиров.

Александр Федорович блондин, выше среднего роста. Сухой. С русой бородой и копной русых волос, зачесанных назад. Что-то от уездного дьякона или дьячка. Председатель ревизионной комиссии Общества взаимного кредита. Рассказывает про рыбацкий союз. 150 членов. Паевый взнос – 500 марок. 10-тикратная ответственность. Она реализована подписками членов. Объясняет моим спутникам, что союз привлекает к ответственности бывшего депутата П. П. Баранина за то, что он взял в министерстве земледелия ссуду для рыбаков в 65 000 марок и израсходовал их на сушилку без разрешения правления союза. Общий расход на сушилку – 105 тысяч марок. Темное место – каким образом оказались израсходованными 45 000 марок рыбацких денег.

Про председателя союза И. Башкирова Александр Федорович говорит, что Башкиров прибрал до 6 000 марок членских взносов и не возвращает в кассу. Нет в ней пятачка на переписку. Союз работает больше над получением субсидий и ссуд. Работа на бумаге. Другой пока нет. Мало людей, согласных работать. Но «придется вдохновлять, объединять. Надо во что бы то ни стало сохранить союз». Говорит, рисуясь и декламируя.

Расспрашиваю про народ, чем живет. Промыслами, рыбой, торговлей. Говорю, что слышал про торговые способности. Ответ: «Это не совсем так». Но все же как? Ответ: «Почти так. Землю не любят. Сейчас никаких собраний не сделать – народ на ловле или в Эстонии. Приезжайте к концу августа».

Мило попрощались. Александр Федорович вежлив и даже галантен. Говорит о своей обязанности помогать общественной работе.

Совсем вечером у Ф. И. Титова. «Ну как Вам понравился Горушкин?» Отвечаю: «Воздержусь». Титов и Гаврилов: «Немного легкомысленный человек. Всегда рисуется».

— •• —

Десять вечера. Кругом натучило. Озеро почти ревет. Собирается гроза. Спать.

1 августа. Четверг.

Всю ночь шел дождь. Утро тусклое. На улице слышится «Святый Боже». Погребальная процессия. Хоронят какую-то женщину. Моя хозяйка идет и поет с клиросу. Пришла. «Ну вот эту проводила в далекий путь, откуда не вернется...» Разговорились о деньгах. Она: «Не люблю, когда плачутся. У меня нет денег, а я все говорю много: куры не клюют, черт на печке не сгребет. Не люблю!» Степанида Димитриевна разошлась. Ходит, варит себе грибы и ворчит.

Выглянуло солнышко и спряталось.

— •• —

Зашел в посадскую управу. За решеткой – член управы. Благообразный мужик с большой бородой и волосами «под горшок». Другой – что-то от хищника. Еще молодой при воротничке. Спрашиваю председателя или секретаря. «Хищник» и оказался секретарем. Слышу фразу, так обычную и всегда довольно грубо сказанную – «Что надо?» Даю журналистское удостоверение. Наблюдаю за физиономией «Хищника». Из замкнутой и суровой превращается в ласковую и улыбающуюся. Нашлось место за решеткой. Секретарь дал мне сведения о Посаде Черном.

— •• —

В Казепельском волостном правлении. Низенькая, грязная, маленькая комнатушка. Группа молодых лиц. Секретарь – не то лавочник, не то парикмахер из глухого уездного городка. Малоподвижный и, видимо, тугодум. Тут же сидит полицейский (констебль). Интеллигентное лицо, что-то от офицера – выправка, манера держать себя. Объясняю секретарю цель прихода – нужны сведения о землевладении и землепользовании по деревням волости. Молчит, что-то думает, жует губами. Думает. Появляется белобрысый молодой человек лет 30, маленького роста (позже узнаю – Антон Архипыч Гунин, 28 лет, товарищ волостного старейшины), который и дает мне справки. Писарь все еще думает... Вдруг открывается дверь, входит человека 3 полицейских, во главе шеф черновской полиции, местный адвокат, еще кто-то. Начальство. Какая-то комиссия. Записываю последние сведения и ухожу на воздух.

— •• —

Как хорошо в поле! Тихо, светло, тепло, радостно. Глаза отдыхают на зеленой дали. Благодать!

— •• —

Мне положительно нравится Калистрат Антонович Малышев. Вдумчивый, с чистыми и ясными глазами. Сам черный, красивый. Рассказывает про «темное царство». Волостной писарь с уголовным прошлым – грабеж. Какой-то учитель Кусов, устроивший из школы кабак. Сам пил, пила жена. На урок шли, хватив мензурку водки. Учительская благодарность в адрес волостного старейшины – с рыла 300-500 марок к празднику. Темный, много пьющий народ. Боящийся новшеств. Начальник пограничной стражи, делающий политическую ревизию в школе и многое другое в том же роде: растраты волостных денег, хищения. «Простите, что рассказываю про наше темное царство, но, правда же, хорошего нет ничего. Есть и хорошее, но что у кого болит, тот о том и говорит». Хорошо отзывается о заведующем раюшской школой – Н. И. Пекарском – вывел взятки, борется с волостными хищниками.

— •• —

Старообрядческий молитвенный дом в деревне Кикитах. Старое одноэтажное здание. Деревянное. Построенное в 1865 году. Шляпки кованных гвоздей. Краска потрескалась и выцвела от времени.

Входим во внутрь. Крашенные полы. Чистенько. Пахнет ладаном, воском и еще чем-то. Знакомый запах сельской церковки. Иконостас в 4 ряда. Наверху – пророки. Старый завет. Второй ряд – события, связанные с рождением Христа. Третий – двунадесятые праздники. Дальше – апостолы. Петр с ключами в руках. Иконы старого письма. Книги времен Екатерины. В них – крюки и текст. Царских врат нет, нет и алтаря. Все иконы и весь храм украшен бумажными цветами – доброхотные даяния верующих.

Объяснения дает высокий, худой старик в подряснике. Руки сложены на груди. «Гнали нас, особенно старался царь Николай первый. При покойном Александре II легче дышалось. Патриарх Никон сделал злое дело. Мы не мешали. И нам не надо бы было мешать. Гонения только укрепляют веру, заставляют крепче держаться за свои обычаи. Бывало молились по подвалам, под избами. Стражу ставили. Народу всегда было много. Сейчас свободно, а народу нет».

Теперь старообрядцы деревни Кикиты живут легальной общиной. В прихожей – «притвор». Читаю объявление общинного совета, как держать себя в храме. Несколько статей специально обращены к молодежи: «Запрещается курить в ограде, входить в храм пьяным, разговаривать и смеяться в храме». Указаны и кары – увещания духовника, замечания, привлечение к судебной ответственности.

Старик поясняет: молодежь распустилась, непотребно ведет себя в храме. Недавно забрались на хоры, устроили скандал. Шатание великое идет.

Взбираемся на чердак. Там приспособление для опускания люстр. Их три в раме. Такое же примитивное устройство для звона из храма. Масса голубей. Они шарахаются по чердаку, бьются в окна. Весь пол в голубином помете. Выглядываю из окна. Далеко, как хватит глаз, раскинулось озеро.

Старик показывает свою келью. Стены увешаны часами. «Мой заработок. Община платит 800 марок в месяц. На это не проживешь». У окна верстак с разными инструментами. На окне самодельный барометр – стеклянная трубка. В ней жидкость из нашатыря, соляной кислоты и циновера. К хорошей погоде – стекло чистое (половина трубки свободна от жидкости), к худой – запотеет, осядут на нем капли. Старые, черные книги.

Выходим на улицу. Прощай, живой кусочек далекого прошлого!

Другой храм в деревне Раюши. Издали напоминает обычную сельскую церковь, только новенькую и кокетливую, в стиле византийском, с главами и главками.

Входим во внутрь. Собор построен в 1910-1912 году. Идет служба. Молящихся – две женщины в черных распущенных платках – налево; два старика в «озямах» – направо. Пол цементный, шашками. Вся церковь светлая и новая увешана иконами и стенописью. Краски яркие, недавние. И постройка храма, и живопись – местного общественника старовера-живописца Гаврилы Ефимовича Фролова. Письмо икон – старое, условное, трафаретное.

Стою, присматриваюсь, прислушиваюсь. Иконостас в семь рядов. Священная история в лицах. Пение – в унисон, носовое. На середину храма вышли с левого клироса 4 женщины в длинных черных юбках и черных распущенных платках. На руках четки. С правого – два мужчины в подрясниках. Один – с деревянной ногой. Вышли, развернули книги и запели. Боже, как неблагозвучно! В нос, однотонно, крикливо. Мороз по коже. До слуха долетают только отдельные слова. Резонанс еще больше путает слова.

Невмоготу. Ухо просит пощады. Выходим.

— •• —

Иду из Раюшей домой. Небо хмурится. Подхожу к Черному. Дорогу пересекает девка, или баба. Она купалась и бежит домой, едва накинув какую-то одежду. Зад голый. Голо левое плечо, едва прикрыта грудь. Дальше – по Псковской. Дядя из бани в одной рубахе, без штанов. Шагает по двору, как будто так и надо.

Попадаются девчата. Все в коротких юбках выше колен. Из под юбок видны панталоны, часто грязные.

Озеро покрылось барашками. Быть грозе. Душно. И то – завтра Ильин день. Кое-где подметают улицы.

У учителя Ан. Вас. Найденкова. Чистенько. Трое мальчиков уписывают кашу. Жена – Анна Степановна – миловидная, с большой, какой-то кривой улыбкой. Тут же Ф. И. Титов. Беседуем до 10-ти на разные темы. Скорей домой – на улице темно, накрапывает дождик.

У меня хозяйка спит. Зажигаю лампадочку. Раздеваюсь. Спать. Хочу домой. Не могу больше!

2 августа. Пятница.

6 часов утра. Небо хмурое. Спать не хочу. Вставать лень. Мысли с Варюшком... Берусь за Чехова. Милые рассказы. Родные и знакомые.

Звонят к ранней. Сегодня Илья. Звон тихий, скромный, во всех церквях.

Одеваюсь. Бегу на озеро мыться. Волнуется. Бегут белые барашки. Дождь – не дождь, а будет.

На улице тянутся ленивые подводы. Наискосок – молодая мать воюет с парой ребятишек чистеньких, прибранных.

Около 2-х часов хлынул ливень. Илья без дождя или грозы не бывает.

— •• —

В деревне Раюшах кооперативное совещание. Собралось немногим больше 2-х десятков человек. Женщин – 5-6. На первом месте уселись мелкие перекупщики цикория Орлов, Малышев. Рядом со мной, на окне, Глубоков. Белесая, обрюзгшая физиономия пропойного вида. Хищник, плавающий в Ревеле. Орлов – высокий, благообразный старик. Пришел член правления Общества взаимного кредита Осип Петрович Каде.

Молчание. Предоставляют мне слово. Начинаю в простых выражениях излагать сущность кооператива по сбыту, связываю его существование с местным хозяйством. Доклад минут 40-час. Кончаю фразой: «Хотел бы слышать, что вы скажете, хозяева-производители».

Первым говорит торговец (позже узнал) Орсеев: «Наш кооператив нам не нужен. Пусть откроют здесь контору по сбору продуктов. Опыты были. Неудачные. Деньги вносишь и обратно не получишь».

За ним второй (тоже торговец): «Сами справимся без кооператива. Трудно наладить. Пользы мало».

Сивый дед-рыбак, член правления рыбацкого союза Раюши-Кикиты: «Надо-то, надо. У нас, у союза, устав есть и печать. Все можно делать. И ничего не делаем». Бросаю: «Можно использовать готовый устав». Дед дальше: «Вот так ничего и не выйдет». Делает экскурс в жизнь пресловутой «Кесккала». Бессвязно говорит «за» помощник волостного старшины. Какая-то бабонька: «Надо бы, да боязно. Крадут много. Мужиков дома нет». Эстонец Александр Павлович: «Надо и скорее. Без кооператива не обойдемся. Все равно через год-два будет». Эстонец – старик невзрачного вида. Разговор становится общим, вертится около рыбацкого союза, молочного товарищества.

Подсчитываем примерную производительность цикория. На хозяйство считают до 20 пудов. Глубоков определяет среднюю годовую производительность на деревни Раюши, Кикита и Тихотка – 15 000 пудов, включая и Казепель. Всего в этих деревнях около 500 дворов. По 20 пудов на двор. Значит, около 10 тысяч пудов.

Совещание продолжалось часа два. Результаты его – торговцы и перекупщики против. Есть и за кооперацию, но они не отдают ясного отчета, народ «не бывалый». Дома нет мужиков. Нужна длительная работа по отбору нужного элемента и его спайки в организацию. Тормозить дело будет торгашеская психология, широко разлитая среди населения края.

Из крылатых фраз собрания. «Выбираем честных – оказываются жулики». «На собрании – ягненок, попал в правление – волк». «Честных много, а выбирать некого».

Кончаю собрание фразою: «Без кооперации не обойдетесь. А пока простите – не доросли». Голоса: «Ты не сразу. Вот мужики придут – подумаем. Може, что и выйдет».

Пьем чай у К. А. Малышева. Третий – Осип Петрович Каде. Работает в местном обществе взаимного кредита. Высокий, рыжеватый, рябоватый эстонец. Хромой. Производит хорошее впечатление.

Осип Петрович рассказывает о трудностях работы общества, о местных нравах, о нужде. «Народ торговый. Дай сюда сто миллионов и те в две недели разойдутся с пользой. Денег нет. Прошлые два года были плохие. Бедствует народ».

В Черный приходим в 10 часов вечера. Каде зазывает к себе. Простушка-жена из Самарской губернии. Типичная крестьянка, с мягким русским говором. Маленькая, чистая квартирка. Трое ребят – девочки. Зажигают огонь. Полчаса беседы. Домой, спать.

3 августа.

В шесть утра уже проснулся. Не спится. Еду до Сыренца, а потому посматриваю на озеро. Ветер разогнал волну. Будет качать.

В семь встал. Помылся на озере. Бурлит. С некоторой тревогой смотрю на поездку – не улыбается морская болезнь.

— •• —

Из граждан деревни Раюши. Смолкин. Зовут Тит Титычем. Высокий, с круглым животом, далеко идущим вперед. Косая сажень в плечах. Нечто монументальное. Круглое, румяное лицо. Седая борода лопатой раскинулась по груди. Острые глаза. Приятный, мягкий голос. Обходительные манеры. На голове картуз.

— •• —

По деревням на улице все бабы. Мужики попадаются изредка. Бегают голоштанные ребятишки. «Растеряевская улица». Сидит одна полуголая девчурка лет четырех. Усиленно чинит отцовские грабли. Два мальчишки без штанов лепят из грязи какие-то пироги: «Будем потом продавать».

— •• —

Пароход «Гарри» забрал груз – мука, селедки и прочая чепуха. Забрал нас и в три часа вышел из Черного. Сильная волна. «Гарри» покачивает. Первая остановка. К пароходу выехала лодка. С грехом пополам причаливает к пароходу. Волна заливает выгружаемую муку.

Тронулись дальше. Пароход кидает из стороны в сторону. Сзади гонится грозовая туча. Ветер переходит в сторону. «Гарри» скрипит. Брызги волн забрасываются на палубу. Килевая качка заставляет нырять утлое суденышко куда-то в бездну. Бортовая ставит палубу под углом 60-70 градусов. Ходить по палубе невозможно. Многих рвет. Три дамы, или барышни, мои собеседницы, крепятся. На лицах беспокойство. В каюте совершенно невозможно сидеть: пол, стены ходят ходуном, в глазах рябь, поднимается тошнота.

Туча нас догнала на полпути. Хлынул дождь. Озеро ревет. Говорить почти невозможно. Два рыбака, сидящие рядом, серьезны. Ползем вперед. Пароход бросается из стороны в сторону, падает в бездну, опять поднимается на какую-то живую гору.

Подходим к Сыренцу. До него верст пять. Советский берег в 3-4 верстах. Все близится к нам. Погост Козловщина – как на ладошке. Шесть-семь деревень прижались друг к другу – Подолешье, Орел и др.

Ползем у русского берега. До него полверсты. Мельница. От нее поползла в сторону граница – проволочное заграждение. Виден красный часовой, здание кардона. В устье волна, как оголтелая, лезет на борт. Направо – церковь Сыренца, налево – церковка Скамьи. Смотрят друг на друга. Перекликаются. Обе на берегах Наровы.

В Нарове. Волны больше нет. На душе мути больше не чувствуется. Должен сказать, что я боялся морской болезни. Ее не было.

Ползем к пристани. Бросаются в глаза развалины шведского замка Нейшлот. Охрана входа в Нарову. Сыренец и Скамьи расползлись по берегам реки и озера. Вечер. Схожу на берег с облегченным чувством. Ищу глазами А. Н. Томасова. Его нет. Иду искать жилище.

— •• —

Вечер. Бродим по Сыренцу. Целой компанией. Немного позже меня приехала Серафима Александровна Горбачева – заведующая женским отделом Союза просветительных обществ, его председательница. Боевая дама, учительница. Сейчас – обеспеченный человек, имеющий досуг. Местная учительница – Зоя Ивановна Логозова, сестра Томасова.

Земли в Сыренце нет. Покосы. В прошлом году на улицах стояла вода на аршин. Улица широкая. Дома городского типа. Такие в уездных городках. Около домов деревья. Создается нечто вроде аллеи по всей улице.

Из разговора с Натальей Никитичной Томасовой о русской жизни. Наши сыренецкие и скамейские на лодке подъезжают ближе к советскому берегу. Играют на гармошке или балалайках. На советской стороне пляшут девчата и мальцы. Голос из среды мальцов: «Пляши, Машка, пляши под чухонскую музыку. Заплатишь опять 8 рублей штрафу». Иду по Верхнему Селу. На улице како-то странный петух. Спрашиваю, что за петух. Мужик гордо отвечает: «Советский». Оказывается, баба ходила к родным в Россию, под фартуком принесла петуха.

Мать Натальи Никитичны из одной гдовской деревни. Получает письма. Жизнь не хвалят. Говорят, что вы куда лучше живете. «Хотелось бы опять в вам. За детей страшно».

В Народном доме Сыренца спектакль. Около толчется пьяная молодежь. Против – патруль воинской части. По улице мечется шальной автомобиль. Местное удовольствие – за десять марок с персоны автомобиль катит по деревне.

Поздно. Беседа плохо вяжется. Растягиваемся с Алексеем Никитичем на полу. На улице долго еще пилит гармошка, слышна пьяная песня, разговор.

4 августа. Воскресенье.

Играет на улице пастух. Часов шесть утра. Солнышко залило комнату. Пора вставать. К семи на ногах.

Алексей Никитич говорит о Сыренце. Село – 240 дворов. Пахотной земли нет. Население занято сапожничеством. По подсчетам Алексея Никитича, сапожничеством занято около 100 семейств. Они (сапожники) работают на частных предпринимателей – Заутин, Солдатенков, Трелин и др. Кожевные заводы (два) братьев Маховых. Работают сами хозяева, нанимают в случае надобности поденщиков. Кожевенный завод Абрамова не работает за отсутствием капитала. Лошадей на селе почти нет. Огороды обрабатываются вручную. Заняты до 20 семейств работою на сплаве.

12 августа. Деревня Кольки.

Их два – Малые и Большие. Каждая дворов по пятьдесят. Пароход, что привез меня в Кольки, вышел из Посада Черного в начале одиннадцатого. В двенадцать мы подходили к Красным Горам. Название посада произошло от того, что поселок раскинулся на обрывистом берегу. Берег высок, из красного шведского песчаника. Вода промыла в нем целые пещеры.

От Красных Гор до Носа полчаса хода. В Носу маленькая, беленькая церковь с земными главками. Селение раскинулось по берегу клина-мыса, выходящего в озеро. Отсюда, видимо, название деревни Нос. Примерно около получаса езды, и мы высаживаемся в лодку за ½ версты от берега.

В лодке же знакомлюсь со старшим пограничного кордона г. Серин. Отправляюсь искать агронома Исакова. Его не оказывается дома. Встречаю учителя Оберпала, он указывает хату Радиона Петровича Баранина, тоже учителя. Брат бывшего депутата П. П. Баранина.

Р. П. Баранин – молодой человек, 32 лет. Серьезный, немного грустный, у него в прошлом году умерла жена. Бродим по Колькам. Деревня раскинулась на берегу озера. Берег низкий. Среди деревни заливной покос, заболоченный выгон. Местами видны заплывшие канавы. Во время разлива деревня заливается водою. С Кольками сливается деревня Софийка. Дальше через полкилометра начинается Казепель. Большая деревня, развернувшаяся километра на три. За ней – Воронья.

В Кольках земли немного. Огородный пейзаж беден, гряды забиты луком. Разведение последнего носит промышленный характер. По грубым подсчетам Радиона Петровича, деревни Нос, Кольки, Софийка, Казепель, Воронья выращивают луку до 100 тысяч пудов. Каждое хозяйство имеет его 150-200 пудов. Много хозяйств гонят луку от 400 до 500 пудов.

Лук поступает к местным перекупщикам – Рыбаков, Пащенков, Суйтсов, Гужев и еще один (все лавочники в Кольках) – по цене 120-150 центов за пуд. Перекупщики выдерживают его и продают в Ревель и другие города по цене 800 центов, зарабатывая крупные барыши.

В Кольках имеется Причудское ссудо-сберегательное товарищество с сотней членов. Пай – 2000 центов, ответственность 5-кратная. Членами состоят крестьяне Колек, Вороньи, Казепели, Софийки. Оборот за прошлый год – 1 200 000 центов. Население – старообрядцы. Рыбачит, но плохо, рыбы не стало. Снеток некуда девать. Снетосушильни разваливаются.

В Кольках – просветительное общество «Прогресс». Название явно интеллигенского, надуманного происхождения. Бродят по отхожим промыслам – каменщики. Все мужское население на заработках.

— •• —

Причудское волостное правление. Довольно светлое и чистое здание. Управа вся русская. Писарь – Павел Иванович, сет-печерянин, один из помощников волостного старейшины, с длинной благообразной бородой. Жена писаря работает в качестве телефонистки и почтовой чиновницы. Разговор рассейский, на «ты».

Объясняю цель прихода, и мне подают книгу посемейных списков. Копался в ней около 3-х часов. Объявляю Павлу Ивановичу результаты подсчета населения – не верит. Прирост в 1000 человек. Дает справку из регистрационных книг о рождении и смерти: всего с половины 1926 года 47 человек прибавилось. Странно, но так. Деревня перестает плодиться?!

— •• —

Пошел в Воронью. Вся дорога – по берегу озера. Прежде – кусок Больших Колек, потом – Софийка, дальше – Казепель. Озеро сильно размыло казепельский берег, местами вода сбила улицу и нацелилась в дома. Ведутся работы по укреплению берега: два ряда дрянных свай, между – прутья, сверху – камень.

Казепель вытянулась километра на три. Хаты самые разнообразные: от малюсенькой и бедной до кирпичной. Много крашеных, прежнее довольство сказалось в постройке. В печерских деревнях таких хат не встретить. Улицы пустые, бродят ребятишки. Не видно собак почти совсем. Кое-где мелькают вывески лавочников.

Воронейские поля начинаются с хлебов: овес, жить, пшено, вика. Лук надоел, и глаз с удовольствием отдыхает на переливах овса, трепетами усиков жита. Тихо, солнечно. Только бок здорово болит, а то бы совсем хорошо.

И Воронья растянулась по берегу. Замелькал лучок. Одно кладбище, другое – старое. Вот и детский сад. Ищу садовницу. «Она в огороде», – говорит мальчуган. Идем туда. Молодая девушка из Печер. Некрасивая, но милая – Татьяна Яковлевна Москвина. Знакомимся. Разговорились. Беру список посещающих площадку. Боже, имена-то: Василиск, Ион, Мокей, Зинон, Иов, Мартемьян, Ферапонт... Язык сломаешь. Об уменьшительных и не думай.

И тут на деревне мужиков нет. На заработках. Одни женщины и дети, да старики, что едва бродят. Говорить не с кем.

Повертелся и обратно. Озеро затихло, точно спит. Лодки на нем не шелохнутся, стоят зачарованные. Воронейская церковь – малюсенький домик, на нем главка да надписи по стенам. Молитвенный дом старообрядцев больше, солиднее. Они – христиане, мы – мирские.

Земли в Воронье нет, что под огородами. В ином месте на пуре – две-три хаты.

Та же картина в Казепеле. Огороды – по пурному месту (⅓ десятины). После разделов и меньше. Кроме огородов по 2¾ пуры и покосу по пуре в общем выгоне. Бобыли-попсники. Не разойдешься. Вот и пихает на гряду всего – лук, морковка, цикорий, капуста, чтоб место не пропадало.

От Колек до Вороньи не меньше 6 верст, 1½ часа ходьбы.

Около 8-ми вечера – дома. Очень сильно болит бок, донимает аппендицит, как я всегда говорю. Болит голова, немного тошнит.

Спать. Завтра в деревню Нос, верст за пять, за шесть.

Скорей бы домой, к себе. Ждут ли там?

13 августа. Вторник.

Мой аппендицит гуляет во всю. Не можется.

Поход в деревню Нос. Песчаный берег и озеро направо. Налево – заболоченный выгон. Эстонская деревня Лохва. И поля за ней до самого Носа. Глаз после огородов с луком отдыхает на разнообразии хлебов – жито, овес, рожь, клевер. Налево, к лесу, эстонские хутора. Новенькие постройки, заборы, сараи. До самого Носа стоят хлеба.

Нос расползся по берегу озера. Однако части хозяевам пришлось с берега уйти – вода смыла. Постройки типичные для всего района, т. е. на городской манер, крашеные, попадаются каменные. В стороне маячит зеленая церковка.

Слава Богу, огороды без лука. Ни цикорий, ни лук не характерен для Носа. На усадьбах – хлеба, что делает их и красочными, и родными.

Вот и детская площадка при школе. Два десятка ребят. Много малышей, как будто больше, чем на других площадках. Садовница – Анна Васильевна Розанова, высокая блондинка.

Знакомимся с ее мужем Владимиром Коронатовичем Розановым. Он же – председатель культурно-просветительного общества «Восход». У общества свое арендованное помещение. Библиотека-читальня. В ней до 300 томов книжек. Среди них: Маргерит, Брешко-Брешковский, Лаппо-Данилевская. Спрашиваю, что больше всего читают. Оказывается – Маргерит, «новые книги», классиков не особенно хотят.

Маленькая сценка и длиненькое зало. «Проиграли всего Островского. Ставили «Дни нашей жизни», До 60 постановок за пять лет».

В. К. Розанов производит хорошее впечатление. Что-то от деревенского парня. Среднего роста, круглолиций, небритый. Лет 30-ти–32-х. Говорит о тяжести работы, хвалит носовскую молодежь. «Национальный союз вымирает у нас. На днях и совсем помрет».

Знакомлюсь с другим учителем – заведующий носовским училищем Филипп Михайлович Коняев. С первого взгляда видно что-то в нем странное. Пожилой, сутуловатый, что делает его маленьким. Нервный, с тиком на лице. Сразу же заговорил о своих работах в прошлом. Мелькают имена Тимашева, Бородаевского и других высоких по-разному. Мания величия? Оказывается, что-то в роде. «Так, – после говорил Владимир Коронатович, – дойдет и до Николая Романова. Он ведь и с ним хорошо знаком. Не особенно верьте».

Третье знакомство – Федор Андреевич О’Коннель. Маленький, низенький, сухенький, белобрысенький. На носу пенсне, чрез него смотрят маленькие глазки. Один из обломков Северо-Западной армии. После увязший в контрразведывательную работу, «когда мы с поляками и французами якшались». Его имя надо связать с организацией Кромеля, Видякина (полковник), Бояринцева (полковник). По его словам, поляки бросили на их организацию 3 миллиона марок. Должны были дать еще 10. Но... Кромель оказался провокатором.

Федор Андреевич, видимо, одаренная натура. Хорошо рисует. Сейчас – живописец. Даже для старообрядцев иконы начал писать. Коммерсант по образованию. Идет за дьячка в носовской церкви. Делал игрушки. Был маляром, виноделом. «На все руки мастер», – так отозвался о нем Владимир Коронатович. «Все знает, все может сделать». Кое-что показывал из своих работ по графике. В беседе французит.

Тут же, в грязной и запущенной комнате, Федор Андреевич познакомился с двумя новыми фигурами. У одного хищный нос и губы с несколько выдающимся подбородком, черный, коренастый, среднего роста. Другой – среднее, не замечательное, обросшее щетиной лицо. Потом оказалось, один из них – Семен Иванович Хватов. По моим сведениям, провокатор, работающий на эстонцев и большевиков.

Спрашиваю: «Вы его давно знаете?» Несколько смялся, цедит: «Не очень». Врет, знает. Мелькает мысль: не вместе ли работаете? Перед этим Федор Андреевич говорил, что отсюда и сейчас ходят в Россию. Как пример указал: «Вот некий капитан Хватов четыре недели тому назад вернулся обратно». Говорит о работе в широком масштабе. Спрашиваю: «Как Вы ее мыслите? Что у Вас есть на той стороне?» Ответ: «Раньше было, надо подсобрать». Спрашиваю: «Сколько среди них теперь работают в ГПУ?» Ответ: «Не знаю». Чувствуется – недоволен. На мой вопрос: «Что Вас держит в этой дыре?» – молчание в ответ. Берет другую тему.

Спрашиваю: «Хватов здесь и ходит?» Ответ: «Сейчас он, пропустив 40 тысяч, что получил от эстонской контрразведки, работает в Юрьеве на заводе». Какая-то связь между О’Коннелем и Хватовым бесспорна. Просит присылать ему левой литературы, хотя он и правый. «Она больше информирована и лучше подходит к тамошним настроениям». Обещал.

От Носа до Колек час ходьбы. Да, в Носу впервые встретился со священником Орнадским. Высокий, неуклюжий, крепкий. Нос картошкой. Скамейский кооператор. В Носу меньше года. «Давайте нам потребилку».

На обратном пути захожу к агроному Исакову Павлу Ивановичу. Совсем юный. Видимо, не велик багаж. Много самомнения. В первом же пункте сбиваю с него спесь. Перестал грубить, стал вежливым. Личность не замечательная. Какая от него польза краю – не знаю.

Получил телеграмму из дома. Там мечется Николай Васильевич.

14 августа. Среда.

Первый Спас. Тетушки приоделись в черные платки, повязанные в роспуск. Черные длинные платья. Идут в молитвенный дом. Мужчины с расчесанными бородами степенно шагают туда же.

На улице прохладно. Август. Лук на огородах не радует глаз. Опротивел.

Приехал Владимир Коронатович Розанов за уставами. Сидим, разговариваем. Стук. Еще один. Алексей Денисович Оберпал. На карточке у него значится – магистр химии. Молодой, лет 28. Блондин. Несколько лисье лицо. Обыкновенное, таких много. Говорит громко. Мысль прыгает по верхам.

Начинается разговор на кооперативные и местные темы. Недавний кандидат в депутаты парламента скоро переходит на политические темы. Указывает на необходимость создания русской социалистической партии. Объясняю, что главная база русских в Эстонии – мужик. Значит, нужна крестьянская партия. Подчеркивает, что здесь, в Причудье, крестьянская партия не подойдет. Нужно сказать: партия крестьян, каменщиков и рыбаков. Характерно, что вот уже который раз местные деятели подчеркивают необходимость создания своей партии, русской. И именно те, кто шел с эстонскими партиями и по их спискам. Н. И. Никандров, Гаврилов, теперь – Оберпал.

Разговор затянулся до часу. Артелью пошли в волость.

Брожу один. Сегодня покидаю здешние края. Скучно. Болит бок.

Сел за корреспонденцию о причудцах для «Последних Новостей». Завтра отправлю.

Вечером зашел к Р. П. Баранину. Утром жаловался Алексей Денисович, что с Родионом Петровичем работать нельзя. Теперь последний то же говорит в адрес Оберпала.

Осматриваем библиотеку «Прогресса». Около 900 томов. Все русские классики. Чинно стоят в шкафу. Есть и Маргерит. За год – 195 читавших. Для деревни порядочно. Есть большой спрос и на Маргерит. Спрашиваю: «Почему?» Ответ: «О похабных вещах пишет, вот и читают»,

16 августа. Пятница.

*16-17 августа – расставание автора с женой. Она уезжает в Париж с сыном. Данные записи как сугубо личные не публикуются*

18 августа. Воскресенье.

Вчера отправил письма Арнольди и Павлу Николаевичу, где пишу, что отказываюсь помогать Борисову. Причины: 1) мое внутреннее состояние; 2) нежелание в случае провала давать повод говорить, что я свел счеты с Борисовым; 3) Борисов непригоден к возложенной на него роли.

20 августа. Вторник.

*описание личных переживаний автора*

21 августа. Среда.

Первый раз спал до семи. Спал бы и дольше, но разбудила уборщица квартиры. Начался одинокий день.

Сказал Борисову, что я отказываюсь ему больше помогать в деле прохода в Россию. Причины: 1) мое внутреннее состояние; 2) не хочу, чтобы в случае какого-нибудь провала был повод говорить: Богданов свел личные счеты с Борисовым; 3) считаю, что Вы не годитесь к той роли, которую Вы на себя взвалили, или на Вас возложили. Растерянный: «Так, так... Так, так...» Он: «Но Вы ставите меня в невозможное положение». Я: «Вы сами себя поставили, и это меня не касается». Далее прошу моим именем ни здесь, ни там не говорить. «Я Вам не верю». Он: «Вы мне отказываетесь помогать?» – «Да, лично Вам». – «Вообще от работы не отказываетесь?» – «Нет, приду в себя и буду работать». Он: «Но как совместить Ваш отказ с согласием вообще работать?» Я: «Это делать не Вам. Совместит и согласует Павел Николаевич».

Все время растерянное «так, так». Хочет что-то еще сказать. На лице растерянность, злоба, обида. Прощаемся...

Здесь кончено. Больше я не буду встречать этого молодца. Довольно «благородства»! Милюков должен понять, что я иначе поступить не мог. Не поймет – не надо. Моя честь, мое внутреннее спокойствие дороже денег. Помогать, кому не веришь?! Каждый день вскрывать самому большую рану не могу больше.

23 августа. Пятница.

Серое, туманное утро. Встал бодрым, с песнями. Неужели результат вчерашней встречи?! Мне кажется, да. Она несколько раз сердилась, а глаза ласкали. Здесь я не ошибаюсь – ласкали...

Письмо от Веры. И растрогала, и насмешила. Она сочувствует, ибо «знает сама, что значит сидеть над развалинами своего дома». Ну как тут не засмеяться! «У меня самой приблизительно тоже самое...» Здорово! Девчонка 17 лет, а уже трагедия. Она «очень и очень меня понимает, потому что сама недавно все это переживала». Хохочу от души, хотя на сердце грустно, скребут кошки.

Вот она, молодежь современная: в семнадцать лет знает раны любви, развалины своего дома, все пережила. Полно, не может этого быть, Верочка. Тебе только кажется, что ты переживала. Рано, родная. Очень рано...

Вечер. Сидеть невмоготу. Иду гулять. Навстречу Б. П. Матвеев с женой. Эта балда начинает острить на тему о молодом человеке (это я). Едва удержался от дерзости. Была на языке.

Как люди тупы и глупы! Домой, скорей домой! А дома тишина гроба. Все же лучше, тут дорогой покойник – Варюшкина ко мне любовь.

26 августа. Понедельник.

Получил ответ на мое письмо Арнольди и Милюкову от 17-го. Пишет Арнольди и Палеолог. Письмо мое переслали Павлу Николаевичу в Савою, где он находится сейчас. Ответ двух выдержан в дипломатических и мягких тонах. Спасибо, что не солидаризируются с Борисовым: «Тем более не хотим и не можем сколько-нибудь оправдывать Н. В. Борисова». Отзывать его они не собираются, ибо сделаны большие «усилия и затраты», и «было бы очень тягостно свести их на нет».

Просят оказать ему «элементарное содействие к переходу». По их, это – «сделать соответствующее моральное усилие». Не могу я его сделать. Не могу... Пути ему указаны, пусть действует, пусть проявит себя там, где он должен проявить себя. А не за спиной у обласкавших и приютивших его.

27 августа. Вторник.

Надо браться за работу – нет денег. А руки не лежат. Все валится. Идет борьба между разумом и чувством.

31 августа. Суббота.

Я в Печерах. Опять вижу Георгия Владимировича. Слушаю тихий, мягкий голос. Рассказал ему о моем несчастье. А он: «Я это чувствовал еще раньше, в прошлом году. Иначе не могло быть. Варвара Люциановна и Вы – симбиоз не здоровый. Она хочет поклонения, ласковых слов, хочет, чтобы все кругом ею восторгались. Не надо любить ее, Петр Александрович. Не надо. Ей просто нужны новые ощущения. Вы и она через чур различны. Она не стоит Вас...»

Борис Константинович сообщает, что он получил из Праги информацию, запретившую ему оказывать какое-либо содействие Борисову. Тот собирался быть здесь, в Печерах, позавчера, или вчера, о чем дал телеграмму. На что получил телеграфный же ответ: «Не трудитесь. Прага запретила».

3 сентября. Вторник.

Вчера пришло письмо от Тамарочки. Она пишет: «Еще для Вас один удар – Варюшек вышла замуж за Борисова». Произошло это 30 августа. Видимо, речь идет только о церковном браке у Чернозерского.

— •• —

Кооперативное совещание закончилось в один день. Были 36 представителей разных кооперативных организаций и десятка полтора гостей. Прошло совещание дружно. Слабо участие в прениях. Не говорю о рядовых членах совещания, но и интеллигенция почти молчала. Все же польза его несомненна. Настойчиво звал представителей от местных организаций в Ревель на кооперативное экономическое совещание.

— •• —

Сегодня мне исполнился, брякнул 41 год. Все к смерти ближе.

22 сентября. Воскресенье.

«Вера Мирцева». Л. А. Штенгель – убийца. Убила негодяя, защищая себя. Права? Понятно, да. Правы и те двое: один – следователь, другой – товарищ прокурора, знавшие без знания, что Вера – убийца.

Но неужели правда, что нельзя снести такую вот тайну одному? Тяготит она, гложет, давит? Штенгель – хорошая артистка: внешность, искра Божья, техника, туалеты. Смотрю на нее и любуюсь.

Вот прошлый раз в «Современной жене» на Штенгель нельзя было не любоваться. Тема «современной жены» не нова: он и она (муж и жена), у нее любовник, она надоела, и он хочет от нее освободиться. В Юлии: любящая женщина, оскорбленная любовница, просто человек, чувствующий дома вину по отношению к мужу, – все в ней заговорило сразу. Какое богатство настроений, красок в игре Штенгель! Умная артистка, смотришь на ее игру с удовольствием и... радуешься за нее.

17 ноября. Воскресенье.

Ее открытка. Из Берлина. «Ты беспрерывно в душе моей. Спасибо тебе за все, за все. Я так желаю тебе скорее прийти в равновесие, и люблю по-своему тебя всем сердцем...»

О каком равновесии можно говорить, когда вот эта открытка всего всколыхнула, точно что-то светлое прорвалось?!

Спасибо не нужно. Я ничего не сделал такого, чтобы выходило из ряда моих представлений о жизни. Это же Варюшек говорил и в день отъезда: «Спасибо тебе, мой Петринька, за все, что ты мне сделал. Другой никто на твоем месте так не сделал бы». Может быть...

Теперь они в Париже. Второй день. А я хожу и повторяю: «Зачем ты, моя родная, это сделала, зачем?!» И нет ничего в душе моей. Темно, темно, как в комнате тяжко больного...

7 декабря. Суббота.

У нас, ревельчан, большой праздник – приехала русская рижская труппа. Первый спектакль – «На всякого мудреца довольно простоты» А. Н. Островского. Труппа хорошая, дает много, и все же Островского чувствует недостаточно. Егор Глумов (Жорж), берущий шаржировкой и утрирующий свою готовность к послушанию, не Островского. Думаю, и Манефа – сплошная утрировка, ничего общего с Островским не имеет. Все же рижанам спасибо – перед зрителем прошел стильный сколок ушедшей России. Молодежь этой России не знает.

8 декабря. Воскресенье.

Второй спектакль – вечер сплошного хохота. Американская комедия [«Трижды повенчанные» А. Нихольса – Прим. публ.] из еврейской жизни. Несложная и примитивная по компановке, пьеса высмеивает ханжество среди евреев и христиан. Фабула. Самуил Леви – еврей, полюбивший христианку Розу-Христину Абель. Она его также любит. Молодые люди повенчались, о чем имеют документ мэрии. Венчаются второй раз по еврейскому обряду, чтобы угодить старику-отцу Сами, жадущему женить сына на хорошей еврейской девушке. Понятно, молодым пришлось прибегнуть к обману, ведь Роза – христианка.

К концу венчания по еврейскому обряду является отец Розы с патером, чтобы повенчать молодых. И тут узнает, что его Роза вышла замуж за еврея, а старик Соломон, что его сын женился на христианке. Отцы неиствуют, не хотят признавать брака. Молодых венчают третий раз по христианскому обряду. В доме вместо брачного торжества – бушующие старики. Молодоженам пришлось уйти от своих отцов и зажить самостоятельной жизнью. Прошел год. Роза родила близнецов – мальчика и девочку. У кроватки ребят помирились отцы.

Легко разыгранная пьеса. Милый пустячок, лишь напоминающий серьезные проблемы, и то для тех, кто хочет их видеть. Комедия для громадного большинства.

9 декабря. Понедельник.

Жуткая пьеса [«Человек с портфелем» А. Файко]. Автор назвал ее драмой. Боюсь, что это ошибка. Перед нами трагедия. Молодой ученый Д. И. Гранатов перешел на сторону большевиков. Генеральский сын, интеллигент, недавний член подпольной организации «Русь и Воля» убил своего друга Лихомского, бывшего сотоварища по работе в «Руси и Воле», т. к. последний мог его предать. Довел жену до самоубийства: Ксения Тревэрн, явившаяся к нему из эмиграции с 13-летним мальчиком, его сыном, была связана родственными узами с прежней Россией. Раздавивший своего бывшего учителя – профессора Антросова, души в нем не чаявшего. Предал его, выступив против его кандидатуры на пост директора Государственного Института Революционной Культуры. Старик не выдержал, разволновался и умер от разрыва сердца там же на заседании ученой коллегии, где выступал против него Гранатов – человек с портфелем. Поставил, чтобы слиться с властью, идти по пути к славе в коммунистическом отечестве.

И был раздавлен этим прошлым. Оно поперло из всех щелей, как предсказывал его друг Лихомский. Гранатову оставалось одно – самоубийство. Иного выхода не было.

Тут нечто от рока – нельзя приять советскую азиатчину. Нельзя с ней сродниться, чтобы она стала плотью от плоти, кровью от крови. Можно лишь на какой-то промежуток времени приспособиться и терпеть, будучи совершенно одиноким. Терпеть до поры до времени. Сильная личность, а Гранатов силен, неизбежно должна дойти в конце концов до отрицания того, чему пытался поклоняться.

И эта советская пьеса контрреволюционна. Девять картин жуткой действительности сегодняшнего дня России.

Гранатов-Юровский дал и внешне и внутренне законченный образ человека, «отметающего на пути все препятствия», что мешает прийти к цели. Хорош он и в последней картине, читающий доклад на тему «Интеллигенция и Октябрь». «Я приготовил большой материал, – начал Гранатов, – с цитатами из Маркса, Энгельса, Плеханова, Ленина, чтобы осветить тему». И... рассказал про себя, про свой путь. «Я не каюсь, нет, но я хочу предупредить вас, ибо и среди вас, и далеких, и близких, здесь сидящих много таких, как я, пытающихся приять Октябрь... До сего времени я был человек с портфелем. Теперь он мне не нужен». Бросает его и уходит, чтобы письменно изложить сказанное им. Выстрел. Финальная фраза Зины: «Тополев, положи трубку, он сам позвонил». Тополев – аспирант, который бросился к телефону, чтобы вызвать... ГПУ?

Разыграна пьеса восхитительно. Все на своих местах.

На меня оставила она тягостное впечатление. Вышел я убитым. Правда, тут сыграл большую роль личный момент. Гога – мальчик, говорящий смесью из русского и французского, живо и больно напомнил мне Юрку, моего далекого Юрку, а с ним и все пережитое всколыхнулось... Пишу и плачу...

10 декабря. Вторник.

Английская пьеса [«Обетованная земля» У. С. Моэма]. Мало динамики. Выходит из рамок привычного репертуара.

Нора Марч после смерти богатой английской Леди, у которой она была компаньонкой, принуждена уехать к брату, фермеру Канады. Прощай, Лондон! У брата Нора не ужилась с его женою, простою местною женщиною. Последняя ненавидит Нору за ее происхождение. Нора и ее брат из хорошей лондонской семьи. Столкновение и вражда женщин делает жизнь на ферме невыносимой. И Нора после одного скандала уходит с батраком – Франком Тейлором, тоже фермером, на его еще более скверную ферму, простым, грубоватым, но хорошим парнем. Новая обстановка пугает Нору. Обязанности жены (она вышла замуж за Франка) ей кажутся нестерпимыми. Она хочет в первый же вечер бежать. Но подчиняется силе Франка. А потом... полюбила Франка. И когда ей представилась возможность уехать из прерий, она сознательно остается.

Хороша М. А. Жданова в роли Норы. Смотрится пьеса с интересом: простой быт, простые отношения, без всяких изломов.

12 декабря. Четверг.

Спектакль памяти А. П. Чехова [«Иванов» А. П. Чехова]. Хорошо поставленный. Любовно. Слабые женские роли, и Сашенька – слаба.

Неужели мы, русские, не можем без надрыва?! Так просто, без заглядывания в суть вещей, без проклятого анализа, от которого и себе, и близким тошно.

Смотрел и все время примерял на себя. В себе чувствовал ивановское настроение. Оно-то частью и спугнуло Варюшка. Ей жить хотелось, а тут, извольте, чеховский надрыв. И на кой черт все эти самоанализы?! Что они дают? Только право название «лишних людей». Ведь, кажется, просто – разлюбил жену, полюбил Сашеньку. Та тоже любит. Ну и с Богом! Живите, радуйтесь. Нет – самолюбование, давай копаться в нутре. Определять как глубоко падение. В итоге, для себя – пуля, для любимого человека – горе.

Спасибо рижанам. На душе тяжко.

14 декабря. Суббота.

[«Святое пламя» У. С. Моэма]. Фабула пьесы. Морис Табрет – безнадежно больной человек вот уже 6 лет. Он – летчик. Разбился при полетах. Прикован к креслу. Но таким может жить еще долгие годы. За ним ходит сестра милосердия. У Мориса молодая жена, которая из сострадания делает все возможное, чтобы сохранить у Мориса иллюзию ее к нему любви. Фактически она любит другого – Колина Табрета, ведь 6 лет Стелли – жена только на словах. Мать Мориса видит мучения Мориса, чувствует муки Стелли. Конец, что развяжет всем руки, – смерть Мориса. И мать дает ему яд – убийство из милосердия. Морис умер. Доктор согласен подписать удостоверение о смерти. Но тут выступает сестра милосердия. Она любит Мориса. Его смерть для нее тяжкий удар. Ей не верится в его нормальную смерть. Она подозревает Стелли в убийстве Мориса. Сестра – прокурор. Вейлянд требует вскрытия, иначе она сообщит властям. Признание матери, что она – убийца, развязывает затянувшийся узел.

Смотрится пьеса с большим интересом, местами захватывает. Слабее второй акт – на сцене нечто вроде следственной камеры.

Особенно должна быть отмечена Мельникова – мать-убийца. «Но ведь я не профессиональная убийца», – говорит она в одном месте. Исключительная. Убийца во имя милосердия.

15 декабря. Воскресенье.

Какая милая и нестареющая пьеса [«Барышня с фиалками» Т. Л. Щепкиной-Куперник]!

Артистка Лесновская любит Нерадова. А тот увлекается Нэлли Чемизовой – молодой девушкой, «барышней с фиалками». Так прозвала ее Лесновская за то, что Нэлли всегда посылала на сцену Лесновской фиалки. Лесновская, брошенная Нерадовым, знакомится с Нэлли и увлекает ее на сцену. Ее муки отомщены – Чемизова променяла жениха Нерадова на сцену. Нерадов возвращается к Марине Александровне и в ответ слышит: «Поздно. Любовь перегорела. Осталось служение искусству». Все хороши, лишь Нерадов староват. Рижане-артисты показали страничку из жизни артистов. Милая пьеса.

16 декабря. Понедельник.

У Марка Вениаминовича Вишняка. Приехал в Ревель читать лекцию.

Входим в номер (остановился в «Петроградской» гостинице), называю свою фамилию. Ответ: «Я Вас знаю». Присматриваюсь к Марку Вениаминовичу. Ниже среднего роста. Округлое лицо, не яркое. На носу блестит пенсне. Короткостриженный. Лысинка. Торопливый говор. Чувствуется какая-то нервность в движениях.

Рассказывает о Печерах, о печерских впечатлениях. Поездкой в Печеры доволен. Дальше разговор скачет по местным темам. Знакомлю со здешними политическими настроениями. Марк Вениаминович говорит, что у него будет свидание с эстонскими социалистами.

Идем бродить по городу. Вместе обедаем. Усиленно расхваливает рыбную солянку. Заговорили о русских делах. Говорю, что В. М. Чернова считаю политическим трупом. Марк Вениаминович: «К сожалению, это не так. У него есть сторонники». Спрашиваю, когда попадем в Россию. Марк Вениаминович: «Сказать трудно. Вся эмиграция не попадет. В зависимости от того, кто придет к власти, в Россию будут возвращаться части эмиграции. Вам, например, левые не простят участие в белом движении». Я: «Кто – «левые»?». Марк Вениаминович: «Ну, это трудно сказать. Я, например, окажусь значительно левее Вас».

Пробыть думал Марк Вениаминович 16, 17 и 18. Восемнадцатого вечером уехать.

17 декабря. Вторник.

Лекция Вишняка «Демократия и права национальных меньшинств» собрала полсотни человек. Как лектор Марк Вениаминович мне нравится. Живой, образный язык, тема проработана. Чувствуется лишь некая броскость мысли.

После лекции – товарищеская беседа у Горбачевых. Марк Вениаминович насел на русских за то, что не проводят в жизнь культурной автономии. Гильдебрант, Янсон и я доказывали, что это сейчас неверный шаг. Получилась бы чепуха.

Марк Вениаминович против «политики малых дел». Так он назвал нашу работу по просвещению и поднятию экономического положения русской деревни. Так и вспомнились прежние споры между «культурниками» и «подпольщиками».

18 декабря. Среда.

Проводил Марка Вениаминовича. Остался какой-то осадок: или действительно «не могут простить участие в белом движении»? Чистота риз прежде всего?

Был интересен разговор с Марком Вениаминовичем третьего дня вечером в кафе «Марсель». Спрашиваю, почему развалился сговор о совместной работе, что велся в Париже летом. Вишняк указал две главных причины – нет средств и боязнь провокации. Тогда же я просил Марка Вениаминовича увеличить число экземпляров «Дней», что мне высылают до 75, получаю 50; и, если можно, выслать мне корреспондентскую карточку «Дней». Обещал переговорить с А. Ф. Керенским.

Из разговора Марка Вениаминовича с эстонскими социалистами – А. Реем, Астом, Ойнасом и др. – на русские темы. А. Ф. Керенского едва ли в Эстонию впустят – не хотят осложнений с большевиками. Эстонские социалисты осуждают террор большевиков, но первые выступать с протестами не будут. Полонофильства у эстонцев нет, но у Польши имеется хорошая и большая армия, которая может быть поддержкой против большевиков. Только ли против большевиков?

24 декабря. Вторник.

Сочельник. Завтра Рождество. А у меня нет и признаков праздника. Какой праздник, когда внутри темно и пусто. Неизмеримо острее и больнее чувствуется уход Варюшка...

27 декабря. Пятница.

Прошли праздничные дни. Кроме боли ничего они мне не дали. Все время думы с Варюшком. Счастлива ли хоть она-то?

Тамара говорит, что тон последнего письма Варюшка – минорный. 3-го декабря она стала юридически Борисовой, а Юрка – приемным сыном Борисова... Как зло смеется жизнь!

31 декабря. Вторник.

Год закончен. Вернулся к какому-то исходному положению – начинай жить сначала, устраивайся, как хочешь. Забудь про 40 лет и живи...

Внизу гремит какой-то фокстрот. Бравурный мотив бесцеремонно врывается, говоря о жизни без мудрствований...

1930 год

1 января. Среда.

Первый раз Новый год встречал вне дома, на людях. Все залы «Эстонии» битком набиты. Шумно, в меру пьяно, весело, крикливо. Гремят фокстроты. Танцующие пары.

Рядом со мной сидит милая барышня Элла. Про себя я назвал – Элька. Стройная, хрупкая. Ей «так хочется жить». Просто. Гулять, шалить, любоваться Божьим миром, любить. Элька только начинает жить – в прошлом году кончила гимназию. Будет встречать 21 весну. Говорит, одинока...

Вернулся домой в 6-м часу утра. Встал около трех дня. Визиты.

5 января. Воскресенье.

Положительно черт знает что творится на белом свете! Пришел ко мне Александр Серафимович Мансырев, сын покойного князя Мансырева, получить свою рукопись, которую он когда-то мне дал. С ним я познакомился весной. Лидер вновь создаваемой партии. Спрашиваю, что за партия. Партии, оказывается, нет, но существует «Общество северной правды». Их конечная цель – все же создать партию. В основу партийной идеологии кладется сексуализм.

«Будущий строй человеческого общежития – сексуалистический». Государство будет регулировать половую жизнь, ибо от нее все качества. Коллективный брак, принудительное сожитие особей по расписанию. Смеюсь – «половая аракчеевщина». Государственные публичные дома, государственные случные пункты для людей, инкубаторы для выводки человеческих цыплят.

«Да, это дело государства. Для чего? Уничтожить труд и тем уничтожить притяжение земли, а значит – смерть».

Какая-то дьявольщина! Всматриваюсь, не сумасшедший ли. Нет, как будто.

Зовет на их собрания. Адрес: Гонсиоровская 6, кв. 1. «Читаем доклады – Кузьмин, Голиков, я. Народу немного, 10-15 человек. Собираются слабо».

6 января. Воскресенье.

Елка в ЕТК (Эстонский союз потребительных обществ). Добрая сотня ребятишек разного возраста от 2 до 10 лет. Преобладает мелкота 4-6 лет. Белые, русые, черные головки. Бантики тут, там, красные, голубые, розовые. Водят хоровод вокруг елки в три живописных ленты. Что-то поют. На моськах веселье. Смотрел с радостью, пока не вспомнил Юрку. Где ты, мой родной? Что с тобой? Ведь для тебя медового месяца не было. Ты не пил из чаши страстей, как твоя мама. Вспомнил, и сразу тоска... Ну а тоску мы топим в вине.

Слава Богу, появились знакомые – сестра Эльки. Русая, голубоглазая preili Фрида. Веселая, хохотушка, поклонница танца.

«Цветы земли» пошли спать. Взрослые сменили ребят. Танцы до трех, в промежутках – вино. Это называется «вести рассеянный образ жизни».

Варюшек, зачем ты так сделала, зачем?..

7 января.

И еще елка. Наша, кооперативная – «Oma Abi». Свыше пятисот ребят. Стали в несколько кругов. Маленькие, побольше. И я среди них. Они танцуют, а я смотрю. Чужой для них, безразличный, может быть, странный, как Дедка Мороз, который трется тут же.

Как-то сам собой всплыл Юрка. Повторение вчерашнего – тоска, спазмы в горле. Стою и не сдержаться, душат слезы... Бегом вон из круга...

А потом завертелся. Спасибо Эльке. Она пришла, и постепенно разошлась тоска. Даже танцевал. Конец в 6 утра.

9 января. Четверг.

Сижу вечером, работаю. И вдруг Юркин окрик: «Папа». Так слышалось три раза. Что-то с ним. Милый мой, что же я могу сделать? Я даже не знаю, что с тобой. Эх, Варюшек, Варюшек!..

10 января. Пятница.

Лекция Игоря Матвеевича Тютрюмова о судебных уставах 1864 года. Слышал его первый раз. Читает по написанному. Лекция составлена в «высоком штиле». А потому еще больше проигрывает при чтении. Большая ее часть посвящена А. Ф. Кони.

Это венок на могилу, что насыпали большевики на месте, где гордо красовалась «правда и милость да царствует в судах».

Народу не густо. Но все же собралась взрослая публика. Много юристов.

11 января. Суббота.

«Сегодня» 10. I. публикует некоторые неизданные стихотворения в прозе И. С. Тургенева.

Одно врезалось сильно – «Вина». […] «Ты – молодость, а я – старик».

Это я испытал, глядя на Лидию Владимировну. Испытываю теперь, глядя на Эльку. «Суровой жестокости» у меня нет. Не обвиняю, но... чувство какого-то сожаления к себе и упрека к кому-то налицо.

Да, почти старик...

— •• —

В Берлине идет интересный процесс – подделывателей червонцев. На скамье подсудимых грузины – Садатериашвили, Карумидзе, немцы – Вебер, Бель и др. Червонцы подделывались для борьбы с большевиками, во имя освобождения Грузии – так показывает Садатериашвили. Применялось к большевикам их же оружие – говорят подсудимые Вебер и Бель. «Сегодня» 10. I. 30.

— •• —

Еще один самозванец – некий Полтавец-Останица провозгласил себя гетманом Всеукраины и открыл в Париже «государственную канцелярию». Черт знает что такое: Кирилл, Полтавец, Левицкий – все претенденты на «штаны» России («Сегодня» 10. I. 30.).

21 января. Вторник.

Пять часов утра. За окном льет дождь. Вьюшки трубы стучат, стучат. Их рвет ветер, то злобно, то жалобно воющий в трубе.

Проснулся и не заснуть. Неотступно стоит Юрик перед глазами. Внутри бесконечная жалость к нему и бессильная злоба к ней... Так и встал.

Не зима, а черт знает что – снега еще не было. О морозах не слыхать. А ведь по старому стилю – 8 января.

25 января. Суббота.

Мысли часто останавливаются на Эльке. Она такая маленькая, хрупкая. Глаза без дна. Какая-то ласкающе-застенчивая улыбка. Часто становится вдруг серьезной. О чем-то думает. Как-то говорила, что очень одинока, любит серьезную книжку. Что ж, «любви все возрасты покорны»?! Все же я – черт, она – младенец, 22-й год пошел с декабря.

— •• —

Запоем читаю Леонида Леонова. Только что кончил «Барсуки». Сейчас идет «Вор». Леонов захватывает. Писатель Божией милостию.

11 февраля.

Часов восемь вечера. Звонок. Иду открывать с мыслью: кого Бог несет?

И вдруг – Элька. Милые глаза блестят, как две звездочки. Улыбается. «Не ждали?» Не ждал Элька! Не мог ждать! Обрадовался я ей чрезвычайно. Элька все чаще, все настойчивее задерживается в моем сознании. Она – единственно светлое, яркое пятнышко в моей одинокой жизни. Сидит – розы на щеках. В бездонных глазах радость. Получила место, работу – «это самая моя большая радость». Правильно, ведь так хочется жить, веселиться, одеться, стать самостоятельной. А это можно при деньгах. Их нет. Надо работать. Как это все для меня понятно. Работать, а там...

Ну вот, пришла условиться о завтрашнем уроке эстонского языка. И все...

Все же я ей благодарен – луч солнышка ворвался и... пусть не согрел, но осветил мою угрюмую хату...

— •• —

Вчера – продолжение диспута о войне. Апология войны преподнесена генералом Баиовым и его талантливым учеником Павлом Георгиевичем Осиповым в несколько скрытом виде. Положим, это сделал Осипов. Баиов откровенен. Слушал и казалось, вот загремит сейчас «По улицам пыль поднимая». Видите ли, война воспитывает нацию, несет расцвет государству, поднимает товарищество, родит героев... Что за черт?! Неужели еще недовольно пережитого?! Уроки «мясорубки» 14-18 года, кажется, [прошли] впустую для Баиовых и Осиповых. В довершение всего, по их мнению, преступно заниматься пропогандой разоружения.

Выступил против апологетов войны...

— •• —

14 дней газеты твердят о пропаже генерала Кутепова. Вышел на улицу Парижа и пропал. Ищут – не найдут. Пропал среди бела дня, в буквальном смысле, около 11 часов утра. Основное объяснение – утащили большевики. Французы правого лагеря рвут и мечут: в Париже украли, увезли среди дня человека.

— •• —

Пятого, утром, часов около семи с половиной – звонок. Ворча, иду открывать.Думал, старуха убирать комнаты. Оказывается А. Р. И. С того света, из-за проволоки. «Русским духом пахнет». Гость, которого давно жду. Длинные разговоры о «нашей Родине». Беготня по легализации. Седьмого тронулся в Печеры, потом – дальше.

Общее впечатление, больше – вывод из разговоров: мы, эмигранты, правильно расцениваем происходящее там, в России. Чепуха, что мы не осваиваем «творимой легенды». И все же тамошняя жизнь нам не понятна. Как можно долго терпеть то предельное издевательство, что проделывают большевики?!

— •• —

В трамме. Выпивший латыш: «Я – латыш, но вырос на русском хлебе. Люблю русских. Думаю, что еще поем русского хлеба...» Приятна такая отзывчивость. Сейчас особенно, когда русских и русское лягают.

19 февраля. Среда.

Кутеповская история все также таинственна, как была она и в первый день. Уйма слухов и ничего определенного. Провалился человек куда-то и баста.

— •• —

Попал в руки «Царский Вестник». Орган народного движения. Видимо, девиз. Одновременно – политическая платформа: «За восстановление Престола Православного Царя-Самодержца». Издается в Белграде раз в неделю. № 78. Убожество!

— •• —

На уроках эстонского языка. Элька – вся порыв, движение. Отвечаю на вопросы и любуюсь ею. «Как хороша жизнь», – говорит вся она. У Эльки радость – сегодня получила первую получку со службы. Купила кое-что на них. Мелочи. Подъем, ажиотаж. Хочется прыгать, петь, смеяться. А тут – эстонский язык...

Вышло так, что мы встретились в городе. Пошли бродить по каким-то адресам, данным ей по службе. И вот в разговоре: «Я ведь умею скрывать все свои мысли». – «Артистка? – спрашиваю, – Всегда неискренни?» Сперва утвердительный кивок головы, а потом... отрицание. Перед самым ее домом говорю: «Значит, верить нельзя, артистка?» – «Нет, это я так... Неправда». Милая Элька, понятно, неправда. Стоит только чуть приглядеться.

Правда же, я рад знакомству с ней. Уж больно тоскливо одному. Много молодой радости у нее. Частица перепадает и мне. Светлее, ярче становятся мои будни.

9 марта. Воскресенье.

Вчера и в четверг – два оперных вечера. «Травиата» Верди и «Madame Butterfly» Пуччини. Заглавные роли Виолеты и Madame Butterfly играла наша соотечественница – Валерия Барсова. Какой прелестный голос-колокольчик (колоратура)! Оперы разные. Первую я знаю и люблю. Вторую видел первый раз. Сюжет ее для меня настолько далек, что я ушел с каким-то неопределенным чувством. Впечатление не оформилось. Одно хорошо в ней – много солнца и красочности.

Гастролерша заслужила тот гром оваций, чем наградил ее зал, буквально полный. Особенно хороши у нее piano, невольно от удовольствия улыбаешься.

— •• —

В ночь на 5-е марта проснулся около 3½ часов от пушечных выстрелов. Оказывается, пробная тревога для ревельского гарнизона. Кончилась она трагически: постовой солдат ранил начальника штаба генерала Тырванда и убил офицера, ехавших в автомобиле и вовремя на окрик караульного не остановившихся.

— •• —

Шестого утром послал в Прагу на имя Т. Масарика поздравительную телеграмму от имени крестьяновцев. Масарику 80 лет. В Чехословакии национальное торжество. Красивая, яркая, умная, полная жизнь чешского президента невольно приковывает к себе.

Седьмого от имени товарищей поздравил местного чехословацкого посланника.

— •• —

Кутепова все ищут. А воз и ныне там.

— •• —

В прошлый понедельник – капустник. Вернулся домой около семи утра. Интересное знакомство с Екатериной Александровной Ивановой – племянница артиста Филиппова. Началось оно с серпантина, что несколько раз попадал в меня. Екатерина Александровна прелестная брюнетка, живая, элегантная. Черты лица чуть неправильны. Глубоко сидящие, почти черные глаза с какой-то сталью. Хорошо смеется. Остаток вечера провел в ее компании. Вместе шли домой.

В четверг встретился с нею. В опере. Приглашала к себе: «Неофициально, а так, от души». Надо сходить.

20 марта.

Смерть равняет всех – не стало Примо-де-Ривера. Испанский диктатор не надолго пережил свою диктатуру.

Вчера хоронили Николая Андреевича Колпакова. Старый земец-общественник. Врач. Перводумец. Кадет. Прожил 65 лет и сказал «баста». Вернее не он, а кто-то за него. Был на похоронах. Попрощался, ведь вместе работали. Был и не стало. Ушел «в место светлое, в место покойное», как говорил священник. «Ушли его».

Земля стучит по крышке гроба как-то глухо. Пять минут – и яма заровнялась... Лопух вырастет?

31 марта.

Артистическая молодежь сегодня поставила «Царя Иудейского» Константина Романова. На сцене любители, но много поработавшие, серьезно, с любовью. Выдержаны костюмы, приличны декорации. Начинание следовало бы поддержать.

— •• —

А. В. Проников сообщает, что ему отказано в визах для рижан-артистов русской драмы. Александр Васильевич на протяжении 5 лет выступает в качестве антрепренера. До сих пор удавалось не без трений получать разрешение на въезд. Нынче – нет. Гюнерсон – министр народного просвещения, как заместитель министра внутренних дел, отказал. Его резолюция такова: «Ввиду нынешнего тяжелого хозяйственного времени нельзя разрешить иностранному театру так много работать в Эстонии и делать конкуренцию нашему собственному театру».

«Päevaleht» 30. III. поместил статью Компуса (заведующий постановкой опер в «Эстонии»). Компус возмущен. Хвалит рижскую труппу, указывает, что у рижан учатся эстонские артисты, что запрещениями кассы «Эстонии» не пополнишь. Запрет считает вредным и для государства, и общества, и артистов-эстонцев. В заключении спрашивает: «Кому это нужно?»

— •• —

В четверг уезжает Тамарочка. Милый, хороший человек. Устроилась в Брюсселе, будет учиться. Отпадает последний камень бывшей семьи. Вместе прожито 9 лет. Теперь на них поставлен крест. Один.

1 апреля.

Вечером в Государственном Собрании. Полупустой зал. Депутаты слоняются – скучная повестка дня. В курилке собрались три русских депутата и я, толкуем об окраинных делах. Два из них совсем слабы – Гречанов и Смирнов. Узай (социалист) сильнее, правоверный марксисит-ортодокс. Тут же узнаю, что Гюнерсон переложил гнев на милость – рижанам разрешен въезд после совместного выступления представителей русских организаций. «Будет радость...»

3 апреля. Четверг.

Сегодня вечером провожал Тамарочку. Говорит: «Так плакать хочется». – «Зачем? – спрашиваю, – ведь добилась, чего хотела, едешь учиться». Провожать ее собралось много народа – тут и ее сослуживцы, «христиане», просто знакомые. Милая, хорошая девушка, которой судьба не улыбнулась, не дала пока личного счастья. Счастливого пути! Теперь совсем один.

— •• —

Юбилей Раисы Николаевны Глазуновой. Идет «Ее превосходительство Настасьюшка». Старая пьеса. Смотрится с интересом. Юбилярша местами переигрывала за счет деревенского говора. Не нужно это.

Прихожу домой. На столе цветы. Подарок Тамары. Стыдно стало, ей я ничего не подарил. Стыдно. И письмо-признание... Родная моя, потому я и сторонился несколько, что ответить не мог. Обманывать не хотел.

— •• —

Сегодня вечером ранили генерала Унта – начальник гарнизона. Политическое выступление террористов, или жалкая месть какого-нибудь штрафного идиота.

7 апреля. Понедельник.

Вечер в Литературном кружке. Александр Васильевич Чернявский читает реферат на тему «Откуда пошла Русь». Чепуховый реферат, какое-то втирание очков. Стыдно за историю, Чернявского, слушателей.

Перерыв. Подходит Чернявский: «События в России таковы, что переворот возможен каждый данный момент. Неизбежна коалиция. Нам с Вами придется, возможно, сговариваться. Я имею сведения, что в Париже предстоит общеэмигрантский съезд. Как Вы думаете?» Прерываю: «На эти темы на литературном вечере едва ли можно говорить. Вообще же для разговоров я к Вашим услугам».

Странный и симптоматичный шаг. Чернявские чувствуют дуновение нового ветра? Или просто тактический шаг?

— •• —

Какие своеобразные глаза у выступавшей пианистки Тамары Голицинской! Большое глазное яблоко. Уменьшенный зрачок. Черные, длинные брови. Взгляд получается каким-то затаенным, прикрытым.

9 апреля. Среда.

Пришло письмо от Тамары. 6-го она благополучно добралась до Брюсселя. Дальше пока для нее неизвестность.

Шульц – редактор «Вестей Дня» – продолжает свои обезьяньи штуки. Появился краткий отчет об открывшихся курсах выдвиженцев-работников народных домов. Шульц публикует читаемые лекции и лекторов. Меня помещает под «и друг.». Тут система, что проводится вот уже ряд лет. Система хамства.

— •• —

Какое убожество – русские депутаты парламента! Оба в рясах. Под рясами ни знаний, ни политического воспитания, ни навыков. Чистой воды обыватели. Простое поручение – поддержать то или иное ходатайство мест в сферах – их ставит в тупик.

10 апреля. Четверг.

Мила, пикантна, изящна эта примадонна Варшавской оперетки. Говорят, что Эльзе Гистедт около 40 лет. Пусть, на сцене смотришь ее с удовольствием. Сами оперетты – «не дюже», верно. И «Царевич», и «Орлов» – какие-то «клюквы» на русские темы.

13 апреля. Воскресенье.

Второй день неотступно мысли с Варюшком. Против нее у меня нет ничего. Прошло полгода, как мы расстались, а я не чувствую, не освоился с мыслью, что навсегда нет. Точно во временной отлучке, скоро вернется...

— •• —

Борис Константинович Семенов вчера говорил, что деревня Шахницы (на советской стороне) уничтожена карательным отрядом до тла. С той стороны пришло сюда, в Эстонию, до 40 человек русских, но куда они делись, не знает.

— •• —

Вчера получил милую весть – привлекают к суду за невзнос квартирной платы. Пришлось срочно принимать меры к ликвидации «прорыва». Виноват я – четвертый месяц не платил за квартиру. Часть внес, и все уладилось.

— •• —

Был на курсах выдвиженцев. Правление Союза русских просветительных обществ организовало курсы для руководителей народными домами. Собралось их около двух десятков: пселовские, гореловские, из всяких Неурожаек.

Спрашиваю Алексея Кирилловича Янсона о впечатлении от курсов, о степени их надобности. Ответ: «В самую точку попали. И сами курсанты говорят: народных домов построили, а что в них делать, не знаем. Жизненно необходимы такие курсы».

В среду на них буду читать лекции и я. Тема – «Как вести общие собрания».

— •• —

Концерт в «Эстонии». Преобладала северная музыка. Дирижировал оркестром финн Роберт Каунус. Красивый, высокий старик с римским профилем. Говорят, ему 75 лет. Полон энергии. Оркестр ведет уверенно.

А потом попал к Нилу Ивановичу Мерянскому. Тоже старик – 67 год. Артист. Или, как его здесь величают, «дед русского икусства». Одинокий. Живет отдельной квартиркой-комнатой. По дороге Нил Иванович рассказывает, что он к 50 годам скопил «толику». Думал, на него и ребят хватит. «Все пошло прахом».

Небольшая комнатуха, почернелая. В левом углу большой образ-складень. А дальше по стенам – портреты из газет, фотографии. Артисты, артистки. Среди них Пушкин и Некрасов, отец и мать Нила Ивановича. Висят несколько венков, когда-то были лавровые. Сейчас почернели, порыжели. Неприглядны. «Слава – это ты!»

Старик рад, пошел рассказывать и показывать свои драгоценности. «Самое дорогое, что у меня осталось». Не густо, с точки зрения материалов: адреса, грамоты, фотографии, альбомы. Футляр от подарка, «подарки в ломбарде». Дневник отца 1845 года и другое в том же духе. Все пахнет плесенью годов, выцвело, поблекло.

Интересны две группы – фотографии, относящиеся к 1879 году. Власти Новгородской губернии – губернатор, полицмейстер, прокурор, предводитель дворянства, председатель управы, делопроизводитель канцелярии губернатора и еще кто-то. С ними Нил Иванович. Чинная группа. Благообразные люди. Рядом другая. Они же, но в подпитии. Бутылки, благообразие пропало. Все в пьяных позах, полураздетые. Нил Иванович говорит, что потом эти фотографии полицией отбирались. Он с большим трудом их сохранил. Красочные группы. Одна – «властвуют», другая – «забавляются».

«Иной раз сидишь один часами и смотришь. Вся жизнь в лицах проходит. Думаешь: все прошло, все было, неужели не повторится?» Вырвалось у меня: «Все повторится, Нил Иванович».

19 апреля. Суббота.

11½ часов вечера. Зазвонили к заутрене. Еще полчаса и раздастся весть о воскресении Христа. Пасха. Праздник весны, обновления.

Все эти дни я как-то особенно одинок. Вспоминаются слова Есенина: «Ни в чьих глазах не нахожу приют». Все сами по себе, а я... тоже сам по себе. Придешь домой, плакать хочется. Сама собой шепчется фраза: «Варюшек, зачем ты это сделала?!» О ней все думы. А что она? Думает? Нет?

Все чаще и чаще мысль возвращается к одному – не кончить ли проклятую жизнь? Вот и сегодня днем на улице почему-то вдруг: «Так просто – взять револьвер и... конец». Смог бы? Да, смогу... 14-го покончил с собой Владимир Маяковский. ТАСС сообщает: из-за несчастной любви. Пора и Богданову?..

— •• —

Вчера весь вечер пробыл с деревенской молодежью – курсанты. 22 руководителя народных домов. Среди них – чернозем, целина – Агурин из Пачковки, Кисляков из Вороньи и др. Некоторые «заражены культурой». Пели хорошо наши, русские, песни, плясали, говорили, писали. Просто, весело, чувствовалась спаянность. Одна семья, большая и дружная.

Сбил курсы А. К. Янсон. Отзыв курсантов: нужны, благодарим. Личный вывод: благое начало, необходимо продолжить.

Потом ходил провожать их на вокзал. Боюсь идти домой. Тяжко одному. На людях не так тоскливо.

У всех – Пасха, у меня – настоящие будни. Ничто не отмечает праздника. Нет его и внутри. Был момент, хотелось отправиться в Печеры, к милым Свидзинским. Греться у чужого очага. Зря не поехал, поддался материальным выкладкам...

«Красный звон» коппелевского храма. Христос воскресе! Варюшек, Юрочек, Тамарочка. Были и нет вас...

20 апреля. Воскресенье.

Пасха красная! У меня – будни. На улице – будни. Скверная, апрельская, холодная погодка. Проснулся поздно. Пришел депутат Государственного Собрания Сирро – рабочий. Просит помочь разобраться в отчетах Эстонского кооперативного союза. Засели. Вдумчивый, быстро схватывает.

В четыре – к Макаровым, Коринфским. Визитер со стаканом чая. Забавно. Ушла прежняя Пасха, когда стол ломился от кушаний. К другим и не пошел – правда, чаю не хочу.

Вечером – первая гастроль рижан. «Две жены мистера Фрэзера».

Одна – бывшая, его любит и через пять лет после развода. Другая – молодая, хищная, без предрассудков обманывает Фрэзера и требует от него развода. Она взяла от него все, что могла взять. Теперь он стар для нее. Есть и богаче, и моложе. Пусть и глупые.

Милая комедия. Хорошо смотрится. Динамична. Симпатии на стороне первой бывшей жены – Е. О. Бунчук. Умная, культурная артистка.

Рижане для нас, ревельцев, – клад. Отдыхаешь на их спектаклях.

Народу много, несмотря на первый день. Праздник чувствовался у артистов-мужчин – были в подпитии.

21 апреля.

«Судебная ошибка» – стара. Н. И. Мерянский играл в ней полсотни лет назад. Мелодрама из времен войн между Англией и Францией. Ее смысл. Солдат Жан Рено уходит от части домой заглянуть на семью, а ровно и отдать драгоценности, что поручил ему сохранить и передать по принадлежности раненый в бою. Рено ушел. В комнату забрался мародер, видевший как раненый отдавал драгоценности, чтобы их украсть. В борьбе он убивает жену Рено и убегает. Дочь Рено показывает, что маму убил папа. Рено осужден на смертную казнь, которая заменена ему каторгой. Через 15 лет Адриенна, выросшая в доме герцога, однажды узнает в проходящей партии каторжан своего отца. Для девушки наступила пора мучений. Но обнаруживается вор, и Рено восстановлен в правах.

Слащавая мелодрама. Играли хорошо. Много публики плакало. Ведринская-Андриенна и Юровский-Рено дали все, что здесь можно было дать.

22 апреля.

«Квадратура круга» Катаева.

Комсомольский быт: Вася зарегистрировался в ЗАГСе с беспартийной Людмилой. Его приятель Абрам – с Тоней-комсомолкой. Вася и Абрам живут вместе в одной полутрущобе. В один день зарегистрировались, не сказав друг другу. Начинается серия недоразумений и комических положений. Беспартийная Людмила тянет кое-какое барахло, чтобы привести свою половину комнаты в жилой вид: лампа, примус, портрет дедушки и бабушки. Коротко – «обрастание» и «разложение». На другой половине – по-прежнему все голо, по-прежнему голодно. Зато крепко помнят «идеологическую» установку. Однако очень скоро Васю потянуло к Тоне (они раньше были знакомы и неравнодушны друг к другу). Абрама к Людмиле. В финале – Вася с Тоней, Абрам с Людмилой опять в ЗАГСе, ибо от этого «революция не пострадает», как авторитетно разъяснил парторганизатор Флавий – начетчик от коммунизма.

Пьеса сделана примитивно, масса повторений. Дает кусочек комсомольского быта. Зверинный быт. Смотрится с интересом. Много смеху. Публики до отказа. Впечатление двойственное: жутко за русскую молодежь, одновременно смеешься.

23 апреля.

«Дворянское гнездо». Переделка. А смотрится с удовольствием, временами с умилением – «что прошло, то будет мило». Некоторые картины (в комнате у Лемма после объяснения Лаврецкого с Лизой, последняя – Лиза у себя прощается со своей молодостью) захватывают. Жаль только, что Лаврецкий и Лиза через чур замедлили темпы, это чуть расхолаживало. Ведь оба они, каждый по-своему, за жизнь. Любят ее. И какая-то приглушенность, переходящая местами в какое-то умирание – тон неверный.

Хороший спектакль. Тепло, уютно, немного грустно на душе после него.

24 апреля.

[…]

Сегодня вечером «Секрет счастливого брака». Пьеса из английской жизни. Несколько шумная. Так, во втором акте – форменная стрельба ковбоев. Но хорошо сыгранная. Фабула пьесы. Мери любит Джона. Она – дочь богатых родителей. Он – бедный клерк ее отца. Родители ее против брака. Мери и Джон бегут в Америку и там работают, пока не возвращаются в Лондон уже состоятельными. У них трое детей. И по-прежнему: «Мери, ты мне нужна», – обращается к ней Джон. Как и раньше она ждет этого зова.

Пьеса построена, если можно так сказать, с конца. Начало – болезнь старых Джона и Мери. Все боятся, что Джон не выдержит воспаления легких. Ведь ему 70 лет. Доктор предупредил, что возможна катастрофа. Обессиленную от бессонных ночей Мери почти силой заставляют сесть в кресло и заснуть. Она задремала, и перед ней прошла вся жизнь – любовь и бегство с любимым, Америка и борьба за жизнь, родина и борьба за Джона, на которого покушается женщина, пытаясь женить на себе.

Эпилог – доктор говорит, что кризис миновал. Все рады. Из комнаты больного несется: «Мери, ты мне нужна». Та фраза, которую боялась не услышать Мери.

25 апреля. Пятница.

Гастроль нарвского великорусского оркестра балалаечников. Нынче он слабее. Народу по-прежнему полно. Много аплодисментов.

Стою в фойе, курю и разговариваю с одной из «дам-патронесс» – Лидией Харламовной Пумпянской. Входит молодой Волконский, обращается к ней с какой-то фразой. Так и качнулась к нему. Комплименты и ему, и его предкам сыпятся горохом. Черт знает что такое! С нами рядится под демократку. Ее супруг – меньшевик в прошлом. Сейчас, по-моему, только деньгу делает.

Попутно Волконский производит хорошее впечатление.

27 апреля. Воскресенье.

«В старом Гейдельберге». Наследного принца держали взаперти, пленником княжеского дворца. Его друг и учитель – доктор философии Ютнер. И вот принца посылают в Гейдельберг на год закончить свое образование. Рад принц, еще больше рад Ютнер.

В Гейдельберге. Молодежь – студенчество, романтика свободы, Кэтти – племянница хозяина квартиры, где поселился принц, любовь Кэтти и принца, попойки. «Я стал человеком», – говорит принц.

Государственные дела призывают принца на отцовский трон. Он протестует, упорствует, не желая уезжать из Гейдельберга. Все же сдается, и опять один одинешенек в 4 стенах своего замка. Прошло два года. Принца женят. Он не выдержал и бросается в Гейдельберг повидать друзей-студентов, Кэтти.

Друзья обманули: встречали не Карла-Генриха, а «Его высочество», с речами, тостами. Карл убит. И лишь Кэтти, узнав о его приезде, бросается к Карлу на шею. Вся прежняя, не желающая думать и знать о «Его высочестве». Бросается, чтобы через несколько минут расстаться навсегда – принцу надо ехать.

Хорошего «доктора» дал Яковлев. Его Ютнер-профессор из серии московцев. Кэтти-Ведринская проста и в этом ее ценность.

Доктор Бартельс говорил в антракте: «Играют хорошо, но немецким студентом из Гейдельберга тут и не пахнет».

28 апреля.

Глупая пьеса [«Шулер» В. Шкваркина]. Основной мотив – в советской России честные люди не нужны. На сцене все – «бывшие люди». Среди них появляется молодой Безвеков, которого выселили из Москвы за картежное шулерство. Он появляется в Твердовске. Первоначально его встречают с презрением – шулер. Но скоро создается вокруг него целая «шулерская романтика». Им увлекаются твердовские женщины и девушки. Он любим, обручен и вдруг – телеграмма из Москвы, что он выслан по недоразумению. Он рад, всем показывает телеграмму. И его изгоняют, как честного человека.

Никчемная пьеса. Есть в ней остроумные реплики. Поставлена в лубке и народных тонах.

29 апреля.

«Руль» 27. IV. печатает интересный памфлет о споре марксистов и народников. […]

30 апреля. Среда.

Последний спектакль – «Любовь – книга золотая» – пустяк из времен Екатерины Великой. Смотрится легко и весело.

Старый князь, живущий в глуши, имеет 18-летнюю жену. Она недавно получила подарок от императрицы Екатерины – книгу «Любовь – книга золотая». Княжну «потянуло» к светской жизни. А тут, как на зло, к князю приехал курьер императрицы – красавец, гвардейский офицер. Княжна влюблена, князь мучается. Появляется сама Екатерина и уводит с собой старого князя, чтобы дать молодежи «повеселиться». Сама императрица тоже «веселится» со своим курьером-красавцем.

Конец гастролям. Нынешний репертуар какой-то нахватанный, случайный. В этом смысле гастроли не оправдали себя.

1 мая. Воскресенье.

Праздник трудящихся. «Последние Новости» 27 апреля справляли десятилетие своего существования. Почтенная дата хорошей газеты. Еще одно звено в яркой жизни Павла Николаевича Милюкова.

22-го послал Павлу Николаевичу письмо такого содержания (копия):

«Многоуважаемый Павел Николаевич

Десять лет существования русской демократической газеты – срок большой. В условиях эмигрантского бытия он громаден, связан с тягчайшими трудностями, требует от руководителя газеты и ее ближайших сотрудников величайшего напряжения и сил.

Вы и Ваши ближайшие товарищи по работе нашли эти силы, преодолели все препятствия, мешавшие росту «Последних Новостей». Газета давно стала на ноги и под Вашим руководством смело вступает во второй десяток лет своего существования. За это Вам первый земной поклон от одного из многих, многих русских читателей «Последних Новостей».

Ваша газета была не только русской. На ее страницах из номера в номер на протяжении десяти лет твердо и настойчиво звучали призывы демократии, так часто и охотно теперь поносимые. За то Вам еще более низкий поклон.

Десять лет «Последние Новости» неустанно вели борьбу с красным самодержавием в России. Тут третий, самый низенький, земной поклон Вам от одного из скромных участников этой борьбы.

Когда начали выходить «Последние Новости» над Родиной была глухая ночь. Сейчас видны зори грядущего дня новой, демократической России. Верю от всей души, желаю, чтобы Вы и Ваша газета в ближайший срок сменили парус на Москву.

«Последним Новостям» – слава!

Их бессменному редактору и всем сотрудникам от мала до велика – слава и многие лета!»

18 мая. Воскресенье.

Беру вечернюю газету и тут же на ходу начинаю просматривать. Портрет Виктора Вениаминовича Португалова. Мелькает мысль – юбиляр, «Сегодня» чтит своего сотрудника. Читаю – вчера... скоропостижно скончался в Париже. Гром среди ясного неба. Убит я, смяк совсем. Так не вяжется деятельный, молодой Виктор Вениаминович и смерть. И весь вечер ходил с мыслью о смерти бессмысленной, ненужной, нежеланной... Сигнал в мой адрес...

— •• —

Похоронили Фритьофа Нансена. Русские беженцы потеряли «отца» и в прямом смысле, ибо он помог, хотя и не дюже, беженству юридически оформиться в «нансенистов», и в ироническом, ибо «нансенист» – нечто вроде отверженного.

19 мая. Понедельник.

После пятилетнего перерыва играл вчера в тенис. С удовольствием. Сегодня болит рука. Перо не слушается.

25 мая. Воскресенье.

Весь Коппель наполнен победным тарахтеньем пулемета и сухими, короткими ударами винтовок. Вслушаешься – слышен полет пули, их визг. Тонкий, точно осиный. Так изо дня в день. То «калевцы» упражняются по мертвым целям.

Бриан разослал свой меморандум «Об организации режима федерального европейского союза». Какой к черту союз, когда «калевцы» других стран и народов также вот тренируются на истребление себе подобных?!

«Товарищи» же прямо кричат: «Бриан готовит антисоветский союз!» Их газеты из номера в номер набиты официальной ложью о подготовке похода на СССР.

31 мая. Суббота.

«Возрождение» 17. V. 30 дает биографическую справку об Александре Соболеве. Представитель нового вида русской эмиграции – «невозвращенцев». К ним принадлежат коммунисты и советские служащие, отказывающиеся вернуться в «советский рай». Беседовский – наиболее яркий из них. Далее идет Дмитревский – советник советского полпредства в Швеции.

— •• —

Чем больше читаешь советские газеты, тем яснее и жутче надвигающаяся на Россию «лихая беда». «Товарищ голод» идет на помощь власти. А с ним беззубая старуха-смерть. Хочется кричать: «Родные, где же конец вашему терпению?!» Кричать и плакать...

— •• —

Вчера вечером случайно зашел на заседание правления Союза русских просветительных обществ. Скука. Цифры баланса, учет грошей, остатков от грошевых же расходов.

Прения на тему об объединении русского меньшинства. Все ожили. Объединение – модное увлечение ревельчан-русских. Чувствуется, не решили вопрос, что важнее – конституция или севрюга с хреном. Все время мешаются два понятия – политическое объединение и для культурной работы.

Русским в Эстонии не хватает первого. Политически – распыленная масса. Все сами по себе. Пропасть между Ревелем и деревней. Не знают, как подойти к ней. Пожалуй, и не стараются знать. Жизненной же будет лишь та организация, что обопрется на деревню. Растормошит ее, поднимет на работу.

Нелестны отзывы о национальном секретаре Сергее Михайловиче Шиллинге – «министерский чиновник», он «трепатыжит» – говорит Е. И. Гильдебрант.

3 июня. Вторник.

Опять ты, мой Юрка, пришел ко мне... Проснулся с тяжелым чувством. Что с ним?

Сон. Иду в какую-то хату. В ней сидит женщина с ребенком. В стороне еще кто-то. Смотрю – ребенок, Юрка. Такой тихий, присмиревший. Делаю невольный жест рукой. Прыжок мальчика со словами «мой папа». И он со мной. Жмемся друг к другу. Не оторвать. Слезы. Голос Варюшка: «Опять – «мой папа»!» Что дальше, не помню.

5 июня. Четверг.

С. Дмитриевский открытым письмом «Рулю» 29. V. 30 г. высказался о роли «третьей эмиграции». Основная мысль – «третья эмиграция» должна слиться с прежней эмиграцией. На самостоятельное существование у нее нет никаких данных. Письмо написано с большой искренностью.

— •• —

Не угодно ли – граф Салтыков и после 13 революционных лет полагает, что причиною крушения России является «мужикофилия» власти. «Русское государство рухнуло потому, что выродилась его историческая сущность». Начало крушения – крестьянская реформа 1861 года. Что же, «дворянофилия» должна быть «исторической сущностью»?!

Жаль, что эта по-своему интересная статья для меня и многих недоступна. Она печатается во французском журнале «Латинство».

А. П. Муратов, тоже один из столпов «возрожденческой идеологии», указывает графу на его ошибку в определении «начала крушения». «Возрождение» 29. V. 30.

Оба, два – лучше.

8 июня. Воскресенье.

Троица. Теплая, облачная погода. На улице гомон: голоса людей, кудахтанье кур, звуки скрипки, пенье грамофона. Все покрывают крики ребят. Их много. Приодетые, праздничные.

А я один, совсем один, со своей грустью. «Ни в чьих глазах не нахожу приюта...»

— •• —

Перечел второй раз брошюрку С. С. Маслова «На революционной работе в России». При чтении чувство протеста против некоторых деталей о «тамошних». Они облегчают сыск для чекистов. Второе ощущение – надо работать. Надо, не покладая рук. Во имя Родины, просто Правды. То, что делается сейчас, недостаточно. Капля в море.